Собачьи будни — фанфик по фэндому «Исторические личности», «Исторические события», «Иван Грозный. А нельзя было дать солдатам другую команду

Ливонская война, захват Нарвы… Не обделю тебя своей милостью, Алексей Данилович, за верность и мужество, проявленное в сражениях, - Иоанн Грозный с гордостью взирал на Басманова, положив руку ему на плечо. Нуждалась Русь-матушка в людях таких, чтобы за землю родную грудью вставали, не жалели себя на поле ратном, да слово государево, как слово божие исполняли. Костью в горле стояли заговоры боярские, истосковалось уж сердце по преданности и отваге слуг царевых.

Слышал я, сыну твоему четырнадцатый год стукнул. Хорош молодец?

Хорош, государь-батюшка! Ловкий, быстрый, как куница. А саблей только так орудует, кнутом играючи противников по носу щелкает! - смекнув, к чему царь дело клонит, Алексей Данилович воодушевленно отвечал - несмотря на глупые ребячества, мужчине не подобающие, в бою младший Басманов был достоин любования. Гибким и опасным клинком сражал он вражье племя, что на его фоне смотрелось неуклюжем скопищем оглоблей.

Коли так, Алексей Данилович, пусть рындой мне послужит. Ступай!

Тяжелая рука жестко сжимала затылок, не давая вскинуть голову и поднять глаза - взгляд Федора утыкался в носки царских сапог, а тихое шипение отца обжигало уши:

Кланяйся, глупец, а не таращься на государя! Али голова лишняя?!

Радость и любопытство бушевали в сердце. Но юноша все-таки подчинился, уступая отцовской воле. Непривычное одеяние и еще не опробованное оружие жгли кожу, вызывая суетливость и желание показать себя, выложиться, отличиться на новой службе. Но рука была непреклонна в своем хвате - право слово, Алексей Басманов меньше всего хотел, чтобы сын его показался государю человеком ненадежным и непокорным, навлек на себя гневный взор подозрительного и беспощадного правителя.

Но напрасными оказались его опасения. Грозный наблюдал за юношескими мечтаниями с легкой улыбкой, сейчас так редко появляющейся на угрюмом лице. Доблесть Басманова запечатлелась в его памяти огнем верности и чести, с которым тот так яростно исполнял царскую волю. И в сыне этого человека царь видел лишь зачатки пламени, будущий огонь, который, несмотря на свою силу, должен ему покориться.

Назови имя свое.

Железная хватка отца, наконец, ослабла, и Федор воспринял это как знак, что можно двинуться. Но напряженные мышцы свело судорогой, а уста заковало печатью безмолвия - ни шевельнуться, ни вздохнуть. Голос государя обездвиживал.

Юноша трясся, как осиновый лист на ветру, под гнетущим взглядом владыки. Призвав на подмогу весь свой дух, он взглянул на него, и замешкавшись, потупил взор, тихо отвечая:

Федор, государь мой.

Ястребом подавшись вперед, Грозный схватил его за подбородок, заставляя смотреть в глаза. Федор не посмел и дернуться. Его искренность влекла царя - казалось, эти глаза не знали лжи: восхищение, испуг, непогашенная дерзость и преданность, граничащая со слепым обожанием. Как собака, что лижет бьющую руку, юноша смотрел на царя широко распахнутыми глазами и вверял ему сейчас свою жизнь, волю.

Клянешься ли ты, собака, государю своему, владыке, наместнику бога на земле, в преданности? - мурашки вздыбились на загривке Федора, жадно ловящего каждое слово царево. Пальцы, твердо держащие его, причиняли боль, но он не замечал этого, упиваясь ощущением чужой власти над собой, чужой силы.

Свободолюбивый дух покорялся более сильному, и юноше показалось, что он слышал щелчок ошейника, сомкнувшегося на его шее.

За тебя, государь, и жизнь отдать радостно! - Федор воскликнул, падая ниц и тут же поднимая на государя горящий вдохновленный взгляд.

Алексей Басманов, безмолвной глыбой взиравший на происходящее перед ним действо, ощутимо вздрогнул - страх кольнул отцовское сердце, сбросив на мгновенье с грубого и сурового лица безучастную маску. Страх тот не был определенным, но проникал в самую глубь, порождая смутное опасение о правильности сыновнего выбора.

Дерзок, - царь с довольной улыбкой потрепал смоляные кудри, - по праву руку от меня стоять будешь, Федор.

Мы давно ждем вас, - сказал он. - А вы можете нас оставить, - прибавил он, обращаясь к милиционеру.

На пароходе у меня остались вещи и ждут два спутника, - заявил я.

Мы сейчас посмотрим, куда вас поместить, потом отправимся на пароход. Здесь с помещением имеются затруднения.

Он показал мне две комнаты: одну для меня и другую для помощника. Мы поехали снова на пристань за вещами и моими спутниками. Караул из местного гарнизона снова потребовал у меня документы, в ответ на это требование полковник Кобылинский предъявил свои документы, и все разговоры сразу прекратились.

Наконец я и мои помощники водворились в доме Корнилова, как раз напротив губернаторского дома, где проживала семья бывшего царя. В мое распоряжение были предоставлены две небольшие комнаты: одна для меня лично, другая для канцелярии.

2 сентября я отправился в губернаторский дом. Не желая нарушать приличия, я заявил камердинеру бывшего царя, чтобы он сообщил о моем прибытии и что я желаю видеть бывшего царя. Камердинер немедленно исполнил поручение, отворив дверь кабинета бывшего царя.

Здравствуйте, сказал Николай Александрович, протягивая мне руку. - Благополучно доехали?

Благодарю вас, хорошо, - ответил я, протягивая свою руку.

Как здоровье Александра Федоровича Керенского? - спросил бывший царь.

В этом вопросе звучала какая-то неподдельная искренность, соединенная с симпатией, и даже признательность. Я ответил на этот вопрос коротким ответом и спросил о здоровье бывшего царя и всей его семьи.

Ничего, слава богу, - ответил он, улыбаясь.

Надо заметить, что бывший царь во все время нашей беседы улыбался.

Как вы устроились и расположились?

Недурно, хотя и есть некоторые неудобства, но все-таки недурно, - ответил бывший царь. - Почему нас не пускают в церковь, на прогулку по городу? Неужели боятся, что я убегу? Я никогда не оставлю свою семью.

Я полагаю, что такая попытка только ухудшила бы ваше положение и положение вашей семьи, - ответил я. - В церковь водить вас будет возможно. На это - у меня имеется разрешение, что же касается гулянья по городу, то пока это вряд ли возможно.

Почему? - спросил Николай Александрович.

Для этого у меня нет полномочия, а впоследствии будет видно. Надо выяснить окружающие условия.

Бывший царь выразил недоумение. Он не понял, что я разумею под окружающими условиями. Он понял их в смысле изоляции - и только.

Не можете ли вы разрешить мне пилить дрова? - вдруг заявил он. - Я люблю такую работу.

Быть может, желаете столярную мастерскую иметь? Эта работа интереснее, - предложил я.

Нет, такой работы я не люблю, прикажите лучше привезти к нам на двор лесу и дать пилу, - возразил Николай Александрович.

Завтра же все это будет сделано.

Могу ли я переписываться с родными?

Конечно. Имеются ли у вас книги?

Даже много, но почему-то иностранные журналы мы не получаем - разве это запрещено нам?

Это, вероятно, по вине почты. Я наведу справки. Во всяком случае, ваши газеты и журналы не будут задерживаться. Я желал бы познакомиться с вашей семьей, - заявил я.

Пожалуйста; извиняюсь, я сейчас, - ответил бывший царь, выходя из кабинета, оставив меня одного на несколько минут.

Кабинет бывшего царя представлял собой прилично обставленную комнату, устланную ковром; два стола: один письменный стол с книгами и бумагами, другой простой, на котором лежало с Десяток карманных часов и различных размеров трубки; по стенам - несколько картин, на окнах - портьеры.

«Каково-то самочувствие бывшего самодержца, властелина громаднейшего государства, неограниченного царя в этой новой обстановке?» - невольно подумал я. При встрече он так хорошо владел собою, как будто бы эта новая обстановка не чувствовалась им остро, не представлялась сопряженной с громадными лишениями и ограничениями. Да, судьба людей - загадка. Но кто виноват в переменах ее?.. Мысли бессвязно сменялись одна другою и настраивали меня на какой-то особый лад, вероятно, как и всякого, кому приходилось быть в совершенно новой для него роли.

Пожалуйте, господин комиссар, - сказал снова появившийся Николай Александрович.

Вхожу в большой зал и к ужасу своему вижу такую картину: вся семья бывшего царя выстроилась в стройную шеренгу, руки по швам: ближе всего к входу в зал стояла Александра Федоровна, рядом с нею Алексей, затем княжны.

«Что это? Демонстрация? - мелькнуло у меня в голове и на мгновение привело в смущение. - Ведь так выстраивают содержащихся в тюрьме при обходе начальства». Но я тотчас же отогнал эту мысль и стал здороваться.

Бывшая царица и ее дети кратко отвечали на мое приветствие и все вопросы. Александра Федоровна произносила русские слова с сильным акцентом, и было заметно, что русский язык практически ей плохо давался. Все же дети отлично говорили по-русски.

Как ваше здоровье, Алексей Николаевич? - обратился я к бывшему наследнику.

Хорошо, благодарю вас.

Вы в Сибири еще никогда не бывали? - обратился я к дочерям бывшего царя и получил отрицательный ответ.

Не так она страшна, как многие о ней рассказывают. Климат здесь хороший, погода чудесная, - вмешался Николай Александрович, - почти все время стоят солнечные дни.

Чего недостает Петербургу.

Да, климат Петербурга мог бы позавидовать тобольскому, - добавил бывший царь. - Не будет ли зимою здесь холодно жить? Зал большой.

Надо постараться, чтобы этого не было. Придется все печи осмотреть, исправить. А топлива здесь достаточно, ответил я, - других подходящих помещений в городе нет.

Имеются ли у вас книги? - спросил я княжон.

Мы привезли свою библиотеку, - ответила одна из них.

Если у вас будут какие-либо заявления, прошу обращаться ко мне, - сказал я уходя.

Тем и кончилась моя первая встреча с семьей бывшего царя.

Не знаю, какое впечатление произвел я, но что касается меня, то первое впечатление, которое я вынес, было таково, что живи эта семья в другой обстановке, а не в дворцовой с бесконечными церемониями и этикетами, притупляющими разум и сковывающими все здоровое и свободное, из них могли бы выйти люди совсем иные, кроме, конечно, Александры Федоровны. Последняя произвела на меня впечатление совершенно особое. В ней сразу почувствовал я что-то чуждое русской женщине.

При отправке Николая II с семьей из Царского Села Керенский предоставил ему выбрать свиту и служащих. Не обошлось без инцидента. Как известно, при наследнике Алексее состоял дядька, матрос Деревенько, полуграмотный, но хитрый хохол, который пользовался большим доверием Александры Федоровны. Пред самым отъездом он подал счет (полковнику Кобылинскому) расходов. В счете оказалось, что сын Николая II за июль 1917 года износил сапог более чем на 700 рублей. Полковник Крбылинский возмутился и заявил матросу Деревенько, что в Тобольск его не допустят! Обиженный матрос пожаловался Александре Федоровне, которая немедленно попросила Кобылинского прийти и объясниться.

С первых же шагов нарушается обещание Керенского - право выбора преданных нам людей, - заявила она Кобылинскому.

Вы считаете матроса преданным и бескорыстным? - спросил Кобылинский.

Александра Федоровна подтвердила это. Тогда Кобылинский предъявил ей счет, представленный преданным матросом. Бывший царь и Александра Федоровна были смущены, но не удовлетворились таким мотивом.

Так преданный дядька Алексея и остался в Петрограде.

Несмотря на это, он неоднократно обращался ко мне с письменными запросами: когда же он будет вызван в Тобольск для продолжения служебных обязанностей при «наследнике».

Из светского мужского персонала с бывшим царем поехали в Тобольск: граф Татищев, князь Долгоруков, доктор Боткин, который лечил Александру Федоровну, доктор Деревенко, лечивший Алексея и считавшийся врачом отряда особого назначения, француз Жильяр и англичанин Гиббс, последний прибыл в Тобольск гораздо позже.

Что скажешь, Ивашка? - спросил его хромоногий маркер Терентий, когда Ванюшка появился в бильярдной.

Ничего, - отозвался Ванюшка и тут же сообщил: - Знаешь нашего Типку? Помнишь, жил у нас на дворе? Жульничает на Апраксином рынке.

Да ну? - машинально ответил Терентий, вынимая из лузы забитый шар.

Внимательно взглянув на партнера Терентия, Ванюшка насторожился. Он узнал того самого четырехпалого дядю Акима, поручение которого полтора года назад так и не смог выполнить.

Ванюшка прислушался к их разговору.

Играли они как-то по-чудному, каждый удар сопровождая присказкой, вкладывая в нее какой-то только им самим понятный смысл.

Я вот сейчас в Протопопова, - бормотал дядя Аким, прицеливаясь в стоявший у борта шар. - Никакой поддержки в думе он теперь не имеет.

А я в Тренева, - сообщил Терентий, нацеливаясь в шар с номером девять. - Недолго он продержится у власти.

Ванюшка понял, что шел у них разговор про министров и что самый главный по номеру шар не кто иной, как государь император. Несомненно, дядя Аким имел какое-то отношение к случаю в заводской столовой. Об этом он тоже иносказательно сообщил Терентию.

Прицел в Николашку, - пробормотал Терентий, прилаживаясь удобнее ударить.

Дядя Аким усмехнулся в усы.

Терпение, друг, - успокоил он Терентия. - На Распутине обожглись, Пуришкевичем не охладишь.

Дядя Аким тоже прицелился в «Николашку».

Я его... Милюковым... - пояснил он. - Слышал, какую тот речь в думе произнес?

Ванюшка несколько раз обошел вокруг играющих, пытливо вглядываясь в лицо дяде Акиму; с того памятного дня Ванюшка больше не встречал его. Хотелось ему громко сказать: «Здравствуйте, дядя Аким... Забыли, наверное, меня? Я Ванюшка Чулин. Поручение вы тогда мне дали... Носился я с ним из чайной на двор и обратно без всякого толка. А вы взяли да ушли».

Но, увлеченный игрой и разговором, дядя Аким так и не обратил внимания на Ванюшку.

Выйдя из бильярдной, Ванюшка подошел к своему любимцу Михелю. Электрический оркестрион гремел, играл вальс «На сопках Маньчжурии». Но Михель уже не топал ногами и не разводил руками. Какой-то механизм испортился внутри деревянного человечка. Приглашали мастера, и тот тоже не мог починить Михеля. Замерший Михель стоял, подняв одну руку, выставив вперед ногу в лакированном ботинке, и грустно смотрел на Ванюшку, словно жалуясь на свое беспомощное состояние.

В-ванюшка! - послышался чей-то очень знакомый голос.

Ванюшка обернулся. За соседним столом сидели два солдата-фронтовика, пили чай. Один солдат как солдат, широкоплечий, черноусый, дюжий, с лохматой головой. Другой - совсем юный, стриженый, не солдат, а мальчишка в солдатской форме, как две капли воды похожий лицом на Типку Царя.

Ванюшка, - повторил солдатик, широко и дружески улыбаясь, - с-садись с нами пить чай!

Не в силах что-либо сказать, Ванюшка машинально присел на свободный стул. Он не верил своим глазам.

Н-не узнаешь? - спросил солдатик. - Это я. Типка Царев.

На зеленой военной гимнастерке Типки Царя блестел на трехцветной ленточке новенький Георгиевский крест. Рядом с Царем на другом свободном стуле лежали мохнатые черные солдатские папахи и стояла прислоненная к стене клюшка-палка с резиновым наконечником.

Как живешь? - спросил Ванюшку Царь, прищурив глаза.

Хорошо...

Твой корешок? - полюбопытствовал черноусый здоровяк солдат.

Царь утвердительно кивнул.

Как же ты... - наконец обрел дар речи Ванюшка. - Воюешь?

Воюю, - подтвердил Царь. - А ты?

А я в школе учусь, - вздохнул Ванюшка.

Разговор налаживался. Типка говорил просто и немногословно.

Р-ранили меня в ногу. Лежал вот с дядей Прокофием, однополчане мы, в лазарете. Теперь на поправку пошел. На днях выписываюсь. Снова воевать поеду.

Ванюшка спросил про Георгиевский крест.

З-заслужил, - скромно, без всякой похвальбы ответил Царь, чуть улыбнувшись. Но глаза у него при этом блеснули. Как заслужил Георгиевский крест, Типка не стал рассказывать.

Ванюшка по-прежнему не сводил глаз с блестевшего на гимнастерке Царя серебряного «Георгия». Он готов был отдать полжизни, только бы нацепить себе на грудь такой Георгиевский крест.

З-зашел к своей тетке... Иванихе, а там у нас ч-чужие люди живут. Н-не знаешь, где она?

Не-ет. - Ванюшка энергично потряс головой. С тех пор как Иваниху вместе с Типкой полтора года назад забрали в полицию, на дворе ее больше не видели.

Кратко расспросив Ванюшку, Царь взял свою клюшку и, заметно прихрамывая, пошел со своим сослуживцем к выходу.

Ванюшка, одевшись, проводил его до двери. Уходя, Типка пообещал скоро снова побывать в Скобском дворце.

Судя по всему, Царь не спешил уезжать на фронт. Ванюшка еще постоял на улице, мечтая теперь о встрече с Цветком. Невдалеке раздавался колокольный звон. Это в Андреевском соборе звонили к вечерне.

«Ну, Цветочек, теперь я тебя расшибу!» - думал он.

Более чем за десять лет до своего появления перед Царем в 1905 году Распутин прошел огромную школу жизни и подвижничества. Достаточно представить, каких огромных сил и испытаний стоило паломничество. Он же отправлялся в далекие дали не в экипаже, не в железнодорожном экспрессе, не с чековой книжкой в нагрудном кармане. Денег не было, пропитания тоже, было одно лишь горячее желание найти путь к свету, к истине.

Долгими неделями и месяцами идти пешком в любую погоду, терпеть холод и голод, преодолевать сотни и тысячи верст - только паломничество пешком из Покровского в Киево-Печерскую лавру продолжалось почти шесть месяцев, за которые ему удалось преодолеть почти три тысячи верст! И достигнув цели, у алтаря в христианской святыне обрести радость и новые силы.

Питался чем придётся, что подадут, а порой и просто травой, а несколько раз чуть не пал жертвой «лихих людей», еле ноги унес. Это был подвиг смирения и самопожертвования, на который способны лишь по-настоящему верующие люди. Никаких выгод, а Распутину часто облыжно приписывали хитрую расчетливость, подобные паломничества принести не могли.

Близкая знакомая последней Царицы Юлия (Лили) Ден, прожив много лет после революции в Англии, в своих воспоминаниях пыталась объяснить английскому читателю духовную атмосферу России. «Если бы какой-то пилигрим решил совершить такое же путешествие из Эдинбурга в Лондон, его бы осудили за бродяжничество и, вероятнее всего, отправили в сумасшедший дом. Случаи такого рода в Англии - неслыханное явление, но в России подобное происходило сплошь и рядом. Мы так привыкли ко всему необычному, что, полагаю, русский обыватель ничуть бы не удивился, если бы встретил на улице Архангела Гавриила!».

У Распутина при всей его духовной ориентированности оставались земные интересы: дом, жена, дети, забота о хозяйстве. Когда сын стал регулярно отправляться странствовать, отец не одобрял, бранил, но Григория это не останавливало. Отец смирился, тем более что постепенно в хозяйстве появлялись добровольные помощницы (мужчин в услужение не брали), за кров и стол помогавшие хозяевам.

Вполне возможно, что Распутин со своими способностями и молитвенным усердием так бы и остался в лучшем случае знаменитостью своего края, если бы Божественному Провидению было не угодно свести его с лицами, находившимися на невероятной общественной высоте. Здесь необходимо сделать важное пояснение. Распутин сам специально никогда и никуда «не лез»; ему везде помогали многочисленные покровители и почитатели его природной естественности и необычных дарований. О том, как ему удавалось появляться в резиденциях высокопоставленных лиц, красочно рассказал сам Распутин.

«Выхожу из Александро-Невской лавры, спрашиваю некоего епископа Духовной академии Сергия. Полиция подошла, „какой ты есть епископу друг, ты хулиган, приятель“. По милости Божией пробежал задними воротами, разыскал швейцара с помощью привратников. Швейцар оказал мне милость, дав в шею; я стал перед ним на колени, он что-то особенное понял во мне и доложил епископу, епископ призвал меня, увидел, и вот мы стали беседовать тогда».

Распутину на своем веку удалось очаровать и покорить души нескольких крупных церковных деятелей, имевших и глубокую веру, и кругозор, и разносторонние знания. Именно они выводили в свет этого человека, давая ему наилучшие аттестации. Правда, потом под воздействием общественной истерии некоторые не только порывали свои отношения с Распутиным, дистанцировались от него, но даже принимали участие в кампании по дискредитации, а проще говоря - шельмованию Распутина.

С начала XX века в биографии Григория Распутина появляются уже определенные хронологические ориентиры, позволяющие систематизировать его путь наверх. Впервые в Петербург он приехал в 1903 году, уже успев к тому времени «покорить сердце» казанского епископа Хрисанфа (Щетковского), рекомендовавшего его ректору Петербургской духовной академии епископу Сергию (Страгородскому), который, в свою очередь, представил Распутина профессору, иеромонаху Вениамину и инспектору академии (затем ректору), архимандриту Феофану (Быстрову). Последний был приветливым человеком, добрым христианином, целиком занятым благочестивым служением.

В кругах церковных иерархов и учеников академии Распутин вращался довольно долго, прошел здесь «свои университеты» и, обладая живым, цепким умом и прекрасной памятью, многое почерпнул из общения с ними. Уже к началу 1905 года Феофан испытывал глубокую симпатию к этому сибирскому мужику-проповеднику, увидев в нём носителя новой и истинной силы веры.

«Старец Григорий» произвел сильное впечатление и на известного в начале века проповедника, имевшего огромный моральный авторитет в России - праведного Иоанна Кронштадтского (1829–1908), благословившего его. Распутин благоговел перед памятью «народного батюшки», называл его «великим светильником и чудотворцем». В Покровском на столе у Распутина стоял большой потрет отца Иоанна. Когда Григорий находился в Петербурге, то непременно посещал Иоанновский монастырь на Карповке, основанный Иоанном Кронштадтским, где светильник веры и был похоронен. Там Григорий Распутин не только молился, именно там он нашел приют, когда приехал в Петербург в 1904 году.

Духовник Великого князя Петра Николаевича и его жены Великой княгини Милицы Николаевны Феофан ввел «сибирского старца» в великокняжеские покои. Около черногорских принцесс - Милицы и её сестры Анастасии (Станы) - существовал небольшой кружок «искателей веры». Центром была Милица, истово преданная поиску глубинного смысла в иррациональном, и даже, чтобы ознакомиться с сочинениями восточных мистиков, специально изучившая языки народов Востока.

От салона Милицы был всего лишь шаг до Царских чертогов. Встреча должна была состояться, и она состоялась. Это произошло 1 ноября 1905 года в Петергофе. В дневнике Николая II за этот день читаем: «Пили чай с Милицей и Станой. Познакомились с человеком Божьим - Григорием из Тобольской губернии».

Духовный опыт, поиск праведного жизненного пути, занимавшие и волновавшие Распутина, производили впечатление на все православные натуры. Он был далёк от академического богословия, он нёс людям трепетное восприятие простоты сердца, что было дорого и ценимо. Как говорила А. А. Вырубова в своих показаниях ЧСК, он «проповедовал Слово Божие, постоянно говорил. Это было довольно интересно. Я даже записывала… Объяснял Святое Писание… Он знал всё Святое Писание, Библию, всё. Мне он много рассказывал про свои путешествия, массу, в Иерусалим… по всей России он ходил в веригах… По всей России в веригах пешком».

Чрезвычайно эмоционально своё впечатление от знакомства с Распутиным выражала Муня Головина. «Для меня это было входом в новый мир: я обнаружила своего наставника в крестьянине из Сибири, который с самого начала нашей первой беседы поразил меня своей прозорливостью. Царственный взгляд его серых глаз был равносилен его внутренней силе, которая полностью разоблачала стоящего перед ним человека. Это был для меня великий день: прежде чем сообщить мне истину относительно духовной жизни, Григорий Распутин заставил меня отречься от спиритизма…»

До конца 1907 года встречи Императорской Четы со «старцем Григорием» были случайными и довольно редкими. Вторая встреча произошла через много месяцев после первой, летом 1906 года, когда, посетив усадьбу Анастасии Сергиевку, там «увидели Григория». Возникла радость от общения, как всегда в таких случаях. Вот, например, запись Николая Александровича от 19 июня 1907 года: «В 3 часа поехали с Аликс в ее двуколке на Знаменку… Встретили Стану на террасе перед дворцом, вошли в него и имели радость увидеть Григория. Побеседовали около часа и вернулись к Себе».

Можно уверенно указать на время сближения Царской Четы и сибирского странника. Это произошло в октябре 1906 года, когда Распутин познакомился и с Царскими Детьми. Первоначально Николай II согласился ненадолго принять Григория, который собирался передать Венценосцам чудодейственный образ Симеона Верхотурского. Нежданно встреча затянулась, и Григорий впервые покорил Повелителя державы своими откровениями и размышлениями.

Император писал о Распутине премьер-министру П. А. Столыпину «Петр Аркадьевич! На днях Я принимал крестьянина Тобольской губернии - Григория Распутина, который поднес Мне икону св. Симеона Верхотурского. Он произвел на Ее Величество и на Меня замечательно сильное впечатление, так что вместо пяти минут разговор с ним длился более часа!». Так Распутин вошел в Царский дом и стал там желанным гостем.

Из книги доктора исторических наук А. Боханова «Правда о Григории Распутине».

Влюбленный Лодыре встречает царя эфиопов Страфокамила, и неизвестно почему оба начинают повторять: «На бой, на смертный бой». Они дерутся, но загадочным образом их останавливает сильный Меринос и приказывает:
Сложите шпаги предо мной
И прекратите этот бой!
на что царь отвечает:
Кто ты, одетый папуасом,
Что наш покой нарушил басом?
Страфокамил почему-то умирает, и все поют ему отходную:
Став на колени, славим героя!
«Вампука» (Невеста африканская) - во всех отношениях образцовая опера» была удачно снабжена Эренбергомсобственной иллюстративной музыкой и шла без конца с неизменным успехом. Отлично справлялись со своими ролями артисты с молодым тогда В. А. Лепко во главе. Имя героини Вампука, образовавшееся от каких-то виршей с припевом: «Вам пук, вам пук, вам пук цветов мы принесли», стало нарицательным для всякой театральной бессмыслицы.
Весной 1928 года театр «Кривое зеркало» готовился к поездке по СССР. Александр Рафаилович был болен и сопровождать театр не мог. И он написал театру «Напутствие», в котором, между прочим, говорится:
«…«Кривое зеркало» сеть театр, ни в коем случае но допускающий: а) грубости, б) вульгарности, в) небрежности, «кое-какства»… Чем резче и «грубее положение», тем деликатнее надо с театром обходиться. У нас бывает, что на масло кладут масло, а на сало - сало, на комический прием - новую, якобы комическую заплату. Выходит безвкусица и грубость… Особенно следует избегать разных придумок и импровизаций в хоровых сценах. Хор только тогда забавен, когда строго стилизован… Теперь вы едете на несколько месяцев в длинное путешествие, где останавливать вас не будут, где публика еще менее дисциплинированна и чутка, где глупый взрыв хохота может вам показаться истинным мерилом успеха. Это неверно. Надо узнать прежде всего,- уважает ли публика театр, где смоется. Если да, тогда вы на верной дороге, если нет, вы стремитесь вместе с театром в пропасть. Поэтому я прошу вас, товарищи, помнить, что надо уважать театр и себя как художника, и от уважения публики К театру ждите успеха.
Второе - не старайтесь быть «еще лучше», потому что такое «лучшее - враг хорошего» (Лессинг), сплошь и рядом не проверенное на репетиции уже просто скверно. Не отходите пи на волосок от образца первых (не первого, а первых) представлений……Я прошу вас слушаться беспристрастного слова товарищей, не обижаться и бросить глупую «этику», будто хороший тон в театре - не вмешиваться в исполнение друга. Это надо принимать с большим ограничением. И самое главное - нет в театре мелочей. Все существенно в важно…
…Дайте мне хотя маленькое утешение, что вы из чувства приязни постараетесь быть художниками, строгими, щепетильными - все же мне будет легче…»
Это кредо свое Кугель утверждал всю жизнь.