Калаш а три традиции семьи. Калаши: загадочные "белые люди" Пакистана (6 фото)

КОЛЛОНТАЙ, АЛЕКСАНДРА МИХАЙЛОВНА (1872–1952) (урожд. Домонтович) – деятельница российского женского движения, революционерка, феминистка марксистской ориентации, первая женщина – член ЦК социал-демократической партии, первая женщина-министр в советской истории, первая в дипломатической истории мира 20 в. женщина-посол.

Родилась 19 марта 1872 в Петербурге в семье полковника, с 1875 ставшего ген.-майором Генерального штаба российской армии. Ее отец, М.А.Домонтович, происходил из знатного дворянского рода (известного с 13 в.), был участником русско-турецкой войны и подписания Сан-Стефанского мира (1878). После освобождения от турок Болгарии он поселился вначале в Тырново (где был назначен генерал-губернатором), затем в Петербурге. Мать А.М.Коллонтай – также Александра (урожд. Масалина, в первом браке – Мравинская) вышла замуж за Домонтовича по любви, разорвав прежние брачные узы и имея на руках двоих детей от первого брака. Живя с мужем в Болгарии, участвовала в основании первой в этой стране высшей женской школы для женщин.

Рожденную в любви дочь Шуриньку обожали отец и мать. Она получила домашнее образование, когда отец возглавлял Русскую миссию в Болгарии. До 1879 генерал Домонтович участвовал вместе в А.Цанковым и П.Каравеловым в подготовке текста первой конституции независимой Болгарии. Затем семья перебралась в Петербург, девочка росла (вместе со сводными сестрами) под присмотром бонны-англичанки. Девочка владела несколькими иностранными языками (английским, немецким, французским, позже, уже во взрослом возрасте, шведским, норвежским, финским и др.), неплохо рисовала, с детства обнаружила дар слова. Будучи 16-лет, в 1888 она сдала экзамен на звание народной учительницы за гимназический курс в 6-й мужской гимназии в Петербурге.

Идеями революционно-освободительного движения увлеклась с 1890. В 1893 в Тифлисе, куда была отправлена на лето к родственникам, она познакомилась со своим троюродным братом инженером Владимиром Коллонтаем и вскоре вышла замуж за этого красавца, весельчака; на следующий год родила сына Михаила. В 1896, сопровождая мужа в командировке, посетила Кренгольмскую мануфактуру в Нарве: «Закабаленность 12 000 ткачей и ткачих произвела на меня ошеломляющее впечатление», – признавалась она позже, объясняя, почему заинтересовалась рабочим вопросом и социалистической литературой. Увлеченная идеями всеобщего равноправия, она пригласила в том же 1896 свою подруга Зою Шадурскую и друга мужа, Александра Саткевича «пожить коммуной». Саткевич влюбился в нее, образовался любовный треугольник, и в 1898 она, оставив одновременно мужа (отношения с которым назвала позже «воинской повинностью»), возлюбленного и сына (Миша был отдан на руки нянь в семью ее родителей, но Коллонтай никогда не теряла с ним связи), уехала в Цюрих. На прощанье она заявила: «Больше я к этой жизни не вернусь. У меня есть другие задачи в жизни, важнее семейного счастья». Вполне в духе «равноправок» того времени, она решила посвятить жизнь не «нежным чувствам», а политической борьбе. Ее супруг, В.Л.Коллонтай, в течение нескольких лет пытался вернуть жену, но безуспешно; после официального развода он женился вторично, впоследствии дослужился до генеральского звания, их с Александрой сына воспитала его вторая жена.

За границей Коллонтай самостоятельно изучала труды основоположников марксизма, посещала лекции проф. Геркнера в университете Цюриха, экономистов Беатрис и Сиднея Вебб в Лондоне, немало сил посвятила изучению положения рабочих в Финляндии.

В 1901 в Женеве она познакомилась с Г.В.Плехановым , в 1905 в Петербурге – с В.И.Лениным . Увлекшись ораторским искусством, она активно включилась в агитационную работу, на одном из собраний познакомилась с Петром Масловым – известным экономистом-меньшевиком, соредактором первой легальной социал-демократической газеты в России, ставшим новым увлечением Коллонтай.

В 1905–1907, во время первой революции в России Коллонтай была в Петербурге, занималась агитаторской работой среди женщин, призывая их вступать в РСДРП, участвовала в создании Общества взаимопомощи работниц. Действовавшее как рабочий клуб, оно объединило более 300 человек; в его составе были не только женщины, но и мужчины, разделявшие идею женского равноправия. В те же годы она написала одну из первых работ по проблемам этики, Проблема нравственности с позитивной точки зрения , опубликованную в журнале «Образование» (1905, № 9–10). В ней анализировались взгляды на мораль «позитивно-материалистического» и идеалистического направлений в философии и обосновывалась мысль о том, что наступит время, когда «надобность в искусственных предписаниях отпадет, и люди будут делать то, что соответствует интересам группового благополучия».

Находясь в России, Коллонтай не теряла связей с деятельницами европейского женского движения, вела переписку с К.Цеткин, Л.Браун, А.Поппе, А.Балабаноф. С 1906 до 1915 примыкала к меньшевикам. В 1907 вступила в созданный в Штуттгарте «Международный женский социалистический союз», а в 1910 была избрана в его руководящий состав.

Арестованная в конце 1907 за революционно-пропагандистскую деятельность, Коллонтай была выпущена на свободу под залог. Скрылась от полиции, жила у будущей писательницы Т.Л.Щепкиной-Куперник, отмечавшей в ней «какой-то мужской способ мышления – точный, ясный, несколько строгий, так контрастировавший с ее исключительно женственной внешностью и манерами».

Едва друзья обеспечили Коллонтай загранпаспортом, она уехала в 1908 из Петербурга на восемь с лишним лет. Вскоре за ней последовал Петр Маслов (вынужденный эмигрировать вместе с семьей, он был женат); их тайная любовь продолжалась в Берлине вплоть до встречи Коллонтай с социал-демократом большевистской ориентации А.Г.Шляпниковым. Несмотря на то, что Шляпников был моложе ее на 10 лет (ему было 26, ей почти 37), а также социальное происхождение (он был из рабочих), их гражданский и эмоциональный союз сплотили общие интересы и взгляды. В 1909 в Петербурге вышла первая большая книга Коллонтай – Социальные основы женского вопроса .

Находясь в эмиграции (Италия, Германия, Франция, Норвегия, Швеция, США), она познакомилась с Г.Каутским, Р.Люксембург, П. и Л.Лафаргами, стала членом социал-демократической партии Германии, работала во Французской социалистической партии, была делегаткой ряда конгрессов II-го Интернационала. Первая мировая война застала ее в Германии, в курортном городке Кольгруб, где она отдыхала с приехавшей к ней сыном. Вместе с Шляпниковым уехала в конце 1914 в Швецию.

В 1915 заняла большевистскую позиции по отношению к империалистической войне, вела антивоенную пропаганду (брошюра Кому нужна война , 1916), за которую была выслана из Швеции, переехала в Норвегию, а оттуда в США. Там с лекциями объехала за год 123 города, в поездках ее сопровождал сын. «Коллонтай покорила Америку!» – писали о ней американские газеты. Незадолго до окончания лекционного тура завершила свою вторую крупную работу – Общество и материнство (1916), в которой обосновывала необходимость государственной помощи и поддержки материнства и детства, создания оплачиваемых государством детских садов и яслей, впервые ввела понятие «двойной нагрузки» у работающей женщины (на производстве и дома).

Февральская революция и установившееся в России двоевластие заставило ее вернуться 18 марта 1917 в Петроград: революция объявила тотальную политическую амнистию. На вокзале ее встречал Шляпников, через три дня была введена в редколлегию газеты «Правда». От Военной организации при Петроградском комитете РСДРП была избрана делегаткой Петроградского Совета РСД, членом бюро большевистской фракции Совета. С большим вдохновением и энтузиазмом вела пропагандистскую работу среди женщин, 4 апреля 1917 участвовала в объединенном собрании большевиков и меньшевиков в Таврическом дворце (т.наз. Апрельская конференция РСДРП, на которой Ленин зачитал свои Апрельские тезисы , обосновывающие необходимость власти Советов) и поддержала на нем Ленина.

С середины апреля – член исполкома Петросовета. С докладами о решениях Апрельской конференции вела революционную агитацию среди солдат Петроградского гарнизона и женщин-работниц. Получив прозвище «Валькирия революции», стала одной из организаторов Союза солдаток при Петросовете. Писала статьи в газеты «Солдатская Правда», журнал «Работница»; большим спросом пользовалась ее брошюра Кто такие с.-д. и чего они хотят ?, выдержавшая в течение 1917 несколько изданий.

Активно сотрудничала с газетой «Волна» (в Гельсингфорсе), выступала на кораблях Балтфлота (Кронштадт, Гельсингфорс), где и познакомилась с матросом Центробалта П.П.Дыбенко, который стал сопровождать ее во всех поездках. Дыбенко был ее младше на 17 лет, был выходцем из неграмотной крестьянской семьи, отличался лихостью и импульсивностью. Коллонтай считала его «несомненным самородком», это положило начало длительным и тесным любовным отношениям, развитие которых убыстрялось бурными событиями в стране.

В начале июня 1917 Коллонтай была избрана делегаткой 1-го Всероссийского съезда Советов РСД, на котором она выступала по национальному вопросу и вопросу о самоопределении Финляндии, была избрана кандидатом в члены ВЦИК. Спустя 2 недели она уже участвовала в работе 9-го съезда социал-демократической партии Финляндии в Гельсингфорсе. В своей речи на съезде она связала самоопределение Финляндии с борьбой за власть Советов в России, призвала порвать со II-м Интернационалом и присоединиться к Циммервальдской левой группе эсдеков-интернационалистов. В конце июня вместе с В.В.Воровским участвовала в Информационном совещании Циммервальдского объединения эсдеков-интернационалистов.

При возвращении из Швеции была арестована по распоряжению А.Ф.Керенского , заключена в Выборгскую женскую тюрьму. На VI-м съезде РСДРП(б) 26 июля – 3 августа 1917 заочно избрана одним из почетных председателей съезда и членом ЦК, став первой женщиной, избранной в состав ЦК большевистской партии.

19 августа, незадолго до «корниловского мятежа», была выпущена из тюрьмы по ходатайству М.Горького и Л.Б.Красина под залог в 5 тыс. руб., жила под домашним арестом. Благодаря вмешательству Петросовета 9 сентября была окончательно освобождена.

В середине сентября в качестве делегатки от большевиков участвовала в Демократическом совещании. 20 сентября ЦК РСДРП(б) поручил ей создать группу для связи с заграницей и наладить эту связь. Избранная членом Финляндского отделения бюро РСДРП(б), была его представительницей в ЦК партии, редакции журнала «Работница», участвовала в разработке проекта новой Программы РСДРП(б).

Была участницей исторического заседания ЦК РСДРП(б), принявшего решение о вооруженном восстании 10 октября. В дни Октябрьской революции находилась в Смольном, была делегаткой и членом Президиума II-го Всероссийского съезда Советов 25–26 октября 1917. Там же была избрана членом ВЦИК, а 30 октября была назначена Лениным народным комиссаром общественного призрения; на этом посту пробыла до марта 1918, став первой женщиной на таком посту.

В ноябре 1917 участвовала в работе 1-й Петроградской конференции женщин-работниц (выступала с докладом об охране материнства и младенчества). Споря с представительницами либерального феминизма, присутствовавшими на конференции, объявила их «врагами работниц и крестьянок». После закрытия конференции большевистскими декретами конца 1917 – начала 1918 деятельность всех феминистских организаций в России была объявлена вне закона.

Убежденная сторонница «феминизма равенства», она стремилась обеспечить государственную помощь матерям из числа работниц; обеспечила создание в декабре 1917 «Отдела материнства и младенчества» при наркомате государственного призрения.

Ее, владевшую несколькими иностранными языками, в январе 1918 было решено послать за границу в составе делегации ВЦИК для установления связей Советской России с левыми интернационалистами, обеспечить созыв международной социалистической конференции по разоружению, борьбе за мир.

В феврале-марте 1918 выезжала в Финляндию, Швецию, Англию, Францию. Во время голосования по вопросу о заключении Брестского мира входила в группу «левых коммунистов», была против подписания, за ведение «революционной войны».

Все это время ее гражданский муж Дыбенко, ставший наркомом по военно-морским делам («наркомвоенмором»), находился на разных фронтах. Коллонтай видела его урывками, приезжая к нему, их отношения продолжились и укрепились после того, как она в феврале 1918 спасла его от ареста после провала наступления под Нарвой.

19 марта 1918 в знак протеста против заключения Брестского мира Коллонтай ушла с поста наркома государственного призрения. В дневнике тех лет она писала, что рабочие «жестоко разочарованы» революцией, но в статьях призывала работниц к новым усилиям на пути строительства новой жизни.

Сосредоточившись на идее создания женотделов при ЦК РКП (б), организационной и культурно-просветительской работе среди женщин, она весной – летом 1918 объехала по решению ЦК РКП(б) с лекциями районы Поволжья, осенью – Орехово-Зуево, Кинешму, Иваново-Вознесенск, везде ведя активную пропаганду новых взглядов на «освобождение женщин» и решение женского вопроса.

В ноябре 1918 на 1-м Всероссийском съезде работниц и крестьянок выступила с докладом Семья и коммунистическое государство , в котором обосновывала необходимость государственной поддержки женщин-работниц и освобождения их от «креста материнства» с помощью домовых кухонь, ясель и детских садов. Спустя несколько месяцев ее выбрали членом женской секции Коминтерна.

Летом 1919 была назначена наркомом пропаганды и агитации Крымской советской республики, начальницей политотдела Крымской армии. В это время по предложению Ленина зарегистрировала свои отношения с Дыбенко; записью об их браке была начата первая советская книга Актов гражданского состояния (им было выдано свидетельство о браке номер 1): «Мы оформили свой гражданский брак, ибо если революция потерпит поражение, мы вместе взойдем на эшафот!».

После смерти И.Арманд в сентябре 1920 возглавила женотдел при ЦК РКП(б) и находилась на этом посту до 1922, активно работая также в миссии по борьбе с проституцией при наркомате социального обеспечения.

Летом 1921 произошел разрыв с Дыбенко по причине его неверности («Как же так?! – записывала Коллонтай в дневнике, – всю жизнь я утверждала свободную любовь, свободную от ревности, от унижений. И вот пришло время, когда меня охватывают со всех сторон те же самые чувства, против которых я восставала всегда….»). Эти события в жизни революционерки совпал с разгромом на X съезде РСДРП участников дискуссии о профсоюзах (1920–1921) и группы «рабочая оппозиция», одной из создательниц которой была Коллонтай. Полагая, что профсоюзы должны помогать рабочим в защите их интересов от бюрократизирующегося государства, она резко критиковала растущую бюрократизацию партийной жизни, выступала за отмену закрытых распределителей для партработников, призывала поручить экономическое управление страной Всероссийскому съезду производителей.

Все эти взгляды начали расходиться с генеральной «линией партии», и ее обретший большое влияние генеральный секретарь ЦК И.В.Сталин способствовал переводу Коллонтай с ноября 1922 на дипломатическую работу в Норвегию. В «почетной ссылке» определенную роль сыграла не просто независимость взглядов этой революционерки и ниспровергательницы старых устоев, но и их жесткое расхождение с идеями одного из активных деятелей тогдашнего ЦК Г.Н.Зиновьева.

В Норвегии она возглавляла советскую дипмиссию. Там ее другом, помощником и советником стал секретарь миссии Марсель Боди, французский коммунист. Очевидно, он, бывший на 21 год младше А.М.Коллонтай, был ее последним «сердечным другом». Из Норвегии Коллонтай направили послом Советской России в Швецию. В Стокгольм ей писали письма и Дыбенко, и Шляпников, но сердце ее уже принадлежало Боди. «Люди без фантазии – сухи и скучны, они живут только наполовину. Человек с фантазией живет сто жизней сразу. Он умеет жить за себя и за других, в прошлом и будущем» – размышляла она в те годы. Однако любовные переживания не заслонили ее главного дела. РСФСР в тот год практически находился в торговой блокаде, которую организовали английские консерваторы. Коллонтай добилась не только взаимовыгодных отношений в области торговли, но и установления двустороннего контакта между Москвой и Осло, юридического признания Советской России норвежским королевством.

На 1923–1925 приходится серия публикаций Коллонтай, вызвавших сильный общественный резонанс. В них она призывала не только к социальному раскрепощению женщины, но и утверждала ее право на свободный выбор в любви. Оригинально мыслящий аналитик, она предлагала синтез марксизма и формально не признаваемого ею феминизма с некоторой долей утопического фурьеризма. Взяв у Маркса и Энгельса идею распада буржуазной семьи и ее возрождения после революции; она заимствовала у А.Бебеля идею несомненного единения всех угнетенных женщин.

Идея знаменитой статьи Коллонтай Дорогу Крылатому Эросу! коренилась в противопоставлении любви возвышенной и любви низкой в философии Платона. Так как эта статья открыла многолетние общественные дискуссии о «половом вопросе», поэтому позже именно Коллонтай приписали авторство «теории стакана воды» («удовлетворить половую потребность при коммунизме будет так же просто, как выпить стакан воды»). На деле она ничего подобного не утверждала, а напротив: пропагандировала идею ответственности брака и любовных отношений («Само чувство любви сопряжено с внутренними обязательствами к тому, кого любишь; «обязательства» эти – чуткость и бережливость… «Право» на человека дается не браком и не своею любовью к нему, а его любовью к тебе»). Собственно, те же темы были подняты и в ее беллетристических произведениях (Любовь пчел трудовых , Большая любовь и др.)

В 1926 она была советским полпредом в Мексике, где была награждена главным почетным орденом страны – орденом Ацтекского орла, а в 1927–1930 была вновь направлена в Норвегию. В 1930–1945 посланница, затем посол СССР в Швеции. Это факт активно использовался советской пропагандой как показатель успешности «женской политики» большевиков.

Однако репрессии 1930-х уничтожили всех близких ей людей. В 1937–1938 были расстреляны Саткевич, Шляпников, Дыбенко, лишь Маслов умер своей смертью в 1946 в эмиграции. После запроса наркома НКВД Ежова о Марселе Боди она прервала с последним всякие отношения, послав ему последнее письмо, копию которого сохранила в своем дневнике: «Мы проиграли, идеи рухнули, друзья превратились в врагов, жизнь стала не лучше, а хуже. Мировой революции нет и не будет. А если бы и была, то принесла бы неисчислимые беды всему человечеству». Готовилось дело и против «дипломатов-изменников»; в списке была и ее фамилия. «Жить жутко», – записала она тогда. Но она выжила, единственная из всей когорты ленинских соратников избежавшая репрессий.

В 1944 по поручению советского правительства вела переговоры с Финляндией о ее выходе из войны. Ей было в то время уже за 70, и прибывший в Осло новый советник посольства записал: «небольшая сутуловатая старая женщина с лицом, покрытым крупными морщинами сидела на высоком стуле. Я много слышал об Александре Михайловне, о ее уме, красоте, необыкновенном революционном прошлом и бурной жизни. Теперь только яркие молодые глаза напоминали о ее былой красоте».

Как посол СССР, она все время работала до изнеможения; в результате ее неожиданно разбил частичный паралич. В марте 1945 В.М.Молотов сообщил телеграммой в Швецию, что она должна вернуться в Москву и пройти медицинское обследование. Во Внуково ее встретил внук, Владимир Михайлович Коллонтай. С того времени она жила на юго-западе столицы, до последнего дня продолжая работать почетным советником МИД СССР.

В то же время до сих пор печально известно ее противодействие награждению И.А.Бунина Нобелевской премией по литературе; она «до последнего» стремилась воспрепятствовать «прощению» эмигрантов. Подводя итог своей жизни, Коллонтай описывала в дневнике не свои успехи дипломата и общественной деятельницы, чему было посвящено свыше четверти века ее жизни: «Главное, что сделала – подняла в России и помогла двинуть разрешение вопроса равноправия женщин во всех областях, включая разрешения равноправия в сексуальной морали».

Умерла Коллонтай 9 марта 1952 в Москве, не дожив пяти дней до восьмидесятилетия. Ее похоронили рядом с Б.Н.Чичериным и М.М.Литвиновым на Новодевичьем кладбище. Спустя 20 лет после ее смерти был снят художественный фильм Посол Советского союза , изобразивший ее успехи на дипломатическом поприще, в СССР выпущено несколько ее биографий.

В 2002 феминистки всего мира отметили 150-летие со дня ее рождения.

Сочинения: Новая мораль и рабочий класс . М., 1918; Дорогу крылатому Эросу ! (Письмо к трудящейся молодежи ). – Молодая гвардия. 1923, № 3; Любовь пчел трудовых . Из серии рассказов Революция чувств и революция нравов . М. – Пг., 1923; Большая любовь . М. – Л., 1927; В тюрьме Керенского . М., 1928; Избранные статьи и речи . М., 1972; Из моей жизни и работы. Воспоминания и дневники . М., 1974; Воспоминания об Ильиче . М., 1971.

Наталья Пушкарева

Когда будущая знаменитая революционерка Александра Коллонтай собралась идти под венец, обнаружилось, что в церковную книгу невеста при крещении была записана как «младенец Александр». В отношении большинства дам ленинской гвардии этот факт вряд ли явился бы столь досадным недоразумением - почти все они в вопросах личной жизни были крайне аскетичны и нетребовательны. Но вот к Коллонтай это было неприменимо. Она до последней возможности продолжала быть той Женщиной, расположения которой необходимо добиваться, Женщиной, готовой броситься с головой в омут страсти. И даже Революция, которой она была предана абсолютно, со всем ее хаосом, кровью и ненавистью, не смогла укротить это сердце.

Не исключено, что на Средней Подъяческой в Петербурге до сих пор стоит трехэтажный особняк, где 31 марта (по новому стилю) 1872 года увидела свет Шурочка Домонтович - дитя любви и непростых обстоятельств, соединивших ее родителей. К этому моменту Александра Мравинская, мать девочки, после долгих мытарств наконец получила развод у первого мужа и успела соединить свою судьбу с полковником (а вскоре и генералом) Генштаба Михаилом Домонтовичем.

Семья Михаила Домонтовича, происходившего из старинного дворянского рода, жила в большом достатке, прежде всего благодаря его богатому родовому имению, находившемуся в Малороссии. Доходы от этих лесов и полей в будущем весьма исправно кормили и Шурочку, метавшуюся по белу свету с революционной пропагандой. Впрочем, покоя ее родителям не предвиделось уже задолго до начала этих вояжей.

На домашних учителей отец не скупился. Русскую словесность ей преподавал Виктор Петрович Острогорский, известный по тем временам литератор и педагог. Именно под его руководством Шурочка делала первые свои шаги в сочинительстве. Помимо этого, она овладела четырьмя языками, а также получила прекрасную подготовку в прочих гуманитарных дисциплинах. Экзамен на аттестат зрелости был сдан ею в 16-летнем возрасте более чем успешно, открыв счет ее жизненным победам, а вкус к успеху и славе у нее был особенный. К этому необходимо прибавить и целый хоровод воздыхателей, окружавших ее повсеместно, и - головокружение от успехов было обеспечено. Правда, вскоре оно было на какой-то момент прервано роковым выстрелом одного из Шурочкиных обожателей, ее сверстником, партнером по танцам и верным рыцарем Иваном Драгомировым. Сын известного генерала, не выдержав «жестокостей» взбалмошной девчонки, пустил себе пулю в сердце. Так был открыт счет и ее жертвам...

Она еще толком не научилась искусно раскидывать сети, а желающие в них попасть сами отыскивали для себя лазейки. В Ялте, куда Домонтович-отец услал от переживаний по поводу бедного Ванечки своих прекрасных дам, Александра на одном из балов была представлена адъютанту императора Александра III Тутомлину. В вальсах и мазурках, а также в разговорах о высоком незаметно пролетел вечер, в финале которого 40-летний красавец увлек очаровательную девицу на террасу, увитую плющом, и попросил ее руки. Последовавший отказ Шурочки поверг ее родителей в уныние.

Но это было бы еще полбеды. Спустя некоторое время Александра неожиданно твердо объявила им о том, что влюблена она в своего троюродного брата Владимира Коллонтая (они познакомились в Тифлисе в 1891 году), а посему замуж выйдет только за него. Восторга эта новость ни у отца, ни у матери не вызвала. Молодой человек только лишь начинал свою военную карьеру, а потому для такого беспокойного сокровища, коим являлась их дочь, явно не мог считаться надежной опорой. С присущей ему прямотой генерал, призвав родственника для объяснений, безо всяких обиняков заявил: «Простите и забудьте. Вы Александре Михайловне не пара».

Но эта самая Александра Михайловна не была бы собой, если бы беспрекословно подчинилась отцовской воле. По ее собственному признанию, именно запрет родителей даже думать о возможности союза с Коллонтаем и решил дело, причем в ее пользу. Свадьба все-таки состоялась, пусть и по прошествии двух лет. А накануне этого торжественного события вышеупомянутый, теперь уже бывший Шурочкин учитель-словесник, давно и тайно в нее влюбленный, в порыве отчаяния попытался свести счеты с жизнью. И хотя он оказался удачливее молодого Драгомирова - его с трудом, но спасли, Шурочка стояла под венцом несчастная и зареванная.

В сущности, это был счастливый брак (хотя осознание этого пришло к Коллонтай лишь на склоне дней) - муж был благороден, добр, нетребователен, а главное, безоглядно в нее влюблен. Генерал Домонтович ежемесячно ссужал дочь значительной суммой, позволявшей молодым жить вполне комфортно и совершенно не заботиться о хлебе насущном. Вскоре на свет появился их первенец, названный в честь дедушки Михаилом.

Разумеется, даже такой уютный и хорошо налаженный мир нуждался в женской руке, требуя - куда от этого денешься - каждодневных, пусть даже самых обыкновенных усилий и действий. Но то, что бесчисленные поколения женщин называли обычной семейной жизнью, черпая в ней душевные силы и уверенность в себе, для Александры Коллонтай было скучнейшей рутиной. День проходил за днем, а она не видела ничего, что можно было бы счесть хоть каким-то итогом подобного существования - все те же мелкие и крупные Мишины капризы да недомогания, все те же ежедневные муки по поводу того, что заказать на обед, все те же ежевечерние мужнины бдения над чертежами и какими-то расчетами. Он, правда, готов был для жены на все, и с радостью отправился бы с ней в театр или на концерт, но она к удовольствиям подобного рода была абсолютно и навсегда глуха. Странное дело, воспитанная в дворянской среде, где занятие искусством являлось одним из обязательных атрибутов существования, она никогда не видела в нем ни малейшего толка. Единственное, к чему она относилась хоть с какой-то терпимостью, это музыка, но и ей для того, чтобы понравиться Александре Михайловне, нужно было обладать совершенно определенными свойствами. «А будут ли будущие поколения любить Шопена? Люди воли, борьбы, действия, смогут ли они наслаждаться размагничивающей лирикой Шопена, этим томлением души интеллигентов конца XIX и начала XX века? Полюбят ли 17-ю прелюдию и 4-й вальс те, кто победит капитализм и культуру эксцентричного буржуазного мира? Едва ли... Мне не жалко Шопена, пусть его забудут, лишь бы дать трудовому человечеству возможность жить, как подобает человеку с большой буквы».

Так что ни бедняга-лирик Шопен, ни подобные ему авторы никак не могли ни утешить, ни развлечь разочарованную женщину. Она нестерпимо страдала от того, что ее единственная, неповторимая жизнь уходит в никуда. Это жуткое ощущение не прошло и тогда, когда один из товарищей ее мужа, Александр Саткевич, сделался ее любовником и поверенным душевных терзаний. Женщина, одержимая такой жаждой самореализации и наделенная столь неуемной энергией, просто не могла не найти выхода из сложившегося тупика.

В один из счастливых дней Коллонтай познакомилась с Еленой Дмитриевной Стасовой, молодой, но также очень энергичной особой из семьи, принадлежавшей к интеллектуальной элите России. Отец Елены, один из крупнейших адвокатов Петербурга, выступавший в качестве защитника на громких политических процессах, не просто ничего не имел против того, что в его доме собираются нелегалы-марксисты, а впоследствии всячески помогал своей дочери. Приобщившись к их кружку, Коллонтай поняла, что нашла наконец то, что искала, а еще и то, что такая истинно глобальная проблема, как избавление человечества от социального зла, стоит того, чтобы жить и бороться.

Теперь, обретя в жизни смысл, а вместе с ним и целый мир совершенно новых, возбуждающих разум понятий, таких как «профсоюзы», «Коммунистический манифест», «социальная революция» и им подобные, Коллонтай принялась мечтать о стратегическом просторе для будущих свершений. Она называла себя «мятежной» и гордилась этим крайне.

Прекрасно понимала она и то, что супружество в ее грандиозные планы никак не вписывалось. Как могла, постаралась объяснить мужу, что в данный момент не способна быть ему ни женой, ни хозяйкой их дома. По крайней мере, это было честно, и Владимир сделал вид, что понял. Затем, найдя квартиру, Александра переехала туда, взяв сына и няню. Ей казалось, что так будет гораздо легче заниматься литературным творчеством и в условиях личной свободы укреплять и расширять свои связи с представителями революционно настроенных кругов.

Но задуманные статьи не ладились - ей не хватало ни материала, ни знаний, да и сын так или иначе постоянно требовал материнского внимания. Новые ее друзья-марксисты периодически дразнили ее воображение рассуждениями о неизмеримо больших возможностях для личного роста за границей. В итоге Александра убедила родителей в необходимости продолжения образования и осенью 1898 года, оставив на их попечение сына, собралась в Европу. Ей было 26, а впереди - вся жизнь. И все же, когда она, перед тем как попрощаться с родными на вокзале, запечатывала письмо, адресованное мужу, сердце ее дрогнуло. «Ночью, - вспоминала она позже, - я горько плакала, обливая слезами твердую вагонную подушку, и мысленно звала мужа. За что я наношу ему такую обиду и такой удар!.. Я знала, что еду не на время и что мой отъезд означает действительно конец нашего брака».

Переход на «европейское время» прошел для Коллонтай безболезненно. Ей помогло, во-первых, блестящее знание языков, а во-вторых, черниговское имение - для нее не существовало ни материальных проблем, ни языковых барьеров. Ее самостоятельная жизнь быстро входила в желаемое русло. В Цюрихе она стала посещать семинары профессора Геркнера - известного в то время экономиста, и это дало ей возможность обратиться к серьезным темам. И вскоре статьи Коллонтай стали брать весьма солидные и влиятельные журналы. Молодая, эффектная, общительная Коллонтай активно обзаводилась новыми, полезными для нее связями. В Берлине она познакомилась с Розой Люксембург, Карлом Либкнехтом и Карлом Каутским, в Париже - с супругами Лафарг, а также с Георгием Плехановым.

Впрочем, в Петербург, хоть и изредка, она тоже наезжала. Сообразуясь с общими расчетами, именно там предполагалось воплотить в действительность то, что было предметом многолетних усилий ее товарищей-марксистов. К тому же именно там находилась та золотая жила, которую можно было разрабатывать практически бесконечно: кто же не знал, что в России положение женщины более чем плачевно, что там она угнетена как нигде и религией, и буржуазными понятиями о нравственности, и семьей, и браком, и материнством. Иными словами, именно в соединении «женского» вопроса с социальными проблемами Коллонтай видела никем еще глобально не освещенную, причем с революционных позиций, тему для своих книг.

Коллонтай находила крайне важным «революционизировать» семью. По ее убеждению, у женщины, не стесненной обязанностями по отношению к мужу и детям, высвободилась бы огромная сила, годная для ниспровержения старой и строительства новой России. В том, что слабая половина человечества мечтает об этом денно и нощно, Коллонтай не сомневалась: «Не думайте, что женщина так крепко держится за свои ложки, плошки и горшки». Была она уверена и в том, что о рожденных в «свободной любви» детях должно заботиться государство победившего пролетариата в нужном для него русле. Выступая на VIII съезде РКП(б), Коллонтай, почувствовав явный скепсис присутствующих в зале, убеждала: «Не бойтесь, будто мы насильно разрушаем дом и семью... Если мы разъясняем значение социалистического воспитания, говоря, что такое детские колонии, трудовые коммуны, матери спешат к нам с детьми, несут их к нам в таком количестве, что мы не знаем, куда их поместить...». Радикализм подобных взглядов озадачивал даже Ленина. Именно по его настоянию поправка Коллонтай к новой программе партии о борьбе «за исчезновение замкнутой формы семьи» не была принята.

В 1905 году у нее начался роман с экономистом-аграрником Петром Масловым, выступавшим в то время против ленинской программы национализации земли. Маслов был умным и крайне интересным собеседником и остервенело, несмотря на наличие семьи, влюбленным в Коллонтай. Их связь была достаточно долгой и прервалась самою Александрой Михайловной, которая в один прекрасный момент - именно момент - предпочла поменять эту поднадоевшую ученую голову на пролетарскую.

Любовь к Александру Шляпникову, будущему члену ВЦИК партии большевиков, настигла ее 1911-м на похоронах супругов Лафарг, покончивших жизнь самоубийством. Этот зловещий лейтмотив никак не повлиял на чувство, охватившее 26-летнего мужчину. Александре было на 13 лет больше, но в расчет это не бралось ни им, ни ею. Судя по тем восторженным впечатлениям от нового возлюбленного, которыми Коллонтай делилась с подругой, выходило, что Шляпников сумел разбудить в ней весьма страстную натуру, чего не смогли сделать ни вечно боявшийся опоздать к ревнивой супруге Маслов, ни тем более законный супруг, вообще называвший свою жену «рыбой».

Что касается последнего, то он, давно понявший всю тщету ожидания своей не в меру целеустремленной супруги, в конечном итоге явился к ней в Париж с просьбой дать ему развод. Женщина, с которой он был связан уже не первый год и которая после смерти Домонтовичей растила Мишу, крайне тяготилась этими, не освященными церковью, отношениями. Александра Михайловна не глядя подписала все необходимые бумаги, взяв всю вину на себя и составив таким образом счастье абсолютно неведомой ей Маше с ее мелкобуржуазными предрассудками.

Бывший теперь уже муж, давно живущий своей жизнью, сын, росший под присмотром совершенно чужой ей женщины, тихий уход незаметно постаревших родителей - все это скользило по ее сознанию, как капли дождя по стеклу, не внося в жизнь сколько-нибудь сильных эмоций и переживаний. Вот только с деньгами после смерти отца стало не так чтобы уж вольно - имение потихоньку разворовывалось и в конце концов было ею продано. Теперь Коллонтай приходилось уповать только на свои литературные способности и ораторский талант, проявившийся как раз вовремя и начавший приносить ей немалые доходы. За лекции в Европе платили очень хорошо. В Америке она, объехав с ними 123 города, произвела настоящий фурор: блестящее знание языка, эффектная внешность впечатляли слушателей. Она, кого восхищая, а кого и возмущая своей агитацией, не оставляла равнодушным никого. Из Швеции, например, русскую пифию за призывы к социальной борьбе выслали без права возвращения.

Тем временем началась мировая война. На фронтах шли тяжелейшие бои. Военные неудачи русских войск отзывались бесчисленными похоронками, разговорами о бессилии генералитета и даже о предательстве. После произошедшего в 1917 году отречения царя ленинцы, почувствовав наступление подходящего «момента», резко активизировали свою деятельность.

Ленин незамедлительно известил Коллонтай о целесообразности прибытия в Россию. Для нее же это было выходом еще и из сложившегося личного положения. К тому времени Шляпников уже изрядно утомил ее необходимостью хотя бы небольшой, но заботы о нем, что, принимая во внимание ее постоянную занятость, усугубленную явственным предощущением революционного оживления в России, вызывало у Коллонтай жгучее раздражение. «...Меня прямо пугает мысль о физической близости. Старость, что ли? Но мне просто тяжела эта обязанность жены. Я так радуюсь своей постели, одиночеству, покою. Если бы еще эти объятия являлись завершением гаммы сердечных переживаний... Но у нас это теперь чисто супружеское, холодное, деловое... если бы он мог жить тут как товарищ!.. Но не супружество! Это тяжело». И тут же совершенно неожиданный поворот мысли - запись для себя: «17 мая 1917 года (4 мая по русскому стилю). 26 лет назад в этот день я пережила первое горе. В этот день застрелился Ваня Драгомиров».

Большевики-эмигранты слетались в воюющую Россию, подобно воронью, почуявшему добычу. В одной из написанных ею пропагандистских брошюр Коллонтай открыто декларировала их главную цель: «Надо вырвать власть...». Но тогда, в июле 17-го, этого осуществить не удалось. Несмотря на все старания большевиков представить беспорядки, охватившие Петербург, протестом «голодных и униженных масс», Временное правительство именно их обвинило в подстрекательстве к свержению власти, повлекшей за собой человеческие жертвы. Демонстрация рабочих и примкнувших к ним солдат и матросов была расстреляна. Получили огласку и документы, свидетельствовавшие о причастности большевиков к крупным денежным махинациям, спекуляциям на военных поставках и прямому шпионажу в пользу Германии. И если версия о том, что именно Коллонтай привезла в Россию Ленину чемоданчик с деньгами, необходимыми для подготовки революционного мятежа, не получила права абсолютной истины, то ее причастность ко всему вышеперечисленному была доказана неопровержимо. Ей в компании с еще 27 большевиками предъявили обвинение в государственной измене и шпионаже в пользу враждебных государств. Все они, кроме Ленина, предусмотрительно покинувшего пределы столицы и укрывшегося в Разливе, оказались в тюрьме.

В «Крестах», месте в высшей степени некомфортном, Коллонтай вынуждена была провести несколько дней, а затем еще немного отсидеть в Выборгской женской тюрьме. Выпущенная вскорости под залог, она совершенно небезосновательно почувствовала себя настоящей героиней. К тому же эти ее «мытарства» помогли ей сделать колоссальный рывок в карьере - Коллонтай была избрана членом ЦК партии большевиков.

Через 30 с лишним лет после описываемых событий Александра Михайловна сетовала: «Мы все грешим тем, что не оставляем для истории даже переписку между членами партии нашего времени... Через сто лет ее будут читать с увлечением и по-новому и поймут наши трудности и наши победы и достижения». Потомство вопреки предположениям оказалось даже любопытнее. Ста лет не прошло, а 21-й том уголовного дела о шпионаже, засекреченного большевиками сразу по приходу к власти, пусть и частично, но был обнародован и прочитан действительно «с увлечением и по-новому».

Но пока вслед за июльскими событиями 1917-го пришли октябрьские. «Заря новой жизни» совпала для Коллонтай с ошеломляющим по накалу страстей романом с предводителем балтийских «братишек» Павлом Дыбенко. Наконец-то она нашла истинно революционную натуру. Нет, не занудливого функционера-партийца, не худосочного теоретика социальных реформ с истрепанными нервами и язвой желудка - Дыбенко являл собой саму стихию, вольную, неукротимую, олицетворявшую мужскую силу и внутреннюю прочность. «Он - Орел!» - писала о нем Коллонтай.

Этот богатырь с голубыми глазами ребенка был скульптурно красив, что для Коллонтай являлось очень немаловажным фактором.

Возможно, совершенно безотчетно ее взгляд, а потом и сердце безудержно потянулись к тому, с кем она сама составляла в высшей степени привлекательную пару. Кроме того, ей, дьявольски тщеславной, необходим был такой мужчина, который не просто отдавал бы ей должное как эффектной женщине и пламенному трибуну, но считал бы ее явлением высшего порядка.

Все это Александра Михайловна нашла в Дыбенко. Спасибо Исполкому Петроградского совета, по чьему поручению Коллонтай была послана на агитацию матросов Балтийского флота. Дыбенко, бывший тогда председателем Центробалта и признанным кумиром несговорчивой матросской братии, был сражен буквально наповал. А главное, умел это убедительно, пусть и с ошибками, изложить на бумаге. Но какое значение имели орфографические погрешности, если его письмо было наполнено избытком восторга и нескрываемой страсти: «Как бы мне хотелось видеть тебя в эти минуты, увидеть твои милые очи, упасть на грудь твою и хотя бы одну минуту жить только-только тобой». Захватившее чувство заставляло «жестокого, страстного Дыбенко» извлекать из глубин сознания совсем несвойственные ему слова. «Мой Ангел! - так, причем с большой буквы, обращался он, гроза Балтики, к своей «милой, дорогой Шурочке». «Я никогда не подходил к тебе как к женщине, а к чему-то более высокому, более недоступному...». Это было то, чего Коллонтай желала больше всего на свете.

В марте 1918-го на IV съезде Советов на повестке дня стояло обсуждение «поведения члена РКП(б), наркома по морским делам товарища Дыбенко Павла Ефимовича, беспричинно сдавшего Нарву». Далее последовал арест. Дыбенко грозил расстрел. Что же сделала та, для которой общественное всегда доминировало над личным? Не обращая внимания на увещевания товарищей, а главное - на угрозу своей, как политической, так и государственной, карьере, Коллонтай бросилась спасать своего Орла. Она написала заявление об отставке с поста Наркома государственного призрения, что, было, разумеется, очевидным протестом. Ей этого не простили и не забыли.

«Счастье мое! Безумно, нежно люблю тебя! Я с тобой, с тобой, почувствуй это! Я горжусь тобою и верю в твое будущее. То, что произошло, до отвращения подло, самое возмутительное - несправедливость. Но ты будь покоен, уверен в себе, и ты победишь темные силы, что оторвали тебя от дела, от меня. Как я страдаю, этого не скажешь словами. Но страдает лишь твоя маленькая Шура, а товарищ Коллонтай гордится тобою, мой борец, мой стойкий и верный делу революции товарищ...». Заметим, что это письмо писалось «государственному преступнику», «врагу рабоче-крестьянской России».

В своем любовном запале Коллонтай была неукротима. Ей удалось добиться разрешения о свидании с Дыбенко. А придя к нему в тюрьму, она выразила немыслимое для нее, такой вольной птицы, желание стать его женой. Об этом событии стало известно из утренних газет. На самом деле никакой отметки о рождении новой семьи в Книге записи актов гражданского состояния не значилось. И тем не менее расчет Коллонтай был верен - она сумела привлечь внимание к судьбе несправедливо очерненного узника. Более того, ей на правах законной жены удалось взять его на поруки. В итоге на состоявшемся в Гатчине суде Дыбенко был оправдан.

Вся Балтика, которая до этих пор явно ревновала Коллонтай к их незабвенному вождю, бурно праздновала победу восторжествовавшей справедливости. В условиях этого подъема Коллонтай с присущей ей патетикой писала, что, не мысля жизни без любимого, действительно была намерена вместе с ним «взойти на эшафот».

Правда, настоящим эшафотом этой любви оказалась их дальнейшая жизнь: с долгими разлуками, противоречивыми характерами, не знавшими компромисса, бытовой неустроенностью, крайней усталостью и полной неизвестностью впереди. «Дан приказ ему на Запад, ей - в другую сторону» - это можно было сказать и о них. Коллонтай ехала выступать на митинг к орехово-зуевским текстильщикам, Дыбенко - в Крым организовывать партизанское движение. Далеко не регулярно, через чужие руки, она получала от своего Орла помятые «цыдульки»: «Дорогой мой голуб, милый мой мальчигашка...» - писал он, не замечая того, что она на 17 лет старше его. Их свидания - в вагонах, в чужих квартирах, в отведенных на одну ночь разномастных помещениях - были коротки. Не только часы, каждая минута, проведенная вместе, была на вес золота.

Между тем именно в это, непростое для них и для всех остальных, время появилась очередная статья Коллонтай, прославившая ее имя больше, чем все брошюры о светлом завтра, вместе взятые. Суть теории «стакана воды», изложенной в ней, состояла в том, что в свободном от буржуазной морали обществе человек имеет полное право удовлетворять свои половые потребности с той же легкостью, с какой он способен выпить стакан воды. Впрочем, судя по всему, теорию эту Коллонтай распространяла на всех, кроме своего Павла. Однажды она обнаружила в кармане его гимнастерки любовные записки к нему сразу от двух женщин. Ревность, чувство, которое, как мы помним, ей было неведомо, острым ножом подступило к горлу. Банальная эскапада бдительной жены дорого обошлась их союзу. Объяснения и оправдания убивали ее своей прозой и элементарной пошлостью. Финал был до смешного мелодраматичен: «Не лги. Мне все равно, где ты был. Между нами все кончено». Сколько раз она натыкалась на эти слова в читанных ею в молодости отвратительных, по ее мнению, любовных романах!

И все же первым не выдержал Павел. Не желая затягивать решение вопроса, он воспользовался «помощью» своего испытанного товарища, неизменно находящегося на его поясе в кобуре. Коллонтай нашла Дыбенко, лежащим на полу в луже крови: «Павел был еще жив, Орден Красного Знамени отклонил пулю, и она прошла мимо сердца». Списку ее невольных жертв не суждено было увеличиться. Если, конечно, не считать одного, знакомого еще по бальным залам, офицера, пустившего себе пулю в висок, после того, как он узнал, что божественная Шурочка «спуталась с матросней», да тихо отошедшего в иной мир бывшего мужа, на похороны которого ей выбраться из-за своей крайней занятости так и не удалось. Павла она выходила. Ему нестерпимо было видеть в ней свидетельницу своей слабости, и все же узы, связавшие их, рвались мучительно. Ей, все-таки ушедшей от него, вдогонку летело: «Переживаю трагедию моей жизни». Но она не вернулась...

Просьба Коллонтай к Сталину направить ее на работу за границу была не случайной. Она прекрасно понимала, что в ее умении агитировать больше никто не нуждался, а ее скандально известная теория «стакана воды» не находила ожидаемого отклика даже в рядах освобожденного пролетариата, не говоря о сильно поредевшей интеллигенции. Сын Миша вырос. Иногда он с ней общался, но особых чувств не демонстрировал.

С 1922-го вплоть до победного 45-го Коллонтай - с редкими интервалами на дипломатической службе. Норвегия, Мексика, Швеция - слава первой в мире женщины-посла, почет и уважение сильных мира сего, комфорт старой доброй Европы, красивые, добротные туалеты - все эти, столь ценимые ею составляющие жизни помогали сохранять душевное равновесие. А это было нелегко - в Советской России бушевал террор. Ее друзей и знакомых выкашивали не старость и болезни, а лагеря и «вышки». В 1938-м она узнала о том, что «враг народа» Дыбенко расстрелян. В годы войны она получила похоронку на сына.

Коллонтай умерла, не дожив до своего 80-летия пяти дней. На краю ухода в небытие ей суждено было испытать неведомый еще род любви - горячее бабушкино чувство к внуку Володе. Это имя воскрешало молодость и любовь... Какие еще, даже самые высокие идеи могут стоить этих двух слов?!.

Кто мог знать, что генеральской дочке Шурочке Домонтович суждено будет принять в этом участие…

Она была первым ребенком полковника Генштаба Михаила Алексеевича Домонтовича и четвертым – у его жены. Домонтович увел Александру Александровну Мравинскую (в девичестве Масалину) от первого мужа, военного инженера польского происхождения, от которого у нее было трое детей. Она много лет добивалась развода – по тогдашним законам, чтобы она смогла вторично выйти замуж, ее супруг должен был взять вину за развал их брака на себя. Кто действительно был виноват в этом, неизвестно, но семейная легенда гласит, что Мравинский был "падок до баб".

Родители Шуры: А.А. Мравинская и генерал М.А. Домонтович

Михаил Алексеевич происходил из потомственных помещиков Черниговской губернии, Александра Александровна была дочерью разбогатевшего финского крестьянина - после его смерти Александре осталось прекрасное имение под Выборгом, на мызе Кууза. Таким образом, в жилах Шурочки, родившейся 19 марта (1 апреля) 1872 года, смешались русская и финская кровь, с примесью немецкой (от прадеда, остзейского немца) и французской (от прабабушки).

Шура Домонтович, 1878 год.

Домонтович, скоро получивший генеральский чин, прославился благодаря Балканской войне. После победы он был назначен сначала губернатором Тырново – бывшей столицы Болгарского царства, - затем управляющим делами русского наместника в Болгарии. Он был дружен со многими виднейшими военачальниками того времени, дети их были друзьями Шурочки. Например, дочь военного судьи Леонида Шадурского Зоя – она всю жизнь будет Шуре ближайшей и вернейшей подругой. И после того, как отца перевели в Россию, Шура общалась только с детьми сослуживцев отца: на семейном совете было решено не отдавать ее в гимназию, а обучать дома. Отец не скупился на лучших преподавателей – например, учителем словесности был приглашен Виктор Острогорский, один из виднейших литературоведов того времени, редактор популярнейшего журнала "Детское чтение". Шура прекрасно знала четыре европейских языка, литературу, историю и вообще все, что полагалось знать не просто образованной, а весьма образованной девушке. Неудивительно, что экзамены на аттестат зрелости Шура сдала блестяще.

Шура Домонтович, 1888 год

Она подружилась с сыном генерала Драгомирова Ваней – он, как и Шура, прекрасно танцевал, и они были лучшей парой на всех балах. Ваня нравился Шуре, но ей нравились и другие мальчики из их круга. А сам Ваня влюбился не на шутку. Когда он признался ей, она оттолкнула его. Через некоторое время Ваня повторил попытку. Шура расхохоталась ему в лицо. Через несколько дней Ваня застрелился. Его предсмертную записку Шуре не показали, оберегая ее чувства – она лишь узнала, что Ваня писал о ней и для нее. Все последующую жизнь она вспоминала день его смерти – так глубока оказалась рана.

Чтобы отвлечь дочь от печальных мыслей, генерал Домонтович отвез ее в Ялту, в имение своего друга генерала Дондукова. Там на балу Шуру представили сорокалетнему генералу Тутолмину – адъютанту императора Александра III, одному из самых знатных и многообещающих военных того времени. Через некоторое время генерал сделал Шуре предложение – она ответила решительным отказом. Весь Петербург судачил о девице, которая посмела отказать самому Тутолмину. Она же – во многом благодаря высокому положению своего поклонника – стала часто появляться в Зимнем дворце, и даже была представлена императрице. На светских раутах Шура Домонтович привлекала к себе внимание непреодолимым очарованием, женским обаянием, изяществом, благородными манерами и безудержным весельем.

Зная ее неукротимый нрав и непредсказуемость поступков, отец не отпускал Шуру от себя. Отправляясь по делам в Тифлис, он решил взять ее с собой. Там жила его двоюродная сестра Прасковья Коллонтай, вдова ссыльного поселенца Людвига Коллонтая, участника польского восстания 1863 года. Она воспитывалась в семье Константина Ушинского – известнейшего русского педагога и просветителя, - восприняв от него, а потом и от мужа, либеральные идеи и тягу к свободе. В этом же духе она воспитывала и своих детей – Ольгу и Владимира.

Владимир Коллонтай, черноволосый красавец-офицер, весельчак и балагур, проводил много времени со своей троюродной сестрой. Говорили в основном о политике, обсуждали запрещенного тогда Герцена. Возможно, именно тем, что он, постоянно общаясь с Шурой, ни слова не говорил о любви, он и покорил ее сердце. Во время обсуждений политических вопросов выяснилось, что они страстно любят друг друга. Генерал Домонтович был в шоке от увлечения дочери и незамедлительно увез ее в Петербург, но следом за Шурой в столицу перебрался и Владимир – он поступил в Военно-инженерную академию. Родители Шуры отказали Владимиру от дома, так что влюбленные встречались на квартирах друзей, сочувствовавших их несчастной любви. Домонтовичи отправили дочь в Европу, в Париж и Берлин – развеяться и забыть о ее любовном увлечении, а Шура вместо этого увлеклась там запрещенной в России литературой – Маркс и Энгельс, Бебель, Сен-Симон, Либкнехт и Цеткин… И переписка с Владимиром не прекращалась. Сладость запретного плода манила ее. Позднее Александра Михайловна писала, что если бы родители не так сильно сопротивлялись бы ее союзу с Владимиром, она, может быть, и не вышла бы за него. А так ее упрямство сломило их волю, и Домонтовичи вынуждены были дать согласие на столь неравный брак их дочери.

За час до венчания Александры и Владимира стало известно, что накануне Виктор Острогорский, тайно влюбленный в нее, пытался покончить с собой – травился угарным газом. Спасла его случайно зашедшая экономка – но он остался калекой на всю жизнь.

Владимир обожал свою молодую жену, буквально носил ее на руках, а когда Александра поняла, что ждет ребенка, счастью его не было предела. Сама же Шура стала осознавать, что брак ее был ошибкой – Владимир не был тем, кого бы она хотела бы видеть рядом. Слишком зауряден. Слишком скучен…

Александра, Владимир и Михаил Коллонтай, 1897 г

Родившегося сына назвали, в честь деда, Михаилом. В семье его прозвали Хохля – из-за сумрачности и серьезности не по годам. Заботы о ребенке, обустройство отдельной квартиры, денежные дела, бытовые проблемы – ко всему этому Шура не была готова, все тяготило ее, отталкивало. С завистью смотрела Шура на свою сводную (по матери) сестру Евгению – у нее был прекрасный голос, и она под псевдонимом Мравина стала примой императорского оперного театра. У нее было "дело", и ее не обременяла семья – в отличие от самой Шуры.

На помощь пришла бывшая домашняя учительница Шуры Мария Страхова. Теперь она работала в публичной библиотеке известного собирателя книг Николая Рубакина. На базе этой библиотеки Страхова создавала передвижной музей учебных пособий – и Шура стала ее помощницей. И библиотека, и музей были местом сборищ столичной либеральной молодежи. Именно там Шура познакомилась с Лялей (Еленой) Стасовой – племянницей виднейшего критика Владимира Стасова и дочерью известнейшего адвоката Дмитрия Стасова. Елена, убежденная марксистка, обратила новую подругу в свою веру. Шурочка вдохновилась идеями социального равенства и борьбы с эксплуататорами. В свою очередь, Шура заразила этими мыслями свою ближайшую подругу Зою Шадурскую, а за ней – и ее сестру Веру, ставшую к тому времени знаменитой артисткой под псевдонимом Юренева.

Чтобы избавить Зою от родительской опеки, Шура задумала устроить ее фиктивный брак с приятелем и однокашником своего мужа Александром Саткевичем. Какое-то время и вправду жили коммуной. По вечерам собирались все вместе, говорили о делах, читали "социальную публицистику", спорили… Владимир откровенно скучал. Радикальные взгляды его жены и ее друзей были ему чужды.

Одних разговоров Шуре было мало – она взялась за написание статей, в основном посвященных вопросам пола и роли женщины в обществе. Как она впоследствии признавалась, муж из-за своей неопытности не смог разбудить в ней женщину – он в шутку называл ее "рыбой", а она отзывалась о супружеских обязанностях как о "воинской повинности". Угнетавшая ее неудовлетворенность сублимировалась в пространных рассуждениях на сексуальные темы, перемешанные с пассажами о социальном неравенстве, классовой борьбе и тому подобных вещах, которые она сама относила к сфере своего "настоящего дела".

План соединить Зою с Саткевичем не сработал: вместо Зои Саткевич увлекся Шурой. К сожалению, при всей свой красоте и уму Зоя была начисто лишена того женского очарования, которого у Шуры было в избытке. Саткевич долго боролся с собой – страсть к жене лучшего друга противоречила всем его принципам. Шура тоже долго не могла определиться – любит ли она его и как можно любить двоих сразу… Да и обманывать мужа было невыносимо. В конце концов они во всем признались Владимиру. Тот был потрясен, но Шуру ни в чем не винил – наоборот, посоветовал ей поступать так, как она сочтет нужным.

Александра увидела в таком предложении возможность разом покончить со всем, что ей осточертело – с семейной жизнью, домашним хозяйством и прочими «преелстями буржуазного брака». Она с сыном съехала от Коллонтая. Но жить стала одна, без Саткевича – ему лишь иногда позволялось навещать ее. Она хотела наконец-то начать самостоятельную жизнь – в духе тех идей, которые она почерпнула из любимых ею книг.

Однако покоя в душе не было. Чтобы разобраться в себе, она решает уехать в Швейцарию. Официальным поводом было желание Шуры Коллонтай – фамилию мужа она сохранила на всю жизнь, - заполнить пробелы в образовании. Она поступила на семинар профессора Геркнера, читала запоем книги по экономике. Но постепенно для учебы не остается времени – Шура все больше и больше погружается в политику. Ее статьи о положении рабочих в Финляндии (сказалось частое проживание на дедовской мызе Кууза), предстоящих в России реформах и женском вопросе быстро принесли ей известность. Она сошлась с Розой Люксембург, Плехановым, Карлом Каутским, Лафаргами (дочерью и зятем Карла Маркса) и другими видными социалистами-марксистами. За два года пребывания за границей она несколько раз возвращалась в Петербург – похоронить сначала мать, потом отца. Хоть они и смирились с ее выходками, но здоровье их было сильно подорвано. Муж всячески поддерживал ее. Сын воспитывался гувернантками. Верный Саткевич взял на себя все заботы о ее имуществе, решал любые возникающие у нее проблемы. В квартире, которую Шура сняла вместе с Зоей, он появлялся уже практически на законных основаниях – к их "вольному союзу" привыкло даже начальство полковника Саткевича. Времена изменились: демонстративный альянс Максима Горького с актрисой Художественного театра Марией Андреевой, поначалу вызвавший бурю протестов, уже воспринимался как норма.

Александра Коллонтай, 1905 г.

9 января 1905 года Шура участвует в шествии Зимнему дворцу. После расстрела этой мирной демонстрации – печально знаменитого Кровавого воскресенья, - она включилась в агитационную борьбу. Тогда обнаружился ее самый яркий талант: оратора, умеющего зажечь любую толпу. На выступлениях она познакомилась с Лениным, а так же Мартовым и экономистом Петром Масловым. Под влиянием последнего Коллонтай становится убежденной меньшевичкой.

Как и всю ее жизнь, мужчины Коллонтай завладевали ее душой и телом, овладевая ее разумом. Петр Маслов сумел покорить ее своей начитанностью, острым умом и знанием марксизма. Александра – согласно своим принципам – была готова бросить все ради охватившего ее чувства. Но жена Маслова оказалась на редкость ревнивой. Лишь то, что они оба получили приглашения на очередной партийный съезд, позволяло им встречаться.

После выхода в России ее книги "Финляндия и революция" Александре Коллонтай стал грозить арест – в книге увидели призыв к вооруженному восстанию. Сочувствующие ей (среди них был, например, Горький) собрали три тысячи рублей, чтобы освободить ее под залог. Но слежка продолжалась, спасти могла только эмиграция. И после пышных проводов в доме ее новой подруги Татьяны Щепкиной-Куперник, известнейшей переводчицы, она по фальшивому паспорту уезжает в Финляндию. На этот раз она покинула Россию на восемь лет.

Она постоянно переезжала, меняла города и страны, словно никак не могла успокоиться. Ей было легче, чем многим российским эмигрантам – прекрасное знание четырех европейских языков, общительность и любовь к перемене мест помогали ей преодолеть тот барьер, за которым остались многие ее соотечественники. Хотя доходы от имения становились все меньше – оставшись без надзора генерала Домонтовича, управляющий стал подворовывать, - она поражала окружающих своими нарядами, мехами, драгоценностями – на их покупку уходили практически все ее гонорары за статьи. Блистающая красотой, женственностью, обаянием, обольстительная, энергичная и неукротимая Александра, как магнит, притягивала к себе всех, кто соприкасался с нею. Постепенно тайная связь с Масловым начинает утомлять ее – она устала от того, что он боится своей жены, боится показаться вместе с ней, она устала от него самого… Маслов уже был готов ради нее бросить все и всех, но ей уже это было не нужно.
В конце ноября 1911 года она познакомилась с Александром Шляпниковым – "пролетарием", "интеллигентным русским рабочим", одним из ближайших соратников Ленина. Ему было 26, ей – 39. Ничем он не походил на предыдущих ее поклонников, но сильное чувство сразу же поразило их обоих. Раньше Александра повелевала своими мужчинами, а теперь Шляпников – Санька, - стал диктовать ей свою волю. Правда, его власть над нею не мешала им спорить о взглядах Ленина, который был крайне недоволен тем, что его сподручный связался с меньшевичкой. Но вскоре Коллонтай под влиянием Шляпникова становится верной последовательницей Ленина.

Александр Шляпников. Фотография 20-х годов

Они живут в ее комнатах на чердаке парижского пансиона. У них общие взгляды, они посвятили свои жизни борьбе за общее дело. Но через некоторое время Александра снова недовольна: Санька эксплуатирует ее, заставляя писать за него статьи и не давая сосредоточится на собственных. Она с облегчением вздыхает каждый раз, когда он уезжает. Ее начинает тяготить и супружеская близость – интимным отношениям Александра всегда предпочитала простое товарищество. Она садится за книгу "Общество и материнство" – снова возвращаясь к вопросу любви и отношений между полами.

От Шляпникова она в конце концов просто сбежит в Америку. Серия прочитанных там лекций пройдет с неожиданным успехом, лишний раз напомнив Александре, что она и сама по себе вполне самодостаточна. А вот турне в Швеции закончилось скандалом – мадам Коллонтай выслали из страны без права возвращения.

Известие о Февральской революции застало Александру Коллонтай в Норвегии – одной из любимейших ее стран. Она тут же выехала в Россию, где с головой окунулась в политическую деятельность. В июле Александра по обвинению в шпионаже отсилеоа пару недель в Крестах, откуда вышла чуть не народной героиней. Ее выбрали членом Петроградского совета, и она не попускала ни одного заседания. В это время ее бывший муж – генерал-майор Владимир Коллонтай, - умирал в лазарете. Еле-еле нашла Александра время для того, чтоб нанести ему визит. "Выздоравливай", - только и сказала она ему. Владимир умер через четыре дня. На похороны Александра не пришла.
Она выступала на митингах, про ее умение разжечь толпу ходили легенды, после выступлений ее выносили из зала на руках. Александру Коллонтай стали называть Валькирией Революции. Все это подтолкнуло Ленина к решению отправить на укрощение недовольных матросов именно ее. Эту неорганизованную массу еще никому не удавалось повести за собой, но он почему-то был уверен, что товарищ Коллонтай справится.

По всем поверьям, появление женщины на корабле сулило несчастье. Отправлять Коллонтай к морякам было крайне рискованно. Но Ленин выиграл: выступления Александры на военных кораблях Балтийского флота стали триумфальными. Всюду ее сопровождали два верных богатыря – матрос Павел Дыбенко и мичман Федор Раскольников, признанные лидеры революционного флота. С тех пор, как Дыбенко, оттеснив порывавшегося сделать то же самое Раскольникова, на руках перенес Коллонтай с трапа на катер и с катера на причал, этот полуграмотный бородач вошел в ее жизнь, чтобы остаться там надолго. Узнав об их близких отношениях, также влюбленный в нее Раскольников отступил в сторону.

Коллонтай и Дыбенко

Дыбенко был младше ее на 17 лет, Раскольников – на все двадцать. Но недаром современники отмечали: когда Александре было 25 лет, она выглядела на пять лет старше. В тридцать пять ей с трудом давали тридцать. А когда ей было за сорок, она казалась двадцатипятилетней. Разница в возрасте не смущала ее: отношения со Шляпниковым уже доказали, что это не помеха. Не мешала ей разница и в социальном положении, и в образовании. И пусть Дыбенко происходил из совершенно неграмотной семьи с Украины, до конца своих дней он делал ошибки почти в каждом слове, но зато их с Александрой объединяло общее дело – победа мировой революции. Как уже не раз бывало, ей показалось, что наконец-то она встретила человека, предназначенного ей судьбой.

Дыбенко и Коллонтай с семьей Дыбенко на Украине

После Октябрьского переворота Коллонтай стала членом первого советского правительства – Совета Народных комиссаров. Ей достался пост наркома государственного призрения – она стала первой в истории женщиной-министром. Александр Шляпников стал наркомом труда. На правах наркома – в качестве члена коллегии по военным и морским делам, – в Совнарком вошел и Дыбенко.

Чтобы найти помещение для Дома инвалидов, Коллонтай штурмом берет Александро-Невскую лавру – ее не остановили тысячные толпы собравшихся по набату прихожан. На следующий день во всех церквах Александру Коллонтай предали анафеме. Услышав об этом, она расхохоталась. Вечером она отметила это событие дружеской попойкой с сотрудниками своего наркомата.

По ее инициативе был отменен церковный брак, замененный гражданским, она же сформулировала декрет о разводе. Теперь браки заключались и расторгались по первому заявлению. Тем же декретом были уравнены в правах дети, рожденные в браке, и незаконнорожденные.

Слух о бурном романе двух героев революции, Дыбенко и Коллонтай – их имена были у всех на слуху, - разошелся по всей России.

Некогда влюбленный в Александру морской офицер Михаил Буковский пустил себе пулю в висок. Он не смог вынести, что дочь офицера и генерала, которого он чтил, пала так низко. Узнав об этом, Коллонтай сказала: "Этого еще не хватало!"

С немецкими коммунистами на встрече нового 1918 года, Петроград

В 1918 году за сдачу Нарвы намного превосходящему по силе противнику Дыбенко обвинили в измене и собирались расстрелять. Узнав об этом, Коллонтай в знак протеста ушла с поста наркома. В тюрьму она писала ему: «Счастье мое! Безумно, нежно люблю тебя! Я с тобой, с тобой, почувствуй это! Я горжусь тобою и верю в твое будущее. То, что произошло, до отвращения подло, самое возмутительное - несправедливость. Но ты будь покоен, уверен в себе, и ты победишь темные силы, что оторвали тебя от дела, от меня. Как я страдаю, этого не скажешь словами. Но страдает лишь твоя маленькая Шура, а товарищ Коллонтай гордится тобою, мой борец, мой стойкий и верный делу революции товарищ...». Чтобы иметь возможность на законных основаниях хлопотать об освобождении Дыбенко, она предложила Павлу пожениться. Сообщение о том, что их брак зарегистрирован под номером 1, обошло все газеты. На самом деле их брак так и не был заключен официально.

На суде Дыбенко прочел речь, составленную Коллонтай. Суд присяжных, составленный их рабочих и матросов, вынес оправдательный приговор, и из зала Дыбенко вынесли на руках.

В сентябре 1918 года был объявлен "красный террор" - без суда и следствия были расстреляны тысячи человек. Коллонтай прекрасно понимала, что происходит – об этом свидетельствуют дневниковые записи, - но ее публичная деятельность была направлена на поддержание существующего режима. Дыбенко тем временем воевал на Украине и лишь изредка мог появляться в Москве – туда к тому времени перебралось Советское правительство.

В разлуке с Павлом Коллонтай снова взялась за перо. Выходили и переиздавались ее книги, чуть не ежедневно появлялись ее статьи в "Правде", "Известиях" и других газетах. Всюду звучала тема, ставшая для нее главной: полная свобода любви – знак полного освобождения от пут буржуазной морали. Однажды она прибегла к метафоре, тут же ставшей крылатой: в свободном обществе удовлетворить половую потребность будет так же просто, как выпить стакан воды. Она сказала это в пылу полемики, рассуждая о неопределенном будущем, но ее слова тут же возвели в концепцию и окрестили то, что за ней скрывалось, "теорией стакана воды". Ленин, консерватор в вопросах морали, не мог смириться с этой идеей – по его мнению, молодежь от нее просто взбесилась. Но теория прижилась.

В 1919 году положение Коллонтай упрочивалась. Она получала все новые и новые должности, назначения, поручения. Но тут стало известно, что в Петрограде арестовали Саткевича. Она кинулась по знакомым: Горький ничего не смог сделать; Дзержинский мялся, пространно рассуждая о партийном долге, и она поняла, что разговор с ним – лишь потеря времени. Наконец решилась позвонить Ленину. Тот поначалу не захотел слушать. Но тогда Коллонтай сказала: "Это для меня вопрос жизни. Не для Саткевича, а для меня". И по личному распоряжению Ленина Саткевича освободили.

А. Коллонтай (вверху в центре) среди воспитанников детского сада ее имени, готовящихся к эвакуации из Киева. 1919

После пережитого Александра Михайловна свалилась с тяжелейшим воспалением почек. Эта болезнь потом будет преследовать ее всю жизнь. Пока она болела, Дыбенко забрасывал ее письмами с фронтов, иногда заезжал. И тут поборница свободной любви открыла для себя новое чувство – ревность. Дыбенко писал ей любовные письма, но она чувствовала – не ей одной. Когда был в Москве, ему постоянно звонили незнакомые ей женщины, он все время куда-то отлучался. В кармане его френча она обнаруживает любовные записки – одна из них была от ее собственной секретарши. Терзаемая ревностью, она вызывает Павла на разговор. Тот, признавшись во всем, тем не менее просит простить его: она для него остается главной любовью. Она простила. Ей было уже пятьдесят. Через некоторое время она приезжает к нему в Одессу – разрешение на поездку стоило ей огромных унижений. А Павел, уехавший на час, пропадает на всю ночь… Когда он вернулся, она сказала, что между ними все кончено. Павел ушел в дом. Раздался выстрел.

Дыбенко остался жив: орден Красного знамени на гимнастерке отклонил пулю. Рана оказалась неопасной.

Как оказалось, именно в ту ночь восемнадцатилетняя любовница Павла Валя Стафилевская потребовала сделать окончательный выбор – или она, или Коллонтай. Павел не выдержал. Когда ее вызывали для объяснений в парткомитет, она брала всю вину на себя – но там, как выяснилось, были в курсе романа Дыбенко. Она чувствовала себя совершенно раздавленной.

С Кларой Цеткин на Международной женской конференции, 1921 г.

Вернувшись в Москву, Коллонтай попросила Сталина отправить ее куда-нибудь за границу. К разочарованию в личной жизни добавилось и осознание того, что ее время – время романтиков революции, – проходит, и наступает время бюрократических игр. Ее партийная карьера шла к финалу, и Коллонтай добровольно решила устраниться от начинающихся интриг.

Ей предложили пост полпреда в Норвегии – единственной стране, которая согласилась принять ее в качестве дипломата. С этого момента начинается ее дипломатическая карьера – пожалуй, наиболее достойный и полезный период ее жизни.

Прибытие в Норвегию

Норвегия приняла ее настороженно: там еще недобрым словом помнили и ее революционную деятельность, и ее проповеди по вопросам свободной любви. Однако после того, как Коллонтай – по совету своего помощника Марселя Боди, - закупила для России 400 тысяч тонн норвежской сельди, отношение к ней изменилось. Ведь тем самым она не только организовала поставки продовольствия в Россию, но и обеспечила работой норвежских моряков – основную рабочую силу Норвегии. А когда на вечере по этому поводу она произнесла тост на чистом норвежском, ее не только зауважали, но и полюбили.

В Норвегии Коллонтай наконец нашла свое место. Пригодились ее знание языков, светские манеры, умение привлекать людей на свою сторону. Увлекло и общение с новыми людьми. Здесь Александра Михайловна вновь ощутила вкус к избранному обществу и комфорту – к тому, с чем боролась столько лет. Она с удовольствием закупала туалеты, в которых блистала на посольских приемах. Западные газеты называли ее одной из самых блистательных и элегантных женщин Европы.

Продолжали выходить ее статьи о вопросах пола. Одна из них называлась "Дорогу крылатому Эросу" – эта фраза стала пословицей. А ее собственный Эрос появлялся незаметно и так же незаметно исчезал. Вместо страстной любви к Дыбенко пришла тихая тайная любовь к деликатному, образованному, все понимающему Марселю Боди. На него она могла опереться в самые тяжелые минуты своей жизни.

Александра Коллонтай среди норвежских моряков

В начале 1920-х годов многие страны мира признали новое государство. Подготовка договора о признании с Норвегией стала большой заслугой Александры Коллонтай. Теперь она стала полномочным послом – первой женщиной-послом в мире.

Отношения Коллонтай и Боди стали известны в Москве. Приехала ревизия. Нарком иностранных дел Чичерин устроил Коллонтай разнос: мало того, что ее личная жизнь подрывает престиж посла, так она еще тратит кучу денег на платья – только за одну поездку в Берлин она купила более пятидесяти платьев. Оскорбленная Александра Михайловна потребовала освободить ее от поста в Норвегии – но попросила оставить на дипломатической работе. Ее назначили послом в Мексику. Но климат там оказался совершенно неподходящий для ее расшатанного здоровья.

С президентом Мексики Элиасом Каллесом, 1926

Александра Михайловна вернулась в Европу – для лечения и в ожидании нового назначения. К ней приезжал Боди – его жена и маленькая дочь по-прежнему жили в Осло. Она встречалась с сыном, который теперь представлял в Европе советские внешнеторговые ведомства. Михаил Коллонтай женился, у него родился сын, которого назвали в честь деда Владимиром.

Ей снова предложили пост посла в Норвегии. Она с радостью согласилась. Здесь она чувствовала себя как дома – даже лучше, чем дома. В СССР в это время начались репрессии – Сталин вел борьбу за власть. Все неугодные ему уничтожались. И ей приходилось подстраиваться под него, соглашаться с ним. Как и все. Потому что боялись. Боялись потерять работу, навредить семье, оказаться в лагерях. Постоянное напряжение, необходимость врать даже себе самой изменила смелую и решительную Коллонтай. Даже наедине с собой, в своем дневнике, она не решается говорить то, что думает. Советское посольство в Норвегии наполовину состояло из сотрудников ГПУ – они следили за каждым ее шагом, вмешивались в ее дела. Резко ухудшилось ее здоровье: сердечные приступы следовали один за другим, случались гипертонические кризы и обострения хронического нефрита. Но она прекрасно понимала, насколько благополучно складывается ее судьба по сравнению с теми, кто остался в России.

Почти всех дорогих ей людей расстреляли. Шляпникова – как участника так называемой "рабочей оппозиции"; когда-то в эту группу входила и сама Коллонтай. Саткевича – как вредителя: его обвинили в том, что он подрывал учебный процесс в Ленинградском институте инженеров гражданского воздушного флота, где преподавал. Дыбенко – как участника военно-фашистского заговора. Раскольников чудом успел сбежать во Францию, где умер при невыясненных обстоятельствах: по некоторым данным, он умер от сердечного приступа, по другим – выбросился из окна, есть мнение, что его убили по приказанию Сталина. Умерла и ближайшая, вернейшая подруга Коллонтай Зоя Шадурская. История была нелепая, но вполне в духе того времени: ночью к ней в квартиру позвонили, она спросила, кто это – хотя все знали, кого можно ждать по ночам. Оказалось, что пришедшие ошиблись номером дома. Через несколько минут ее настиг сердечный приступ.

Из 13 членов президиума Петроградского Совета, готовивших в 1917 году революционный переворот, в живых осталась только Коллонтай.
Есть сведения, что готовился процесс дипломатов, где она была бы одной из главных обвиняемых. Но что-то не сложилось.

Когда весной 1945 года ее срочно вызвали в Москву, она была уверена, что пришла ее очередь. Но дело было в другом: зашло в тупик дело видного шведского аристократа Рауля Валленберга – в его судьбе были заинтересованы виднейшие люди Швеции. Коллонтай, которая была дружна с дядей Рауля, крупнейшим шведским банкиром Маркусом Валленбергом, старалась, как могла, выяснить его участь. А Рауля пытались завербовать в ГПУ, но просчитались. Его пришлось расстрелять. Опасаясь международного скандала, который неминуемо поднялся бы, Сталин решил убрать Коллонтай с поста посла.

Ее, более четверти века представлявшую СССР в Скандинавии, вывезли из страны так быстро, что даже не дали попрощаться с самыми близкими людьми. Ей было 73 года.
В Москве ее встретили более чем скромно. Поселили в трехкомнатной квартире с казенной мебелью – своей она так и не обзавелась. Коллонтай жила там вместе с секретарем Эми Лоренсон. Оставшиеся в живых друзья – Петр Маслов, Елена Стасова, Татьяна Щепкина-Куперник, - навещали ее, хотя годы и разрушенное здоровье сделали их визиты затруднительными. Приезжал из Ленинграда племянник Евгений Мравинский, ставший выдающимся дирижером. С трудом удалось выхлопотать Александре Михайловне пенсию – удивительно, но не нашлось данных о ее партийном стаже. Даже ее имя практически забыли. Она умерла, не дожив пяти дней до своего 80-летнего юбилея. Похоронили ее на Новодевичьем кладбище, на "аллее дипломатов".

Александра Коллонтай, 1952 год

Ее слава придет значительно позже: появятся многочисленные книги о ней, спектакли, фильмы. Там будет создан образ первой советской женщины-посла – образ, так мало похожий на реальную Александру Коллонтай. Только публикации ее записок, дневников, воспоминаний других участников тех событий вернули портрету Коллонтай человеческие черты – черты женщины, которой восхищались и которой боялись, которую любили и которую забыли. Валькирии революции. Магической женщины. Неразгаданной тайны…

Александра Михайловна Коллонтай - известная революционерка и первая светская женщина СССР. Искренний идеолог "свободной любви". Она не была бесполым государственным деятелем в политике, а женщиной - где-то дома. Ее имя на протяжении нескольких десятков лет произносилось и с насмешкой, и с восхищением. Она делала революцию и была умелым дипломатом наравне с мужчинами. Но всю жизнь прожила, руководствуясь чувствами, а не разумом.

Генеральская дочь

М ать ее, Александра, взяв троих детей, ушла от мужа, военного инженера Мравинского. К полковнику Михаилу Домонтовичу. А 1 апреля 1872 года родила своему новому мужу "дитя любви", дочь Александру. Брак между матерью и отцом был заключен как раз перед ее рождением. И она сразу стала "папиной дочкой". Полковник вскоре получил чин генерала.

Выросла Шура Домонтович крайне обаятельной девушкой. Неудивительно, что ею увлекся Ваня, сын генерала Драгомирова (героя русско-турецкой войны). Мечта всех барышень, которых она знала. Он признался ей в своих чувствах и предложил "быть вместе навеки". Шурочка пришла в восторг от происходящего, но посмеялась над влюбленным. В конце концов, "помучать влюбленного" тоже входило в романтический сценарий. Но через несколько дней Ваня пустил себе пулю в висок из отцовского пистолета. И оставил записку, в которой говорилось о Шуре. Записку ей не показали. Рану в душе от этого выстрела Александра Коллонтай несла всю жизнь.

Став уже взрослой девушкой, она знакомится со своим троюродным братом, Владимиром Коллонтай. Но говорили они с ним не о чувствах нежных, а о ненависти к царизму. Читали не Бокаччо, а Герцена. Идейность оказалось именно тем, что могло покорить сердце Александры Домонтович. В результате, они влюбились друг в друга. Владимиру отказали от дома, чтобы он не смущал перспективную на выданье дочь. Но молодые люди передавали друг другу записочки и встречались тайком.

Девочку отправили подальше, в Париж. И ее там увлекло все то, что в России считалось крамолой. Там она впервые услышала имена известных тогдашних революционеров. Прочла между делом "Коммунистический манифест". Почувствовала собственную самостоятельность и твердо решила "выйти за Коллонтая". Этому уже не могли помешать. Много лет спустя она пишет: "Если бы мне не оказывали дома такого сопротивления, я, возможно, и отказалась бы от Коллонтая." Ее слишком привлекал "запретный плод" и стремление сломить сопротивление среды.

Молодая жена

Красавец муж оказался мягким и добрым человеком. Старался ей угодить и придумывал веселые домашние забавы. Меньше чем через год у них родился сын, Михаил. Но ограниченность жизни женщины - муж и ребенок, домашний уют и устройство своего очага - отталкивало Александру Коллонтай своей скукой. Ласковый и веселый супруг не понимал, что так гнетет молодую жену. Довольно быстро она оказалась одержимой идеей участвовать в избавлении человечества от вселенского зла. Путем социальной революции, конечно.

Как писала она потом: "К Владимиру Людвиговичу оставалась девичья влюбленность. Но "мужем" он не был и никогда не стал для меня. В те годы женщина во мне еще не была разбужена. Наши супружеские отношения я называла "воинской повинностью"... мне он весь нравился и был мил, и даже было жалко его, точно жизнь его обидела."

В какой-то момент она влюбляется в друга семьи, офицера А.А. Саткевича, который жил в их же доме. И любит, как ей тогда кажется, сразу обоих. На распутывание узла ушло около трех лет. "Мы все трое хотели быть великодушными друг к другу, чисты перед собою... и все усложняли."

Через пять лет супружеской жизни Александра, взяв ребенка, покинула своего супруга. Семейный уют теперь в ее представлении мог быть только мещанским. И с тех пор она почти всю жизнь постоянно снимает квартиры и не имеет своей собственной. Она живет в гражданском браке с полковником Саткевичем, почти в точности повторив пример своей матери.

Валькирия революции

С подачи продвинутых подруг, она уже стала марксисткой. Перо ее крепло и журналы уже ждут ее статей. Коллонтай нашла себе "конек" - "женский вопрос". Она пишет статьи об эмансипации женщин. Ее статьи о причинах проституции и борьбе с нею печатаются в России и в Европе.

В 1905 году она участвует в демонстрациях и знакомится с видными социал-демократами: Лениным (большевик), Мартовым (меньшевик), Масловым (тоже меньшевик). Последний производит на нее огромное впечатление как мужчина и экономист. Она становится убежденной меньшевичкой. Пишет брошюру "Кто такие социал-демократы и чего они хотят" с утопическим проектом экономического переустройства России. Проект был способен вызвать недоумение или смеховые колики у любого разумного человека. Но тогда такой литературы было много, и она пользовалась спросом.

Петр Маслов был женат, и жена за ним следила. Он встречался с Александрой, но смертельно боялся огласки. Александра, наоборот, верная своей манере, ничего от Саткевича не скрывала. Ведь "морально все то, что служит делу освобождения пролетариата". А следовательно и ее союз с товарищем по партии. Она знакомится и с другими партийцами: Троцким, Луначарским, Плехановым, Литвиновым.

Становится активным делегатом множества съездов социал-демократов по всей Европе. Но и тут не обходилось без интриг. "Быть активным, действующим социал-демократом, оставаясь при этом женщиной, очень трудная, иногда очень мучительная задача." Блистающая красотой, женственностью и обаянием Коллонтай заслуженно вызывала ревность и зависть у бесполых революционерок, которых брали в жены исключительно как товарищей по партии. Единственной ее соперницей на титул "первой леди русской социал-демократии" могла быть Инесса Арманд, подруга Ленина. Несмотря на общность судеб и характеров, они так и не стали подругами. Двум медведицам было слишком тесно в одной берлоге.

Вскоре она встретила своего "настоящего пролетария", как будто сошедшего со страниц ее же рассказов. Это был Александр Шляпников. Он был моложе ее на десять лет. Они стали жить вместе в Париже. Приехал муж, и она подписала бумаги на развод. В этом нуждался скорее муж - он хотел жениться на новой избраннице. Сыну Владимира и Александры Коллонтай было уже 18 лет. Но он не умел принимать важных самостоятельных решений отдельно от мамочки. Она разрешила-таки ему жить с отцом.

Во время романа Коллонтай с Масловым, Ленин относился к ней крайне иронически. Но начавшаяся ее связь с близким соратником Шляпниковым была расценена им как политическая победа. Пламенное сердце товарища Коллонтай отторгло меньшевика Маслова и приняло большевика Шляпникова. "Уга, товагищи!" Жизнь революционеров-эмигрантов нестабильна и полна переездов. Встречи и расставания в таких условиях происходят легко. Так Александра рассталась и с Шляпниковым.

Через некоторое время, уже в Копенгагене, она пишет в своем дневнике: "сколько сил, энергии, нервов ушло на "любовь". Нужно ли это было? Помогло ли в самом деле выявить себя, найти свой путь? Чувствую себя в эти дни ужасно "древней". Ей было тогда 42 года. И главная любовь ее жизни была еще впереди.

Началась первая мировая война. И Коллонтай выступила против войны. Она была слишком женщиной, чтобы одобрять массовое уничтожение людей ради чьих-то идей. Ленин назвал это "архипутанным, пацифистским и мещанским". Ему нужна была война для разжигания мировой революции.

Коллонтай возвращается в Петербург и продолжает бурную политическую жизнь. Ее бывший муж, ставший уже генерал-майором царской армии, в это время умирал в одном из госпиталей. Она пришла к нему, посидела с час, поспорила о политике и убежала обратно. Ее захватила новая жизнь, а прошлое было безразлично.

Ленин отправляет Коллонтай на митинги к матросам. Это был очень хитрый и смелый шаг. Матросы были под сильным влиянием анархистов и большевиков не жаловали. А появление женщины на военном корабле, даже стоящем в порту, все равно оставалось серьезным попранием устоев. Но это оказалось удачным. Коллонтай обладала свирепой ораторской манерой, сама металась безумной птицей и приводила толпу в состояние истерики. Матросы просто носили ее на руках. Безусловно, на более образованную публику ее эмоциональные речи не произвели бы впечатления.

Так она стала героиней среди матросов. Настоящей валькирией революции. Нашла и своего героя - вождя балтийских матросов, Павла Дыбенко. Это был малограмотный красавец из украинских крестьян. Богатырь и бородач, с неизменным револьвером в руке. Коллонтай было тогда 45 лет. Дыбенко - 28. Их различали и возраст, и происхождение, и образование. Но главной ей казалась общая вера в коммунистические идеалы и победа мировой революции.

Современники отмечали, что в 25 лет она выглядела на десять лет старше, в тридцать пять ей нельзя было дать больше тридцати, когда же ей было за сорок, она казалась двадцатилетней. Можно сказать, что революция ей пошла на пользу. Занимаясь подготовкой восстания рабочих, ей и здесь хотелось остаться женщиной. Сочетать элегантные наряды и выступления среди матросов. Пылкую страсть к товарищу по борьбе и стрельбу во врагов рабочего класса.

25 октября 1917 года наступил день, изменивший судьбы мира. И Коллонтай вошла в состав нового, уже советского правительства. В качестве наркома государственного призрения (что-то вроде министра по социальным вопросам). Так она стала первой в мире женщиной-министром. Она арестовала всех старых сотрудников этого министерства, которые не пускали ее на рабочее место. И отняла у них ключи. Затем позаботилась об инвалидах войны. Чтобы найти помещения для Дома Инвалидов, она приказала взять штурмом Александро-Невскую лавру. Ее встретили звоном колоколов, прихожане пытались не пустить. Но тщетно. Лавру захватили. На следующий день во всех церквах Александру Коллонтай предали анафеме. Узнав об этом, она расхохоталась. Вечером они с Дыбенко, коллегами по наркоматской службе и матросами отметили это дружеской попойкой.

Идеолог свободной любви

Ее имя знали все. Она шокировала всю страну. Своей неженской, по тем представлениям, активностью. Своими декретами о новом положении женщины. Своим неприкрытым и бурным романом с Дыбенко. Единственная женщина в новом революционном правительстве, она вызывала ужас у населения. Ее приятель по детским играм, Михаил Буковский, узнав, что она, дочь дворянина и генерала, эпатирует всю Россию и так низко пала, пустил себе пулю в висок. Про Коллонтай писали непристойные стишки и пели злые частушки.

Коллонтай внесла проекты декрета о гражданском браке, заменявшем брак церковный. Декрет, устанавливающий равенство супругов и равенство внебрачных детей с детьми рожденными в браке. И декрет о разводе, признававший брак расторгнутым по первому же - и даже немотивированному - заявлению супругов. Вспомним, историю ее матери и тогда поймем, почему все это было для нее больной темой. И она постаралась, чтобы таких проблем у женщин, хотя бы в этой стране, не было. Так одним махом она попыталась уничтожить институт семьи. Одно из самых любимых ее утверждений было "Ребенок принадлежит обществу, в котором родился, а не своим родителям."

Партийные товарищи вполне легко допускали сексуальные забавы, но косо смотрели на плакатную демонстрацию сексуальной свободы, как это делала Коллонтай. Вскоре, под изрядным давлением, они с Дыбенко объявляют в газетах о заключении гражданского брака. (Никаких книг записи актов гражданского состояния тогда не было.)

В свою очередь, когда Дыбенко соратники обвинили в том. что их матросскую дружбу он променял на бабу, он ответил: "Разве это баба? Это Коллонтай." Она и не была обычной "женщиной" для простого восприятия Дыбенко. Он писал ей потом: "Да, я никогда не подходил к тебе как к женщине, а как к чему-то более высокому, более недоступному. А когда были минуты и ты становилась обыденной женщиной, мне было странно и мне хотелось уйти от тебя." В свою очередь для Коллонтай эти отношения с мужчиной были иными, чем бывали раньше. "Павлуша вернул мне утраченную веру в то, что есть разница между мужской похотью и любовью. В нем, в его отношении, в его страстно нежной ласке нет ни одного ранящего, оскорбляющего женщину штриха... Есть часы долгих ласк, поцелуев без обязательного финала." Вот такие были отношения. В конце концов, для них это была главная любовь жизни.

Через несколько лет у Дыбенко появилась другая женщина. И некоторое время он скрывал это от Коллонтай. Метался между двумя подругами. Когда другая девушка поставила его перед выбором, а Коллонтай решила просто уйти, Дыбенко попытался пустить себе пулю в голову. В результате, Коллонтай сумела "отпустить" своего гражданского мужа к другой. К молоденькой девушке с неясным прошлым. В какой-то степени разобралась в своих чувствах и разочаровалась в Дыбенко. В какой-то - задавила чувства. Ведь еще довольно долго вела дружелюбную переписку с новой женой Павлуши. Барышней, которая была ей совсем неинтересна. Так она дрессировала себя в соответствии с собственной идеологией.

А Дыбенко толком не нашел себя в мирной жизни. Завел хозяйство и поросят, покупал молодой жене наряды. Писал тоскливые, прикрытые натужным оптимизмом, письма Коллонтай. Спился в конце концов.

Плодовитый писатель

Тема сексуальных, любовных отношений для Коллонтай всегда оставалась важной. Она пишет не только художественные произведения на эту тему, но и пытается теоретизировать свой опыт и воззрения. Все это у нее сочеталось с темой классового неравенства и борьбой за социальную справедливость. По-прежнему, пробиться к читающей публике, стать кумиром всех страдающих и неудовлетворенных женщин было ее целью. Уже единственным в жизни, что приносило ей настоящее душевное удовлетворение. Британское общество сексуальной психологии избрало Коллонтай своим почетным членом. Это воодушевило ее чрезвычайно. Сейчас эти произведения кажутся довольно плоскими и неоригинальными. Но для нее тогда они имели важный идеологический смысл. Журнал "Молодая Гвардия" постоянно публикует ее открытую переписку с молодежью. Затем тема секса из ее произведений уходит. И речь идет уже о женской мелочности, консерватизме и зависти к другим женщинам.

Первая женщина-посол

Решив уехать подальше от мучительных отношений с Дыбенко, Коллонтай написала письмо Сталину. Попросила направить ее куда угодно, по заданию партии. И ее назначили на "ответственный пост заграницу". Сталину это тоже было выгодно - он убирал видного деятеля с политической арены. Коллонтай стала главой советской дипломатической миссии и торгового представительства в Норвегии. С этого момента начинается ее успешная дипломатическая карьера. Ей был 51 год.

Дипломатия требовала спокойствия, выдержки, отказа от публичного проявления идеологических стереотипов. А пока Коллонтай была известна лишь прямо противоположным. Но она уже многое пережила и поостыла. И ей удалось справиться с "заданием партии".

За границей, постепенно она начала вновь осваивать нравы и привычки "растленной буржуазной морали". В честь очередного юбилея Октябрьской революции она устраивает грандиозный прием в самом роскошном отеле Осло. Икру ели ложками прямо из бочонков. Было несметное количество напитков. А хозяйка бала говорила на разных языках, танцевала со знатными кавалерами и вела светскую беседу. Под конец вечера был танец обнаженной девушки с виноградными гроздьями в руках. Как пишет она потом в служебном отчете: "Прием прошел с большим успехом и еще выше поднял авторитет Советского Союза... посольство царской России никогда не устраивало ничего подобного." Теперь она была довольна жизнью. Занималась делом, к которому чувствовала призвание, проявляла себя и свои способности, вращалась в рафинированном аристократическом кругу. И рядом с ней был человек, с которым она могла себя чувствовать женщиной. Это был французский коммунист Марсель Боди.

На какое-то время ее послали торгпредом (торговым представителем) и полпредом (полномочным представителем) в Мексику. Она уже больше тянулась к коммерческой деятельности, чем к политической. Политика была уже опасной и она от нее устала. В Мексике ей удалось закупить хлопок, свинец и кофе. И продать знаменитую русскую пшеницу, а также пустить в мексиканских кинотеатрах советские фильмы. Однажды Коллонтай устроила "чай" с показом советских фильмов. Все приглашенные сановники явились, но не с официальными женами. А с "нелегальными". Тогда она поняла, что тема свободной любви мексиканцев волнует не меньше, чем советских комсомольцев. Прощаясь с Коллонтай, мексиканские коммунисты ей преподнесли кокосовый орех с надписью по-русски: "Товарищ Коллонтай! Империалисты тебя ненавидят. Революционеры тебя любят."

В какой-то момент ее срочно вызвали в Москву. Дело было в том, что в столицу приезжал шах Афганистана Амманулла-хан, а с ним его жена, шахиня Сурайя. Это была "передовая женщина Востока", рискнувшая скинуть чадру. Шахиня слыла знатоком культуры и любительницей искусств. Протокол обязывал, чтобы среди хозяев была достойная ей по статусу дама. А советский этикет исключал возможность для жен руководящих работников участвовать в государственных церемониях. Поэтому на роль "жены" Сталин позвал Коллонтай. Это был ее звездный час на родине. Она блистала рядом с монаршими особами в качестве "первой леди" страны. Узнав, что шах женился на Сурайе, еще не разведясь с первой своей женой, Коллонтай еще больше пришла в восторг. Ведь шах тоже был за "свободную любовь".

Одной из ее больших политических побед стало заключение контракта на поставку большой партии норвежской рыбы в Советскую Россию. Этим убивались два зайца: русские получали дешевые съестные припасы, норвежские моряки - заказы и работу. После этого она стала популярной фигурой в Норвегии.

Помимо своих гласных обязанностей, Коллонтай была вынуждена прикрывать шпионскую сеть. Ей присылали дурных работников-шпионов с неумело обставленными "легендами". Вместе с ней, кстати, тогда работала Зоя Рыбкина, советская шпионка - известная нам больше как детская писательница Зоя Воскресенская. Под этим псевдонимом она писала потом сладенькие рассказики о маленьком Ленине. В посольстве писались постоянные доносы. Постепенно Коллонтай сама оказалась запутанной в сетях подозрительности и страха. Будучи в Швеции, она не пошла на вручение Бунину Нобелевской премии - ведь он был эмигрантом.

В Швеции Коллонтай занимается одним интересным для уже пожилой дамы делом. Создает при советской колонии "Линию-клуб". Клуб имел целью "сохранение линии, а также исправление испорченной". То есть фигуры. Занимались там игрой в мяч и другим "физкультурным времяпрепровождением". Впрочем, это был весьма закрытый клуб для избранных.

Записки старой женщины

Коллонтай старела и мудрела. А может, меньше скрывала от себя настоящее положение вещей. Она говорила своему старому другу Боди: "Ни у кого, ни к кому нет доверия, все следят друг за другом и друг на друга доносят. Это не жизнь, это пытка... Мы проиграли. Идеи рухнули, друзья превратились во врагов, жизнь стала не лучше, а хуже. Мировой революции нет и не будет. А если бы и была, то принесла бы неисчислимые беды всему человечеству. Но все равно надо жить и бороться."

Она единственная выжила из 13 членов президиума Петроградского Совета 1917 года. Среди тех, кто сделал эту революцию. Ленин умер, Троцкий убит, кто-то покончил с собой. Остальные были казнены. Почему не "убрали" ее? Она была слишком выдающимся человеком, выдающейся женщиной... Но главное другое. Она уже никому не мешала. Как сказал о ней Молотов: "Не вредная".

Но она, старая женщина, уже смертельно боялась каких-либо подозрений в свой адрес. Коллонтай понимала, что она значимая личность и что ее жизнь принадлежит истории. Она тщательно сохраняла свой личный архив еще с молодости. Но уже правила свои дневники и вырезала оттуда ругательства против Ленина. Дописывала славословия в адрес Сталина. Она писала восторженные письма Сталину и его окружению. В то время как на это практически никто не обращал внимания. Страх за себя и своих сына и внука захватывали ее. Еще ей хотелось как-то улучшить жизнь своих близких. Ради этого она опять унижалась и писала лицемерные письма высшим начальникам.

Вместе с тем, Коллонтай подвела итоги своей жизни: "Главное, что сделала за жизнь: подняла в России и помогла двинуть разрешение вопроса равноправия женщин во всех областях, включая... разрешение равноправия в сексуальной морали."

Copyright 2000

• Новодевичье кладбище

• РСДРП
• КПСС

• Цюрихский университет

Ранние годы

Александра Михайловна Домонтович родилась в Петербурге в обеспеченной дворянской семье . Отец Александры Михайловны, высокопоставленный генерал Михаил Домонтович , принимал участие в русско-турецкой войне 1877-1878 годов и был Тырновским губернатором в Болгарии в -1879 годах ; мать, Александра Массалин-Мравинская, была дочерью финского фабриканта, торговавшего лесоматериалами.

В молодости Александра Домонтович выступила против решения родителей выдать её за адъютанта императора и вышла за дальнего родственника, выпускника Военно-инженерной академии, бедного офицера Владимира Коллонтая () . Через пять лет она оставила мужа и сына, чтобы участвовать в революционном движении: «Я хотела быть свободной. Маленькие хозяйственные и домашние заботы заполоняли весь день, и я не могла больше писать повести и романы… Как только маленький сын засыпал, я шла в соседнюю комнату, чтобы снова взяться за книгу Ленина » .

К участию в социалистическом движении Александра Коллонтай пришла в 1890-х годах благодаря знакомству с Еленой Стасовой . Дружба связывала её с Татьяной Щепкиной-Куперник , в доме которой Коллонтай скрывалась от полиции.

В 1898 году, оставив мужа и сына, уехала в Швейцарию, где поступила в Цюрихский университет к профессору Геркнеру. По совету профессора в 1899 году отправилась в Англию изучать английское рабочее движение. В Англии познакомилась с Сиднеем Веббом и Беатрисой Вебб . После этого в 1899 году возвратилась в Россию.

В 1901 году отправилась за границу, в Женеве познакомилась с Георгием Плехановым .

В европейском революционном движении

Будучи наиболее заметной женщиной в советском руководстве, Коллонтай была инициатором создания и заведующей (с г.) женотделом ЦК РКП(б), целью которого была борьба за уравнение в правах женщин и мужчин, борьба с неграмотностью среди женского населения, информирование о новых условиях труда и организации семьи. Женотдел был распущен в году. Одновременно с руководством Женотдела Коллонтай читала лекции в университете имени Я. Свердлова и работала в секциях Коминтерна .

Дискуссия о профсоюзах

В марте во время дискуссии о профсоюзах , развернувшейся после выступления Троцкого относительно необходимости расширения прав профсоюзов, Коллонтай совместно с А. Г. Шляпниковым возглавила «рабочую оппозицию». «Рабочая оппозиция » предлагала передать управление всем народным хозяйством Всероссийскому съезду производителей, объединённых в профсоюзы , считающиеся высшей формой организации рабочего класса. Программа «рабочей оппозиции» была представлена в выпущенной к X съезду РКП(б) брошюре Коллонтай «Рабочая оппозиция», осуждённой в ленинской резолюции «О синдикалистском и анархистском уклоне в нашей партии». Несмотря на постановление X съезда партии о единстве партии, продолжала защищать идеи «рабочей оппозиции» . После последнего предупреждения, вынесенного на XI съезде РКП(б) в 1922, и окончательного разгрома группы, Коллонтай была вынуждена отказаться от платформы «рабочей оппозиции». Резкое ухудшение отношений с Лениным явилось тяжёлым ударом для Коллонтай.

Дипломатическая служба

• Победа над эмоциями, выработка самодисциплины.
• Отказ от ревности, уважение свободы мужчины.
• Требует от мужчины не материального обеспечения, а бережного отношения к своей личности.
• Новая женщина - самостоятельная личность, её интересы не сводятся к дому, семье и любви.
• Подчинение разуму любовных переживаний.
• Отказ от фетиша «двойной морали» в любовных отношениях. Новая женщина не скрывает своей сексуальности .

Развитию концепции новой женщины Коллонтай посвятила также свою беллетристику, например повесть «Большая любовь». Повесть рассказывает о любви молодой незамужней революционерки Наташи и женатого революционера Семёна. Хотя Семён и марксист, он не может расстаться со старыми взглядами на женщину как лишь объект любовных утех. Наташа ему подчиняется, но в финале повести всё же сбрасывает с себя оковы такой связи и обретает свободу. Далее Коллонтай развивала эти идеи в повести «Василиса Малыгина» () и рассказе «Любовь трёх поколений» (1923), в которых она описывает раскрепощённых женщин, не желающих связывать себя семьёй.

К традиционному институту семьи Коллонтай вообще относилась крайне скептически, полагая, что женщины должны служить интересам класса, а не обособленной ячейке общества. В статье «Отношения между полами и классовая мораль» она писала: «Для рабочего класса большая „текучесть“, меньшая закреплённость общения полов вполне совпадает и даже непосредственно вытекает из основных задач данного класса».

Подобные свободные взгляды Коллонтай привели к тому, что её объявили автором теории стакана воды . На самом деле отношение Коллонтай к этой теории не установлено. В отличие от примитивных представлений этой теории, Коллонтай всё же писала о необходимости любви во взаимоотношении полов.

Представления о будущем коммунистическом обществе

В 1922 г. Коллонтай написала небольшой фантастический рассказ о функционировании общества будущего . Действие происходит 7 января 1970 г. Ячейкой нового общества является «коммуна». Семья уничтожена, а жилищный вопрос разрешается по казарменному типу: «…живут не семьями, а расселяются по возрастам. Дети - в „Дворцах ребёнка“, юноши и девочки-подростки - в весёлых домиках, окружённых садами, взрослые - в общежитиях, устроенных на разные вкусы, старики - в „Доме отдыхновения“». Вопрос о том, откуда берутся дети, остаётся за рамками рассказа. Обмен межпоколенческим опытом осуществляется на праздниках в Доме ветеранов революции, где молодёжь получает возможность слушать рассказы стариков. В школе что-то рассказывают о «великих годах революции», но по ходу действия выясняется, что познания учащихся крайне скудны. Положение высшего образования неясно (о самом его существовании можно лишь догадываться, поскольку упомянуты мимоходом преподавание, наука и техника). Молодёжь коммуны ведёт упорную борьбу «с единственным оставшимся у человечества врагом - с природой»; в чём сущность этой борьбы, не поясняется. При этом игнорируется существование болезней: вся молодёжь коммуны пышет здоровьем, о существовании какой-либо системы здравоохранения умалчивается.

Денег и торговли уже нет. Действует распределительный механизм удовлетворения элементарных потребностей населения: таким путём достигнуто всеобщее равенство. «В коммунах нет ни богатых, ни бедных; эти слова - забытые слова. Они ничего собою не выражают. У членов коммуны имеется всё, что надо для того, чтобы не думать о насущном, о материальном. Одежду, пищу, книгу, развлечения - всё доставляет члену коммуна. За это член коммуны отдает коммуне свои рабочие руки на два часа в день и свое творчество, пытливое искание своего ума - во всё остальное время своей жизни». Таким образом, после двух часов добровольно-принудительных работ человек отправляется на другую работу, но теперь уже совершенно добровольную, по зову сердца. «У всякого своя специальность и своё любимое дело. „Специальностью“ называется та работа, которую член коммуны выполняет в те два часа в день, когда его силы используются для коммунального хозяйства. Остальное время каждый отдаёт свои силы любимому роду работы: науке, технике, искусству, усовершенствованному полеводству, преподаванию». Каким образом согласуются общественная потребность в этих видах деятельности с индивидуальными склонностями людей - не поясняется. В то же время настойчиво декларируется, что коммуна - общество «счастья всеобщей организованности и радости свободного, творческого труда».

«У коммуны нет врагов, так как все соседние народы и нации уже давно устроили у себя такие же коммуны и весь мир представляет собою федерацию коммун. Молодое поколение уже не знает, что такое война…»