Эрмитаж во время войны. Эрмитаж в годы блокады ленинграда

В конце Великой Отечественной войны Эрмитаж в Ленинграде возобновил свою деятельность выставкой памятников искусства, которые оставались в городе во время блокады. В октябре 1945-го из Свердловска прибыли два эшелона с экспонатами музея, а уже 8 ноября их смогли увидеть пережившие ужасы блокады ленинградцы.

«22 июня 1941 года все работники Эрмитажа были вызваны в музей. Научные сотрудники Эрмитажа, работники его охраны, технические служащие - все принимали участие в упаковке, затрачивая на еду и отдых не более часа в сутки. А со второго дня к нам пришли на помощь сотни людей, которые любили Эрмитаж… К еде и отдыху этих людей приходилось принуждать приказом», - пишет в своих воспоминаниях академик Иосиф Абгарович Орбели, директор Эрмитажа, положивший полжизни на сохранение и восстановление огромной коллекции музея.

Принято считать, что музеи Ленинграда приступили к эвакуации своих коллекций с первого дня войны. На самом деле подготовка к возможному вывозу началась гораздо раньше: еще в конце 30-х годов. Уже тогда эксперты определяли, какие из экспонатов стоит вывозить в первую очередь. Важную роль в этом сыграла генеральная инвентаризация фондов дворцов-музеев, происходившая в 1938-1939 годах. Возможно поэтому эвакуация сокровищ Эрмитажа, Русского музея и других музеев Ленинграда проходила достаточно организованно. И если бы не замкнувшееся так стремительно кольцо блокады, вывезти удалось бы значительно больше.

Всего за неделю в одном Государственном Русском музее, по свидетельствам Петра Казимировича Балтуна, который в военное время исполнял обязанности его директора, только живописных произведений было снято со стен, вынуто из рам, перемещено в новые места хранения и подготовлено к эвакуации свыше семи с половиной тысяч… Нужно понимать, что это были бесценные шедевры, которые необходимо было упаковать с невероятными предосторожностями. Этим занимались не только музейные работники, но и реставраторы, художники, студенты художественных училищ и просто добровольные помощники.

Вот что рассказывает в своей книге руководивший всеми работами Балтун: «Для того, чтобы снять со стен такие огромные полотна, как «Последний день Помпеи» Брюллова, «Медный змий» Бруни, требовались усилия нескольких десятков людей, а насчитывалось таких колоссов свыше шестидесяти. Огромные холсты, в 20, 40, 60 квадратных метров каждый, следовало осторожно накатать без единой морщинки, без малейшего повреждения пересохшего или пастозно написанного красочного слоя на специальные валы из фанеры на деревянном каркасе.

Поверхность их, безукоризненно гладкая, без всяких неровностей, обтягивалась еще искусственной замшей. Чтобы валы не касались пола, они с торцов заканчивались деревянными колесами. И вот на эту огромную катушку наматывалось по нескольку картин. Между ними прокладывалась плотная бумага, кромки холстов по мере накатки сшивались между собой. Места на полотнах, угрожающие осыпями, закреплялись и заклеивались тонкой папиросной бумагой и осетровым клеем. Затем валы с картинами, тщательно запеленутые сверху чистыми холстами, вкатывались в ящики. Все принятые меры себя оправдали. Свидетельство тому – полная сохранность картин, находившихся долгое время на валах в условиях эвакуации, а также и тех, которые хранились в блокадном Ленинграде. С такой же тщательностью упаковывали и другие экспонаты: памятники древнерусского искусства, скульптуру, фарфор, стекло, шпалеры, ткани, произведения графики».

«22 июня 1941 г. было воскресным днем, - рассказывает заместитель заведующего Отделом рукописей и документального фонда Государственного Эрмитажа Елена Юрьевна Соломаха. - Наш музей, как и вся страна, работал по 6-дневной неделе, а выходным днем был понедельник. Поэтому 22 июня все сотрудники Эрмитажа оказались на работе. Иосиф Абгарович Орбели собрал их и отпустил домой с тем, чтобы на следующий день все пришли на работу и приступили к упаковке коллекции. Планы эвакуации были у всех предприятий. Но Орбели подошел к этому вопросу очень серьезно».

Фото: Александр Бродский, РИА Новости

Малоизвестный факт: для Эрмитажа это была не первая эвакуация. Музей вывозился на север еще в пору войны с Наполеоном, а в Первую мировую войну, когда немцы приблизились к Петрограду, коллекция по частям переправлялась в Москву.

«Третья эвакуация была хорошо подготовлена, - говорит Елена Юрьевна, - заранее были готовы ящики, упаковочные материалы, и каждый сотрудник знал, в какие ящики и как он будет упаковывать ту часть коллекции, за которую он отвечает. Поэтому буквально за неделю был готов первый эшелон, а второй ушел почти сразу вслед за ним. В этих двух эшелонах были отправлены самые ценные экспонаты: картинная галерея, драгоценные произведения».

Пути следования в эвакуацию «караванов» с музейными коллекциями в сопровождении научных сотрудников музеев были засекречены, пункты назначения, детали транспортировки известны только ограниченному кругу ответственных лиц. Пакет, в котором подтверждалось место назначения, вскрывали только в пути. В некоторых случаях это был лишь промежуточный пункт, и транспортировка продолжалась еще дальше, в глубокий тыл.

Однако вывезти удалось далеко не все. Часть коллекции Эрмитажа и Русского музея хранилась на первых этажах и в подвалах их зданий. Елена Юрьевна Соломаха рассказывает:

«В Эрмитаже оставались в основном произведения декоративно-прикладного искусства, фарфор, серебро и некоторые картины. Эта часть коллекции хранилась на первом этаже Эрмитажа, где уже 8 сентября 1941 года взрывной волной были выбиты стекла. Немногим оставшимся смотрительницам надо было успевать дежурить и в залах музея, и в подвале, и на чердаке - сбрасывать «зажигалки» с крыши музея. И еще они работали в качестве сестер милосердия в созданном в помещении Эрмитажа стационаре».

По свидетельству будущего директора Эрмитажа, а тогда еще молодого ученого Бориса Борисовича Пиотровского, «в дни сильных бомбардировок Ленинграда подвал музея спасал до двух тысяч человек, постоянно там живших. Кроме убежища для сотрудников Эрмитажа и их семей было устроено убежище и для работников других учреждений. Там жили архитекторы, сотрудники Академии наук, Академии художеств, Медицинской академии, артисты и режиссеры театров».

Экспонаты других музеев города решено было укрыть за толстыми стенами Исаакиевского собора и в его подвале. Логика строилась на том, что Исаакиевский собор противник, скорее всего, захочет сохранить, как репер, то есть точку, по которой наводят орудия. К тому же собор не был военным объектом, а значит была надежда, что бомбить его если и будут, то в самую последнюю очередь. Сияющую позолоту куполов собора закрасили темно-серой масляной краской, под цвет пасмурного неба, а на крыше разместили посты противовоздушной обороны, в которых служили мобилизованные девушки с музыкальным образованием и незрячие слухачи, которых призывали на военную службу для «отслушивания» немецких самолетов. В скверике около собора разместили зенитные орудия.

Окна Исаакиевского собора заложили кирпичами и мешками с песком, чтобы защитить музейные коллекции от бомб и фугасов. В общей сложности в соборе хранилось более 120 тысяч музейных ценностей. Ящики с экспонатами стояли штабелями высотой до 6 метров. Передвигаться между ними можно было только в полной темноте по узким проходам. В таких условиях - во тьме и морозной сырости - и работали музейщики: проверяли состояние картин и других экспонатов, выносили их сушить и проветривать, при необходимости даже реставрировали. В этом им помогали сотрудники Эрмитажа, с которыми те постоянно консультировались.

Жили музейщики там же, в подвале собора, где стояла буржуйка и были построены нары. Летом 1941 года, когда сотрудники пригородных музеев перевозили коллекции в собор, никто из них не ожидал, что останется здесь на всю зиму, поэтому они оказались в летней одежде, к тому же вместе с шестьюдесятью взрослыми в подвале оказалось трое детей сотрудников - четырех, пяти и шести лет. Всех их одевали и снабжали одеялами музейщики Ленинграда. В каменном мешке подвала и в самом соборе, где топили вторую буржуйку, температура всю зиму не поднималась выше 5-7 градусов. К тому же на полу подвала скопился слой воды, и передвигаться приходилось в полной темноте по узким дощечкам, проложенным над нею.

Из 60 музейных работников, населявших подвал Исаакиевского собора, 20 человек погибли в первую же зиму от голода и холода. Остальные были настолько ослаблены, что летом 1942 года Управление по делам искусств организовало специальный стационар для восстановления их здоровья: к тому времени работать могли уже только 12 сотрудников. Всех, кто выжил, переместили в здание гостиницы «Астория», где было устроено общежитие для работников культуры и искусств, в нем поселились и многие из тех, кто перезимовал в подвалах Эрмитажа.

Почти чудом выжил в блокаду и Летний сад. Вот что рассказал главный садовод Летнего и Михайловского садов Петр Кондратьевич Лобанов:

«Имущество дворца-музея Петра I было перевезено в Исаакиевский собор, туда же переехала контора дирекции сада и научные сотрудники музея. Неоднократно разбивавшиеся вблизи дворца бомбы и снаряды разбивали стекла, а иногда и целые рамы. В павильон Росси попал снаряд и разрушил часть его со стороны Мойки.

Осенью сад заняли войска. В помещении дирекции и сторожке разместились военные. Нам предложено было перебраться в Михайловский сад. Там тоже разместилась войсковая часть, команда ПВО и население рыли траншеи.

Бомбы, падавшие на газоны в садах иногда взрывались, выбрасывая вверх землю и делая большие воронки, а иногда уходили глубоко в землю, не разорвавшись. Мы ежедневно ходили в Летний сад. Не имея возможности справиться с опадающей листвой, я попросил военных помочь нам сгребать листья, объяснив им, что при падении зажигательных бомб на землю листва может загореться, взорвать кучи снарядов и уничтожить весь старинный уникальный сад. Они охотно согласились и вместе с нами стали сгребать листья.

Весной 1942 года разбитый бомбежкой театр был разобран на топливо, а в воронку собран весь валявшийся в саду мусор и сверху разбита клумба. Затем были убраны поломанные и разбитые деревья и кусты, залечены и приведены в порядок оставшиеся. Скульптуры коней Клодта были обмазаны тавотом, зашиты досками и спущены в специально вырытые ниши, а затем засыпаны землей. Когда сверху взошла трава, эти укрытия выглядели как естественные курганы, так что гуляющие в саду и не подозревали, что в них скрыты скульптуры».

Когда в 1945 году музейные коллекции начали возвращаться в Ленинград из эвакуации, воодушевлению горожан не было предела! Ведь этот символ мирной, довоенной жизни как нельзя лучше свидетельствовал, что все ужасы войны действительно позади. Директор Русского музея Балтун вспоминал, что каждый день во двор флигеля Росси с самого утра входили отряды военных. Из их рядов выходили плотники, электрики, монтеры: они приводили в порядок пострадавшие за войну залы музея, в которых планировалось открыть первую выставку вернувшихся после эвакуации шедевров.

Фото: Анатолий Гаранин, РИА Новости

Все остальные шли в фонды помогать компоновать экспонаты, остававшиеся в музее, чтобы освободить место. Из залов надо было выносить также огромное количество ящиков с песком, стоявших там во время блокады для того, чтобы сотрудники музея могли тушить зажигательные бомбы.

Музейные коллекции, которые пережили блокаду в Исаакиевском соборе, еще долго оставались там - вывозить их было некуда, дворцы Петергофа, Пушкина (Царского Села), Ораниенбаума, Красногвардейска (Гатчины) были разрушены. Только в 1948 году последние ящики с экспонатами перевезли в специально созданное для этих целей Центральное хранилище музейных фондов пригородных дворцов-музеев Ленинграда. Восстановление же дворцов-музеев заняло несколько десятилетий. Потребовалась и полная реставрации самого Исаакиевского собора, которая длилась 16 лет.

Коллекция Эрмитажа вернулась в Ленинград 10 октября 1945 года, 13-го разгрузка была закончена, а 14-го началась развеска картин. Трудно себе представить темпы и напряженность работы по организации выставки в 69 залах за 20 дней! Но уже 8 ноября 1945 года восстановленные залы были открыты для публики. Очевидцы рассказывают, что не могли сдержать слез, когда впервые после эвакуации увидели шедевры Эрмитажа - на своих местах, в целости и сохранности вернувшиеся в город, словно и не было страшных дней войны.

Татьяна Трофимова

Информационные войны с легкостью демонтируют все более-менее сохранившиеся «элементы» исторических подлинников. Их место занимают фальшивки, а все трещины и несостыковки перелицованной на новый лад истории заливаются ложью, как гудроном.

Современное поколение плохо знакомо со своим прошлым. Мыслительный инфантилизм и отсутствие интересов к своей подлинной истории на примере украинских событий уже показали, что может произойти с обществом, если оно не имеет твердого понимания происходящих с ним исторических процессов.

Навигатор направления современной культуры отчетливо демонстрирует, что рулит она не в ту сторону. Не создает единое народное мировоззрение, а кичится односторонним зрительным снобизмом. Отсутствие понимания себя, своего уретрального коллективистского менталитета, отличающегося от западного, приводит к нарушению чувства самосохранения, снимает все ограничения, открывая дорогу саморазрушению.

На современных звуковиков и зрительников природой возложена задача не позволить обществу провалиться в тотальную ненависть и братоубийство и дан инструмент – системное мышление. Им остается только понять, что опоздание чревато новым витком природного управления, которое в своих временных поясах может не дать возможности к выживанию человечества как вида.

Спасти Эрмитаж

По законам военного времени…

В годы ВОВ борьба шла не только за жизнь, но и за сохранность произведений искусства. Благодаря самоотверженности и титаническому труду сотрудников музеев мы можем изучать и восхищаться спасенными шедеврами.

В 1941 году эшелоны с экспонатами Третьяковской галереи, Государственного музея нового западного искусства, Государственного музея изобразительных искусств имени А.С.Пушкина, Музея восточных культур отправили из Москвы в Новосибирск. Все картины были сняты со стен, вынуты из рам и освобождены от подрамников. Большие полотна накатывали на валы, заключали в металлическую оболочку, запаивали и упаковывали в ящики с хорошей изоляцией.

Директор филиала Эрмитажа в Свердловске Левинсон-Лессинг писал: «Картины малого и среднего размера (примерно до 100 х 75 см) были упакованы в ящики с гнёздами, образованными укреплёнными вертикально на стенах ящиков параллельными рейками, обитыми сукном; картины прочно укреплялись между этими рейками посредством деревянных брусков. В одном ящике такого типа помещалось от 20 до 60 (в отдельных случаях и больше) картин. Наиболее крупные по размеру картины были сняты с подрамников и накатаны на валы… На каждый вал накатывалось от 10 до 15 картин, переложенных бумагой. Зашитые в клеёнку валы укладывались в прочные продолговатые ящики и укреплялись наглухо на специальных стойках. Ввиду длительности операции снятия больших картин с подрамников, неизбежности некоторого повреждения при этом кромок холста, а также возможного в некоторых случаях образования трещин, этот способ был ограничен только пределами строгой необходимости, то есть он был применён только для тех картин, размеры которых не дали бы возможности внести их без снятия подрамника в вагон».

Академик Иосиф Орбели вместе с сотрудниками Эрмитажа, студентами и художниками с первых дней войны спасал коллекцию Государственного Эрмитажа, готовил к эвакуации в Свердловск, куда уже в июле 1941-го двумя эшелонами было вывезено и спасено 1 миллион 118 тысяч экспонатов. После войны он руководил восстановлением музея.

« 22 июня 1941 года все работники Эрмитажа были вызваны в музей. Научные сотрудники Эрмитажа, работники его охраны, технические служащие - все принимали участие в упаковке, затрачивая на еду и отдых не более часа в сутки. А со второго дня к нам пришли на помощь сотни людей, которые любили Эрмитаж… К еде и отдыху этих людей приходилось принуждать приказом. Им Эрмитаж был дороже своих сил и здоровья»

Директор Эрмитажа академик И. А. Орбели

Тыл искусства

К 70-летию Великой Победы

С 28 апреля в фойе Эрмитажного театра выставлено порядка 160 экспонатов предметов: пожарные багры, фарфоровый сервиз. Государственный Эрмитаж проводит выставку «Мы будем помнить эти годы», строчка взята из стихотворения Маршака 1945 года, рассказывает о деятельности главного музея страны на протяжении 900 блокадных дней.

В Третьяковской галерее на Крымском Валу на выставке «День Победы» будут представлены произведения живописи и графики военного времени и работы, созданные в послевоенные годы. Выставка работает с 28 апреля по 19 июля 2015. Документальная выставка "День Победы" пойдет в Лаврушинском переулке. Здесь будут представлены архивные материалы о жизни галереи и ее произведений в годы ВОВ. Выставка работает с 29 апреля по 19 июля этого года.
С 1 мая на официальном сайте Третьяковской галереи запущен online проект «Это наша Победа» victoryday.tretyakov.ru. Посетители сайта смогут узнать больше о произведениях, посвященных войне и Победе, выбрать поздравительную открытку с фрагментом одного из этих произведений и разместить ее на страницах в социальных сетях или отправить своим близким. 9 мая распечатанную открытку можно будет обменять на бесплатный билет в кассах Третьяковской галереи на Крымском Валу.

О блокаде рассказывают те, кто вынес на своих плечах тяготы военного времени. Те, кто спасал музей, оставаясь в Ленинграде. Те, кто хранил сокровища из коллекций Государственного Эрмитажа в Свердловске, куда уже в июле двумя эшелонами было эвакуировано 1 миллион 118 тысяч экспонатов.

«22 июня 1941 года все работники Эрмитажа были вызваны в музей. Научные сотрудники Эрмитажа, работники его охраны, технические служащие — все принимали участие в упаковке, затрачивая на еду и отдых не более часа в сутки. А со второго дня к нам пришли на помощь сотни людей, которые любили Эрмитаж… К еде и отдыху этих людей приходилось принуждать приказом. Им Эрмитаж был дороже своих сил и здоровья»

Директор Эрмитажа академик И. А. Орбели

«Все советские граждане вступили в 1941 год с тревогой. В Эрмитаже, в крепких подвалах строились надежные бомбоубежища; для эвакуации ценностей музея были подготовлены ящики, каждый из них имел свой номер, список предметов, которые должны быть в нем помещены, упаковочный материал, а в ящиках, предназначенных для картин, были подготовлены гнезда по размеру подрамников, что значительно облегчало упаковку».

Б. Б. Пиотровский

«Все, что могло понадобиться для эвакуации, было заготовлено задолго до войны. Помню, у меня в кабинете чуть ли не два года стояли в углу несколько длинных струганных палок. Я сама не верила, что придет время, когда мы накатаем на эти палки ткани коптского Египта, отправляя их на Урал».

М. Э. Матье

«Все мы находились на казарменном положении. Работы велись круглосуточно… Ящики, в которые укладывались вещи, стояли на полу, и все время приходилось работать внаклонку. Вскоре у многих из нас появилось носовое кровотечение. Выбившись из сил, прикорнешь под утро на полчаса… Сознание мгновенно выключится, а полчаса или час спустя какой-то внутренний толчок снова включит сознание, отряхнешься — и опять за дело».

А. В. Банк

«Орбели кликнул клич. Это была самомобилизация всей ленинградской интеллигенции: профессора Академии, искусствоведы, старые и молодые художники пришли сюда в первые же часы войны, пришли по зову сердца. Надо было торопиться. Враг подходил к городу. Реставраторы дали согласие срезать картины с подрамников. Так было быстрее. Но что значит срезать картины?! Художники на это не пошли. Сократили время отдыха, сна».

Художница
Л. А. Рончевская

«Работаем с утра до позднего вечера. Ноги гудят. Снимаем картины со стен… Обычного чувства трепета перед шедеврами нет, хотя «Данаю» заворачиваем нарочито медленно. Скорее, скорее все это убрать! Внизу скульпторы что-то упаковывают в ящики. По залам всюду Орбели. С каждым днем бригада художников редеет. Пустой Эрмитаж похож на дом, из которого вынесли покойника».

Художница
Е. В. Байкова

«Дорогие товарищи!
146 ребят живы и здоровы и шлют привет своим родителям. Наша дорога была очень трудна. Мы не только не могли всех ребят положить на ночь, но даже посадить. Я не говорю о персонале, который стоял или, если сидел, то на подножке вагона, на ступеньках. Ехали трое суток. Несмотря на большой запас воды, на вторые сутки вода стала иссякать. Кипятка на станциях почти не было, а если и был, то на 2500 ребят эшелона — 80 литров. Каждая кружка воды бралась с боя. Нам пришлось ввести норму».

Письмо Л. В. Антоновой

Приказ по Государственному Эрмитажу:

«Полагать в длительной командировке с 4 июля с.г. для сопровождения эвакуируемых детей… зав. Школьным лекторием Антонову Л.В.»

«В перспективе событий, в центре которых находитесь Вы и оставшиеся на месте наши товарищи, все наши заботы представляются мелкими… Но от этих мелочей во многом зависит судьба доверенного нам имущества и самый смысл нашей командировки».

Из письма В. Ф. Левинсона-Лессинга

«После ухода второго эшелона в Эрмитаже дел оставалось еще очень много. Следовало снять со стен и накатать на валы большие полотна, спустить с пьедесталов и перенести вниз мраморные и бронзовые статуи, убрать из залов люстры, мебель, бронзу. Все эти предметы были спущены по деревянному настилу в залы первого этажа и расположены под монументальными сводами здания в строго определенном, продуманном порядке».

М. И. Щербачева

«Эвакуация отшумела, началась наша жизнь на крышах. Воздушные тревоги становились все более длительными, и в первый период блокады мы буквально не слезали с крыш. Во время воздушных бомбардировок и артиллерийских обстрелов от чердаков во многом зависела судьба эрмитажных залов. На крышах дежурили кладовщица и экскурсовод, археолог и кровельщик».

П. Ф. Губчевский

«Вечером дежурил в будке на дворцовой крыше с реставратором древней русской живописи Федором Антоновичем Каликиным. У него самого какой-то иконописный вид — длинная окладистая борода, высокий открытый лоб и ясные голубые глаза. При известии о нашем отходе на фронтах он при мне на дежурстве вдруг разрыдался, а ведь обычно Федор Антонович спокоен и сдержан. Какая огромная сила любви к Родине у этого человека! 27 октября 1941 г.»

Из дневника В. В. Калинина

«Начались будни пожарной команды.

В Эрмитаже было очень много работы. Надо было укрыть оставшиеся музейные ценности в надежные места, приспособить все залы и помещения к военной обстановке. На стекла многочисленных окон наклеивали полоски бумаги крест-накрест, для того чтобы при ударе взрывной волны стекла не рассыпались мелкими осколками. Надо было для противопожарной обороны в залы нанести горы песка и поставить ванны с водой для тушения зажигательных бомб».

Б. Б. Пиотровский

«Самой объемной работой была подготовка бомбоубежищ в подвалах, которые надо было приспособить для жилья, изготовить и расставить койки, заложить кирпичом окна, подготовить канализацию.

Когда в сентябре начались систематические налеты немецкой авиации, то в бомбоубежищах Эрмитажа и Зимнего дворца жило две тысячи человек: оставшиеся сотрудники музея с семьями, ученые, музейные работники, деятели культуры и другие, также с семьями…»

Б. Б. Пиотровский

«Вход в бомбоубежища 2-е и 3-е — через Двадцатиколонный зал. Ночью этот путь был поистине фантастичным до жуткости. Светомаскировки на больших музейных окнах не было, и, следовательно, света зажигать было нельзя. Поэтому в Двадцатиколонном зале — в торцах его — стояли на полу аккумуляторы с маленькими электрическими лампочками. Все остальное было черно как сажа. Впереди в кромешной тьме мерцал маленький путеводный огонек. Собьешься с пути — наткнешься на колонну, витрину или косяк двери».

Архитектор А. С. Никольский
(1884 — 1953)

«10 декабря 1941 года в окруженном, скованном полной блокадой Ленинграде, в одном из залов Эрмитажа, где температура дошла уже до минус 12 градусов, проходило торжественное заседание, посвященное 500-летию великого узбекского поэта Навои. Когда звучали стихи Навои, воздух содрогался от разрывов немецких снарядов, но никто из зала, где шло заседание, не вышел».

Директор Эрмитажа академик И.А. Орбели

«В ноябре продовольственное положение резко ухудшилось. Гражданское население стало получать на день 125 грамм хлеба, бойцы местной обороны 200 грамм и изредка суп… Иногда в качестве десерта выдавалась половина таблички столярного клея, а кусочек осетрового клея из реставрационных запасов казался верхом роскоши».

Б. Б. Пиотровский

«Невыносимо хотелось есть зимой 1941 -1942 года… Как-то раз особенно щедрыми оказались матросы на Дворцовой набережной. Они кинули мне целую охапку душистых веток сосны. Весь путь домой я их грызла, дотла уничтожила и нежную кору и иглы… Весной же 1942 года трава была таким же спасением, как столярный клей, как сыромятные ремни».

Художница
В. В. Милютина
(1903-1987)

«Долгие часы дежурства на постах научные сотрудники даром не теряли, они занимали время разговорами на научные темы. Одно время в ротонде Зимнего дворца я стоял на посту вместе с великолепным ученым, безвременно погибшим, А.Я.Борисовым; я его образовывал в области археологии, а он меня в области семитологии. Научная работа облегчала нам тяжелую жизнь. Те, кто был занят работой, легче переносили голод».

Б. Б. Пиотровский

«Полностью использована вся площадь в Висячем саду и почти вся полезная площадь на Большом дворе. Окучка картофеля и прополка гряд произведены своевременно».

Из отчёта за июль 1942 г.

«Когда установились сухие солнечные дни, мы вытащили всю мягкую мебель во двор. Обивка на диванах, креслах, стульях не была видна под толстым пушистым слоем плесени, будто не бархатом и атласом были они обиты, а отвратительной зелено-желтой цигейкой. Солнце высушивало плесень, и тогда мы пускали в ход щетки и метелки. Весь день — пыль столбом и резкий, едкий запах сернистого газа…»

А. М. Аносова

В подвале под залом Афины нужно было укрыть тысячи предметов. Каждую вещь мы до половины закапывали в песок. Фарфоровые статуэтки, вазы, сервизы мы старались расставлять не только по размерам, но и по стилям — давала себя знать профессиональная привычка музейщика. Работали недели две. Огляделись перед уходом, сами поразились: экспозиция! Закончили мы работу утром 18 сентября».

Т. М. Соколова

«Вспоминается один из дней 1942 года, когда Петр Петрович Фирсов, главный инженер Эрмитажа, в нашем присутствии стал выламывать замок ржавой железной двери, ведущей в подвал. Открыв дверь, мы увидели море воды с плавающим в нем фарфором и люстры, сорвавшиеся в воду с прогнивших канатов. Многие были из Павильонного зала. В абсолютной темноте мы на ощупь доставали со дна этого моря затопленные вещи, наполненные грязью и песком».

Из воспоминаний
О.Э. Михайловой

«Сегодня в полковом клубе был выпускной вечер младших командиров, только что закончивших курс боевой подготовки. Тотчас же после вечера все отправляются на фронт. Приехали шефы — научные сотрудники Эрмитажа во главе с Иосифом Абгаровичем Орбели. После отъезда шефов военком сказал: «Я немного боялся. Думаю, приедет, разведет здесь научную теорию часа на два — прерывать неудобно, а людям в бой идти. А получилось неплохо. Хоть и академик, а как просто говорить умеет».

Текст из дневника
В.В. Калинина

«Доктор исторических наук профессор Наталья Давыдовна Флиттнер была всем известна как крупный исследователь культуры Древнего Востока. В годы блокады эта маленькая и сухонькая старушка читала лекции в военных госпиталях. Один из ее слушателей говорил: «Придет, бывало, к нам ваш профессор, сядет на стул или даже на стол и начнет рассказывать про гробницы древних фараонов, да так увлекательно, что мы и о ранах своих забывали».

О. Э. Михайлова

«В феврале 1942 г. я была включена в число пяти художников, которым поручено зафиксировать «ранения Эрмитажа».
В группу были зачислены: живописцы В.В. Кучумов и В.В. Пачулин, график А.В. Каплун и я — театральный художник, а кто был пятым, к сожалению, забыла…»

«…Нам предлагалось немедленно, завтра же приступить к изображению:

1/ разрушений зданий, причиненных бомбежками и артиллерийскими обстрелами,

2/ уборки помещений силами оставшихся в Ленинграде сотрудников музея

3/ вида залов, уже приведенных в порядок после эвакуации экспонатов и ликвидации разрушений».

«Опустевшие залы величественны и огромны, их стены в кристаллах измороси. Никогда они еще не казались мне такими великолепными. Прежде внимание обычно приковывали к себе живопись, скульптура или прикладное искусство, и малозаметным оставалось искусство создавших дворцы замечательных архитекторов и декораторов. Сейчас же здесь осталось только их изумительное искусство (да повсюду следы жестокого, безмозглого фашистского варварства)».

«Великолепие пустого, местами разрушенного Эрмитажа казалось нереальным. Мрамор и позолота под слоем инея. Иорданская лестница… страшно ступать на ступени, сплошь устланные кусочками какой-то пленки — это отслаивается и осыпается живопись плафона».

В. Милютина

«Месяц и один день идет бомбежка города. Месяц и один день слушаем мы с женой в темени чердака тянущее за душу пение немецких моторов, свист бомб и мягко качаемся вместе с домом от взрыва на этот раз не в нас попавшей бомбы. Вот тут-то и возник перед нами наш замечательный Эрмитаж с его замечательным директором и замечательными работниками. Мы перебрались в третье бомбоубежище и как камни заснули под несокрушимыми сводами».

«3-е бомбоубежище, предназначенное для сотрудников Эрмитажа, — это подвал под итальянскими залами с «просветами». Вдали налево в углу стоят наши постели.
В левом ближнем углу живут Верейские…»

«31 декабря 1941 года. В убежище нет света около полутора недель. Нет отопления. Сидим в темноте при коптилках. Но чувствуем себя неплохо и предполагаем встретить новый 1942 год. Я склеил из полуватмана небольшую елку. Делаю на нее украшения из золотой бумаги. Лучше ее подвесить к потолку…»

Из дневника
А.С. Никольского

Бомбоубежище № 5 — под египетскими залами. Рисунок А.С.Никольского.

Бомбоубежище № 7 — под итальянскими залами. Рисунок А.С.Никольского.

«Тридцать снарядов, выпущенных из дальнобойных орудий, и две авиабомбы попали в здания Музея, нанеся им значительные повреждения, десятки снарядов и бомб разорвались в непосредственной близости от зданий, осыпая осколками фасады и кровлю, а через оконные проемы также облицовки стен и потолки выставочных зал. Более
20 тысяч квадратных метров стекла было выбито из окон и световых фонарей; полностью оказались разрушены отопительная и водопроводная сети».

А. В. Сивков
(1890-1968),
с 1925 г. главный архитектор Эрмитажа

Снаряд попал в портик Нового Эрмитажа.

«18 марта с.г. во время артиллерийского обстрела в здания Эрмитажа попало шесть снарядов и четыре снаряда в непосредственной близости. Пять снарядов попало в крыши, пробило их и разорвалось на чердаке, причем пострадало 400 кв. м кровли, повреждены стропила и чердачные перекрытия…

От попавших в здание Зимнего дворца и упавших рядом с ним снарядов разбито до 3000 стекол и нанесено большое количество повреждений кладке и штукатурке фасадов и внутренних помещений Зимнего дворца».

«У всех карет и других предметов, находящихся в хранилище, выбиты стекла, частично испорчена резьба, повреждена лаковая роспись, испорчена обивка и отделка. Полностью разрушено 7 карет».

«После каждой бомбежки, каждого артобстрела надлежало произвести обход зданий — когда все гремит и грохочет, легко недоглядеть на нашей огромной территории даже серьезное происшествие. Однажды, обходя здание Нового Эрмитажа, я вошел в Двенадцатиколонный зал, где до войны помещался Отдел нумизматики. Поглядел вокруг — над галереей, где мы упаковывали монеты и медали, зияет дыра от прямого попадания снаряда!»

июль 1942 г.
П.Ф. Губчевский

«Случилось это через неделю после прорыва блокады. 25 января фугасная бомба весом в тонну разорвалась на Дворцовой площади. Зимний дворец …колоссальное здание колыхнулось, как утлый челн в бурном море. Взрывная волна, пройдя через Висячий сад, ворвалась в Павильонный зал и вышибла здесь уцелевшие стекла даже в окнах, обращенных на Неву…»

«…Ночью разыгралась пурга. Утром стало таять, а к вечеру ударил мороз. Мокрый снег смерзся с битым стеклом, образовав на полу сплошную ледяную кору. В моих руках был железный ломик. Сантиметр за сантиметром я осторожно скалывал лед и стекло».

«Почти все стекла в окнах Зимнего дворца на фасадах, обращенных в сторону Дворцовой площади и Адмиралтейства, выбиты; сделанная в летний сезон зашивка сорвана. Окна фасадов, обращенных внутрь Большого двора, имеют тот же характер повреждений… По другим зданиям Эрмитажа выбиты стекла и сорвана фанерная зашивка в 97 местах».

Из докладной записки о повреждениях,
причиненных зданиям музея

Снаряд попал в Большой двор Зимнего дворца.

«Выбито до 750 кв. метров стекла — в том числе в Гербовом зале, Фельдмаршальском зале, Петровском зале и в эрмитажных помещениях, имеющих богатую внутреннюю художественно-историческую отделку. Государственный Эрмитаж просит оказать содействие в получении 5,5 куб. метров фанеры».

Последний, тридцатый снаряд разорвался в Гербовом зале.

Из докладной записки о повреждениях, причиненных зданиям музея

В Растреллиевской галерее, находящейся ниже, образовалась большая пробоина. В соседнем Петровском зале взрывная волна от этого снаряда сорвала бронзовую люстру.

«Летом 1944 г., когда основные коллекции Эрмитажа находились еще в тылу, было решено устроить в Эрмитаже выставку тех экспонатов, которые не были эвакуированы. Выставка была размещена в двух галереях у висячего сада и в Павильонном зале. Эти помещения меньше пострадали от обстрелов и могли быть отремонтированы в сравнительно короткий срок. Несмотря на отсутствие самых ценных частей коллекции, выставка давала представление о характере основных разделов Эрмитажа».

А. Н. Изергина
(1906 — 1969),
специалист в области западноевропейского искусства

«Предстояло провести значительные работы в назначенных к открытию залах: восстановить отопительную сеть; вставить большое количество стекол в окна; привести в порядок полы и 24 сильно разрушенных люстры из Павильонного зала; повесить их на место и, наконец, натереть полы. Все это должен был сделать коллектив Эрмитажа, к моменту выставки насчитывающий лишь 130 человек».

А.В. Сивков

«Значение выставки было очень велико: это был первый этап восстановления нормальной жизни Музея, переход на работу мирного времени, ответ на никогда не угасавшие культурные запросы населения.

Жители Ленинграда воспринимали возможность вновь ходить по чистым и теплым залам Эрмитажа как заслуженную награду после перенесенных испытаний, как реальное доказательство блестящих побед над врагом».

А.Н. Изергина

11 октября 1945 г. началась разгрузка двух эшелонов, прибывших из Свердловска. «Проверка наличия ящиков установила полное совпадение их количества, шифров и номеров со списками ящиков, вывезенных из Эрмитажа в 1941 году в составе первого и второго эшелонов. 14 октября началась развеска картин Рембрандта».

«К 4 ноября 1945 года было открыто 69 залов общей площадью 10 083 квадратных метра. Вход в Музей был временно допущен с Халтуринского подъезда.

Программу "Путешествие в Эрмитаж" ведет из петербургской студии "Радио России" Анна Всемирнова .

28 января в фойе Эрмитажного театра открылась выставка. Она называется "Эрмитаж в годы блокады" . Среди событий нынешней памятной ленинградской недели января это экспозиция занимает негромкое, но особое место. Выставка продлится месяц, и за это время сюда не раз придут и все эрмитажники, поскольку для них это домашняя, семейная история, ведь в Эрмитаже работают династии, и непременно все посетители Эрмитажа, путешествующие по залам музея.

Здесь они увидят, как выглядели в годы войны залы живописи с пустыми рамами. Полотна были отправлены в тыл страны, в эвакуацию, а рамы оставались на своих местах. Увидят и особый план зданий Эрмитажа. Сегодня ведь все умеют читать планы залов Зимнего дворца (Эрмитажа), чтобы найти нужный. Но вот на том, что представлен на выставке, отмечены места попадания снарядов и авиабомб. 30 снарядов попали в Эрмитаж. Первый разорвался вечером 18 сентября 1941 года. Взрывная волна вышибла зеркальные окна зала Афины. Последний разорвался в Гербовом зале Зимнего дворца 2 января 1944 года, за 25 дней до того, как Ленинград был освобождён от вражеской блокады.

На выставке повседневная жизнь Эрмитажа предстаёт по рисункам художников, которые жили в бомбоубежищах, устроенных в подвалах Зимнего дворца. Напомню, фотографии в окружённом вражескими войсками Ленинграде могли делать только военные корреспонденты. Ещё и поэтому так высока ценность этих рисунков, отметил на открытии выставки директор Эрмитажа Михаил Пиотровский .

М. Пиотровский: Знаменитые рисунки лишний раз показывают, что рисованное рукой лучше, чем фотография, как бы хороша фотография ни была. Как вы знаете, рисунки заменяют фотографию там, где фотография запрещена, например, в судах. Вот этот суд по поводу блокады и продолжается. События жизни Эрмитажа во время блокады стали предметом многих книг и исследований и превратились в символ противостояния злу, превратились в символ того, как культура должна осваивать то, что происходит в истории. Несколько лет тому назад Эрмитаж в наших знаменитых бомбоубежищах создал инсталляцию, воспроизводящую то бомбоубежище, которое там тогда было. Всё это брало за душу. Тогда же именно Эрмитаж вместе с Александром Сокуровым, и это не превзойдено, дали образец того, что нас ждёт на Дворцовой площади, когда благодаря свету прожекторов Александровская колонна превращалась в свечу. Вокруг неё лежал венок памяти со свечами, и прошёл маленький военный парад.

О блокаде не только надо помнить, надо эту память всё время вбивать в головы людям, всему миру. Так вот, что касается возрождения Музея обороны Ленинграда . В какой форме он теперь будет существовать, это тоже очень важная вещь для Эрмитажа ещё и потому, что учёный секретарь Эрмитажа Лев Львович Раков был создателем этого музея и был одним из тех, кто пострадал невинно за этот музей, был репрессирован. И это тот музей, который действительно был репрессирован.

Поэтому мы должны приложить все усилия, духовные, не только физические, чтобы он возродился таким, каким он должен быть, и отвечал на многие вопросов, на которые надо отвечать сегодня, когда мы говорим о блокаде, не просто вспоминая, как было страшно или как всё-таки мы победили. Есть два подхода к рассказу о блокаде. Рассказывать о ней, как о варианте Холокоста или как о неком варианте Сталинграда. И то и другое присутствует. Но есть очень важная вещь, которая прозвучала многажды в эти дни, что новая формулировка событий, которым 70 лет, не просто безграмотная, она предполагает исключение не просто гражданского населения из тех, кто помог снять блокаду, а просто исключение Ленинграда из чего-то особенного, а включение его просто в обычный ряд. Да, было много сражений, много побед, среди них - победа под Ленинградом. Это не совсем так. Потому что никакой победы под Ленинградом не состоялось бы, если бы люди, которые жили в Ленинграде, душой своей (это мистика) не защитили бы город. Ленинград - особая вещь. Собственно, за эту особость и было "ленинградское дело", за эту особость и был ликвидирован Музей обороны Ленинграда. Поэтому его возрождение - это очень важный исторический жест, а не только отдача долга памяти. Хиросима , Дрезден и Ленинград - вот лицо второй мировой войны. И об этом в первую очередь надо помнить и рассказывать.

Архивные документы, фотографии, приказ о назначении дежурных дневной и ночной смен на крышах музея. Во время воздушных бомбардировок и обстрелов в их задачу входило тушить зажигательные бомбы. На выставке представлена медаль "За оборону Ленинграда" директора Эрмитажа в годы блокады Иосифа Абгаровича Орбели . Отчёт о состоянии пациентов стационара Эрмитажа… Вот, например, листок за 22 февраля 1942 года: "На довольствии состояли: лежачих - 67, ходячих - 33 человека. Итого: 100 человек" . Удостоверение научного сотрудника . Он был начальником охраны Эрмитажа в 1942 году. И в его обязанность входили ежедневные обходы зданий.

Рассказывает одна из сегодняшних ветеранов Эрмитажа, ведущий методист научно-просветительского отдела Людмила Николаевна Воронихина , супруга Павла Филипповича Губчевского .

Л. Воронихина: В Двадцатиколонном зале, через который мы проходили, колонны массивные, и вот представьте себе его абсолютно чёрной ночью, и ты идёшь с маленьким фитильком, когда уже не было света. Бывало идёшь и смотришь, потому что упадёшь, а все голодными были, еле держались на ногах, и никто тебя не найдёт.

После войны было подсчитано, что общая протяжённость маршрута по всем залам Эрмитажа составляла 22 километра, а до линии фронта от Дворцовой площади было меньше - всего 14 километров. Вместе с Людмилой Николаевной Воронихиной группа журналистов идёт сегодня тоже особым маршрутом в подвалы Зимнего дворца.

Л. Воронихина: Мы в третьем бомбоубежище, самом, пожалуй, знаменитом. И вот в том коридоре, в котором вы ожидали общей встречи, всё это пространство было сердцем блокадного Эрмитажа: штаб Эрмитажа, телефоны для связи с городом. Всего было 12 бомбоубежищ. Начали их делать своими собственными руками, и они есть в рисунках на выставке. Что надо было сделать? Надо было заложить полуподвальные окна, надо было найти мебель, но ни в коем случае не музейную. Музейная мебель хранилась отдельно, а что надо, уже уехало в далёкий тыл. Надо было что-то сделать с полами. Было холодно. И застланы они были здесь местами фанерой, а сверху были положены старые дорожки. Кроме того, здесь был, как можно увидеть на рисунках, стол, и обычная простыня висела между группами людей, которые здесь размещались. Сюда попадали, помимо эрмитажных сотрудников, сотрудники Русского музея, Музея революции, Академии художеств, художники, люди, прежде всего связанные с искусством.

Что делали эти люди? Если это была семья, то они могли с семьёй сюда прийти. Бабушка с детьми могли выйти и немножко воздухом подышать, а люди шли на работу. И для тех, кто оставался в музее, это была непрерывная работа. Тем самым люди себя держали.

Во время блокады были созданы или продолжены сотрудниками многие научные труды. В частности, Борис Борисович Пиотровский начал и почти закончил здесь свою книгу о Кармиер-Блуре, раскопках в Армении, в Ереване, которые проводились. И получил потом за эту книгу Государственную премию.

Здесь шли постоянные разговоры об искусстве, чтобы передать свои знания другому. Если убьют, чтобы другой рассказал. Тревоги иногда длились по семь часов подряд. Вот здесь в 3-м бомбоубежище слева в серединке есть дверь. Это была одна из комнат пожарной команды. И пожарная команда, там был и Б. Пиотровский, по тревоге должна была отсюда выбежать и быстро добежать до отдалённых залов. Но у неё была ещё другие помещения. Вон там есть маленькая лестница наверх, две комнаты - с одной стороны, своего канцелярия, и одна - с печкой. Вот там вечерами люди собирались и вели разговоры об искусстве, о том, что можно сделать в Эрмитаже, как что-то сохранять. Нужно было спасать вещи, которые оставались. И особенно нужно это было делать в 1942 году весной, когда была вода на полу, когда из Колыванской вазы вычерпнуто 500 вёдер воды, а из-под Висячего сада - тысяча вёдер. Всё надо было поднимать наверх. А в Эрмитаже остался преимущественно женский коллектив. В начале 1943 года было всего лишь 19 научных сотрудников. Среди них пожилые женщины, которые отказались эвакуироваться. Они сказали, что Ленинград не сдадут.

Весной 1942 года лопнули трубы в подвалах под залами античного искусства. Там хранилась часть коллекции фарфора, которую не успели эвакуировать из Ленинграда. Фарфор закопали в мягкий песок, но всё залила вода. В высоких резиновых сапогах в кромешной тьме научные сотрудницы Эрмитажа, двигаясь, чтобы не наступить на хрупкий фарфор, несколько часов на ощупь вынимали вещь за вещью. 16 тысяч предметов! А потом по тёмной крутой лестнице, нащупывая ступени ногами, выносили всё спасённое на свет, мыли от грязи, сушили. И все диву дались, так как ничего не было разбито. Это лишь один из примеров блокадной жизни музея и его хранителей.

Л. Воронихина: А стоим мы сейчас в той части, где размещался художник Александр Никольский , чьи работы в большом количестве представлены на выставке. Он под Новый год в 1941 году собрал и тех, кто здесь жил, и тех, кто был знаком ему из других бомбоубежищ, и показал свои большие рисунки. На них запечатлено, во что превратились прекрасные залы, по которым мы сейчас идём и в которых мы показываем замечательные достижения культуры, искусства, труды многих поколений, в те холодные, жёсткие дни блокады. И здесь вы видите на белой стене Noli. Это девиз, который он начертал. |Это слова Архимеда , который их произнёс, когда над ним занёс меч римлянин: "Не тронь мои чертежи" ("Noli turbare circulos meos") . Вот эти слова здесь как раз и начертаны.

На чердаке Зимнего дворца над Комендантским подъездом, а это сторона, которая при артобстреле была наиболее опасна, мы тоже увидели следы войны. Рассказывает Сергей Маценков , научный сотрудник отдела истории и реставрации памятников архитектуры Эрмитажа.

С. Маценков: В этой будке до революции находился пост пожарного часового. Она раньше стояла у флагштока на крыше, теперь она стоит здесь. Во время войны в ней несли дежурство бойцы команд самозащиты Эрмитажа. Они защищали Эрмитаж от зажигательных бомб. Ещё на крыше находились две будки вышковых наблюдателей - на Георгиевском зале и у стеклянных просветов Нового Эрмитажа. Там несли дежурство бойцы команды ПВО, которые докладывали о возгораниях, которые происходили в городе. На территорию Эрмитажа, вернее, в комплекс дворцовых зданий, попали две авиабомбы и три снаряда, в том числе снаряды рвались и здесь. И мы сейчас стоим около повреждений стропильной фермы. Снаряд разорвался вон там, досталось и этой ферме. Таких мест с повреждениями на чердаке мы нашли девять.

"Мёртвый, как гробница, Эрмитаж" , - так с болью и горечью написала об Эрмитаже в своей "Ленинградской поэме" Вера Инбер . Застывший от холода над Невой он таким казался, но таким не был. А о том, как он жил и боролся, рассказывает мемориальная доска с именами погибших сотрудников Эрмитажа и открывшаяся в эти дни экспозиция в фойе Эрмитажного театра.