«языковые особенности рассказа а.и.солженицына «матрёнин двор. Языковые и композиционные особенности рассказов А.Солженицына

LXXVII выпуск

Т.Г. ВИНОКУР

О языке и стиле повести А.И. Cолженицына
«ОДИН ДЕНЬ ИВАНА ДЕНИСОВИЧА»

Стилистическое и языковое мастерство А.И. Солженицына, отмеченное редким своеобразием, не может не привлечь внимания языковедов. А парадоксальность отрицательного отношения к нему многих читателей обязывает дать характеристику языка и стиля хотя бы одного из произведений этого автора, основанную прежде всего на фактах.

Далеко не для каждого, кто берется судить о достоинствах и недостатках языка художественного произведения, ясна во всем объеме теснейшая связь и взаимообусловленность стилевых приемов и речевых средств, в каких эти приемы воплощаются. Анализируя с этой точки зрения повесть «Один день Ивана Денисовича», необходимо показать точную, последовательную мотивированность и внутреннее единство ее словесно-образного состава, при котором возникает, как говорил Л.Н. Толстой, «единственно возможный порядок единственно возможных слов» – примета истинной художественности.

<От чьего лица ведется повествование? Роль несобственно-прямой речи>

Солженицын поставил перед собой сложную стилистическую задачу. Слив воедино образ автора и героя, он был обязан создать совершенно отчетливо очерченную речевую маску, которая соединяла бы в себе: 1) индивидуальные особенности речи героя в соответствии с его характером, 2) более широкие приметы его родного тегменёвского говора (а вернее – общие черты диалектно-просторечного «говорения», характерные для современного крестьянина) и 3) речевой колорит среды, окружающей его в заключении. В последней нельзя было также забыть об индивидуализации речи всех других персонажей повести, пусть даже показанных через одноплановое восприятие героя. Трудность синтетического использования этих разнородных и разномасштабных речевых пластов состояла еще и в том, что по замыслу автора они должны были быть заключены не в более естественную для «сказовой» манеры форму повествования от первого лица – лица рассказчика, а в синтаксическую структуру несобственно-прямой речи:

«Шел Шухов тропою и увидел на снегу кусок стальной ножовки, полотна поломанного кусок. Хоть ни для какой надобности ему такой кусок не определялся, однако нужды своей вперед не знаешь. Подобрал, сунул в карман брюк. Спрятать ее на ТЭЦ. Запасливый лучше богатого».

Несобственно-прямая речь часто, но по-разному используемая в литературе, открывает большие характерологические возможности. В данном случае она дает автору большую свободу, основания для большей (по сравнению с прямой речью) объективизации изображаемого. Еще один последовательный шаг в этом направлении – и в некоторых эпизодах происходит прямой вывод повествования из «авторской шуховской» в «авторскую солженицынскую» речь:

«А вблизи от них сидел за столом кавторанг Буйновский... он также занимал сейчас незаконное место здесь и мешал новоприбывающим бригадам, как те, кого пять минут назад он изгонял своим металлическим голосом. Он недавно был в лагере, недавно на общих работах. Такие минуты, как сейчас, были (он не знал этого) особо важными для него минутами, превращавшими его из властного, звонкого морского офицера в малоподвижного осмотрительного зэка, только этой малоподвижностью и могущего перемочь отверстанные ему двадцать пять лет тюрьмы».

Сдвинув границы шуховского жизнеощущения, автор получил право увидеть и то, чего не мог увидеть его герой. Для Солженицына это было необходимо, например, при мимолетном (но оттого не менее знaчимом) прикосновении к духовному миру лагерной интеллигенции в тех случаях, когда оно должно быть освобождено от чуть снисходительной улыбки человека сугубо «земного» – крестьянина Шухова, т.е. когда речь идет о вещах, находящихся, так сказать, вне шуховской компетенции:

«А Вдовушкин писал свое. Он вправду занимался работой “левой”, но для Шухова непостижимой. Он переписывал новое длинное стихотворение, которое вчера отделал, а сегодня обещал показать Степану Григорьевичу, тому самому врачу, поборнику трудотерапии».

Как видим, едва намеченное композиционно-стилистическое перемещение сразу расширяет тематические, а следовательно, образные и языковые сферы повести. «Властный, звонкий морской офицер», «трудотерапия», сложный «толстовский» синтаксический период: «такие минуты были (он не знал этого) особо важными» и т.д. – все это уже выходит за рамки речевой маски главного героя.

Но соотношения авторского и прямого речевых планов (если за отправную точку принимать несобственно-прямую речь) могут быть сдвинуты и в обратном направлении. Таким обратным сдвигом является непосредственное столкновение косвенной и прямой речи в пределах одного предложения, периода, иногда шире – эпизода:

«Как хвост (колонны зэков. – Т.В. ) на холм вывалил, так и Шухов увидел: справа от них, далеко в степи чернелась еще колонна, шла она нашей колонне наперекос и, должно быть, увидав, тоже припустила. Могла быть эта колонна только мехзавода...

Дорвалась наша колонна до улицы, а мехзаводская позади жилого квартала скрылась... Тут-то мы их и обжать должны!».

Здесь возникает та высшая ступень в слиянии героя и автора, которая дает ему возможность особенно настойчиво подчеркивать их сопереживания, еще и еще раз напоминать о своей непосредственной причастности к изображаемым событиям. Эмоциональный эффект этого слияния исключительно действен: раскрывается добавочная острота, предельная обнаженность иронической горечи, с какой в данном, например, эпизоде описан жуткий «кросс» обгоняющих друг друга обветренных, вымерзших, выголодавших арестантов. На финише кросса – не кубок, а черпак... Черпак баланды, которая сейчас для зэка «дороже воли, дороже жизни, всей прежней и всей будущей жизни».

Не меньшей выразительности достигает и другой стилистический сдвиг – непосредственная передача прямой речи на общем фоне несобственно-прямой. Прямая речь других персонажей экспрессивно-стилистически интерпретируется шуховским речевым обрамлением:

«Кладет Шухов (кирпичи. – Т.В. ), кладет и слушает:

– Да ты что?! – Дэр кричит, слюной брызгает. – Это не карцером пахнет! Это уголовное дело. Тюрин! Третий срок получишь!

Ух, как бригадирово лицо перекосило! Ка-ак швырнет мастерок под ноги! И к Дэру – шаг! Дэр оглянулся – Павло лопату наотмашь подымает... Дэр заморгал, забеспокоился, смотрит, где пятый угол.

Бригадир наклонился к Дэру и тихо так совсем, а явственно здесь наверху:

– Прошло ваше время, заразы, срока давать. Ес-сли ты слово скажешь, кровосос, – день последний живешь, запомни!

Трясет бригадира всего. Трясет, не уймется никак».

Этот сдвиг приобретает особую окраску там, где при его помощи автор сталкивает психологические результаты противоположного жизненного опыта. Здесь иногда используется и прием так называемого остранения, который позволяет видеть вещи с новой и неожиданной стороны. Именно им Солженицын передает, например, добродушно-ироническое отношение Шухова к интересам Цезаря и его собеседников, к их, на взгляд Шухова, непонятному и какому-то ненастоящему «зазонному» миру:

«Цезарь Шухову улыбнулся и сразу же с чудаком в очках, который в очереди все газету читал:

– Аа-а! Петр Михалыч!

И – расцвели друг другу как маки. Тот чудак:

– А у меня “Вечерка”, свежая, смотрите! Бандеролью прислали.

– Да ну? – И суется Цезарь в ту же газету. А под потолком лампочка слепенькая-слепенькая, чего там можно мелкими буквами разобрать?

– Тут интереснейшая рецензия на премьеру Завадского!..

Они, москвичи, друг друга издаля чуют, как собаки. И, сойдясь, все обнюхиваются, обнюхиваются по-своему. И лопочут быстро-быстро, кто больше слов скажет. И когда так лопочут, так редко русские слова попадаются, слушать их – все равно как латышей или румын».

Вот в соотношении и пропорциях всех этих способов «речеведения», благодаря которым Солженицын всегда умеет показать ровно столько, сколько нужно, и именно так, как нужно для его художественного замысла, и заключается «новый блеск старого приема», отмеченный современной критикой .

<Разговорная основа стиля>

Стилистически безукоризненно выполненное переплетение прямой, несобственно-прямой и косвенной речи накладывается на общую для всей повести «разговорную» речевую канву. И это определяет еще одну интересную особенность повествовательного стиля Солженицына. Максимально детализованное, дробящее факт на простейшие составные элементы описание каждого (внешне незначительного, а на самом деле исполненного глубокого смысла) события не замедляет, как можно было бы ожидать, темпа повествования. Так же и ритм (а ритм повести необычайно интересен и символичен) не становится от этого слишком однообразным и размеренным. Характерные особенности разговорной речи допускают совмещение указанной детализации с экспрессивной стремительностью рубленой фразы, с обилием эмоционально окрашенных вопросительных и восклицательных фигур, с синтаксическими повторами, с необычайной выразительностью вводных слов и оборотов, со своеобразным порядком слов, с контаминацией разных по синтаксическому строению предложений и т.д.

Стихия разговорной речи в творчестве Солженицына – это вообще отдельная, большая проблема, при изучении которой надо подробно рассматривать каждое из перечисленных (а также целый ряд других) явлений. В то же время большинство из них можно показать на любом куске текста повести. Возьмем ли мы, например, шуховские рассуждения про арестантскую думу («Дума арестантская – и та несвободная, все к тому же возвращается, все снова ворошит: не нащупают ли пайку в матрасе? в санчасти освободят ли вечером? Посадят капитана или не посадят? И как Цезарь на руки раздобыл белье свое теплое? Наверное, подмазал в каптерке личных вещей, откуда ж?») или про то, как хлеб распределить («вот хлеба четыреста, да двести, да в матрасе не меньше двести. И хватит. Двести сейчас нажать, завтра утром пятьсот улупить, четыреста взять на работу – житуха!»), возьмем ли мы другие отдельные фразы («не санчасть его теперь манила – а как бы еще к ужину добавить?»; «Цезарь богатый, два раза в месяц посылки, всем сунул, кому надо, – и придурком работает в конторе…» и пр.), – во всех этих примерах преобладает концентрированная разговорно-просторечная интонация, как нельзя лучше гармонирующая с обликом рассказчика. Именно она создает характерную для повести атмосферу «внешней непритязательности и естественной простоты» (А.Твардовский), которая возникла, конечно, не сама по себе, а как реализация блестящего стилистического и языкового чутья художника.

<Преобладание общелитературной лексики>

Итак, «единственно возможный» словесный порядок для повести – это тот синтаксико-стилистический строй, который сложился в результате своеобразного использования смежных возможностей сказа, сдвигов авторского и прямого высказывания и особенностей разговорной речи. Он наилучшим образом соответствует ее идейно-сюжетным и композиционным принципам . И, очевидно, ему, в свою очередь, таким же наилучшим образом должны соответствовать «единственно возможные слова», что, как мы дальше увидим, действительно составляет одну из самых интересных художественных сторон повести.

Но именно эти слова, «единственно возможные» и объективно, и субъективно, вызывают сомнения, а иногда и прямое возмущение пуристически настроенной части читательской общественности, представителей которой мало заботит вопрос о том, как лексический отбор связан с общим художественным замыслом произведения. Между тем только серьезное и, главное, непредубежденное отношение и к самой повести, и к выразительным средствам художественной речи, и к русскому языку вообще может способствовать формированию объективного взгляда на предмет.

Как уже было сказано выше, язык повести «Один день Ивана Денисовича» многопланов, и планы эти тонко, подчас еле уловимо переплетены. Однако с точки зрения лексической ее составные элементы выделяются более или менее четко.

Основной лексический пласт – это слова общелитературной речи, хотя на первый взгляд может показаться иначе. Но иначе быть не может. Мы знаем немало писателей в истории русской литературы, которым свойственна «внелитературная» форма языкового употребления. Вспомним хотя бы Гоголя и Лескова, а в советской литературе – раннего Леонова, Бабеля, Зощенко . Но всегда, при любой (диалектной, просторечной, жаргонной) направленности в стилизации речи опорной точкой, нейтральным фоном служит литературный язык . Написанное целиком на жаргоне, диалекте и т.д. произведение не может стать общенациональным художественным достоянием.

В повести «Один день Ивана Денисовича» диалектная и жаргонная лексика играет традиционную роль наиболее ярких стилистических речевых средств. Количественная соразмерность этой лексики с лексикой литературной достаточно наглядна в пользу последней. Правда, только количественное преобладание еще ничего не говорит о месте в повести литературной лексики, так как она нейтральна и, следовательно, мало заметна по сравнению с «окрашенными» внелитературными словами. Но если мы просто еще раз обратим взгляд читателя на любой взятый наугад отрывок из повести, то увидим, что вовсе не только какими-то необычайными словарными «экзотизмами» создает автор выразительную речь героя и его окружения, а главным образом умело используемыми средствами общелитературной лексики, наслаивающейся, как мы уже говорили, на разговорно-просторечную синтаксическую структуру:

«Из рыбки мелкой попадались все больше кости, мясо с костей сварилось, развалилось, только на голове и на хвосте держалось. На хрупкой сетке рыбкиного скелета не оставив ни чешуйки, ни мясинки, Шухов еще мял зубами, высасывал скелет – и выплевывал на стол. В любой рыбе он ел все, хоть жабры, хоть хвост, и глаза ел, когда они на месте попадались, а когда вываливались и плавали в миске отдельно – большие, рыбьи глаза – не ел. Над ним за то смеялись».

Или: «Снуют зэки во все концы! Одно время начальник лагеря еще такой приказ издал: никаким заключенным в одиночку по зоне не ходить. А куда можно – вести всю бригаду одним строем. А куда всей бригаде сразу никак не надо – скажем, в санчасть или в уборную, – то сколачивать группы по четыре-пять человек, и старшего из них назначать, и чтоб вел своих строем туда, а там дожидался, и назад – тоже строем».

Убийственный сарказм этого последнего отрывка, например, обостряется именно подчеркнутой нейтральностью словесного подбора, еще более «остраняющей» бессмысленность и тупость изображаемых лагерных порядков. Новый просторечно-«боевой» фразеологизм «сколачивать группы» лишь усугубляет обыденную «деловитость» сделанного как бы мимоходом пояснения.

В третьем, четвертом и т.д. взятом нами отрывке – аналогичное явление: нелитературные слова не определяют общего лексического состава повести.

<Диалектные и просторечные формы в языке повести>

Второй пласт лексики, очень важный для Солженицына, – это лексика диалектная. Сделав центральным героем своей повести крестьянина и «перепоручив» ему авторскую функцию, Солженицын сумел создать на редкость выразительную и нешаблонную диалектную характеристику его речи, категорически исключившую для всей современной литературы эффективность возврата к затасканному репертуару «народных» речевых примет, кочующих из произведения в произведение (типа апосля, надысь, милок, глянь-кось и т.п.).

В большей своей части эта диалектная характеристика формируется даже не за собственно лексический счет (халабуда, наледь, гунявый, ухайдакаться), а за счет словообразования: укрывище, недотыка, наскорях, удоволенный, смогать, обневолю. Такой путь приобщения диалектизмов к художественной речевой сфере обычно вызывает у критики заслуженно одобрительную оценку, так как он обновляет привычные ассоциативные связи слова и образа .

В этом же ключе лежит использование и не специфически диалектной, а вообще просторечной лексики. В речи современного крестьянства та и другая практически неотделимы друг от друга. И восходят ли такие, предположим, слова, как духовитый, хреновый, подхватиться, самодумка и другие, к какому-нибудь определенному говору и именно потому употреблены или же они воспринимаются в общепросторечных своих качествах – для речевой характеристики Ивана Денисовича совершенно не важно. Важно то, что с помощью и первых, и вторых речь героя получает нужную эмоционально-стилистическую окраску. Мы слышим живую, свободную от легко приобретаемого в недавние времена на различных сомнительных поприщах стандарта, щедрую на юмор, наблюдательную народную речь. Солженицын ее очень хорошо знает и чутко улавливает в ней малейшие новые оттенки. Интересно, например, в этом смысле употребление Шуховым глагола страховать в одном из новых (производственно-спортивных) значений – предохранять, обеспечивать безопасность действия: «Шухов... одной рукой поспешно, благодарно брал недокурок, а второю страховал снизу, чтоб не обронить». Или же стяженное употребление одного из значений глагола состоять, которое могло войти в народную речь только в наше время: «Привез кто-то с войны трафаретки, и с тех пор пошло, пошло, и все больше таких красителей набирается: нигде не состоят, нигде не работают...».

Знание народной речи дало писателю и нелегкий жизненный опыт, и, без всякого сомнения, активный профессиональный интерес, побудивший его не только наблюдать, но и специально изучать русский язык.

Как показало сопоставление основного круга внелитературной лексики, использованной в повести, с данными «Толкового словаря живого великорусского языка» В.И. Даля, Солженицын, стремясь прежде всего к достоверности словесного отбора, выверял по словарю каждое слово, заимствованное не из своего собственного, личного словарного запаса, а извне. Причем цель, с какой Солженицын изучал словарь Даля , была именно проверить действительное существование услышанного слова, его значение, а не выискать слово «почудней». Об этом убедительно говорит тот факт, что диалектная и обиходно-просторечная лексика у Солженицына, как правило, не идентична соответственным словам у Даля, а лишь сходна с ними. Например, доболтки, зяблый, захрясток – в повести; доболтка (только в ед. ч.), зябливый, захрястье – у Даля.

Может быть, как раз потому, что элементы народной речи даны Солженицыным нешаблонно, некоторым читателям (закалившимся на словесных штампах, бойко рисующих разбитных «дедов» и отсталых старушек) его авторская манера представляется «излишне стилизованной». Дело же заключается только в желании или нежелании признать за писателем право на самобытность в истинном смысле этого слова.

<Использование тюремного жаргона>

Еще одним из лексических пластов, на совокупности которых строится речевой костяк повести, являются отдельные слова и обороты (очень немногочисленные – около 40 слов) тюремного жаргона. Солженицын употребляет их исключительно тактично, с чувством «соразмерности и сообразности».

Полное отсутствие этих слов в повести заразило бы ее одной из тех мелких неправд, которые в конце концов образуют большую неправду, на корню подрывающую художественное доверие к литературному произведению. Возможно ли изображать лагерь, не употребляя лагерных выражений, тем более что рассказывает о лагере сам лагерник? Возможно ли в самом деле заменить, как предлагает один из московских читателей , режущие слух стыдливым блюстителям нравственности «блатные» слова другими – «приличными»?

Если встать на этот сомнительный путь, то вместо слова параша придется написать нечто типа туалетная бочка; вместо падлы – тоже что-нибудь «безукоризненно нежное», например, дурные люди. В последнем случае речь надзирателя будет выглядеть так: «Ничего, дурные люди, делать не умеют и не хотят. Хлеба того не стоят, что им дают»...

Тех, кому подобный текст покажется очень «красивым», вряд ли волнуют подлинность и жизненность художественного повествования.

Но даже если мы отбросим эти нарочно взятые крайности и подставим не жеманные выражения, а «средние», нейтральные слова (например, вместо пары шмон – шмонять возьмем пару обыск – обыскивать ), даст ли это полноценный художественный результат? Конечно, нет, и не только потому, что утратится «локальный колорит». Ведь между «шмоном» и «обыском» – пропасть неизмеримо бoльшая, чем обычное стилистическое различие. Шмон – это не просто обыск, малоприятная, но имеющая все же какие-то логические основания процедура. Шмон – это узаконенное издевательство, мучительное и нравственно, и физически:

«Поздней осенью, уж земля стуженая, им все кричали:

– Снять ботинки, мехзавод! Взять ботинки в руки!

Так босиком и шмоняли. А и теперь, мороз, не мороз, ткнут по выбору:

– А ну-ка, сними правый валенок! А ты – левый сними! Снимет валенок зэк и должен, на одной ноге пока прыгая, тот валенок опрокинуть и портянкой потрясти...».

Вот что такое «шмон». И едва ли какая-либо замена окажется здесь удачной, не говоря уже о том, что для нее нет вообще никаких логических оснований. Доводы же, которые выдвигают сторонники такой «замены», признать обоснованными нельзя.

Один из доводов – это критерий «понятности». «Тюремные слова непонятны, их никто не знает», – говорят некоторые читатели. Но это не так. Во-первых, потому, что многие слова (или, вернее, значения слов), жаргонные искони, широко известны и часто используются далеко за пределами тюремных стен и лагерных ворот (стучать в значении ‘доносить’, смываться, доходить – доходяга, заначить, темнить и др.). Лексику, принадлежащую собственно тюремному жаргону, не всегда можно отделить от общей вульгарно-просторечной речевой стихии, так как та и другая подвижны и находятся в состоянии постоянного взаимопополнения.

Во-вторых, отдельные слова тюремного жаргона автор комментирует, иногда в тексте, иногда прямой сноской (кум, бур). Смысл некоторых из них с достаточной ясностью раскрывается самим контекстом, без специальных пояснений. В частности, это касается и аббревиатур (гулаг, зэк). Сложносокращенные и просто сокращенные слова понятны безусловно – начкар, опер. Очень прозрачна и тюремная фразеология – качать права, совать на лапу, травить бдительность, от звонка до звонка.

В-третьих, неясно, на какого читателя должен ориентироваться автор произведения, чтобы быть уверенным в том, что все употребленные им слова известны каждому, кто захочет прочесть его книгу.

Читатели бывают разные, с разной культурой и опытом, с разным индивидуальным словарным запасом. И увеличение этого словарного запаса после знакомства с очередным произведением художественной литературы, несомненно, окажется только полезным, поскольку все-таки не «все то вздор, чего не знает Митрофанушка».

Второй довод, следуя которому надо очистить повесть от тюремных и вообще от вульгарных, иногда прямо ругательных слов, содержит ложно понятый критерий «нравственности» . Здесь речь идет не о малоизвестных, а, наоборот, об очень хорошо всем известных словах, осведомленность в которых считается необходимым скрывать. И протест против их художественно оправданного употребления в повести связан не с чем иным, как с ханжескими представлениями о том, что «искусство существует не для осмысливания жизни, не для расширения взглядов, а для обезьяньего подражания» 10 .

Настоящее искусство – это прежде всего правда. Правда в большом и малом. Правда в деталях. В этом смысле для языка художественного произведения нет никаких псевдоэтических норм, нет фарисейских правил, что можно и чего нельзя. Все зависит от того, зачем употребляется в литературе то или иное речевое средство.

Рецидивом самого мрачного догматизма явилось бы сейчас утверждение, что литература вообще не должна изображать отрицательные стороны нашей действительности. А если должна, то, естественно, такими художественными приемами, которые вызваны к жизни требованиями эстетически осмысленной типизации.

Таким образом, пока существует тюремный жаргон (а он умрет сам собой, когда исчезнут преступления и тюрьмы), одинаково бесполезно и закрывать глаза на его реальное существование, и возражать против его использования в реалистической художественной литературе.

В повести «Один день Ивана Денисовича» есть и тот (представляющий несколько иную словесную категорию, чем уже названные) лексический круг, которым всегда бывает отмечено произведение мастера. Это – индивидуальное словоупотребление и словообразование. У Солженицына оно больше всего характеризуется полным и совершенно естественным совпадением со структурными и выразительными свойствами народной речи, лежащей в основе его стилистики. Благодаря этим качествам словотворчество Солженицына совсем не воспринимается как инородная струя в общем потоке очень тонко дифференцированных – но при этом взаимно друг друга дополняющих и именно тем создающих картину исключительной достоверности изображения – средств общенародного языка.

Ни в одном конкретном случае мы не можем с уверенностью сказать, что перед нами слова, которые автор повести «взял да и придумал». Больше того, вряд ли сам автор решился бы точно определить границу между созданным и воспроизведенным, настолько близка ему и органична для него та речевая среда, которую он изображает и членом (а следовательно, в какой-то мере и творцом) которой он является. Поэтому особенности «собственно солженицынских» и «несобственно солженицынских», но им отобранных слов одинаковы. Это обновленный состав слова, во много раз увеличивающий его эмоциональную значимость, выразительную энергию, свежесть его узнавания. Даже один пример – недокурок (вместо привычного окурок ) – говорит обо всем этом сразу и очень явственно.

Такова же функция необычайно динамичных, показывающих сразу целый комплекс оттенков, в которых и проявляется самый характер действия (темп, ритм, степень интенсивности, психологическая окраска) глагольных образований, например: обоспеть (всюду ловко успеть), додолбать, вычуивать, пронырнуть, ссунуть (с лица тряпочку), сумутиться (суетиться), засавывать. Ими, как и другими «обновленными» словами и значениями слов, достигается живой контакт с текстом, имитирующий непосредственность физического ощущения. Вот несколько примеров.

Зримый и осязаемый образ «уюта» арестантской столовой, сконцентрированный в одном слове: косточки рыбьи из баланды выплевывают прямо на стол, а потом, когда целая гора наберется, смахивают, и они «дохрястывают на полу».

Высшая степень эмоциональной насыщенности слова, в котором, как в едином порыве смутной надежды и тоски, выражает себя сразу весь лагерный народ: очень ждут бурана. В буран не выводят на работу. « – Эх, буранов давно нет! – вздохнул краснолицый латыш Кильгас. – За всю зиму – ни бурана! Что за зима?!

– Да... буранов... буранов... – перевздохнула бригада».

Наиболее категоричная и экономная характеристика степени питательности лагерного рациона: «каша безжирная », где ни нейтральный словообразовательный синоним («нежирная»), ни синонимичная грамматическая конструкция («без жира») не покроют полностью выразительного смысла этого слова.

Очень точно выраженная смесь ненависти и фамильярного презрения в наименовании дежурного надзирателя: дежурняк.

Неожиданной экспрессией оборачиваются:

1) использование забытого исходного значения слова (например, тленный ‘гниющий, гнилой’), которое сейчас малоупотребительно и во всех других своих значениях: «разварки тленной мелкой рыбешки»;

2) просто необычное для данной контекстной ситуации словоупотребление: «до обеда – пять часов. Протяжно ». То же самое – в чудесном образе «ботинки с простором»;

3) неупотребительные формы слов, например, деепричастия ждя, пролья, которые расширяют диапазон сопоставительных возможностей называемых ими побочных действий с основными действиями: «Фу-у! – выбился Шухов в столовую. И не ждя, пока Павло ему скажет, – за подносами, подносы свободные искать». Здесь это ждя цементирует всю фразу, выстраивая действия Шухова в один временной ряд и подчеркивая их стремительность в ответственный момент: с боем прорваться в столовую, сразу сориентироваться и, хоть надо бы для порядка помбригадира сначала спросить, нестись за подносами, добывая их в схватках с зэками из других бригад.

<Заключение. О сложности и простоте>

Здесь названы лишь некоторые формы проявления своеобразной интерпретации автором словотворческого процесса. Остальные из них должны быть впоследствии изучены более детально.

Также необходимо в дальнейшем обратиться и к наиболее традиционной части анализа языка художественного произведения – к наблюдению над специальными образно-метафорическими речевыми средствами, которыми пользуется писатель.

Метафорический строй повести Солженицына во многих отношениях интересен: и действенным применением исключительности словесного образа, бытующего в среде (бушлат деревянный – гроб), и грубовато-юмористическим ассоциированием, лежащим в основе авторского тропа (намордник дорожный – тряпочка, надеваемая на лицо для защиты от ветра), особенно характерного в метонимических находках («И понял Шухов, что ничего не сэкономил: засосало его сейчас ту пайку съесть в тепле »), и многим другим.

Но общая стилистическая направленность произведения определяется как раз крайней скупостью автора на использование переносно-фигуральных свойств слова. Его ставка в достижении высшей художественной цели – это, как мы могли увидеть, ставка на обратное явление – на образную весомость первоначального, прямого значения слова во всей его простоте и обыденности.

Таким образом, сложность языка повести «Один день Ивана Денисовича» – сложность мнимая. Язык повести прост. Но прост той отточенной и выверенной простотой, которая действительно может быть только результатом сложности – неизбежной сложности писательского труда, если этот труд честен, смел и свободен.

Не случайно поэтому спокойную и горькую квинтэссенцию всего того, что говорит нам Иван Денисович, автор заключает не в специальные, архитектонически многосоставные отступления, а в уникальные по своей емкой немногословности и прямолинейному аскетизму заметки, сделанные как бы вскользь:

«Работа – она как палка, конца в ней два: для людей делаешь – качество дай, для дурака делаешь – дай показуху»; «Вроде не обидно никому, всем ведь поровну... А разобраться – пять дней работаем, а четыре едим»; «Сколь раз Шухов замечал: дни в лагере катятся – не оглянешься. А срок сам – ничуть не идет, не убавляется его вовсе»; «Закон – он выворотной. Кончится десятка – скажут, на тебе еще одну. Или в ссылку»; «Таких дней в его сроке от звонка до звонка было три тысячи шестьсот пятьдесят три. Из-за високосных годов – три лишних дня набавлялось».

Сосредоточенный в этих замечаниях лаконичный итог невеселых размышлений героя – стилистический ключ ко всей повести, помогающий читателю открыть ее точную правдивость и неповторимую выразительность, которые не терпят в литературе никаких языковых компромиссов.

Т.Мотылева . В спорах о романе. «Новый мир», 1963, № 11, с. 225.

Например, как Шухов ужинает («с той и с другой миски жижицу горячую отпив...») или как тряпочку (намордник дорожный) надевает и т.д.

Композиционный принцип повести: намеренная бессюжетность; строго последовательное во времени, равномерное в тщательной детализации разнохарактерных явлений описание событий одного дня, трагедийный масштаб которых разрастается в сознании читателя, как организм чудовищного насекомого под сильным микроскопом. Не будь этой безжалостной, как свидетельское показание, строгости в воспроизведении мельчайших бытовых и психологических подробностей лагерной жизни, не будь обусловленной ею абсолютной художественной точности языкового прицела – не было бы в повести и «своего» поворота идеи при изображении: неброского, будничного мужества народа, который хотел жить, когда естественнее было хотеть умереть; его суровой и мудрой чистоты, внутренне всегда противостоящей беззакониям разнузданной власти; его скрытой духовной силы, позволяющей человеку оставаться человеком в условиях нечеловеческих; одним словом, не было бы настоящей, жестокой правды, тем более страшной, чем проще и сдержанней она изображена.

См.: В.В. Виноградов . О художественной прозе. М.–Л., 1930, с. 50.

«Формы... “внелитературного” речеведения в художественной литературе... всегда имеют за собой, как второй план построения, смысловую систему “общелитературного” языка данной эпохи». (Там же.)

Ср., например, восторженный комментарий И.Гуро к таким словам, как шлепоток, пригревные полянки, первенькая черемуха в прозе С.Сартакова («Лит. Россия», 27 декабря 1963 г.).

В его письме, как и еще в нескольких письмах, полученных Институтом русского языка АН СССР, выражается недовольство нравственной и эстетической «неразборчивостью» Солженицына. При этом в списке слов, которые рекомендуется изгнать из повести, чтобы «получилась хорошая вещь», в одном ряду находятся: укрывище, удоволенный, падло, зэк и др.

«...Третья болезнь, от которой пытаются вылечить русский язык всевозможные лекари и целители, – такая же мнимая, как и первые две.

Я говорю о засорении речи якобы непристойными грубостями, которые внушают такой суеверный, я сказал бы, мистический страх многим ревнителям чистоты языка.

Страх этот совершенно напрасен, ибо наша литература – одна из самых целомудренных в мире. Глубокая серьезность задач, которые ставит она перед собою, исключает всякие легковесные, фривольные темы...

Но одно дело – целомудрие, а другое – чистоплюйство и чопорность» (К.И. Чуковский . Живой как жизнь. М., 1963, с. 105–106).

Л.Лиходеев . Клешня. «Юность», 1964, № 1.

Г.П Семенова

А.И. Солженицын принадлежит к тому нередкому в отечественной литературе типу писателей, для кого Слово равно Делу, Нравственность состоит в Правде, а политика - вовсе и не политика, а «сама жизнь». По мнению некоторых критиков, это-то и уничтожает «мистическую сущность искусства», порождая перекос на политическое плечо в ущерб художественному. В лучшем случае такие критики говорят: «При однозначном восхищении Солженицыным-человеком я, к сожалению, невысоко ставлю Солженицына-художника». Впрочем, есть и другие, что «невысоко ставят» его и как мыслителя, как знатока российской истории и современной жизни и даже как знатока русского языка. Это не значит, будто на отношении к этому писателю подтверждается известное русское правило: в отечестве пророка нет. Как раз именно он и выдвигается многими на такую роль, причём, кое-кто считает, что время для критики А. Солженицына не наступило и, возможно, не наступит. Вот так, по-русски, не знает сердце середины: или-или...

Известно, что одна из постоянных тревог писателя - о том, почему люди часто не понимают друг друга, почему не каждое слово - художественное или публицистическое - доходит до сознания и сердца, почему иные слова уходят, не оставив следа. Отчасти он сам ответил на этот вопрос, сказав в «Нобелевской речи» (1970), что правдивое слово не должно быть безликим, «без вкуса, без цвета, без запаха», ему пристало соответствовать национальному духу, этой праоснове языка.

В поиске и отборе таких слов, в изменении словообразовательных элементов у наиболее «затёртых» из них - одна из немаловажных составляющих его творчества, его поэтики. Размышляя, к примеру, о тех, кто «самозабвенно или опрометчиво» называет себя интеллигенцией, по существу ею не являясь, он предлагает называть их «образованщиной», что, с его точки зрения, «в духе русского языка и верно по смыслу» («Образованщина»). Употребительный вариант «интеллигентщина» был отвергнут, вероятно, потому, что смысл исходного понятия «интеллигентность» шире, чем смысл, заключённый в понятии «образованность», и, значит, существительное «интеллигентщина» не выразило бы того, что хотел сказать автор.

При установке на гармоничное, адекватное языковое оформление всякого содержания А. Солженицын порой использует разный шрифт, чтобы выделить наиболее значимые, ключевые понятия и термины, связанные с темой, специфические слова и выражения, комментируя и объясняя их или в специальных примечаниях или непосредственно в тексте. «Ах, доброе русское слово - острог \ - читаем в его книге «Архипелаг Гулаг» (часть 1, глава 12), - и крепкое-то какое! и сколочено как! В нём, кажется, - сама крепость этих стен, из которых не вырвешься. И всё тут стянуто в этих шести звуках - и строгость, и острога, и острота (ежовая острота, когда иглами в морду, когда мёрзлой роже метель в глаза, острота затёсанных кольев предзонника и опять же проволоки колючей острота), и осторожность (арестантская) где-то рядышком тут прилегает, - а рог? Да рог прямо торчит, выпирает! прямо в нас и наставлен». Оценив слово как «доброе», писатель имеет в виду то, что оно добротно, хорошо, удачно сделано.

А вот то, что язык наш называет «добром» предметы быта, одежду, домашнюю утварь, ему представляется странным (см. «Матрёнин двор»). Странно, однако, другое - что при столь внимательном отношении к слову писатель в данном случае не почувствовал едва ли не на поверхности лежащей предопределённости этого просторечного словоупотребления народными этическими ценностями, бережным отношением к тому необходимому, что служит человеку в его повседневной жизни и что наживается не вдруг и не лёгким трудом. Чтобы выразить ироническое отношение к накопительству, скопидомству, повышенному интересу к вещам, народ пользуется другими словами - такими, как «тряпки», «барахло». Может быть, в этом случае писатель и сам оказался в каком-то смысле во власти тех «штампов принудительного мышления», которые, по его наблюдениям, так мешают людям понять друг друга, и захотел быть «нравственнее» веками складывавшихся и утверждавшихся элементов народной этики.

А вот темпераментная характеристика слова «массовизация» и обозначаемого им процесса как «мерзкого» таких сомнений не вызывает, хотя можно было бы сказать, что и здесь форма и содержание удивительным образом совпали: каков процесс, таково и слово, казённое, внеэстетичное, наскоро слепленное по канонам революционного новояза. Но А. Солженицын прав в том, что долгие годы такой массовизации из многих голов «выбили... всё индивидуальное и всё фольклорное, натолкали штампованного, растоптали и замусорили русский язык», наводнили его выспренними идеологизированными клише, проникшими в речь даже наиболее образованных и думающих представителей общества, вынужденно или привычно использовавших этот «подручный, невыразительный политический язык» («Образованщина»).

Феномен солженицынского «Одного дня из жизни Ивана Денисовича» - в нерасторжимости правдивого содержания и правдивого языка, которые в начале шестидесятых годов шли «вперерез» привычным политическим догмам, расхожим эстетическим штампам и моральным табу: никому не известный автор ошеломившего современников произведения выбрал для себя свободу «в устроении... собственного языка и духовного мира» (Вопросы литературы. 1991. № 4. С. 16). Тогда для многих стали событием не только герой и тема рассказа, но и язык, которым он был написан: в него «окунались с головой, дочитывали фразу - и нередко возвращались к её началу. Это был тот самый великий и могучий, и притом свободный, язык, с детства внятный, а позже всё более и более вытесняемый речезаменителями учебников, газет, докладов» (Новый мир. 1990. № 4. С. 243). Тогда А. Солженицын «не просто сказал правду, он создал язык, в котором нуждалось время - и произошла переориентация всей литературы, воспользовавшейся этим языком» (Новый мир. 1990. № 1. С. 243). Этот язык был ориентирован на стихию той устной речи, которую писатель слышал в «гуще народной», где, по его наблюдениям, ещё сохранилось «невыжженное, невытоптанное» массовизацией («Образованщина»).

Как известно, на основе аналитической проработки существующих словарей русского языка, а также лучших образцов отечественной литературы и всего слышанного «в разных местах... из коренной струи языка» А. Солженицын составил «Русский словарь языкового расширения», цель которого видел в том, чтобы послужить отечественной культуре, «восполнить иссушительное обеднение русского языка и всеобщее падение чутья к нему» («Объяснения» к «Русскому словарю...»).

Конечно, суть этой работы не в том, как это представляется некоторым лингвистам, чтобы попытаться вернуть современников к прошлому языковому сознанию. Не о замене иностранного слова «калоши» на русское «мокроступы», как предлагали задолго до него ревнители чистоты русского языка, идёт у него речь. И не о замене широкоупотребительной лексики забытыми или почти забытыми словами, собранными им: «зрятина» вместо «напраслины», «смехословие» вместо «иронизирования», «тщесловие» вместо «суесловия», «женобесие» вместо «женолюбия», «школить» вместо «воспитывать» или, может быть, «ругать», «звёздохват» вместо «хватающий звёзды с неба», «авосьничать» вместо «делать что-нибудь на авось» и т.д. Собранные слова предлагаются им лишь в качестве возможных синонимов к распространённым на том основании, что содержат дополнительные смысловые или экспрессивные оттенки. Подобно тому как исторически и философски творчество А. Солженицына нацелено на восстановление не вообще прежних порядков, а именно «дееспособных норм прежней российской жизни» (Вопросы литературы. 1991. № 1. С. 193), так и с лингвоэстетической точки зрения его словарь и писательский труд движимы стремлением вернуть в речевой обиход соотечественников, в русскую литературу из запасников языка «ещё вполне гибкие, таящие в себе богатое движение слова», которые могут найти применение, обогатить современную речь, выразить содержание, может быть, в должной мере невыразимое известными языковыми средствами.

Показательно, что сам А. Солженицын смог, как он считает, «вполне уместно» использовать в собственных произведениях лишь пятьсот лексических единиц из своего Словаря. Такой же осторожности в словоупотреблении он ждёт и от собратьев по перу, не приемля «языковых разухабств», когда литератор стремится «не в лад, не в уровень к предмету рассмотрения, не к задуманной высоте открытий напихать в текст грубых выражений, не слыша фальши собственного голоса» («...Колеблет твой треножник»). Несомненный образец такой безвкусицы для А. Солженицына - лагерный жаргон в эссе А. Терца (А. Синявского) «Прогулки с Пушкиным»: «насобачившийся хилять в рифму» и т.п. Со свойственной ему категоричностью он обвиняет уже не только этого автора, а отечественную эмиграцию вообще в стремлении «развалить именно то, что в русской литературе было высоко и чисто». «Распущенная и больная своей распущенностью, до ломки граней достойности, с удушающими порциями кривляний, она, - пишет А. Солженицын, - силится представить всеиронию, игру в вольность самодостаточным Новым Словом, - часто скрывая за ними бесплодие, вспышки несущественности, переигрывание пустоты» (Там же). Разумеется, это не может быть отнесено ко всей русскоязычной эмигрантской литературе, которая в лучших своих образцах немало сделала и для славы российской словесности, и для сохранения русского языка. И «Прогулки с Пушкиным» тоже никак не исчерпываются оценкой А. Солженицына. Но неистовство - в русском духе.

Не это ли неистовство порой мешает и самому А. Солженицыну в его работе над словом? И не проигрывают ли в таком случае его собственные тексты от того, что после первых публикаций на родине профессионально их, видимо, никто уже не редактировал, а в отечественных изданиях последних лет неприкасаемой оказалась даже его орфография: «девчёнка» («Раковый корпус»), «мьюзикал» («Нобелевская речь»), «мятель» («Архипелаг Гулаг»), «семячки» («Бодался телёнок с дубом») и др.? «Один день Ивана Денисовича», может быть, лучшее художественное произведение А. Солженицына, только выиграло от того, что, не уступив в главном - в подлинности характера и языка, - автор согласился «реже употреблять к конвойным слово «попки»... пореже - «гад» и «гады» о начальстве; сначала этих слов в тексте было «густовато»«, - признаётся он в «Очерках литературной жизни». Вот так же густовато бывает на некоторых страницах других его произведений от нарочитых языковых исканий, заставляющих читателя, как сказал бы сам Александр Исаевич, то и дело «упинаться», отвлекаясь от содержания, теряя остроту восприятия.

Возможно, к числу подобных неудач следует отнести такие словоупотребления писателя, как «обиходчивый Макс» («В круге первом»), что в контексте означает «обходительный», но по форме тяготеет к значению причастия «обихаживающий»; в выражении «нагуживает в душу нам» («Нобелевская речь») глагол смущает той же нечеткостью смысловой ориентации - «гужевой», «гадить»?.. Интересен, свеж, ритмически и даже по смыслу оправдан последний глагол в предложении об острогах: «... стало это всё опять подниматься, сужаться, строжеть, крожеть» («Архипелаг Гулаг»), напоминающем знаменитые цветаевские словесные эскапады, но взятый отдельно, без контекста, этот же глагол становится совершенно непонятным («раж», «рожа»?..). Вызывают сомнение и некоторые словообразования вроде «травы вокруг сочают после дождя» («Дыхание»), хотя ни один из «правильных» оборотов (источают аромат, распространяют запах, сочатся влагой и т.д.) - а писателю, к тому же, нужно только одно слово - не передал бы всей информации, обеднил прекрасную и живую картину, ибо травы после |дождя в самом деле не только пахнут свежестью, но ещё и, напоенные влагой, полнятся ею, дышат, роняют избыток, испаряют вовне, дымятся... Впрочем, при такой страстной увлечённости языкотворчеством и при таком абсолютном неприятии «расхожего языка», «расхожих понятий», издержки и передержки - воспользуемся его словом - «необминуемы»; к тому же их в произведениях А. Солженицына всё-таки куда меньше, чем находок.

Выпалывая из своих текстов приевшиеся формы, писатель не только борется со штампами, но часто уточняет или утяжеляет смысл, делает слово более значимым и содержательно, и эмоционально. При этом используемые им приёмы весьма разнообразны. Так, разговорные, просторечные слова продуктивно работают в языке не только героев, но и самого А. Солженицына. В одних случаях они употребляются, чтобы разнообразить, оживить речь, избавить её от повторений, как, например, глагол «пособить» наряду с нейтральным «помочь» в «Нобелевской речи»; в других - фонетико-грамматические просторечия, включённые в авторскую речь, становятся средством дополнительной характеристики персонажей, как «выпимши» и «для прилики» в «Пасхальном крестном ходе»; в третьих - просторечие, например, «роженые» должно нейтрализовать неуместное в контексте названного рассказа высокое звучание слова «рождённые». Попробуем в этом же рассказе вернуть на место «законный» глагол «обступили» или «окружили», и тотчас исчезнет эффект слова-находки, и упростится, обеднится смысл: «Девки в брюках со свечками и парни с папиросами в зубах, в кепках и в расстёгнутых плащах... плотно обстали и смотрят зрелище, какого за деньги нигде не увидишь». Этим целям служит и глагол «одерзел», употреблённый вместо «осмелел» («Бодался телёнок...»). При этом А. Солженицын по обыкновению строго следит за уместностью употребляемых слов: девчонки в брюках «перетявкиваются» в церкви со старухами («Пасхальный крестный ход»), а вот врач Гангарт и медсестра Зоя в присутствии неравнодушного к обеим Костоглотова - «перерекнулись». Оба глагола несут на себе печать авторского отношения к героям, авторской оценки - в этом ещё один немаловажный смысл производимых писателем замен.

Чтобы разъять привычный штамп, писатель то вместо нейтральных слов использует сниженные, скажем, «ухватки», а не «способы» или «приёмы» («Пасхальный крестный ход»); то вводит неожиданные, неизбитые определения, вроде «смутьянского Ленинграда» («В круге первом»), «раскалённого часа» («Нобелевская речь»); то соединяет слова, не очень подходящие с точки зрения нормативного употребления: «вперерез марксизму» («На возврате дыхания и сознания»), «бойкий оценщик» - о литераторе-критике («...Колеблет твой треножник»), «зудело ли... оптимистам» (Там же); то в сложном слове заменяет одну из частей или меняет их местами - «немоглухой» («Матрёнин двор»), «средолетний старик» («Раковый корпус»), «печалославная советская «Литературная энциклопедия»« («...Колеблет твой треножник»), «хвалословили тирана» («В круге первом»), «политические мимобежные нужды» («Нобелевская речь»), «простогубые» («Пасхальный крестный ход») и т.д.

Иногда, заменив в слове корень, А. Солженицын достигает иронического эффекта, шаржирует называемый предмет или лицо, например, когда называет автора упоминавшегося выше эссе о Пушкине «язвеистом», а «трибунальцев» - «истолюбивыми» («Архипелаг Гулаг»). В других случаях этот же приём используется для противоположных целей - чтобы явление «облагородить»; сказать о любимом герое, что он «окрысился», конечно же, язык не повернётся даже и у А. Солженицына, хотя суть всё же в том, что «оклычился» действительно ближе к характеру и состоянию Костоглотова; «окрыситься» в соответствии с концепцией романа мог бы, пожалуй, Русанов («Раковый корпус»). Наконец, замена привычного корня или образование нового слова по аналогии с той или другой группой слов путём подстановки корня, нужного по смыслу, даёт писателю замечательную возможность экономно и ёмко выразить необходимую полноту содержания. Так, в выражении «повальное... выголаживание страны» («Архипелаг Гулаг») первое слово, образованное от исходного «голод» по типу существительных «выхолаживание», «вымораживание», «выстуживание» и др. подчёркивает масштабность и преднамеренность бедствия; безличное «разотмилось» (Там же), произведённое от существительного «тьма» по образцу глагола «распогодилось», должно уточнить, какая именно перемена произошла в природе; в предложении «Искусство растепляет даже захоложенную затемнённую душу» («Нобелевская речь») глагол, построенный по известному образцу, удачнее другого говорит о постепенности процесса.

Другой часто используемый А. Солженицыным приём обновления употребительной лексики заключается в замене приставок и суффиксов при сохранении корней, что порой, как в следующем тексте, сопровождается переводом привычного слова в другую часть речи: «Что ж обещателъней, чем лозунги комбеда? что ж угрозней, чем пулемёты ЧОНа...!» («Архипелаг Гулаг»). Но чаще подобные эксперименты касаются только приставок, которые или сокращаются или отбрасываются целиком: «...нудила меня к какому-то прорыву» («Бодался телёнок...»), «в запрошлом году» («Раковый корпус»), «мир тусторонний» «В круге первом»); или, наоборот, добавляются там, где вы их не ждёте: «обминул меня Бог творческими кризисами» («Бодался телёнок...»), / «необминуемый магический кристалл» («...Колеблет твой треножник»); \ Или меняются на другие, чтобы выразить оттенок, не содержащийся в « нейтральном варианте, либо «освежить» последний: так, основные линии, которые «уже промечаются» («Архипелаг Гулаг») - не те, что только ещё намечаются или планируются, но те, что уже проступают и становятся видны. Там, где многие сказали бы «нахлынуло», автор романа «В круге первом» пишет: «пятерых из них охлынуло горько-сладкое ощущение родины». Выбранное слово вернее и удачнее для данного контекста, ибо глагол с приставкой «на-» часто означает действие, направленное на одну сторону предмета, тогда как действия, обозначенные глаголами «омыло», «овеяло», «обволокло» и т.п., распространяются на весь предмет со всех сторон. Точно так же «изгасшие глаза» больше, чем угасшие или погасшие, скажут читателю о длительности перенесённых человеком «искорчинах болей» («Раковый корпус»).

Пожалуй, особенно много и, по большей части, продуктивно на смысловое «утяжеление» текста у А. Солженицына работает приставка «из-»: «издавнее всех старожилов» («Раковый корпус»), «написал изнехотя воспоминания» («Архипелаг Гулаг») и т.д. При этом художественная логика писателя часто оказывается убедительней грамматических или стилистических правил, апелляций к частотности употребления тех или других форм. Глагол «излюбить», воспринимаемый читателями в значении, которое он имеет, например, в стихотворении Сергея Есенина «Излюбили тебя, измызгали...», в миниатюре А. Солженицына «Озеро Сегден» приобретает совсем иной смысл: «...это местечко на земле излюбишь ты на весь свой век». Писатель как будто и не помнит того, есенинского, толкования и, не удовлетворившись привычным «полюбишь», за счёт изменения приставки нагружает слово дополнительным содержанием, идущим от форм «излюбленный», «излюблен», то есть «любимый», «любим» - из всех больше всего. Такова и логика употребления этого глагола в «Раковом корпусе»: «он излюбил и избрал простенок».

Не менее разнообразна и поучительна работа А. Солженицына с суффиксами, из которых он по обыкновению отбирает неизбитые и, кроме того, более экономные: «усовершился по коневодству» («Архипелаг Гулаг»), «кое-что и усовершил» («В круге первом»), «обнадёжные предвидения раздумчивых голов» («Пасхальный крестный ход»), «всклочила... волосы» («Раковый корпус») и т.д. Как правило, это помогает уйти от книжного или канцелярского слога к разговорному, иногда - сказово-былинному; такой эффект возникает, например, при замене существительного «воззвание» на «воззыв» («На возврате дыхания и сознания»), «восклицания» на «всклик» («Бодался телёнок...»). Думается, что употребление слов, созданных путём замены или сокращения тех или иных словообразовательных элементов - как корней, так и аффиксов - способствует приумножению лексических богатств современного русского языка и в некоторых случаях его омоложению.

Солженицынские тексты убеждают, что в языке уже есть всё: у глагола, воспринимаемого как одновидовой, оказывается, возможна пара, хотя бы и просторечная; сказав «стали «революционные идеалисты» очунаться» («...Колеблет твой треножник»), писатель употребил форму, вобравшую в себя содержательные оттенки и от одновидового «очнуться», и от парного просторечного «очухиваться - очухаться». То же произведение напоминает, что у глагола совершенного вида «приютить» в запасниках языка есть видовая, сегодня неупотребляемая пара - «приючать». Не останавливается писатель и перед использованием редких в прозе - в поэзии было - деепричастных авторских образований типа «плача или стоня» («Раковый корпус»). Убедительно, сообщая дополнительный экспрессивный оттенок, не содержащийся в нейтральных словах, работают в его текстах просторечные страдательные причастия: «Было угрожено, что его же и расстреляют» («В круге первом»), «успето и о Достоевском» («...Колеблет твой треножник»). При этом удивительной особенностью языка А. Солженицына является то, что вводимые им просторечия порой теряют в его произведениях сниженную окраску и воспринимаются едва ли не как литературные благодаря точному выбору слова для каждой конкретной ситуации.

Конечно, народность и «русскость» языка А. Солженицына - не только в том, что его герои говорят на живом наречии, подслушанном «в гуще народной», но и в том, что в своей языкотворческой работе он учитывает опыт разных пластов отечественной культуры - фольклора, реалистической прозы, поэзии «серебряного века» и, может быть, особенно - Марины Цветаевой и Владимира Маяковского. У Цветаевой тоже не «влюбляются», а «влюбливаются», не «впадают», а «впадывают в: память»; вместо «думайте» у неё - «думьте», вместо «нанизывай» - «нижи» и т.д. (см.: Зубова Л.В. Поэзия Марины Цветаевой: Лингвистический аспект. Л., 1989); и, наконец, в её стихах и поэмах тоже «сполошный колокол гремит...», как и у Маяковского с его «мечусь, оря», «приходится раздвоиться» («Прозаседавшиеся»), «еле расстались, развиделись еле», «приди, разотзовись на стих» («Люблю») и т.д. Иногда солженицынский синтаксис заставляет вспоминать резко своеобразный стиль Андрея Платонова. Вот примеры откровенных реминисценций: «должен домучиться ещё двадцать лет ради общего порядка в человечестве», «мысль не дошла до ясности» («В круге первом») и др.

По-видимому, одна из главных причин возвращения А. Солженицына на родину состоит в его намерении лично и «вблизи» участвовать в «обустройстве России». Ещё в семидесятые годы во время эмиграции он предупреждал об опасности, подстерегающей писателей, которые берут на себя роль обвинителей своего отечества и народа и, отрешившись от чувства совиновности, требуют покаяния лишь от других: «Эта их чужеродность, - считал он, - наказывает их и в языке, вовсе не русском, но в традиции поспешно-переводной западной философии» («Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни»). У писателя же, который не отгораживается от народной боли, по его мнению, гораздо больше возможностей стать «выразителем национального языка - главной скрепы нации, и самой земли, занимаемой народом, а в счастливом случае и национальной души» («Нобелевская речь»).

С А.И. Солженицыным можно и нужно спорить, но сначала - услышать и понять. И - да будет Слово Делом...

Ключевые слова: Александр Солженицын, критика на творчество Александра Солженицына, критика на произведения А. Солженицына, анализ произведений Александра Солженицына, скачать критику, скачать анализ, скачать бесплатно, русская литература 20 в.

Жанровое разнообразие публицистики А.И. Солженицына 1970 -1980-х гг.

Введение

Творческий путь выдающегося русского писателя и публициста А.И. Солженицына неразрывно связан с историей России XX века. В годы, когда А.И. Солженицын обратился к активному художественному творчеству, для этого нужна была недюжинная нравственная сила, поскольку приходилось идти против течения. Реальная жизнь в искусстве того времени подменялась идеологизированными мифологемами. А.Д. Сахаров назвал А.И. Солженицына «гигантом борьбы за человеческое достоинство в современном трагическом мире». Свидетелем и участником русской истории двадцатого века А.И. Солженицын был сам. Окончание физико-математического факультета Ростовского университета и вступление во взрослую жизнь пришлось на 22 июня 1941 г. Получив диплом, он приезжает на экзамены в Московский институт истории, философии, литературы (МИФЛИ), на заочных курсах которого учился с 1939 г. Очередная сессия приходится на начало войны. В октябре мобилизован в армию, вскоре попадает в офицерскую школу в Костроме. Летом 1942 г. получает звание лейтенанта, а в конце уходит на фронт: А.И. Солженицын командует звукобатареей в артиллерийской разведке. Военный опыт А.И. Солженицына и работа его звукобатареи отражены в его военной прозе конца 90-х гг. (двучастный рассказ «Желябугские выселки» и повесть «Адлиг Швенкиттен» - «Новый мир». 1999. №3). Офицером-артиллеристом он проходит путь от Орла до Восточной Пруссии, награждается орденами. Чудесным образом он оказывается в тех самых местах Восточной Пруссии, где проходила армия генерала Самсонова. Трагический эпизод 1914 г. - самсоновская катастрофа - становится предметом изображения в первом «Узле» «Красного Колеса» - в «Августе Четырнадцатого». 9 февраля 1945 г. капитана А.И. Солженицына арестовывают на командном пункте его начальника, генерала Травкина, который спустя уже год после ареста даст своему бывшему офицеру характеристику, где вспомнит, не побоявшись, все его заслуги - в том числе ночной вывод из окружения батареи в январе 1945 г., когда бои шли уже в Пруссии. После ареста - лагеря: в Новом Иерусалиме, в Москве у Калужской заставы, в спецтюрьме №16 в северном пригороде Москвы (та самая знаменитая Марфинская шарашка, описанная в романе «В круге первом», 1955-1968). С 1949 г. - лагерь в Экибастузе (Казахстан). С 1953 г. А.И. Солженицын - «вечный ссыльнопоселенец» в глухом ауле Джамбулской области, на краю пустыни. В 1957 г. - реабилитация и сельская школа в посёлке Торфо-продукт недалеко от Рязани, где он учительствует и снимает комнату у Матрёны Захаровой, ставшей прототипом знаменитой хозяйки «Матрёниного двора» (1959 г.). В 1959 г. А.И. Солженицын «залпом», за три недели, создаёт рассказ «Щ-854», который после долгих хлопот А.Т. Твардовского и с благословения самого Н.С. Хрущёва увидел свет в «Новом мире» (1962 г. №11) под названием «Один день Ивана Денисовича».

Уже к моменту первой публикации А.И. Солженицын имеет за плечами серьёзный писательский опыт - около полутора десятилетий: «Двенадцать лет я спокойно писал и писал. Лишь на тринадцатом дрогнул. Это было лето 1960 года. От написанных многих вещей - и при полной их безвыходности, и при полной безызвестности, я стал ощущать переполнение, потерял лёгкость замысла и движения. В литературном подполье мне стало не хватать воздуха», - писал А.И. Солженицын в автобиографической книге «Бодался телёнок с дубом». Именно в литературном подполье создаются романы «В круге первом», несколько пьес, киносценарий «Знают истину танки!». Начата работа над «Архипелагом Гулагом», осмыслен роман о русской революции под кодовым называнием «Р-17», воплотившийся десятилетия спустя в эпопею «Красное Колесо». В середине 60-х гг. создаётся повесть «Раковый корпус» (1963-1967) и роман «В круге первом». Опубликовать их в «Новом мире» не удаётся, и оба выходят в 1968 г. на Западе. В это же время идёт начатая ранее работа над «Архипелагом Гулагом» (1958-1968; 1979 г.) и эпопеей «Красное Колесо» (интенсивная работа над большим историческим романом «Р-17», выросшим в эпопею «Красное Колесо», начата в 1969 г.). В 1979 г. А.И. Солженицын становится лауреатом Нобелевской премии. История с получением Нобелевской премии описана в главе «Нобелиана» («Бодался телёнок с дубом»). В то же время его положение в СССР всё более ухудшается: принципиальная и бескомпромиссная идеологическая и литературная позиция приводит к исключению из Союза писателей (ноябрь 1969 г.), в советской прессе разворачивается кампания травли А.И. Солженицына. Это заставляет его дать разрешение на публикацию в Париже книги «Август Четырнадцатого» (1971 г.) - первого тома эпопеи «Красное Колесо». В 1973 г. в парижском издательстве YMCA-PRESS увидел свет первый том «Архипелага Гулага».

Идеологическая оппозиционность не только не скрывается А.И. Солженицыным, но и прямо декларируется. Он пишет целый ряд открытых писем: Письмо Четвёртому Всесоюзному съезду Союза советских писателей (1967 г.), Открытое письмо Секретариату Союза писателей РСФСГ (1969 г.), Письмо вождям Советского Союза (1973 г.), которое посылает по почте адресатам в ЦК КПСС, а не получив ответа, распространяет в самиздате. Писатель создаёт цикл публицистических статей, которые предназначаются для философско-публицистического сборника «Из-под глыб» («На возврате дыхания и сознания» (1973 г.), «Раскаяние и самоограничение как категории национальной жизни» (1973 г.), «Образованщина» (1974 г.)), «Жить не по лжи!» (1974 г.).

В 1975 г. опубликована автобиографическая книга «Бодался телёнок с дубом», представляющая собой подробный рассказ о творческом пути писателя от начала литературной деятельности до второго ареста и высылки и очерк литературной среды и нравов 60-х - начала 70-х гг. В феврале 1974 г. на пике травли, развёрнутой в советской прессе, А.И. Солженицына арестовывают и заключают в Лефортовскую тюрьму. Но его ни с чем несравнимый авторитет у мировой общественности не позволяет советскому руководству просто расправиться с писателем, поэтому его лишают советского гражданства и высылают из СССР в ФРГ, ставшей первой страной, принявшей изгнанника, он останавливается у Генриха Бёлля, после чего поселяется в Цюрихе (Швейцария). О жизни на Западе повествует вторая автобиографическая книга Солженицына «Угодило зёрнышко промеж двух жерновов», публикацию которой он начал в «Новом мире» в 1998 г. и продолжил в 1999 году. В 1976 году писатель с семьёй переезжает в Америку, в штат Вермонт. Здесь он работает над полным собранием сочинений и продолжает исторические исследования, результаты которых ложатся в основу эпопеи «Красное Колесо». А.И. Солженицын всегда был уверен в том, что вернётся в Россию. Даже в 1983 году, когда мысль об изменении социально-политической ситуации в СССР казалась невероятной, на вопрос западного журналиста о надежде на возвращение в Россию писатель ответил: «Знаете, странным образом, я не только надеюсь, я внутренне в этом убеждён. Я просто живу в этом ощущении: что обязательно я вернусь при жизни. При этом я имею в виду возвращение живым человеком, а не книгами, книги-то, конечно, вернутся. Это противоречит всяким разумным рассуждениям, я не могу сказать: по каким объективным причинам это может быть, раз я уже не молодой человек. Но ведь и часто история идёт до такой степени неожиданно, что мы самых простых вещей не можем предвидеть». Предвидение А.И. Солженицына сбылось: уже в конце 80-х гг. это возвращение стало постепенно осуществляться. В 1988 г. А.И. Солженицыну было возвращено гражданство СССР, а в 1989 г. в «Новом мире» публикуются Нобелевская лекция и главы из «Архипелага Гулага» затем, в 1990 г. - романы «В круге первом» и «Раковый корпус». А в 1994 году писатель возвратился в Россию. С 1995 г. в «Новом мире» публикует новый цикл - «двучастные» рассказы.

Цель и смысл жизни А.И. Солженицына заключается в писательстве: «Моя жизнь, - говорил он, - проходит с утра до позднего вечера в работе. Нет никаких исключений, отвлечений, отдыхов, поездок, - в этом смысле действительно делаю то, для чего я был рождён». Масштаб творчества А.И. Солженицына определяется его работой не только в сфере собственно художественной литературы, но и в публицистике. А.И. Солженицын главным своим призванием всегда считал литературу, однако именно публицистика позволила ему стать гражданином мира, дала возможность выразить свою гражданскую позицию. Во многом благодаря его публицистическим выступлениям мы можем судить об эволюции мышления, об исторических, общественно-политических, философских взглядах писателя. Этим фактом, а также меньшей степенью изученности публицистических работ писателя в сравнении с его собственно художественным творчеством, определяется актуальность темы дипломной работы.

Объектом данного исследования являются публицистические выступления А.И. Солженицына на общественно-политические темы (статьи, речи, открытые письма, интервью), оказавшие существенное влияние на общественное сознание читательской аудитории.

Предмет исследования - жанрово-стилевое своеобразие публицистики А.И. Солженицына.

Цель работы - раскрыть своеобразие публицистики А.И. Солженицына.

Этой целью определяется круг задач:

1) Охарактеризовать публицистические выступления А.И. Солженицына 1960-1970-х годов.

2) Раскрыть своеобразие жанра «открытого письма» как формы выражения идеологической и эстетической позиции писателя.

3) Определить особенности изображения темы русской эмиграции в очерках А.И. Солженицына «Угодило зёрнышко промеж двух жерновов».

4) Рассмотреть проблематику и структурные принципы жанра «лекции» и «речи» в творчестве А.И. Солженицына.

5) Проанализировать статью «Как нам обустроить Россию?» с точки зрения проблематики и способов выражения авторской позиции.

Методологической основой работы стал системный подход, объединивший историко-функциональный и историко-литературный аспекты изучения художественно-публицистических произведений.

Материалы исследования могут быть использованы при изучении истории отечественной журналистики XX века, что определяет практическую значимость дипломной работы.

Основные положения, выносимые на защиту:

Публицистика занимает важное место в творчестве А.И. Солженицына. В ней ставятся и соответственно убеждениям писателя разрешаются вопросы нравственные, общественно-политические, исторические, философские. Определяющей идеей всей публицистики А.И. Солженицына стала идея отказа от тоталитарной системы правления и постепенного перехода на демократические основы. Именно публицистика дала возможность А.И. Солженицыну высказать свои идеи по преобразованию нашего государства.

Публицистику А.И. Солженицына отличает жанровое многообразие. Ведущими жанрами являются статьи, письма, лекции, речи, воззвания. Письма А.И. Солженицына («Письмо IV Всесоюзному съезду Союза советских писателей» 1967 г., «Открытое письмо секретариату Союза писателей РСФСР» 1969 г., «Письмо вождям Советского Союза» 1973 г.) имеют открытый характер, обращены к правящей власти. Проблематика «Письма вождям Советского Союза» 1973 г. касается вопросов цензуры, репрессий против писателей, поведения руководителей Союза писателей. Основной пафос обращения к вождям - стремление пробудить национальную совесть и ответственность в руководителях страны, определяющих её судьбу. Два главных предложения А.И. Солженицына - отказ от марксистко-ленинской идеологии и прекращение политики физического и идеологического экспансионизма. «Письмо вождям Советского Союза» 1973 г. содержит программу реформирования «вождями» советской действительности, «рецепт» оздоровления её основополагающих принципов.

По мере того, как утрачивается надежда пробудить патриотизм и совесть в «вождях», растёт стремление побудить соотечественников к нравственной революции, суть которой в отказе поддерживать и разделять официальную ложь. Призыв А.И. Солженицына «Жить не по лжи» прозвучал в целом ряде публицистических выступлений писателя и обрёл законченную и отточенную форму в воззвании «Жить не по лжи». Один из главных тезисов А.И. Солженицына - тезис о сращенности насилия с ложью. А.И. Солженицыным владеет острое чувство потребности в свободе и правде, ключ к освобождению - «личное неучастие во лжи!» Основной пафос воззвания: «Пусть ложь всё покрыла, пусть ложь всем владеет, но в самом малом упрёмся: пусть владеет не через меня!»

Очерки «Угодило зёрнышко промеж двух жерновов» сильны взглядом изнутри, где соединены видение участника происходящего и историка и «летописца» эмиграции. Писатель выступает исследователем стадиальных этапов русского зарубежья. А.И. Солженицын поднимает важные для эмигрантов вопросы, связанные с бытом, с выбором места жительства, с сохранением русской среды для их детей, православной христианской веры. В «Зёрнышке» А.И. Солженицын уделяет внимание эмигрантской периодике. Явное предпочтение он отдаёт журналам: «Часовой», «Наши вести» и др., газетам «Руль», «Возрождение», «Последние новости», сочувствует выживающим изданиям, таким, как «Голос Зарубежья», особо выделяет «Посев», «Грани», «Континент», «Новый журнал».

Эстетические, нравственно-религиозные, исторические взгляды А.И. Солженицына находят своё воплощение и в жанре лекции («Нобелевская лекция» 1972 г., «Гарвардская речь» 1978 г., «Темплтоновская лекция» 1983 г.,). В «Темплтоновской лекции» раскрывается представление писателя о задачах литературы, о роли писателя перед Богом. А.И. Солженицын мыслит себя писателем, который «знает над собой силу высшую и радостно работает маленьким подмастерьем под небом Бога». Писатель, по А.И. Солженицыну, ответственен за «всё написанное, нарисованное, за воспринимающие души». В «Нобелевской лекции» А.И. Солженицын признаёт за искусством и литературой способность передавать от народа к народу, от поколения к поколению, от души к душе человеческий опыт, накопленный веками, с тем, чтобы освободить одних от необходимости повторять ошибки других. В определении гуманистического содержания задач искусства и литературы А.И. Солженицын выступает наследником русской классики XIX века.

Идеи выражения А.И. Солженицына в «Письме вождям Советского Союза» и воззвания «Жить не по лжи» повторяются и в других публицистических выступлениях А.И. Солженицына, оформляясь в строго выверенную, выстраданную программу А.И. Солженицына-писателя, публициста и гражданина. В её основе - концепция мирного пути развития России, способы смягчения авторитарной системы власти. Статья «Как нам обустроить Россию?» - это размышления о судьбе страны, её будущем.

Структура дипломной работы обусловлена целью и задачами исследования. Работа состоит из введения, двух глав, заключения и списка использованной литературы.

1. Публицистика А.И. Солженицына 1960 -70-х гг.

1.1 Жанр «открытого письма» как форма выражения идеологической и литературной позиции А.И. Солженицына

А.И. Солженицын однажды сказал, что он публицист поневоле: «Я ею (публицистикой) занимаюсь поневоле. Если бы я имел возможность обращаться к соотечественникам по радио - я бы читал свои книги, ибо в моей публицистике и в моих интервью я не могу выразить и одной сотой части того, что есть в моих книгах».

Однако публицистика не просто стала важной составной частью его непрерывной проповеди-исповеди, лабораторией для выработки его концепций, рабочих гипотез. Он непрерывно движется в сфере публицистических внеобразных «посильных соображений». А.И. Солженицыну важно вначале громко «прокричать» какую-то истину, уловить эхо, а уж потом выговорить её, с поправками, «вполголоса». Во всяком случае, публицистика для него вовсе не «отходы» огромной судоверфи, где годами и десятилетиями строятся его «корабли». Может быть, даже проекты этих «кораблей - романов» и возникали из тезисов и рабочих гипотез его публицистики.

Два тома публицистики писателя - в известном собрании сочинений парижского издательства Н.А. Струве - разделены на основе хронологии на две части: «В Советском Союзе» (1969-1974 гг.) и «На Западе» (1974-1980 гг.). Это очень многомерное, многоаспектное, но внутренне единое осмысление изменчивого мира, целая серия позиций, даже портретов писателя в разгар холодной войны. Публицистика эта вызвала множество агрессивных нападок, иронии в его адрес, то и дело «захлёстывающих» и прозу. Если, скажем, позиция А.Д. Сахарова или В.С. Гроссмана в «арестованном» романе «Жизнь и судьба» принималась одной стороной - либеральной оппозицией - безоговорочно, то публицистика А.И. Солженицына часто отнимала у него друзей в либеральном лагере.

С суждениями о публицистическом творчестве А.И. Солженицына мы можем познакомиться в книге Д. Штурман «Городу и миру». Первая и наиболее полная попытка изучения связи литературы и публицистики предпринята Е.А. Лазебником «Публицистика в литературе». О биографии А.И. Солженицына свидетельствует книга Л.И. Сараскиной «Александр Солженицын. Биография продолжается…». Это книга писателя и дотошного учёного, не позволяющего ошибаться в фактах, но оставляющего простор для личного отношения к своему герою.

Публицистика А.И. Солженицына как языковой личности неразрывно связана с русской литературной традицией, и в то же время она современна. Созвучность двадцатому веку обусловлена биографией человека, судьба которого не только была самым непосредственным образом связана с безднами трагедий прошедшего столетия, но и возносила его на вершины литературной и общественной славы. Писатель «болеет» Россией и знает западный мир. Тематика его творчества вместила как собственную (частную) судьбу, так и судьбы общие. Публицистика занимает важное место в творчестве А.И. Солженицына. В ней ставятся и, соответственно убеждениям писателя, разрешаются вопросы нравственные, общественно-политические, исторические, философские. Определяющей идеей всей публицистики А.И. Солженицына стала идея отказа от тоталитарной системы правления и постепенного перехода на демократические основы. Именно публицистика дала возможность А.И. Солженицыну высказать свои идеи по преобразованию нашего государства, развенчать советскую мифологию, выразить свою этическую и эстетическую концепцию. По существу, А.И. Солженицын-публицист создал серию пророчеств о судьбах свободы, о длящемся нашествии на Россию, на весь мир, на демократии и монархии страшного пожара революций, иррациональной силы тоталитаризма, сущей «державы смерти».

А.И. Солженицын проложил дорогу к главному руслу русской публицистики - знаменитым «письмам» П.Я. Чаадаева, «Дневнику писателя» Ф.М. Достоевского, «Не могу молчать» Л.Н. Толстого, отчасти «Письмам к ближнему» М.О. Меньшикова, публицистике В.Г. Короленко.

Публицистику А.И. Солженицына отличает жанровое многообразие. Ведущими жанрами являются статьи, письма, лекции, речи, воззвания.

Письма А.И. Солженицына: «Письмо IV Всесоюзному съезду Союза советских писателей» (1967 г.), «Открытое письмо секретариату Союза писателей РСФСР» (1969 г.), «Письмо вождям Советского Союза» (1973 г.) имеют открытый характер, обращены к правящей власти.

Открытое письмо - это специфический жанр публичных выступлений в прессе, получивший широкое распространение в XX веке. Цель любого открытого письма, в том числе и анализируемого, заключается в возможности повлиять на некие общественные процессы или публично значимые, по мнению автора ситуации, которые его волнуют.

В «Письме IV Всесоюзному съезду Союза советских писателей» (1967 г.) А.И. Солженицын хочет «усовестить» лиц, принимающих решение, к которым оно обращено, косвенно повлиять на их решение, сформировав соответствующее общественное мнение. Композиционно текст состоит из двух частей. В первой части А.И. Солженицын говорит об общем положении дел в литературе. Вторая часть посвящена творчеству самого писателя. В первой части «Письма» затрагивает несколько значимых тем. Во-первых, цензура: «…то нетерпимое дальше угнетение, которому наша художественная литература из десятилетия в десятилетие подвергается со стороны цензуры и с которым Союз писателей не может мириться впредь. Не предусмотренная конституцией и потому незаконная, нигде публично не называемая, цензура под затуманенным именем Главлита тяготеет над нашей художественной литературой и осуществляет произвол литературно-неграмотных людей над писателями. Пережиток средневековья, цензура доволакивает свои мафусаиловы сроки едва ли не в XXI век! Тленная, она тянется присвоить себе удел нетленного времени: отбирать достойные книги от недостойных».

А.И. Солженицын высказывает своё глубокое сожаление по поводу того, что «…произведения, которые могли бы выразить назревшую народную мысль, своевременно и целительно повлиять в области духовной или на развитие общественного сознания, - запрещаются либо уродуются цензурой по соображениям мелочным, эгоистическим, а для народной жизни недальновидным. Отличные рукописи молодых авторов, ещё никому не известных имён, получают сегодня из редакций отказы лишь потому, что они «не пройдут». Многие члены Союза и даже делегаты этого Съезда знают, как они сами не устаивали перед цензурным давлением и уступали в структуре и замысле своих книг, заменяли в них главы, страницы, абзацы, фразы, снабжали их блёклыми названиями, чтобы только увидеть их в печати, и тем непоправимо искажали их содержание и свой творческий метод. По понятному свойству литературы все эти искажения губительны для талантливых произведений и совсем нечувствительны для бездарных. Именно лучшая часть нашей литературы появляется на свет в искажённом виде. За нашими писателями не предполагается, не признается права высказывать опережающие суждения о нравственной жизни человека и общества, по-своему изъяснять социальные проблемы или исторический опыт, так глубоко выстраданный в нашей стране».В этом своём шаге А.И. Солженицын был не одинок. Согласие с ним засвидетельствовали своими подписями на прочитанном ими в зале съезда письме сто членов ССП. Другая не менее важная тема - репрессии против писателей: «Даже Достоевского, гордость мировой литературы, у нас одно время не печатали (не полностью печатают и сейчас), исключали из школьных программ, делали недоступным для чтения, поносили. Сколько лет считался «контрреволюционным» Есенин (и за книги его даже давались тюремные сроки)? Не был ли и Маяковский «анархиствующим политическим хулиганом»? Десятилетиями считались «антисоветскими» неувядаемые стихи Ахматовой. Первое робкое напечатание ослепительной Цветаевой десять лет назад было объявлено «грубой политической ошибкой». Лишь с опозданием в 20 и 30 лет нам возвратили Бунина, Булгакова, Платонова, неотвратимо стоят в череду Мандельштам, Волошин, Гумилёв, Клюев, не избежать когда-то «признать» и Замятина, и Ремизова. Тут есть разрешающий момент - смерть неугодного писателя, после которой, вскоре или невскоре, его возвращают нам, сопровождая «объяснением ошибок». Давно ли имя Пастернака нельзя было и вслух произнести, но вот он умер - и книги его издаются, и стихи его цитируются даже на церемониях».

Не обходит вниманием А.И. Солженицын и предательского поведения руководителей писательского союза: «…руководство Союза малодушно покидало в беде тех, чьё преследование окончилось ссылкой, лагерем и смертью (Павел Васильев, Мандельштам, Артём Весёлый, Пильняк, Бабель, Табидзе, Заболоцкий и другие). Этот перечень мы вынужденно обрываем словами «и другие»: мы узнали после XX съезда партии, что их было более шестисот - ни в чём не виновных писателей, кого Союз послушно отдал их тюремно-лагерной судьбе. Однако свиток этот ещё длинней, его закрутившийся конец не прочитывается и никогда не прочтётся нашими глазами: в нём записаны имена и таких молодых прозаиков и поэтов, кого лишь случайно мы могли узнать из личных встреч, чьи дарования погибли в лагерях нерасцветшими, чьи произведения не пошли дальше кабинетов госбезопасности времён Ягоды-Ежова-Берии-Абакумова».

Определив основные проблемы, далее А.И. Солженицын высказывает свои предложения: «Я предлагаю чётко сформулировать в пункте 22-м устава ССП все те гарантии защиты, которые предоставляет Союз членам своим, подвергшимся клевете и несправедливым преследованиям, - с тем, чтобы невозможно стало повторение беззаконий». Здесь же А.И. Солженицын призывает новое руководство не повторять ошибок прошлого: «Новоизбранному руководству Союза нет никакой исторической необходимости разделять со старыми руководствами ответственность за прошлое».

В первой части речи А.И. Солженицыным приводятся убедительные примеры, указывающие на несостоятельность действующей системы правления. Во второй части письма А.И. Солженицын говорит о запретах и преследованиях, испытанных лично им. Эта часть делится на более частные аспекты, касающиеся отдельных эпизодов творчества писателя (об отнятом романе «В круге первом» и архиве, о клевете в сторону писателя, и о невозможности ответить на неё, о произведениях, недоступных для широкого читателя, о запрете общения с читателями) и заканчивается не очень утешительным выводом: «Так моя работа окончательно заглушена, замкнута и оболгана». В конце письма А.И. Солженицын задаёт вопрос: «При таком грубом нарушении моих авторских и «других» прав - возьмётся или не возьмётся IV Всесоюзный съезд защитить меня?», скорее всего оставшийся без ответа, но в этом вопросе слышится: сколько же можно терпеть? Сколько же можно бездействовать? В заключении А.И. Солженицын говорит о том, что «Никому не перегородить путей правды, и за движение её я готов принять и смерть». Письмо заканчивается вопросом, в котором автор письма высказывает надежду на то, что опыт предыдущего поколения «…научит нас наконец не останавливать пера писателя при жизни?». В этом письме А.И. Солженицын предстаёт как борец, обличитель, неведающий сомнений и наставляющий сограждан своим словом, ставшим делом общественным.

Это письмо было разослано по почте в 250 адресов в середине мая 1967 года. Один экземпляр был принесён лично автором в технический секретариат съезда 16 мая и сдан под расписку его. Первая публикация состоялась в газете «Monde» (Париж), 31.5.1967 г.; позже - ряд газетных публикаций на разных языках; по-русски - множественно в эмигрантской печати. На родине «Письмо IV Всесоюзному съезду Союза советских писателей» (1967 г.) впервые напечатано спустя 22 года - в журнале «Слово» (Москва), 1989 г., №8; в журнале «Смена» (Москва), 1989 г., №23.

Проблематика «Письма вождям Советского Союза» (1973 г.) затрагивает вопросы цензуры, репрессий против писателей, поведения руководителей Союза писателей. Основной пафос обращения к вождям - стремление пробудить национальную совесть и ответственность в руководителях страны, определяющих её судьбу. Два главных предложения А.И. Солженицына - отказ от марксистко-ленинской идеологии и прекращение политики физического и идеологического экспансионизма. «Письмо вождям Советского Союза» (1973 г.) содержит программу реформирования «вождями» советской действительности, «рецепт» оздоровления её основополагающих принципов. По мере того, как утрачивается надежда пробудить патриотизм и совесть в «вождях», растёт стремление побудить соотечественников к нравственной революции, суть которой в отказе поддерживать и разделять официальную ложь. Оппоненты А.И. Солженицына дружно обвиняли его в безаппеляционности, в категорическом характере всех его предложений и предположений, в ощущении себя пророком, несущим в мир пребывающее над критикой откровение - истину в её последней и совершенной форме. Откуда и почему возник этот ложный стереотип? Может быть, он предопределён страстностью тона А.И. Солженицына, его ораторским мастерством, его склонностью многократно возвращаться к своим ведущим идеям. Но никто никогда не отмечает той осторожности, тех сомнений и колебаний, которые связаны хотя бы с «Письмом вождям Советского Союза».

Третьего мая 1974 года А.И. Солженицын говорит о «Письме вождям Советского союза» в «Ответах журналу «Тайм»»: «Я не настаиваю на единственности предлагаемого мною выхода и даже готов тотчас снять мои предложения, если мне противопоставят не просто критику (я, и когда писал, понимал слабые места этого «Письма»), но предложат выход лучший, реальный, конструктивный. Предложения мои были выдвинуты в прошлом году с весьма-весьма малою надеждой, да. Но и нельзя было не испробовать этот совет. В своё время и Сахаров, и Григоренко, и другие, с разными обоснованиями, предлагали советскому правительству мирные пути развития нашей страны. Это делалось всегда не без надежды - увы, не оправдавшейся никогда. Пожалуй, можно и подытожить: последовательно и решительно отвергая всякие благожелательные предложения, всякие реформы, всякие мирные пути, советские вожди не смогут сослаться, что они не знали ситуации, что им не предлагалось альтернатив: своей упрямой косностью они взяли на себя ответственность за самые тяжёлые варианты развития нашей страны».

Вновь А.И. Солженицын касается «Письма вождям Советского Союза» в телеинтервью компании CBS, Цюрих, 17 июля 1974 года. Интервьюер Уолтер Кронкайт задаёт вопрос, который А.И. Солженицыну ещё не раз придётся услышать: «- В «Письме вождям Советского Союза» Вы выражаете предпочтение авторитарной системе, и из этого возникла критика со стороны разных инакомыслящих в Советском Союзе, а также, может быть, некоторое разочарование со стороны либералов в западном мире. Что Вы можете сказать по этому поводу?»

Моё «Письмо вождям Советского Союза» было во многом неправильно понято. Дело в том, что нельзя решать вопрос об авторитарной системе или о демократической - вообще. У каждой страны есть своя история, свои традиции, свои возможности. Никогда в истории, сколько вот Земля стоит, не было по всей Земле одной системы, и я утверждаю - никогда и не будет. Всегда будут разные. В моём «Письме вождям Советского Союза» сказано только, что в сегодняшних условиях я не вижу сил таких и таких путей, которые могли бы привести Россию к демократии без новой революции. Я написал в преамбуле, что если мои предложения неудачны, то я готов в любую минуту их снять, только пусть мне кто-нибудь даст другой практический путь. Практический путь - как нам выйти из положения в России? Вот сегодня, без революции, и так, чтобы можно было жить. Я обращался к вождям, которые власти не отдадут добровольно, и я им не предлагаю: «отдайте добровольно!» - это было бы утопично. Я искал путь, не можем ли мы у нас в России найти способ сейчас смягчить авторитарную систему, оставить авторитарную, но смягчить её, сделать более человечной. Так вот: для России сегодня ещё одна революция была бы страшнее прошлой, чем 17-й год, столько вырежут людей и уничтожат производительных сил. У нас в России - другого выхода нет сейчас, так я понимаю. Но это не значит, что я в общем виде считаю, что авторитарная система должны быть везде, и лучше она, чем демократическая».

Перечитывая публицистику А.И. Солженицына, удивляешься её последовательности. От «Письма Четвёртому съезду писателей» (1967 г.) до «Гарвардской речи» (1978 г.) одни и те же темы, но раскрываются медленно, понемногу, и всё в них подчинено моральному критерию. Отсюда подчинённость демократии нравственным целям жизни, ощущаемая уже в «Письме вождям Советского Союза» (1973 г.) и гремящая оглушительно в Гарварде в 1978-м; отсюда и первенство нации перед идеологией - линия, начатая в сборнике «Из-под глыб» и завершающаяся резким осуждением русских либералов в феврале 1917-го (в интервью от февраля 1979-го); и отрицание морального права на эмиграцию для тех, кто считает себя русским, появляющееся впервые в телеинтервью компании СИ-БИ-ЭС (июнь 1974-го), уточняемое в открытом письме Павлу Литвинову (январь 1975-го) и, наконец, выливающееся в яростную обвинительную речь («Радиоинтервью компании Би-Би-Си», февраль 1979-го); и сожаление, что Запад вступил в союз со Сталиным ради победы над Гитлером, высказанное в Нью-Йорке в июле 1975-го и разъяснённое недвусмысленно в мае 1978-го. А.И. Солженицын берёт слово только по своему собственному решению и никогда - в ответ на вызовы средств массовой информации. В публицистике А.И. Солженицына, в открытых письмах и посланиях перед читателем встаёт образ человека, распрямившегося в борьбе с советской системой и не способного на компромисс с ней.

публицистический жанр статья солженицын

Во многих своих публицистических выступлениях А.И. Солженицын стремится осмыслить «категории национальной жизни». Этим аспектам посвящены статьи: «Не обычай дёгтем щи белить, на то сметана» (1965 г.), «На возврате дыхания и сознания» (1973 г.), «Раскаяние и самоограничение» (1973 г.), «Образованщина» (1974 г.), воззвание «Жить не по лжи» (1974 г.), «Наши плюралисты» (1982 г.), «Колеблет твой треножник» (1984 г.). Призыв А.И. Солженицына «Жить не по лжи» прозвучал в целом ряде публицистических выступлений писателя и обрёл законченную и отточенную форму в воззвании «Жить не по лжи». Один из главных тезисов этого выступления А.И. Солженицына - тезис о сращенности насилия с ложью. А.И. Солженицыным владеет острое чувство потребности в свободе и правде, ключ к освобождению - «личное неучастие во лжи!». Основной пафос воззвания: «Пусть ложь всё покрыла, пусть ложь всем владеет, но в самом малом упрёмся: пусть владеет не через меня!»

Стержневая для А.И. Солженицына той поры идея немедленного, без оглядки на других людей, бескомпромиссного отказа сначала сотен, тысяч, а затем и миллионов людей ото лжи нашла своё самое полное, яркое выражение в воззвании «Жить не по лжи». Датированное 12-м февраля 1974 года - днём ареста писателя, последнее, что было написано им на родине, это воззвание звучало в те дни как его завещание. В поминутном ожидании ареста, исхода которого предвидеть нельзя было, оно завещанием и являлось. Немедленно пущенное женой писателя в Самиздат и переданное ею иностранным корреспондентам, оно уже 14 февраля было опубликовано на Западе и вскоре передано по радио. Это не значит, что, по замыслу обращённое ко всем соотечественникам, оно распространилось достаточно широко. Круг читателей Самиздата и слушателей зарубежного русского радио был в СССР достаточно узок.

А.И. Солженицыным владеет очень острое чувство потребности в свободе и правде. Трагедия состоит в том, что у миллионов такой осознанной, отчётливой, неодолимой потребности в правде нет, а со сравнительно немногочисленной элитой, зрячей и жертвенной, режим пока что справляется. Остальная часть зрячих, не жертвуя своим относительным благополучием, довольствуется лёгкой фрондой, иносказанием и изощрённым оппозиционным подтекстом (цензура зачастую игнорирует это), разговорами в своём кругу; лучшие - осторожным просветительством и распространением неподцензурной литературы.

В своём выступлении на Тайване 23 октября 1982 г. А.И. Солженицын сказал: «В нынешнем мире царит предательство слабости, и по-настоящему вы можете рассчитывать только на свои собственные силы. Однако есть ещё одна - большая и большая надежда: на народы порабощенных стран, которые не будут терпеть бесконечно, но грозно выступят в час, грозный для своих коммунистических властителей».Что означают эти слова, если не предвидение и ожидание революции в «порабощённых странах»? Как же ещё можно «грозно выступить» их народам? Чем может быть «грозный час» для «коммунистических властителей» в данном контексте, если не революцией?

Тоталитаризм зрелого, устоявшегося образца ужасен своей бесперспективностью в смысле сравнительно благополучного и скорого освобождения от него. Мы ещё не видели такого освобождения без вмешательства извне, как в Западной Германии или на Гренаде. Категорический отказ Д. Сахарова, А.И. Солженицына и большинства других весьма достойных оппозиционеров от идеи силового сопротивления внутри страны - это, в сущности, скорее всего констатация, в том числе и эмоциональная, инстинктивная, нереальности такого сопротивления. Это и могучая реакция на преступность российского революционного и последующего коммунистического насилия, свойственная за немногими исключениями почти всей подсоветской оппозиции тоталитаризму. Это и естественный страх перед тем, какие самоуничтожительные формы может принять невероятная или почти невероятная вспышка национального и социального (в нерусских районах) или чисто социального (в России) физического сопротивления режиму снизу. Решительно отказываясь от насилия, А.И. Солженицын предлагает свой выход - революционный, но не насильственный.

Воззвание «Жить не по лжи» фактически повторяет конструктивную часть «Образованщины», но чётче, резче, определённее, с чрезвычайно высокой концентрацией ведущих идей. Один из главных тезисов А.И. Солженицына - тезис о сращенности насилия с ложью: «Когда насилие врывается в мирную людскую жизнь - его лицо пылает от самоуверенности, оно так и на флаге несёт, и кричит: «Я - Насилие! Разойдись, расступись - раздавлю!» Но насилие быстро стареет, немного лет - оно уже не уверено в себе, и чтобы держаться, чтобы выглядеть прилично, - непременно вызывает себе в союзники Ложь. Ибо: насилию нечем прикрыться кроме лжи, а ложь может держаться только насилием. И не каждый день, не каждое плечо кладёт насилие свою тяжёлую лапу: оно требует от нас только покорности лжи, ежедневного участия во лжи - и в этом вся верноподданность. И здесь-то лежит пренебрегаемый нами, самый простой, самый доступный ключ к нашему освобождению: личное неучастие во лжи! Пусть ложь всё покрыла, пусть ложь всем владеет, но в самом малом упрёмся: пусть владеет не через меня!»

За рамками воззвания оставался вопрос: что считать за правду? Даже у честных, нравственных людей конкретное понимание правды часто сильно разнится. К тому же всегда остаётся лазейка для лицемера - он пишет, поёт, рисует, лепит, голосует и цитирует по зову сердца («мы пишем, как диктует сердце, а сердце наше принадлежит партии»). За рамками воззвания остался и другой ряд трудных вопросов - живут ли по правде граждане свободного мира? Обеспечивают ли политические свободы свободу жить не по лжи? За рамками воззвания остались конкретные примеры (кто уже живёт не по лжи) и «инструкция по применению» - как жить не по лжи в частной жизни (всегда ли возможно?) и в тех случаях, когда ложь щадит слабого, больного? И вообще: где границы принципа? Как вести себя с врагом, соперником, конкурентом? Только с первого взгляда императив А.И. Солженицына мог показаться делом лёгким и скорым, рецептом простым и понятным. Мысль, которую по призыву А.И. Солженицына надо было разрешить каждому русскому максималисту, требовала полного пересмотра бытия и сознания.

«Много десятилетий ни один вопрос, ни одно крупное событие нашей жизни не было обсуждено свободно и всесторонне, так, чтобы мочь нам произнести истинную оценку происшедшего и путей выхода из него. Но всё подавлялось в самом начале, всё покидалось неосмысленным хаотическим хламом, без заботы о прошлом, а значит и о будущем. А там валились новые и новые события, грудились такими же давящими глыбами. И теперь, подойдя снаружи, даже трудно найти силы для разбора этого всего наслоившегося». Вот этот образ задавленных мыслей, задавленных полвека (даже более), и дал название сборнику «Из-под глыб». Мысли А.И. Солженицына пытаются пробиться под этими глыбами вверх - к свету и к общению. Тем, кто не испытал подобного пятидесятилетия, даже трудно вообразить, насколько при постоянном подавлении разбредаются мысли соотечественников. Соотечественники как будто бы перестают понимать друг друга, как будто не говорят на одном языке. Насколько мучителен был процесс - обществу лишиться речи, когда речь была запрещена, - не менее мучительно обществу возвратиться к речи. После такого перерыва неудивительно, что среди инакомыслящих, собственно, среди тех людей в России, кто высказывал свои мысли, возникали такие резкие различия во мнениях. Они отвыкли друг друга слышать и совершенно отвыкли вести дискуссии.

Первое, что хочется отметить, - во всём мире и в нашей стране усвоен такой общий тон: разоблачать других - других политических деятелей, другие партии, другие движения, другие нации и это - памфлетное направление. А.И. Солженицын призывает всех вообще, во всех аспектах жизни, начать с признания собственных ошибок и несправедливостей. А.И. Солженицыну уже приходилось писать в «Архипелаге Гулаге» и в других произведениях о том, что линия добра и зла не проходит так примитивно, что по одну сторону те, кто правы, а по другую - те, кто не правы. Линия добра и зла в мире не разделяет партии на тех, кто прав или виноват и людей даже так не разделяет. Линия разделения добра и зла проходит по сердцу каждого человека. В разное время, при разных обстоятельствах, и человек, и какая-то группа людей, и целое общественное движение, и целая нация-то занимала более светлое высокое положение, то, наоборот, опускалась во мрак.

А.И. Солженицын ставит в своей статье «Раскаяние и самоограничение» (1973 г.) вопрос: возможно ли говорить о раскаянии наций, можно ли это чувство отдельного человека перенести на нацию? Возможно ли говорить о грехе, который совершила целая нация? Конечно, никогда не бывает, чтобы все члены данной нации совершили какое-то преступление, или проступок, или грех. А с другой стороны, в каком-то смысле, в памяти истории, в человеческой памяти и в национальной памяти, именно так запечатлевается. А.И. Солженицын говорил (думал), что в памяти бывших колониальных народов осталось общее впечатление, что их бывшие колонизаторы виновны перед ними - целиком, как нации, хотя не каждый был колонизатором. Можно было наблюдать в одной из частей Германии волну раскаяния за события Второй мировой войны. Это совершенно реальное общенародное чувство, оно было, даже и есть. Спросят: а при тоталитарных режимах разве виноват народ в том, что делают его правители? Кажется, менее всего виноват при тоталитарных режимах. А, тем не менее, на чём же держатся тоталитарные режимы, как не на поддержке одних и пассивности других?

А.И. Солженицын рассматривает в статье историю русского раскаяния, в русском обществе, и затем ведёт дискуссию с двумя антиподами раскаяния, с которыми встречается в России. Направление сборника в том, что, говоря о грехах, о преступлениях, люди никогда не должны отделять сами себя от этого. Они должны в первую очередь искать свою вину, свою долю участия в этом.

В статье «Раскаяние и самоограничение» (1973 г.) А.И. Солженицын ставит вопрос: как понять - революция была следствием нравственной порчи народа, или наоборот: нравственная порча народа - следствие революции? В чём была роль русских в 1917 году: в том ли, что они принесли миру коммунизм, подарили миру коммунизм, или первые приняли его на свои плечи? А значит, каковы перспективы других народов, если на них свалится коммунизм? Устаивал ли какой-нибудь народ против этого, устоит ли всякий в будущем? Недостаток Демократического движения в Советском Союзе был как раз, в частности, в том, что это движение разоблачило пороки социального строя, но не раскаивалось в грехах собственных и интеллигенции вообще. Но кто же держал этот режим - разве только танки и армия, а разве не советская интеллигенция? Больше-то всего и держала его советская интеллигенция. А.И. Солженицын призывает всех - если ошибиться в раскаянии, то в большую сторону, то есть лучше признать за собой больше вины, чем меньше. Призывает всех пресечь счёт бесконечных обид между собой и соседями. Ведь многие в мире разделяют ту простую точку зрения, что нельзя построить доброго общества из злых людей; что чисто социальные преобразования - это пустое направление. Но так точно нельзя построить доброго человечества при злых отношениях между нациями. Никакая прагматическая позитивная дипломатия не сделает ничего, пока между народами не установится добрых чувств. А.И. Солженицын считает, что все межнациональные проблемы мира не могут быть разрешены чисто политически; решать их надо начинать с нравственности, а нравственность в отношениях между нациями - это раскаяние и признание своей вины. Чтобы раскаяние не осталось на словах, следующим неизбежным шагом за ним является самоограничение: люди должны сами себя ограничить, а не ждать, пока силой ограничат их снаружи. Вот эта идея самоограничения в применении к России и была главной мыслью письма вождям, которое было так неправильно понято во всём мире. С призывом самоограничиться А.И. Солженицын обратился, прежде всего, к себе, своему народу, своему государству, - а это назвали почему-то изоляционизмом.

А.И. Солженицын в своих публичных выступлениях предстаёт мастером ведения полемики, для которого самым важным является поиск истины, обсуждение проблемы, а не просто осуждение или обвинение власть предержащих. Его выступления можно назвать по-настоящему продуктивными. А.И. Солженицын пытается объяснить, доказать и отстоять справедливость своей позиции, всегда думая о благе России и её народе.

2. Публицистика периода третьей волны эмиграции 1970 -80-х гг.

2.1 Проблемы русской эмиграции в очерках А.И. Солженицына «Угодило зёрнышко промеж двух жерновов»

В начале 1970-х гг. начался новый исход наших соотечественников за рубеж, получивший название - Третьей волны эмиграции (иногда именуется диссидентской). По сути, она была не столько национальной (т.е. еврейской), сколько сословной (т.е. интеллигентской), и выражала своё самосознание словами «Я выбрал свободу». Третью волну эмиграции можно условно разделить на две группы: а) выезжающих на историческую Родину, главным образом в Израиль, Германию и Грецию; б) диссидентов добровольно или вынуждено покидавших родину.

Писатели третьей волны оказались в эмиграции в совершенно новых условиях, они во многом были не приняты своими предшественниками, чужды «старой эмиграции». В отличие от эмигрантов первой и второй волн, они не ставили перед собой задачи «сохранения культуры» или запечатления лишений, пережитых на родине. Совершенно разный опыт, мировоззрение, даже разный язык (так А.И. Солженицын издаёт Словарь языкового расширения, включавший диалекты, лагерный жаргон) мешали возникновению связей между поколениями. Русский язык за 50 лет советской власти претерпел значительные изменения, творчество представителей третьей волны складывалось не столько под воздействием русской классики, сколько под влиянием популярной в 60-е годы в СССР американской и латиноамериканской литературы, а также поэзии М. Цветаевой, Б. Пастернака, прозы А. Платонова. Одной из основных черт русской эмигрантской литературы третьей волны станет её тяготение к авангарду, постмодернизму. Вместе с тем, третья волна была достаточно разнородна: в эмиграции оказались писатели реалистического направления (А. Солженицын, Г. Владимов), постмодернисты (С. Соколов, Ю. Мамлеев, Э. Лимонов), нобелевский лауреат И. Бродский, антиформалист Н. Коржавин. Русская литература третьей волны в эмиграции, по словам Наума Коржавина, это «клубок конфликтов»: «Мы уехали для того, чтобы иметь возможность драться друг с другом». Несомненно, русская литературная эмиграция сохранила традиционный гуманистический пафос русской литературы. Это было особенно важно в двадцатом веке, после великих литературных прозрений и достижений века девятнадцатого. Эмигранты смогли противопоставить государственной монополии на литературу единственно возможную альтернативу - эстетическую. Настоящая литературная критика сохранилась лишь в эмиграции. Именно в эмиграции смогли выжить такие неприемлемые для метрополии жанры, как антиутопия, памфлет и эссе.

Важно, что вопросы духовного развития страны (России, СССР) открыто обсуждались на страницах эмигрантских журналов, едва появилась сама эмиграция. Здесь была возрождена атмосфера открытых дискуссий, которая в метрополии искусно подменялась псевдооткрытостью (на деле - бытовой ограниченностью, в которой верх воображения - рубрика «Если бы директором был я…») «Литературной газеты». Различные точки зрения - нормальная для литературного процесса вещь, но и русским эмигрантам пришлось совершить усилие, чтобы согласиться с этим. Характер дискуссий уже тогда с очевидностью показывал, что исторический путь России - никак не путь в «светлое будущее», к «зияющим высотам» коммунизма. Это по-прежнему направление, вырисовывающееся в спорах западников и славянофилов, но уже новых - новых западников и новых славянофилов.

Эмигранты - критики и эссеисты - помогали выживать тонкому слою советских интеллигентов. Интеллигент никогда не ассоциирует себя с властью, он всегда в стороне, а для формирования такой позиции была необходима особая образованность, отличная от образованности стандартной. Такие передачи, как «Поверх барьеров», журналы «Континент», «Синтаксис», «Двадцать два», «Время и мы» выстраивали иную шкалу литературных ценностей, параллельную официальной иерархии «секретарской литературы». Советскую литературу призывали быть монолитной, эмигрантскую - политизированной. Благодаря существованию друг друга ни та, ни другая призывам не поддались. Опыт рассечённой в двадцатом веке русской литературы показал, что литература - понятие не географическое. Литература не зависит от государственных границ. Можно искусственно разделить литературный процесс, можно изгнать писателей, но литературу разделить не удастся. Единство литературы сохраняют язык, национальный образ мира, специфические для национальной литературы образы. Русская эмигрантская литература доказала это своей более чем восьмидесятилетней историей.

Подобные документы

Взгляды исследователей на понятия "метод" и "жанр" в журналистике. Анализ публикаций "Литературной газеты" 1970-х годов, представленных под рубрикой "Эксперимент "ЛГ"". Практическая значимость эксперимента в условиях развития информационного общества.

дипломная работа , добавлен 05.10.2012


Тематика и жанровое разнообразие современной журналистики и их актуальность. Тематическое и жанровое разнообразие телевизионных проектов АТН - первого канала белорусского телевидения. Игры в интеллект на деньги, интеллектуальные ток-шоу, шоу-театр.

курсовая работа , добавлен 21.02.2011


Репортаж в системе современных средств массовой информации, определение жанра. Событийный, аналитический (проблемный) и познавательно-тематический репортаж. Трансформация жанра. Характеристика журнала "Русский репортер" и репортажей на его страницах.

курсовая работа , добавлен 06.09.2011


История зарождения аналитических изданий в США. Возникновение и развитие газетной публицистики в России до ХХ века. Специфические особенности аналитического жанра в современной журналистике, их цели и виды. Задачи, признаки и этапы создания статьи.

курсовая работа , добавлен 17.11.2011


Проблема жанра "письмо" и "открытое письмо", его роль в журналах И.А. Крылова. Работа И. Крылова в периодических изданиях, поднятые им проблемы и описание характеров в его произведениях. Особенности стиля и языка в публицистических работах И. Крылова.

курсовая работа , добавлен 10.05.2010


Профессиональная этика журналиста: авторская позиция как выражение субъективности. Психологические приёмы и способы проявления позиции журналиста. Приёмы открытого проявления позиции журналиста. Способы скрытого проявления позиции журналиста.

дипломная работа , добавлен 30.03.2003


Сущность реалити-шоу с позиции телевизионной публицистики. Обзор популярных передач на Первом канале, ТНТ, СТС, MTV, Рен-ТВ. Анализ основных жанрообразующих, социо-психологических, культурософских факторов реалити. Интервью с участницей реалити-шоу.

дипломная работа , добавлен 20.10.2011


Формирование представления о жанровом наполнении женского глянцевого журнала. Глянцевая пресса и ее воздействие на аудиторию. Значение иллюстраций в издании, тематика статей. Жанровое наполнение журнала Glamour, его целевая аудитория и назначение.

реферат , добавлен 06.05.2014


Событийно-информационная, позитивно-аналитическая, критико-аналитическая, сатирическая, полемическая и дискуссионная формы публицистики. Традиции русской публицистики. Развитие всех форм публицистики в середине ХХ в. и росту общественного сознания.

контрольная работа , добавлен 20.05.2014


Жизненный путь Л.М. Рейснер, появление ее первых произведений и журналистское творчество в годы Гражданской войны. Особенности репортажа как жанра, история его развития в России. Своеобразие и мастерство репортажного письма Ларисы Михайловны Рейснер.

Введение

Общие закономерности организации художественной речи, особенности языка и стиля писателя, семантико-стилистические преобразования слова в художественном тексте занимали одно из центральных мест в лингвистических исследованиях. Особо следует выделить работы, выполненные в рамках направления «Функциональная стилистика художественного текста», в которых рассмотрение идиостиля автора осуществляется с опорой на различные микроструктуры текста в их конкретной эстетической обусловленности (Н.И. Бахмутова, М.Б. Борисова, Е.Г. Ковалевская, Б.А. Ларин, Г.А. Лилич, Д.М. Поцепня, К.А. Рогова и др.). В этой связи актуальным является изучение лексического своеобразия, наиболее экспрессивных, ярких и необычных лексических единиц индивидуально-авторской системы языка.

Одним из ярких представителей, раскрывших богатство русского языка, расширивших его границы, был Солженицын. С.В. Мельникова справедливо считает, что «А.И. Солженицын – художник, остро чувствующий языковой потенциал. Писатель обнаруживает подлинное искусство изыскивать ресурсы национального языка для выражения авторской индивидуальности в видении мира…».

О жизни и творчестве А.И. Солженицына существует обширная литература, среди которой можно выделить более двух десятков монографий, около двадцати диссертаций, несколько коллективных сборников и изданных материалов научных конференций. Но это, в основном, литературоведческие исследования, затрагивающие проблемы социально-политического и идеологического характера. Лингвистические исследования, рассматривающие собственно лексическую систему произведений Солженицына, созданных в разные периоды, представлены лишь отдельными статьями. В свете сказанного тема нашего исследования «Лексическое своеобразие двучастных рассказов А.И. Солженицына ("На краях", "Желябугские высекли", "На изломах", "Настенька")» звучит актуально.

Объект исследования – язык двучастных рассказов А.И. Солженицына, созданных в 90-е годы ХХ века.

Предмет исследования – лексическая система указанных произведений.

Цель исследования – выявить и описать лексическое своеобразие двучастных рассказов А.И. Солженицына "На краях", "Желябугские высекли", "На изломах", "Настенька".

Для достижения указанной цели необходимо решение следующих задач :

1. Охарактеризовать творческий метод А.И. Солженицына, особенности его малой прозы.

2. Описать лексико-стилистические особенности малой прозы А.И. Солженицына.

4. Исследовать и описать особенности функционирования просторечной лексики в языке рассказов А. Солженицына.

Материалом исследования послужили тексты рассказов "На краях", "Желябугские высекли", "На изломах", "Настенька".

Основным методом исследования стал метод лингвистического описания, включающий приемы наблюдения, анализа, обобщения. Были использованы также методы словообразовательного и лексического анализов.

Научная новизна заключается в том, что впервые проанализировано лексическое своеобразие произведений, до сих пор подвергающихся лишь идейно-содержательному анализу.

1. Теоретические основы исследования

1.1 Специфика творческого метода А.И. Солженицына

Для творческого метода Солженицына характерно особое доверие к жизни, писатель стремится изобразить все, как это было на самом деле. По его мнению, жизнь может сама себя выразить, о себе сказать, надо только ее услышать. В Нобелевской лекции (1971–72) писатель подчеркивал: «Одно слово правды весь мир перетянет». Это предопределило особый интерес писателя к правдивому воспроизведению жизненной реальности как в сочинениях, основанных на личном опыте, так и в эпопее «Красное Колесо» , где документально точное изображение исторических событий также принципиально важно.

Ориентация на правду ощутима уже в ранних произведениях писателя, где он старается максимально использовать свой личный жизненный опыт. Не случайно главным героем поэмы «Дороженька» (1948–53) и в неоконченной повести «Люби революцию» (1948, 1958), которая задумывалась как своеобразное продолжение поэмы, является Нержин (автобиографический персонаж). В этих произведениях писатель пытается осмыслить жизненный путь в контексте послереволюционной судьбы России. Схожие мотивы доминируют и в стихах Солженицына (1946–53), сочиненных в лагере и в ссылке.

В раковом корпусе ташкентской больницы написан очерк «Протеревши глаза» , в котором дана оригинальная интерпретация пьесы, во многом полемичная по отношению к замыслу А.С. Грибоедова.

В драматической трилогии «1945 год» , состоящей из комедии «Пир победителей» , трагедии «Пленники» (1952–1953) и драмы «Республика труда» , использован военный и лагерный опыт автора. Здесь в качестве персонажа появляется полковник Георгий Воротынцев – будущий герой «Красного, Колеса». Кроме того, в «Пире победителей» и «Республике труда» читатель встречает Глеба Нержина, а в «Пленниках» – Валентина Прянчикова и Льва Рубина, персонажей романа «В круге первом». «Пир победителей» – это гимн русскому офицерству, не потерявшему достоинство и честь и в советские времена. Французский литературовед Жорж Нива обнаруживает в ранних пьесах Солженицына «стремление быть этнографом племени зэков». Особенно это заметно в «Республике труда», где лагерные реалии изображены очень подробно, а речь персонажей содержит множество жаргонизмов. Очень важна во всех 3 пьесах тема мужской дружбы.

Эта же тема оказывается и в центре романа «В круге первом» . «Шарашка», в которой вынуждены работать Глеб Нержин, Лев Рубин (его прототип – Копелев) и Дмитрий Сологдин (прототип – известный философ Д.М. Панин), вопреки воле властей оказалась местом, где «дух мужской дружбы и философии парил под парусным сводом потолка. Может быть, это и было то блаженство, которое тщетно пытались определить и указать все философы древности?». Мысль Солженицына парадоксальна, но не следует забывать, что перед нами лишь «первый круг» полудантовского-полутюремного «ада», где и мучений-то настоящих еще нет, зато есть простор для мысли: в духовном и интеллектуальном отношении этот «первый круг» оказывается весьма плодотворен. Так, в романе описано медленное возвращение Нержина к христианской православной вере, показаны его попытки по-новому осмыслить революционные события 1917, изображено «хождение» Наржина «в народ» – дружба с дворником Спиридоном (все эти мотивы автобиографичны). В то же время название романа символически многозначно. Кроме «дантовского», здесь присутствует и иное осмысление образа «первого круга». С точки зрения героя романа, дипломата Иннокентия Володина, существуют 2 круга – один внутри другого. Первый, малый круг – отечество; второй, большой – человечество, а на границе между ними, по словам Володина, – «колючая проволока с пулеметами… И выходит, что никакого человечества – нет. А только отечества, отечества, и разные у всех…». Володин, позвонив в американское посольство, пытается предупредить военного атташе о том, что советские агенты украли в США атомную бомбу – он не хочет, чтобы ею завладел Сталин и укрепил таким образом, коммунистический режим в СССР. Герой жертвует своей жизнью ради России, ради порабощенного тоталитаризмом отечества, но «обретя отечество, Володин обрел человечество». В названии романа содержится одновременно и вопрос о границах патриотизма, и связь глобальной проблематики с национальной.

Рассказы «Один день Ивана Денисовича» и «Матренин двор» близки идейно и стилистически, они обнаруживают характерный для всего творчества писателя новаторский подход к языку. И в «Одном дне Ивана Денисовича», и в «Матренином дворе» писатель активно использует форму сказа . При этом выразительность речи повествователя, героев их окружения создается в этих произведениях «не только какими-то необычными словарными «экзотизмами»… а, главным образом, умело используемыми средствами общелитературной лексики, наслаивающейся… на разговорно-просторечную синтаксическую структуру».

Особое место в творчестве писателя занимает цикл прозаических миниатюр «Крохотки» (1958–60, 1996–97). Солженицын – мастер крупной эпической формы, поэтому «невесомость», «воздушность» этих стихов в прозе кажется неожиданной. В то же время акварельно-прозрачная художественная структура выражает здесь глубокое религиозно-философское содержание.

В повести «Раковый корпус» перед читателем предстает «мозаика индивидуальных хроник – «личных дел» героев, центральных и второстепенных, всегда соотнесенных с грозными событиями 20 века». Все обитатели изображенной в повести палаты для больных раком вынуждены так или иначе решать проблему личного отношения к возможной скорой смерти, исходя из собственного жизненного опыта и своей индивидуальности. Оказавшийся в палате том произведений Л.Н. Толстого заставляет их задуматься над вопросом: «Чем люди живы?». Появление этого мотива на страницах «Ракового корпуса» может натолкнуть на мысль о прямом влиянии на писателя идей Толстого, однако Солженицын подчеркивал, что Толстой никогда не был для него моральным авторитетом и что, по сравнению с Толстым, Ф.М. Достоевский «нравственные вопросы… ставит острее, глубже, современнее, более провидчески». В то же время показательна высокая оценка Толстого-художника, поэтому неудивительно, что в построении крупной эпической формы писатель отчасти следует толстовской традиции. Вместе с тем несомненно влияние на поэтику произведений Солженицына модернистской прозы Е.И. Замятина, М.И. Цветаевой, Д. Дос Пассоса. Солженицын – писатель 20 в., и его не страшат новые и необычные формы, если они способствуют более яркому художественному воплощению изображаемой реальности.

Показательно в этом смысле и стремление писателя выйти за рамки традиционных жанров. Так, «Архипелаг ГУЛаг» имеет подзаголовок «Опыт художественного исследования». Солженицын создает новый тип произведения, пограничный между художественной и научно-популярной литературой, а также публицистикой. «Архипелаг ГУЛаг» с документальной точностью изображения мест заключения напоминает «Записки из Мертвого дома» Достоевского, а также книги о Сахалине А.П. Чехова и В.М. Дорошевича, однако если раньше каторга была преимущественно наказанием виновных, то во времена Солженицына ею наказывают огромное количество ни в чем неповинных людей, она служит самоутверждению тоталитарной власти. Писатель собрал и обобщил огромный исторический материал, развеивающий миф о «гуманности» ленинизма. Сокрушительная и глубоко аргументированная критика советской системы произвела во всем мире эффект разорвавшейся бомбы. Причина и в том, что это произведение – документ большой художественной, эмоциональной и нравственной силы, в котором мрачность изображаемого жизненного материала преодолевается при помощи своего рода катарсиса. По мысли Солженицына, «Архипелаг ГУЛаг» – дань памяти тем, кто погиб в этом аду. Писатель исполнил свой долг перед ними, восстановив историческую правду о самых страшных страницах истории России.

Книга «Бодался теленок с дубом» (1967–75; последняя ред. – 1992) имеет подзаголовок «Очерки литературной жизни» . Здесь объектом изучения является литературно-общественная ситуация в стране 60-х – 1-й пол. 70-х гг. 20 в. Эта книга рассказывает о борьбе писателя с советской системой, подавляющей какое бы то ни было инакомыслие. Это история о противостоянии правды и официозной лжи, хроника поражений и побед, повествование о героизме и подвижничестве многочисленных добровольных помощников писателя. Эта книга – о духовном освобождении литературы вопреки всем усилиям компартии, государства и карательных органов. В ней множество ярких портретов литературных и общественных деятелей той поры. Особое место в «очерках» занимает образ А.Т. Твардовского. Главный редактор «Нового мира» изображен без идеализации, но с большим сочувствием и щемящей болью. Художественно-документальный портрет Твардовского многомерен и не укладывается ни в какую схему. Перед читателем возникает живой человек, сложный, ярко талантливый, сильный и замученный той самой партией, от которой он, и совершенно искренне, себя никогда не отделял, которой верно и преданно служил.

Продолжением воспоминаний «Бодался теленок с дубом» является автобиографичная книга «Угодило зернышко промеж двух жерновов» (1978), имеющая подзаголовок «Очерки изгнания». В ней рассказывается о судьбе писателя в годы вынужденного пребывания вне России. Публикация этой книги пока не завершена.

10-томная тетралогия «Красное Колесо» посвящена подробному и исторически глубокому изображению Февральской революции 1917 и ее истоков. Писатель собрал и использовал множество документов изучаемого времени. Ни один историк до сих пор не описывал февральских события так подробно, буквально по часам, как это сделал Солженицын в «Красном Колесе».

Солженицын считает «Красное Колесо» эпопеей, отвергая такие жанровые определения, как роман или роман-эпопея. Это произведение глубоко новаторское и исключительно сложное. Помимо чисто художественных глав в нем есть и «обзорные» главы, в которых рассматриваются те или иные исторические события. Эти главы тяготеют к жанру художественного исследования. Вместе с тем в тетралогии присутствует монтаж газетных материалов (прием, заимствованный у Дос Пассоса), используются и художественные средства сценарной драматургии («экран»). Кроме того, некоторые главы состоят из коротких фрагментов, каждый в несколько строк. Так, солженицынская эпопея «получает структуру, совершенно отличную от традиционного реалистического романа». .

В 90-е гг. Солженицын вернулся к малой эпической форме. В «двучастных» рассказах «Молодняк» (1993), «Настенька» (1995), «Абрикосовое варенье», «Это», «На краях» (все – 1994), «Все равно» (1994–95), «На изломах» (1996), «Желябугские выселки» (1998) и небольшой по объему «односуточной повести» «Адлиг Швенкиттен» (1998) интеллектуальная глубина сочетается с архитектоническим совершенством, диалектически-неоднозначное видение художественной реальности – с тончайшим чувством слова. Все это – свидетельство зрелого мастерства Солженицына – писателя.

1.2 Лексико-стилистические особенности прозы А.И. Солженицына

О сновой особенности индивидуального авторского стиля писателя является работа писателя над расширением возможностей языкового выражения. Работа над лексическим запасом русского языка не ограничивается созданием ярких языковых образов в художественных произведениях. Более того, именно работа писателя как лингвиста предвосхищает и определяет языковые черты его художественных произведений. Писатель осмысленно и целенаправленно стремится к обогащению русского национального языка, о чем свидетельствуют и его лингвистические статьи, и высказанные в интервью идеи о русском языке, и «Словарь языкового расширения» .

Сочетание яркого новаторства и глубокой закорененности в национальной традиции – наиболее характерная черта солженицынского языка. Ярче всего это проявляется в области лексики. Писатель использует самую разнообразную лексику: встречается множество заимствований из словаря В.И. Даля, из произведений других русских писателей и собственно авторские выражения. А.И. Солженицын употребляет не только лексику, не содержащуюся ни в одном из словарей, но также малоупотребительную, забытую, или даже обычную, но переосмысленную писателем и несущую новую семантику. Кроме того, писателем значительно расширены возможности использования нелитературной лексики.

Так, например, язык рассказа «Один день Ивана Денисовича» ярко свидетельствует о том, что писатель претворяет в жизнь свой масштабный замысел по лексическому расширению русского языка. Прежде всего, необходимо выделить лексику, которая является собственно авторскими образованиями. Характерными чертами таких лексем, являются одноразовость и вытекающая из нее ненормативность, зависимость от контекста, экспрессивность, полисемантичность и принадлежность конкретному автору-творцу. На основании перечисленных признаков в рамках рассказа «Один день Ивана Денисовича» авторские окказионализмы можно определить следующим образом – это лексические единицы, не отмеченные в словарях или употребленные в значении, не отмеченном в словарях, созданные автором только для одной языковой ситуации. Часто это усеченные формы слов, образованные путем отсечения аффиксов более современного происхождения, нежели корень (например, кружь , грев , издаля ). Встречаются окказиональные слова, образованные путем скорнения (нелинейное сложение, при котором одна усеченная основа модифицирует значение другой основы и может приближаться по функции к аффиксу, например, рассмеркиваться , лопотно ). Скорнение необходимо отличать от простого соединения двух корней, каждый из которых полностью сохраняет свою форму. Так образованы, например, окказионализмы злоупорный, быстрометчив, землеруб. Среди окказионализмов есть формы, образованные с помощью высокопродуктивных аффиксов от высокочастотных корней (например, шажисто , спотычливо , терпельник ).

Лексические окказионализмы А.И. Солженицына созданы в рамках четырех основных частей речи: существительные, прилагательные, глаголы, наречия. Особое предпочтение отдается образованию сложных слов. Сложением созданы не только имена существительные (БЕГ-НАЛЕТ, ГЕНЕРАЛ-ЗУДА, ПОЕЗДКА-ИГРА, СОЛДАТ-БЕГУНОК, СТРЕЛКИ-КЛЕШНИ, ШАГ-ПРЫЖОК и др.), имена прилагательные (БРЕХЛИВО-НЕЧИСТЫЙ, ГРОЗНО-СЧАСТЛИВ, ДЕТСКИ-ПОДУШЕЧНЫЕ, ЗНАЧИТЕЛЬНО-ЗАГАДОЧНЫЙ, КРУГЛО-ОТТЯНУТЫЙ, ЛАДАННО-СИЗЫЙ и др.), что является обычным для языка, но и глаголы (ГОРИТ-ДЫМИТ, ИГРАТЬ-ВОЕВАТЬ, ИСКАТЬ-СПРАШИВАТЬ, ХОДИЛ-ПРИСЛУШИВАЛСЯ и др.), а также наречия (ЛЕДЯНО-ЛЮБЕЗНО, ЩЕЛКОВИДНО, СКОРОДЫШКОЙ, НЕИЗЪЯСНИМО-ЧУЖЕРОДНО, СЛЕЗНО-КОЛЕННО, НАСМЕШЛИВО-ПРИВЕТЛИВО и др.) .

Острее всего звучат солженицынские окказионализмы, воплотившиеся в форме наречий (причем именно наречий образа действия). Именно в этой части речи наиболее полно сочетаются для писателя возможность словотворчества и насыщенность выражаемого ею явления. Примером заимствованной формы, но преобразованной окказиональной семантики служит следующее наречие:

Однако он стал есть ее так же медленно, внимчиво [Солж. 1978: 15].

Наречие внимчиво мы находим у В.И. Даля. Можно предположить, что причина выбора писателем именно такой формы наречия кроется в отрыве наречия внимательно от образующего глагола внимать. В.И. Даль определяет этот глагол следующим образом:

ВНИМАТЬ, внять чему, внимаю и внемлю, арх. воймовать, сторожко слушать, прислушиваться, жадно поглощать слухом; усваивать себе слышанное или читанное, устремлять на это мысли и волю свою [Даль, I: 219].

Заключенный в лагере ест свою порцию не только внимательно (сосредоточенно), а жадно поглощая, впитывая, усваивая все, что можно, устремляя на это все свою мысли и свою волю.

По такой же морфологической схеме образовано наречие оступчиво от глагола оступаться (оступиться) т.е. ‘неудачно ступить, споткнуться’. При этом наречие является признаком глагола ходить , отсутствующего в предложении, но подразумевающегося. Так, фразу по трапу оступчиво можно развернуть до предложения ходить по трапу неудобно тем, что можно легко споткнуться или ступить неудачно. В этом и состоит так называемый «закон экономии» в языковом творчестве А.И. Солженицына.

Именно в окказиональных наречиях проявляется в полной мере важная особенность лексики А.И. Солженицына: «стремление к полисемии, к максимально возможному смысловому и экспрессивному наполнению слова, к его осложнению и преобразованию, к наслаиванию в пределах отдельной лексической единицы нескольких эстетически значимых смыслов или оттенков значений».

Глаголы также являются продуктивной частью речи для словотворчества А.И. Солженицына. Особенно излюблены писателем приставочные глаголы (а иногда и многоприставочные), поскольку в них есть возможность выражения некоего содержания не только в корне слова, но и в приставке. Полисемию авторских приставочных глаголов можно продемонстрировать на следующем примере:

Издобыть на снегу на голом, чем окна те зашить, не было легко («Один день Ивана Денисовича»).

Приставка из – подчеркивает исчерпанность, полноту проявления действия Издобыть – это не только добыть , но и изловчиться и добыть, измучиться и добыть.

Однако самая обширная область окказионального словопроизводства писателя – именная.

Сложные прилагательные у А.И. Солженицына в основном двухкомпонентные. Единичны случаи использования большего числа компонентов для образования сложного слова, причем один из компонентов может быть сам по себе сложным образованием (ДВУХ-С-ПОЛОВИНОЙ-ЛЕТНИЙ (прения), НЕКМЕСТНЫЙ (Курлов), ЛЮБОВНО-ЛАСКОВО-ДРУЖЕСТВЕНЕН, ЧЕРНОУСО-БАНДИТСКИЙ (морды крупье) и др.). Окказиональное сложное прилагательное может быть «самодостаточным», т.е. оно само является контекстом формирования окказиональной семантики (СНЕЖНО-СИНИЙ (хребет), СИЗО-ЛИЛОВЫЙ (тучки) ШАРОГОЛОВЫЙ (фельдфебель), ПУШИСТОУСЫЙ (Янушкевич), КРУПНООКИЙ (запасник) и др.).

С другой стороны, для словотворчества А.И. Солженицына не характерны такие способы образования окказиональных лексем, как использование непродуктивных аффиксов или слитное написание словосочетаний (какие находим у других авторов). Это обусловлено основными принципами словотворчества писателя: нацеленностью на общее употребление окказиональных слов и стремлением к сжатости текста.

2. Лексическое своеобразие двучастных рассказов А. Солженицына «На краях», «Желябугские выселки», «На изломах», «Настенька»

2.1 Авторские окказионализмы в художественном тексте двучастных рассказов А. Солженицына

Под лексическими окказионализмами мы понимаем такие лексические авторские новообразования, которых в литературном языке ранее не было. Мы разделяем мнение Е.А. Земской, которая считает, что эти слова «возникают не по правилам. Они реализуют творческую индивидуальность и живут не сериями, но одиночками».

Лексические окказионализмы – это слова в основном одноразового употребления, хотя они могут использоваться и в других произведениях данного автора. Противоречивым является вопрос об авторстве слов. Глубокий и убедительный ответ на этот вопрос дала Т. Винокур: «Ни в одном конкретном случае мы не можем с уверенностью сказать, что перед нами слова, которые Солженицын «взял да и придумал». Больше того, вряд ли сам он решился бы точно определить границу между созданным и воспроизведенным, настолько, как правило, бывает близка ему и органична для него та речевая среда, которую он изображает и членом (а следовательно, в какой-то мере и творцом которой) он является» . Если Солженицын не сам, точнее, не он один создавал эти слова, то он был их сотворцом. Они составляют основу его идиостиля. На практике творение (сотворение) лексических окказионализмов происходит с нарушением системной продуктивности словообразовательных законов.

Здесь, по мнению Е.А. Земской, можно различать два вида окказионализмов: «1) произведенные с нарушением системной продуктивности словообразовательных типов;

2) произведенные по образцу типов непродуктивных в ту или иную эпоху, т.е. с нарушением законов эмпирической продуктивности».

Нами были выявлены два типа окказионализмов в рассказах:

– созданные на основе словообразовательной системы , но по индивидуальной семантике или с использованием готовых словообразовательных элементов, или собственные:

Стал учиться конному делу, с хорошей выпрямкой . Через полгода возвысился в учебную команду, кончил её младшим унтером – и с августа 16-го в драгунском полку попал на фронт. («На краях»).

Стояли под Царицыном, потом посылали их на Ахтубу против калмыков: калмыки как сдурели, все как один советской власти не признавали, и не втямишь им. («На краях»).

Да ведь и у НИХ осведомление: раз пришли на стоянку бандитов, покинутую в поспехе , – и нашли там копию того приказа, по которому сюда и выступили! («На краях»).

Уже так запугались – ни за власть, ни за ПАРТИЗАНТОВ, а только: душу отпустите. («На краях»).

А снабжение в Красной армии – сильно перебойчатое , то дают паёк, то никакого. («На краях»).

Выпьют махотку с молоком, а горшок – обземь, озлясь .

А заставили крестьянского подростка гнать свою телегу с эскадронной клажей вместе с красной погоней, он от сердца: «Да уж хоть бы скорей вы этих мужиков догнали, да отпустили бы меня к мамане».

Бабы ахают навскличь, воют. «Сомкнуть строй. Кто среди вас бандиты?» Пересчёт, отбирают на новый расстрел. Тут уж не выдерживают, начинают выдавать. А кто – подхватился и наутёк, в разные концы, не всех и подстрелишь.

В образовании существительных наблюдается употребление глагольных префиксов, посредством чего достигается эффект оценочной экспрессии. Созданные слова реализуют творческий потенциал Солженицына, создают его индивидуальный идиостиль.

– семантическими окказионализмы – лексемы, которые ранее уже существовали в литературном языке, сохранили свою фономорфологическую форму, но обрели новизну за счет индивидуальных авторских значений.

Новые смыслы выводят вновь созданные слова за пределы тех значений, которые зафиксированы в известных толковых словарях. Лингвистическая природа лексики этого класса изменяется, из сферы узуса они переходят в область окказионального.

Следует отметить, что таким способом создаются вторичные номинации. Вторичное (окказиональное) именование вызвано поисками автора экспрессивного слова. Г.О. Винокур писал, что вторичная номинация вызвана потребностью «по-разному именовать в разных случаях одно и то же».

2.2 Просторечная лексика в двучастных рассказах

Т.Г. Винокур, как тонкий и глубокий исследователь языка русской художественной литературы, дала развернутый анализ языка и стиля рассказа Солженицына, очень высоко ценила в его стилистике наличие «просторечных» слов, так как они «обновляют привычные ассоциативные связи и образы». Они вместе с контекстом помогают читателю правильно понять значение окказионализма.

Просторечную лексику писатель использует для характеристики персонажей:

Ещось вечней и неколебнее их! Что было в позднем динамичней, зорче, находчивей? В андроповские годы сколько же хлынуло сюда отборных с высшим образованием! Сам Всеволод Валерьянович кончил лишь юридический, но рядом с ним там трудились и физики же, и математики, и психологи: попасть работать в КГБ было и зримым личным преимуществом, и интересом, и ощущением, что ты реально влияешь на ход страны. Это были смышлтвенной позиции в вихрях нового сумасшедшего времени – Косаргин перешимел. Ещопали на жилу, и она могла бы даже и далеко повести. («На изломах»)

Встречаются также и употребления разговорно-сниженных слов:

Во работают, вражины ! («На краях»).

В данном примере Солженицын предает эмоциональное состояние простого русского парня, а также его отношение.

Заключение

В настоящее время проблема анализа языка писателя приобрела первостепенную важность, так как изучение идиостиля конкретного автора интересно не только в плане наблюдения за развитием национального русского языка, но и для определения личного вклада писателя в процесс языкового развития. В этой связи представляется актуальным обращение к творчеству мастеров слова, таким, каковым является А.И. Солженицын. В нашей работе мы сделали попытку исследовать лексическое своеобразие двучастных рассказов А. Солженицына.

В первой главе исследования мы охарактеризовали творческий метод А.И. Солженицына, а также описали лексико-стилистические особенности малой прозы А.И. Солженицына.

Вторая глава исследования посвящена изучению своеобразия авторских окказионализмов в рассказах "Желябугские высекли", "На изломах", "Настенька", и особенностям их функционирования. Здесь же мы исследовали и описали особенности функционирования просторечной лексики в языке рассказов А. Солженицына.

В результате исследования мы пришли к следующим выводам .

Произведения А.И. Солженицына представляют собой материал, выявляющий скрытые потенции русского национального языка, представляющий возможности его развития. Основным направлением является обогащение словарного запаса за счет таких групп, как авторская окказиональная лексика, жаргонная лексика, диалектно-просторечная лексика.

Особенности художественного языка А.И. Солженицына явились реакцией на сложившуюся в советской художественной и публицистической литературе ситуацию: на ориентацию на нейтральный стиль и склонность к клише.

В этой ситуации лингвистическая работа писателя, направленная на возвращение утерянного языкового богатства, представляется, с одной стороны, реформаторской, с другой, является продолжением труда классиков русской литературы. Новаторский подход к языку проявляется, прежде всего, в экспрессивности лексических средств художественной речи за счет собственно-авторских окказионализмов, а также использования ресурсов просторечия и диалектов.

Список использованной литературы

1. Винокур Т.Г. С новым годом, шестьдесят вторым… / Т.Г. Винокур // Вопросы литературы. – 1991. – №11/12. – С. 59.

2. Винокур Г.О. Об изучении языка литературных произведений // Избранные труды по русскому языку / Г.О. Винокур. – М.: Государств. учеб.-педагогическое изд. Мин. просвещения РСФСР, 1959. С. 229–256.

3. Герасимова Е.Л. Этюды о Солженицыне / Е.Л. Герасимова. – Саратов: Издательство «Новый ветер», 2007. С. 90–105

5. Дырдин А.А. Русская проза 1950-х – начала 2000-х годов: от мировоззрения к поэтике: учебное пособие / А.А. Дырдин. – Ульяновск: УлГТУ, 2005.

6. Живов В.М. Как вращается «Красное Колесо» / В.М. Живов // Новый мир. – 1992. – №3. – С. 249

7. Земская Е.А. и др. Словообразование // Современный русский язык: Учебник / В.А. Белошапкова, Е.А. Земская, И.Г. Милославский, М.В. Панов; Под ред. В.А. Белошапковой. – М.: Высш. школа, 1981. С. 35

8. Земская Е.А. Словообразование как деятельность / Е.А. Земская. – М., 2007

9. Князькова В.С. Отражение лексического своеобразия прозы А.И. Солженицына в словацких переводах (на материале рассказа «Один день Ивана Денисовича»). Автореферат канд. филол. наук / В. С Князькова. – СПб., 2009.

10. Мельникова С.В. О роли лексического потенциала в идиостиле А.И. Солженицына (на примере лексико-словообразовательных диалектизмов «Русского словаря языкового расширения») // А.И. Солженицын и русская литература: Научные доклады / С.В. Мельникова. – Саратов: Изд-во Саратовского университета, 2004. С. 259–263.

11. Немзер А.С. Рождество и Воскресение / А.С. Немзер // Литературное обозрение. – 1990. – №6. – С. 33.

12. Нива Ж. Солженицын / Ж. Нива. – М.: Худ. Лит., 1992. С. 58

13. Полищук Е., Жилкина М. Юбилей Александра Солженицына / Е. Полищук, М. Жилкина // Журнал Московской Патриархии. – 1999, – №1. – С. 12–13.

14. Солженицын А.И. В круге первом / А.И. Солженицын. – М., 1990. Т. 2. С. 8.

15. Солженицын А.И. «Горе от ума» глазами зэка / А.И. Солженицын. – М., 1954.

16. Солженицын А.И. На краях / А.И. Солженицын // Роман-газета. -1995. – №23/24

17. Солженицын А.И. Публицистика: В 3 т. / А.И. Солженицын. – Ярославль: Верх.-Волж. Изд-во, 1995. Т. 1. С. 25

18. Темпест Р. Герой как свидетель: Мифопоэтика Александра Солженицына / Р. Темпест // Звезда. – 1993. – №10. – С. 186

19. Урманов А.В. Поэтика прозы Александра Солженицына / А.В. Урманов. – М., 2000. С. 131

Мельникова С.В. О роли лексического потенциала в идиостиле А.И. Солженицына (на примере лексико-словообразовательных диалектизмов «Русского словаря языкового расширения») // А.И. Солженицын и русская литература: Научные доклады / С.В. Мельникова. - Саратов: Изд-во Саратовского университета, 2004. С. 259–263

Солженицын А.И. Публицистика: В 3 т. / А.И. Солженицын. - Ярославль: Верх.-Волж. изд-во, 1995.

Солженицын А.И. «Горе от ума» глазами зэка / А.И. Солженицын. - М., 1954.

Нива Ж. Солженицын / Ж. Нива - М: Худ лит., 1992. С. 58.

Солженицын А.И. В круге первом / А.И.Солженицын. - М., 1990. Т. 2. С. 8

Винокур Г.О. Об изучении языка литературных произведений // Избранные труды по русскому языку / Г.О. Винокур. - М.: Государств. учеб.-педагогическое изд. Мин. просвещения РСФСР, 1959. С. 233.

Винокур Т. С новым годом, шестьдесят вторым / Т. Винокур // Вопросы литературы. - 1991. – №11/12. - С. 60.

Репетиторство

Нужна помощь по изучению какой-либы темы?

Наши специалисты проконсультируют или окажут репетиторские услуги по интересующей вас тематике.
Отправь заявку с указанием темы прямо сейчас, чтобы узнать о возможности получения консультации.

Районная конференция школьников «Личность. Творчество. Судьба», посвящённая юбилейным датам со дня рождения И.С.Тургенева, Л.Н.Толстого, А.И. Солженицына

Исследовательская работа

Художественное своеобразие

рассказов - миниатюр «Крохотки» А.И. Солженицына

Выполнила ученица 8 класса

Ивахненко Мария Николаевна

Руководитель Дмитриенко О.С.,

учитель русского языка и литературы

МКОУ «Средняя школа №2»

Введение

1. Глава А.И. Солженицын
1.1. Этапы жизни и творчества
1.2. Творческая «своеобычность» и классические традиции писателя

2. Глава Художественное своеобразие рассказов-миниатюр «Крохотки» А.И. Солженицына

2.1. История создания «Крохоток» А.И. Солженицына

2.2. Жанровое своеобразие и тематика «Крохоток»

2.5. Крохотки Солженицына и музыка Шостаковича

Заключение

Список литературы

Приложение Презентация «Художественное своеобразие рассказов-миниатюр «Крохотки» А.И. Солженицына»

Введение

Каждое поколение воспринимает творчество писателей через призму своего жизненного опыта. Творчество А.И. Солженицына его современники воспринимали по-разному. Это писатель - классик, который своею судьбою и творчеством доказал, что можно быть и «одному в поле воином», «можно жить и творить не благодаря, а вопреки». Это писатель, который выполнил гражданский долг перед Родиной, раскрыв поколениям страшную правду о тоталитарном государстве.

А.И. Солженицын удостоен Нобелевской премии «За нравственную силу, с которой он следовал непреложным традициям русской литературы» (предложено Франсуа Мориаком). В Нобелевской лекции писатель обобщил опыт своей жизни в культуре: «Одно слово правды весь мир перетянет». Это также его призыв к писателям всего мира. Его романы «Раковый корпус», «В круге первом», «Архипелаг ГУЛАГ», рассказы «Один день Ивана Денисовича», «Матренин двор», «Как жаль»… станут бесценным литературным свидетельством при изучении российской истории. Как истинный патриот А.И. Солженицын решал вопрос, «как нам обустроить Россию»

А.И. Солженицын считал, что «Источник силы или бессилия общества – духовный уровень жизни…». Всем своим творчеством он утверждал нравственные устои жизни. Этим и обусловлена актуальность изучения творчества Солженицына поколениями.

Цель исследовательской работы «Художественное своеобразие рассказов-миниатюр «Крохотки» - раскрытие мастерства писателя в применении лексических и синтаксических средств для эстетического воздействия на читателя, благодаря чему читатель глубже и ярче воспринимает нравственные идеи автора. Эта проблема недостаточно исследована в литературоведении. Задачи исследования: дать краткие сведения о судьбе и творчестве писателя; определить тематику «Крохоток» и идейный замысел писателя; определить художественные средства, используемые автором для выражения своих идей; раскрыть значение изучения творчества А.И. Солженицына современниками. Будет произведен частичный анализ мини-рассказов «Крохотки»

В работе использовались

Словари литературоведческих терминов,

Сайт А.И. Солженицына,

Тексты произведений А.И. Солженицына,

Исследовательские работы творчества Солженицына

Глава А.И. Солженицын
1.1. Этапы жизни и творчества

Александр Исаевич Солженицын родился 11 декабря 1918 года в Кисловодске. С золотой медалью окончил школу, в 1936 году поступил в Ростовский университет на физико-математический факультет, который окончил с отличием. Уже в 1939 году поступил на заочное отделение Московского института философии, литературы и искусства, которое закончил экстерном.

18 октября 1941 года мобилизован на войну. В действующей армии с февраля 1943 года, служил командиром батареи звуковой разведки 794-го Отдельного армейского разведывательного артиллерийского дивизиона 2-го Белорусского фронта. Боевой путь - от Орла до Восточной Пруссии. Был награждён орденами Отечественной войны и Красной Звезды, в ноябре 1943 года получил звание старшего лейтенанта, в июне 1944 года - капитана. Прошел со своим соединением от Орла до Восточной Пруссии, был арестован военной контрразведкой за переписку с одним из старых друзей, где Ленина назвал «Вовкой», а Сталина «Паханом».

В 1945 году приговорен к восьми годам лагерей. Отбывал срок сначала под Москвой (стал в уме заниматься писательской деятельностью, писать наизусть). Отказывается от участия в чекистских разработках, становится каменщиком. В лагере он неизлечимо заболевает онкологией. Когда Солженицына перелили из лагеря на вечное поселение в аул Кок-Терек Джамбульской области, опухоль себя проявила. Дважды лечился в Ташкентской больнице. А когда Солженицын целиком отдал себя писанию, болезнь отступила. Солженицын понял глубину всего случившегося. Произошел духовный переворот.

В 1959 году за три недели Александр Солженицын написал рассказ «Щ-854 (Один день одного зэка)». Александр Твардовский, главный редактор журнала «Новый мир» добился у Н. С. Хрущева разрешения на публикацию рассказа, получившего название «Один день Ивана Денисовича» («Новый мир», 1962, № 11). В1963 году написал рассказ «Матренин двор», который также опубликовал в «Новом мире».

С 1965 по 1973 годы написан роман «Архипелаг ГУЛАГ», в 1966 г. – «Раковый корпус», в 1968 году – «В круге первом». В 1970 г. Присуждена Нобелевская премия по литературе «За нравственную силу, с которой он следовал непреложным традициям русской литературы» (предложено Франсуа Мориаком). Романы Солженицына не печатают в России, их публикуют за рубежом. Правду в России было говорить запрещено.

На Солженицына обрушивается травля, его лишают гражданства и высылают в Западную Германию. Через месяц к нему приезжает жена и дети. Они переезжают в Швейцарию, а потом в Америку. Самые близкие и настоящие друзья поддерживают Солженицына.

1989 год. Отдельные главы романа «Ахипелаг ГУЛаг» напечатаны в журнале «Новый мир».

1990 год. А.И. Солженицын восстановлен в советском гражданстве, уголовное дело прекращено. Солженицыну присуждена Государственная премия СССР за роман «Архипелаг ГУЛаг», но писатель от неё отказался: «Эта книга - о страданиях миллионов и не могу собирать на ней почет».

1994 год. Возвращается в Россию. Ездит по стране от Владивостока до Москвы. 2007 год. Награжден Государственной премией Российской Федерации за выдающиеся достижения в области гуманитарной деятельности.

Александр Солженицын скончался на 90-м году жизни 3 августа 2008 года. Похоронен на Донском кладбище в Москве.

21 мая 1998 года А.И. Солженицын выступал с лекцией в Калужской областной научной библиотеке имени В.Г. Белинского. На здании библиотеки висит мемориальная доска: «Здесь 21 мая 1998 года выступил с лекцией лауреат Нобелевской премии по литературе писатель Александр Исаевич Солженицын».

1. Творческая «своеобычность» и классические традиции писателя

Нобелевский лауреат по литературе А.И. Солженицын занимает в современной литературе особое место. При своей «своеобычности» и новаторстве он принадлежит к классической традиции.

Писатель ищет новые формы, реформирует язык художественной литературы, но при этом считает, что главная цель литературы – воздействие на читателя – всегда останется неизменной.
Как и классики русской литературы, А. Солженицын во всех своих произведениях стремится к художественному воплощению жизненной правды.

А.И. Солженицын - самобытная личность, мастер слога, воплотивший в реальность и многотомные эпопеи, и миниатюры-«крохотки», и публицистические статьи. Солженицын – писатель, историк, этнограф, лингвист, верующий человек.
Творчество А.И. Солженицына, приверженного жизненной правде, традициям реалистического искусства, - одно из значительных явлений современного литературного процесса

2. Глава Художественное своеобразие рассказов-миниатюр «Крохотки» А.И. Солженицына

2.1. История создания «Крохоток» А.И. Солженицына

Рассказы А.И. Солженицына “Крохотки” представляют собой небольшие зарисовки, размышления в образах, микрорассказы, лирические миниатюры, своеобразные “лирические отступления”, получившие самостоятельную жизнь.

Рассказы-миниатюры “Крохотки” условно можно разделить на две части. Первая часть рассказов создавалась с 1958 по 1960 годы, многие – в связи с велосипедными поездками по Средней России. Попытки напечатать их в России в 60-х годах оказались тщетны. Ходили в самиздате. Впервые первая часть “Крохоток” была опубликована в журнале “Грани” во Франкфурте в 1964 году.

Вторая часть рассказов-миниатюр была написана в 1996-1999 годах. Первая публикация появилась в журнале “Новый мир”. В письме в “Новый мир” автор писал: “Только вернувшись в Россию, я оказался способен снова их писать, там – не мог…”.

«Крохотки» (1958 – 1963): «Дыхание», «Озеро Сегден», «Утенок», «Прах поэта», «Вязовое дерево», «Отраженье в воде», «Гроза в горах», «Город на Неве», «Шарик», «Способ двигаться», «Старое ведро», «На родине Есенина», «Колхозный рюкзак», «Костер и муравьи», «Мы-то не умрем», «Приступая ко дню», «Путешествия вдоль Оки», «Молитва».

«Крохотки» (1996 – 1999): «Лиственница», «Молния», «Колокол Углича», «Колокольня», «Старение», «Позор», «Лихое зелье», «Утро», «Завеса», «В сумерки», «Петушье пение», «Ночные мысли», «Поминовение усопших», «Молитва о России».

2.2. Жанровое своеобразие и тематика «Крохоток»

Исследователи «Крохоток» называют их стихотворениями в прозе. Такая художественная манера проявлялась в творчестве И.А. Бунина, Н.М. Пришвина, И.С. Тургенева.

В стихотворении в прозе, как правило, не используются такие средства выразительности, как метр, ритм, рифма. Стихотворение в прозе имеет следующие признаки: небольшой объём, повышенная эмоциональность, ярко выраженное субъективное впечатление или переживание автора, обычно бессюжетная композиция.

Так как стихотворение небольшого объема, то каждая деталь, каждое слово в нем имеют особое значение. Надо быть внимательным к каждому слову, к каждой синтаксической конструкции и к знакам препинания, чтобы понять главное, чтобы проникнуть в художественную идею произведения.

«Крохотки» представляют собою глубокие философские размышления, психологические переживания лирического героя. Лирический герой и есть сам автор. Стихотворения имеют глубокий подтекст. Понять “Крохотки” с первого прочтения трудно. Размышлять о них можно всю жизнь.

Основная тема стихотворений в прозе “Дыхание”, “Шарик”, Костёр и муравьи”, “Лиственница”, “Гроза в горах” - единство человека и природы.

Темой рассказов-миниатюр “Лиственница”, “Молния” является размышление автора о совести, о нравственном выборе, о неразрывной связи человека со своими корнями.

Особую группу “Крохоток” составляют путевые очерки: “Озеро Сегден”, “Город на Неве”, “Прах поэта”, “На родине Есенина”. Очерк – прозаический документальный жанр. Он чаще всего посвящается современной автору жизни, фактам и людям. В то же время очерк сохраняет особенности образного отражения жизни и в этом смысле очерк приближается к рассказу.

В «крохотках» последнего времени Солженицын пристально всматривается в такие вечные, философские мотивы, как смерть и старение («Старение», «Завеса»), творческое вдохновение («Утро»), удары судьбы и способность человека выстоять («Молния»), вопросы о значимости мгновения в человеческой жизни («Завеса»), о душевном возделывании добра («Лихое зелье»), о тайне обновляющейся жизни («Лиственница»).

Стихотворения в прозе Солженицына различны по настроению. Одни из них наполнены светлыми, оптимистичными чувствами, другие – печальными, пессимистическими; третьи же соединяют в себе одновременно два противоположных настроения: жизнерадостное и драматическое, радостное и грустное.

2.3. Эстетическое воздействие лексических средств выразительности «Крохоток» на читателя. Влияние синтаксических средств выразительности на восприятие идеи рассказов-миниатюр

Цель данного исследования – раскрытие лексических и синтаксических средств выразительности «Крохоток» на читателя, их роль в определении идейного содержания миниатюр

А И. Солженицын использует широкий спектр лексических средств выразительности. Это синонимы и антонимы, паронимы, окказионализмы (разновидность неологизмов, индивидуально авторские слова)… Синтаксические средства выразительности Солженицына (антитеза, градация, повтор, анафора и эпифора, риторические вопросы и восклицания, вопросно-ответный ход – гипофору, аллегорию, парцелляцию, умолчание, гротеск, пафос) оказывают прямое влияние на восприятие идеи рассказов-миниатюр

В крохотке «Дыхание» автор, провозглашая идею единения человека и природы, воспевая жизнь, использует окказионализм «травы СОЧАЮТ». Мы ярко представляем свежесть травы после дождя. Метафоры «стрельба мотоциклов», «бубны громкоговорителей» олицетворение «завывание радиол», представленные в ряд однородных членов, заставляют читателя осознать, что только в «крохотном садике», где можно дышать после дождя, «можно еще пожить!» Этот же садик противопоставлен «звериным клеткам пятиэтажных домов» (метафора)

Озеро Сегден у Солженицына «обомкнуто прибрежным лесом» (окказионализм). «Озеро в небо смотрит, а небо – в озеро», «камышок ощетинился» (олицетворение). Вот тут-то и мечтает писатель поселиться навсегда, в этом «волшебном замке», но мешает «злодей косоглазый», «злоденята ловят рыбу» (скрытое сравнение с татарским нашествием). Односоставные назывные предложения «Милое озеро», «Родина» заставляют остановить внимание читателя и подумать о вечности жизни, о родине, которая не может принадлежать лишь единицам

А вот гиперболы в крохотке «Утенок» в порядке градации: «мы на Венеру полетим», «целый мир перепашем» - подчеркивают, что есть более важное в нашей жизни творение – это природа, мы «не смонтируем вот этого невесомого желтенького утенка», мы несем ответственность за эту хрупкую жизнь. Риторический вопрос «И в чем тут держится душа?» обнажает идею автора показать хрупкость жизни на Земле. И маленький утенок, и целая планета нуждаются в защите.

Вот и «вязовое бревно не сдалось». Оно «тоже жить хочет!», «пустило из себя зеленый росток» (олицетворение). «Как же пилить его?» - задает риторический вопрос автор. Природа и человек едины, живые они – эту идею А.И. Солженицын развивает в крохотке «Вязовое дерево».

А вот Шарик «опрыгал» (окказионализм) писателя, так радуется свободе, он «мечется, как заяц» (сравнение), «то на задние ноги, то на передние, из угла в угол, из угла в угол» (однородные члены и повторение).

«Крохотки» - путевые заметки «Путешествуя вдоль Оки», «Колокольня», «Колокол Углича» раскрывают боль за Россию, утратившую во времена революционного произвола

Силу духовную. «Кресты давно сшиблены или скривлены, ободранный купол зияет остовом поржавевших ребер»…Но «раздавался звон вечерний, плыл над селом, над полем, над лесом. Напоминал он, что покинуть надо мелкие земные дела, отдать час и отдать мысли – вечности» (ряды однородных членов, подчеркивающих важность воздействия церквей и колоколен на душу человеческую) И тут же риторическое обращение и градация «Ковыряй, Витька, долбай, не жалей!» говорят о силе горечи за духовно павшее поколение. Колокол Углича «лишен и языка, и одной проушины», «бит плетьми», «сослан за тысячу верст в Тобольск»…А теперь «помилован к возврату» Теперь «досталось и мне ударить в страдальный колокол- где-то в длении, в тлении Смуты Третьей». Олицетворение, одушевление колокола важно для понятия идеи, что колокола во все времена возвещали страх за Русь, что Русь возродится, если колокол возвестит народу правду, он очистит души людские. В крохотке «Колокольня» предстает «недотопленная Россия» (окказионализм). Собор взорвали, кирпич растащили, «а колокольню почему-то недоспели свалить», «шлепают волны по белым стенам». «Полузамерший, переломленный, недобитый город» (градация) Но « стоит колокольня! Как наша надежда. Как наша молитва: нет всю Русь до конца не попусти Господь утопить…» - парцелляция, членение предложений помогает с пафосом (на подъеме, страстно) доказать, что не только выживет, но и возродится Русь.

Современные исследователи отмечают: «В «крохотках» ярче, чем в крупных вещах Солженицына, сказалась установка писателя на звукопись, музыку речи, на слышимое слово. В полную силу это проявилось, к примеру, в «Колоколе Углича», в звуковой передаче колокольного звона: «Я - бью, единожды. И какой же дивный гул возникает в храме, сколь многозначно это слит ие гл убоких тонов, из старины - к нам, неразумно пос пешлив ым и замутненным душам. Всего один удар, но длит ся пол минуты, а д одли вается минуту пол ную, л ишь медленн о-медленн о вел ичественно угасая - и до самого умол ка не теряя красочного многозвучья. Знал и предки тайны металл ов».

Автор намеренно густо насыщает слова мягким сонорным звуком «л» (он повторяется здесь 16 раз!), рифмующимися созвучиями - дл-дл , лн-длн , длн , дленн , (дл ится… д о дл ивается, по л ную, ме дленн о-ме дленн о), слит - с-лив (слит ие - послуш лив ый), воспроизводящими поток льющихся, сливающихся в «гул» звуков» (Л. А. Колобаева «Крохотки»

Крохотка «Молитва» начинается анафорой «Как легко мне жить с Тобой, Господи! Как легко мне верить в Тебя!», утверждающей убеждение в том, что Господь приходит на помощь, открывая пути добра. В молитве звучит вера, что даст Бог возможность «послать человечеству отблеск лучей» Своих. Даст столько лучей (метафора), «сколько надо будет». «А сколько не успею – значит Ты определил другим», - со смирением принимает волю Божью писатель.

2.5. Крохотки Солженицына и музыка Шостаковича

При жизни дружили два великих человека: мастер слова Александр Исаевич Солженицын и великий композитор Дмитрий Дмитриевич Шостакович. Вдова писателя Наталья Солженицына вспоминает: "В жизни Шостакович и Солженицын встречались много раз…Они любили произведения друг друга и следили за творчеством. Когда Солженицын уже попал в опалу и по приглашению Ростроповича жил у него на даче, они были соседями с Шостаковичем. В буклете к концерту впервые печатаются письма от Шостаковича к Солженицыну и от Солженицына к Шостаковичу. Таких писем несколько. Когда Шостакович умер, мы были уже в изгнании. И это был очень горький момент".

Наши современники осуществили интересную задумку литературно-музыкальной композиции под названием "Отражение в воде", синтез прозы Солженицына и музыки Шостаковича. Литературно-музыкальная композиция под названием "Отражение в воде" составлена из мини-рассказов Солженицына, которые он назвал "Крохотки", и мини-пьес Шостаковича - его прелюдий. Объединить эти зарисовки с прелюдиями Шостаковича - такая идея возникла у Алексея Уткина, руководителя Государственного камерного оркестра России. Популярный актер Александр Филиппенко, который читает в концерте тексты Солженицына - те самые "Крохотки", говорит: "В этих коротких произведениях заложены иногда идеи целых романов. И такая мощная энергетика от этого текста идет, что, по-моему, весь этот вечер требует колоссальной работы ума и души". Проект литературно-музыкальной композиции существует с 2011 года, и уже был представлен в целом ряде российских городов.

Заключение

«Крохотки» А.И. Солженицына – кладезь творческой мысли, требующий кропотливого, длительного изучения.

«Крохотки» - философские миниатюры, где в малом кроется большое.

«Крохотки» заставляют задуматься человека о свободе, о судьбе России, о радости жить, дышать, о красоте, о творчестве, о единении с природой, о добре и зле…

«Крохотки» насыщены приемами «расширения» современной литературной лексики, Солженицын – новатор в области словотворчества (богатство неологизмов -окказионализмов). Солженицын использует «слышимые» слова, звукопись.

Средства художественной выразительности (фонетические, лексические, синтаксические), используемые в «Крохотках», создают яркие образы Родины, российской действительности, природы, человека, раскрывают авторский замысел.

«Крохотки» заставляют думать о жизни, о праведной жизни…

Литература

Солженицын Рассказы и Крохотки. – М.: АСТ: Астрель, 2006

Колобаева Л.А. «Крохотки» (Литературное обозрение. 1999. № 1. С. 39–44)

Русские писатели-лауреаты Нобелевской премии. Александр Солженицын. М. «Молодая гвардия». 1991. А Архангельский. Поэзия и правда

Рассказы-миниатюры "Крохотки" А.И. Солженицына. Жанровое своеобразие и тематика. Мулдагалиева Раиса Утигеновна , учитель русского языка и литературы.08.2012 г.

Сайт А.И. Солженицына

Солженицын А.И. Русский словарь языкового расширения. Объяснение. // Русская речь. – 1990. - №3. – С.42.

Спиваковский П.Е. Феномен Солженицына: Новый взгляд. – М., 1998.

г. Сухиничи Калужской области