Литературные жанры древнего востока. Литература Древнего Востока

Возникновение литературы. Литература возникает вместе с письменностью (литература самого раннего периода и есть все, что зафиксировано на письме). А письменность - один из признаков становления первых цивилизаций Древнего Востока, которые формируются в конце 4-2 тысячелетии до н.э. на территории, простирающейся от Египта и государств Междуречья на Западе до Китая на Востоке. Египетские иероглифы, клинопись Шумера и Вавилонии, значки Хараппы и Мохенджо-Даро (протоиндийской цивилизации), китайские иероглифы, которыми написаны древнейшие тексты, берут начало в первобытном рисунке. Камень, обожженная глина, металл - это первоначальные плоскости - носители письма, совпадающие с материалами древнейшей архитектуры, скульптуры, живописи и обычно неотделимые от них. Искусство в древности синкретично4 и неиндивидуально: даже если картину рисует один человек, то он находится в состоянии экстаза, который создается сопровождающими процесс творчества песнями и плясками с участием всего племени. В этом синкретическом процессе есть две составляющие противоположной природы: часть информации может передаваться только через человека, от поколения к поколению (песня, танец) и реально существует только в момент творчества, хранясь лишь в человеческой памяти, часть - через предметы вне человека (изображение, постройка, утварь, оружие), продолжая реально существовать после окончания процесса творчества. Литература - мост между этими частями, в ней информация первого типа закрепляется средствами второго типа. Вместе с тем литература постепенно утрачивает синкретическую связь с музыкой, танцем, игрой, и таким образом закладываются основания для дифференциации искусств. Мифологическое сознание. Древнейшие тексты представляют собой счетные записи, надписи на печатях, записи мифов, некоторых исторических событий и т.д. При всей важности мнемонической функции письма большая часть текстов связана с фиксацией моментов, в которых отразилось мифологическое сознание древних народов. Миф - основной способ ориентации в действительности на ранних стадиях развития человечества. Миф всегда повествует о предмете веры. Только через понимание феномена веры можно уяснить природу мифа. Вера - некий особый феномен, в котором раскрывается канал непосредственной связи с чем-то отличным от обыденного опыта. Вера связана с движением по вертикали, с вертикальной иерархией. В мифе первенствует рождаемая верой «логика вертикали». Вместе с тем он обладает особой способностью к свертываемости до пределов одного образа - мифемы (например, достаточно сказать «Прометей», «Дон Жуан», как в сознании возникает целый комплекс мифов, обозначенных этими образами) и, наоборот, развертываемости до эпоса. В мифеме в известном смысле утрачивается «вертикаль» мифа, она близка к некой точке. В эпосе же, разворачивающемся из мифа, от жанра к жанру (от сказки к роману) все большее значение приобретает «логика горизонтали» (отсюда сюжетный мотив дороги и т.д.). Современный эпос генетически связан с мифом через образ всеведущего автора-демиурга. ЛИТЕРАТУРА ШУМЕРА И ВАВИЛОНИИ Основные памятники. В конце 4 - начале 3 тысячелетия до н. э. появляются древнейшие из известных текстов. Это документы учета, хозяйственные перечни; записи пословиц и поговорок; списки богов; записи гимнов; некоторые мифы. К концу 3 - началу 2 тысячелетия до н.э. относится так называемый «Ниппурский канон»: мифы, молитвы, гимны, эпос, учебные тексты, перечень 87 литературных текстов (без заглавий, приводятся начальные строки произведений); тогда же возникают старовавилонский вариант эпоса о Гильгамеше, сказание о потопе; сказание об Этане (о полете на орле). К концу 2 тысячелетия до н. э. относится основная литература на аккадском языке, канонические религиозные тексты: гимны, молитвы, заклинания, поэма о сотворении мира. В VII в. до н.э. в Ассирии появляются библиотеки (библиотека царя Ашшурбанипала была раскопана в 1849- 1854 гг.). Сказание о Гильгамеше. Самый известный памятник, относящийся к этой культуре, - сказание о Гильгамеше. Этот великий аккадский эпос датируется XXII в. до н.э. (некоторые ученые называют более позднюю дату - XVIII в. до н.э.). Ранний вариант дошел лишь в фрагментах, значительно полнее другая версия поэмы, записанная со слов урукского заклинателя Син-леке-уннин- ни, жившего во 2-й половине 2 тысячелетия до н.э. Герой поэмы - царь Урука Гильгамеш (историческое лицо) - обладает необычайной силой, но использует ее для угнетения своего народа. Однако дружба с человеком по имени Энкиду облагораживает их обоих, и они начинают совершать подвиги, чтобы уничтожить все зло на свете. После смерти Энкиду безутешный Гильгамеш пытается постичь тайну бессмертия, но тщетно. Идея одного из древнейших произведений, таким образом, связывает воедино мечту о бессмертии и представление о трагичности жизни человека, которому этого бессмертия не дано достичь. ЛИТЕРАТУРА ДРЕВНЕГО ЕГИПТА «Книги пирамид». К памятникам литературы Древнего царства (3 тысячелетие до н.э.) относятся «Книги пирамид» - надписи в погребальных помещениях пирамид, адресованные покойному. Эти надписи сообщали ему магические формулы и указывали на те действия, которые он должен совершить в загробном мире. Уже в этих первых текстах выражается главная тема древнеегипетской литературы (и - шире - искусства): культ мертвых, борьба со временем, преодоление смерти и достижение вечной жизни. При анализе текстов в них обнаруживаются фольклорные (формульные) художественные средства: повторы, употребление архаизмов, параллелизм, аллитерации - созвучия согласных (об ассонансах - созвучиях гласных - судить невозможно, гак как гласные не записывались и их звучание неизвестно). «Книга мертвых». Дидактическая литература. Традиция «Книг пирамид» была продолжена в «Книгах саркофагов» (Среднее царство, XVIII в. до н.э., на среднеегипетском языке) и в «Книге мертвых» (Новое царство, XV в. до н.э., на новоегипетском языке). В последней важное место отводится оправдательным речам умершего перед судом загробного царства во главе с богом Осирисом. Обращаясь к 42 богам - членам суда (по количеству грехов), умерший утверждает: «О Усех- немтут, являющийся в Гелиополе, я не чинил зла! О Хетеп-седежет, являющийся в Хср- аха, я не крал!» (далее: не завидовал, не грабил, не убавлял от меры веса, не лицемерил, не святотатствовал, не лгал, не крал съестного, не ворчал попусту, ничего не нарушил, не резал коров и быков, принадлежащих богам, не захватывал хлеб в колосьях, не отбирал печеный хлеб, не подслушивал, не пустословил, не ссорился из- за имущества, не совершал прелюбодеяния, не совершал непристойного, не угрожал и т.д.). Этот ряд - своего рода ключ к реконструкции идеалов и характеристике тезауруса древних египтян. В этой «исповеди отрицания» нет последовательного движения от главного к неглавному, определенной сгруппированное™ (типологизации) грехов, есть повторы, близкие по смыслу формулы. Тот же результат дает анализ еще одного типа текстов - надписей на могильных плитах, где от лица покойного сообщалось его имя, титулы, говорилось о заслугах перед фараоном, благих деяниях. Например, надпись на захоронении жреца Шеши: «Я творил истину ради ее владыки, я удовлетворял его тем, что он желает: я говорил истину, поступал правильно, я говорил хорошее и повторял хорошее. Я рассужал сестру и двух братьев, дабы примирить их. Я спасал несчастного от более сильного... Я давал хлеб голодному, одеяние нагому. Я перевозил на своей лодке не имеющего ее. Я хоронил не имеющего сына своего... Я сделал лодку не имеющему своей лодки. Я уважал отца моего, я был нежен к матери. Я воспитал детей их». Третий источник для выводов - обширная дидактическая литература, где тот же материал выступает в виде предписаний. Так, в приписываемом жрецу Исеси [«Поучении Птахотепа»], относящемся к Древнему царству, но дошедшем в редакции Среднего царства, отмечается: «Ученостью зря не кичись! Не считай, что один ты всеведущ! Не только у мудрых - у неискушенных совета ищи. Искусство не знает предела. Разве может художник достигнуть вершин мастерства?» и г.д. В этом тексте, который был создан, видимо, в XXV в. до н.э., впервые в мировой литературе появляется слово «искусство». Исеси - одно из первых в мировой литературе писательских имен. «Прославление писцов». Значение имени. Для достижения вечной жизни важно сберечь сах (отсюда искусство мумификации), не потерять ка, но особенно важно сохранить рен - имя5. Чтобы отомстить врагу, египтяне могли, например, стереть его имя со статуи и написать другое - это полностью уничтожало противника. Вот почему труд писцов считался таким почетным. В папирусе Нового царства, относящемся к концу 2 тысячелетия до н.э., содержится знаменитое |«Прославление писцов»], ставшее прообразом оды Горация «Exegi monumentum» и, следовательно, стихотворения А. С. Пушкина «Памятник»: «Мудрые писцы // Времен преемников самих богов, // Предрекавшие будущее, // Их имена сохранятся навеки. // Они ушли, завершив свое время, // Позабыты все их близкие. // Они не строили себе пирамид из меди // И надгробий из бронзы, // Не оставили после себя на следников, // Детей, сохранивших их имена. // Но они оставили свое наследство в писаниях, //В поучениях, сделанных ими. // Писания становились их жрецами, // А палетка для письма - их сыном. // Их пирамиды - книги поучений, // Их дитя - тростниковое перо, // Их супруга - поверхность камня. // (...) Книга нужнее построенного дома, // Лучше гробниц на Западе, // Лучше роскошного дворца, // Лучше памятника в храме» (перевод А. Ахматовой). Имхотеп. Среди великих писцов в папирусе называется имя Имхотепа (XXVIII в. до н.э.). Имхотеп, создатель первой пирамиды (ступенчатая пирамида фараона Джосера), архитектор, астроном, врач, обожествленный египтянами, возможно, первый писатель в мировой литературе, чье имя мы знаем, хотя трудно идентифицировать какие- либо тексты, составленные им. Миф об Осирисе. Из дошедших до нас памятников нельзя составить ясное представление о мифологии египтян (очевидно, сама эта мифология не сложилась в стройную систему), однако можно выделить центральный миф - это миф об Осирисе, умирающем и воскресающем боге. Осирис - царь Египта, он обучил людей сеять, печь хлеб, делать вино, обрабатывать медь и золото, лечить, строить храмы, дал людям религию, отучил их от людоедства (характерные черты фольклорного культурного героя). Его брат - злокозненный бог Сет (символизировал чужие страны, пустыню) - во время пира в честь победы Осириса над врагами в Азии вносит саркофаг и обещает подарить его тому, кому он в пору. Он подходит только Осирису (с него тайно была снята мерка), и как только тот ложится в саркофаг, Сет закрывает его и бросает в Нил. Осирис мертв, его тело расчленено Сетом на 14 частей и разбросано по всему Египту. Сестра и жена Осириса Исида собирает тело по частям, зачинает от него, и рождается бог Гор. Когда он вырастает и узнает о том, кто убил его отца, Гор сражается с Сетом, побеждает его, но утрачивает глаз. Отвоевав свой глаз (символ солнца), Гор дает его проглотить Осирису - тот воскресает (символ оживающей природы), но отдает земное царство Гору, себе оставив царство мертвых, повелителем которого он становится. Мистерии и другие жанры. В связи с мифом об Осирисе ежегодно при наступлении весны игрались мистерии. В папирусе, относящемся к 1970 г. до н.э., мы обнаруживаем первую в мировой литературе запись драматического произведения, в которой реплики персонажей (их изображали жрецы) перемежаются ремарками. Вот пример из 18-го эпизода мистерии об Осирисе: «Действие: [представление] мена- поединка6. - Это [означает, что] Гор сражается с Сетом. - Геб [обращается к] Гору и Сету: Речь [Геба]: “Забудь [это]”. - Гор, Сет, сражение. - Мена-поединок». Осирис в мистерии заменялся статуей, которая использовалась в пантомиме, зато жрецы, игравшие Исиду и Нефтиду (ее сестру и одновременно жену Сета, однако сочувствовавшую Исиде), выступали с достаточно развернутыми монологами, сохранившимися в записи (так называемые «Призывания Исиды и Нефтиды»), В литературе Древнего Египта можно найти истоки и других жанров - путевых записок («Путешествие Ун-Амуна в Библ» - своего рода отчет о путешествии, совершенном около 1066 г. до н. э.), басни (басни о животных, относящиеся к периоду так называемой демотической литературы, VIII в. до н.э. - III в. н.э.) и др. Влияние египетской литературы обнаруживается в текстах Библии, в диалогах Платона (возможно, изложенное им сказание об Атлантиде - египетского происхождения), в произведениях Апулея и т.д. Гермес Трисмегист. Ко II - IV вв. н.э. относится формирование «Герметического свода», приписываемого египетскому богу мудрости Тоту (по другой версии, мудрецу, жившему задолго до библейского Моисея), которого по-гречески именовали Гермес Трисмегист (т.е. трижды величайший). Полностью сохранилось 15 трактатов, последний из которых, как показали исследования, составлен из трех разных текстов. В настоящее время доказано, что эти тексты были созданы в начале нашей эры в Александрии Египетской на греческом языке на основе соединения традиций древнегреческой философии, иудаизма, христианского гностицизма, восточных мифологий. Но очевидно также и то, что в герметическом учении большую роль сыграла египетская эзотерическая традиция. В самом известном герметическом тексте - «Изумрудной скрижали» сформулировано положение: «То, что находится внизу, аналогично тому, что находится вверху. И то, что вверху, аналогично тому, что находится внизу, чтобы осуществить чудеса единой вещи» - закон Великой аналогии. Этот закон вплоть до Нового времени определял мировоззрение европейцев.

В любую эпоху литературные произведения отражали внутренний мир человека, показывали те проблемы, которые его волнуют. Литература древности свидетельствует о множестве моральных проблем, интересовавших людей древности: от любовной лирики до шедевров религиозной литературы.

До нас дошла богатейшая религиозная литература. Это не удивительно, если учесть, какое важное место занимала религия в жизни общества, в умах людей. К сборникам гимнов и молитв относятся индийская «Ригведа» и иранская «Авеста». Египетские «Тексты пирамид» и «Книга мертвых» были сборниками заклинаний и путеводителями умершего в загробном царстве. Месопотамский миф «Энума элиш» («Когда вверху...» - название дано по начальным словам произведения) повествует о сотворении мира.

Назидательную роль выполняли буддийские «Типитака» и джатаки, повествующие о жизни Будды:

Сборник бесед и изречений Конфуция - «Лунь юй» («Беседы и суждения») и даосский «Даодэцзин». В большой мере назидательную роль выполнял и Ветхий Завет Библии, хотя здесь видно стремление авторов совместить религиозную тему с историей еврейского народа. Это делает Библию в большой мере историческим сочинением.
Большой популярностью пользовались эпические произведения, где действительность тесно переплетена с мифами. Это месопотамская эпическая поэма «Эпос о Гильгамеше» и поистине огромные по объему индийские «Рамаяна» и «Махабхарата» (24 тыс. и 100 тыс. двустиший соответственно).

Появляются и собственно исторические сочинения в разных странах. Очень популярны они были в Китае, где Сыма Цянем были написаны «Ши цзи» («Исторические записки») (II в. до н.э.) - вершина исторической науки Древнего Востока.

Египетская литература дала нам первое произведение, где главная тема - любовь к родине и стране, - популярнейшую в Древнем Египте «Повесть о Синухете». Изгнанник, проведший полжизни на чужбине и достигший здесь высочайшего социального положения, в конце жизни возвращается на родину, о которой постоянно мечтал, и падает к ногам фараона, от которого некогда бежал.

Египетская литература оставила богатое наследие лирических произведений. Хорошо известна индийская лирика, достигшая своего наивысшего расцвета в творчестве поэта Калидасы (IV - V вв. н.э.). Следует отметить высочайший уровень древнекитайской поэзии. Известны имена многих китайских поэтов, пользовавшихся огромной популярностью в обществе. Жемчужиной китайской литературы этого времени стал сборник «Шицзин» («Книга песен»).

В литературе стран древности были популярны и социальные сюжеты. Таковы «Речение Ипувера», повествующее о восстании бедноты в Египте, д. также многочисленные месопотамские сочинения о трудностях крестьянского труда, китайская социальная лирика.

На Древнем Востоке обнаружена первая настоящая систематизированная библиотека. Ассирийский царь Ашшурбанапал (669 - 629 гг. до н.э.) лично следил за созданием библиотеки в своей столице Ниневии и сбором материалов со всего Ближнего Востока.

При рассмотрении хеттской литературы мы должны больше, чем когда-либо прежде, проявлять сдержанность и помнить, что наше суждение определяется пределами наших знаний. Это может показаться банальным, но стоит вспомнить, что имеющиеся у нас сведения настолько неполны и неопределенны, что практически невозможно определить литературную преемственность и концепции, которым она повинуется. Но ситуация с хеттской литературой именно такова, - ведь все, что мы о ней знаем, почерпнуто из одной-единственной уцелевшей библиотеки в столице, городе Хаттусе, да и эта библиотека дошла до нас не полностью. Документы в Месопотамии обнаружены в нескольких разных местах, и это дает некоторую гарантию того, что наше представление о литературных жанрах не будет слишком отличаться от реального, по крайней мере в отношении структуры и качества литературы. Но поскольку источник хеттской литературы у нас всего один - и то заведомо неполный, - то нет никакой гарантии, что в нем мы обнаружим все аспекты и все жанры литературной деятельности хеттов.
По содержанию хеттская литература, как и хеттская религия, откровенно находится под преимущественным влиянием месопотамской литературы. Но при этом существенно, что влияние это по большей части не прямое, а опосредованное - через другой горный народ, хурритов, которые благодаря своему географическому положению послужили своего рода мостом между двумя цивилизациями.
Одновременно и сами хурриты оказались создателями собственного варианта широкого культурного круга, набора традиций и литературных жанров, которые хетты, в свою очередь, болеелибо менее полно заимствовали и присвоили.
Вообще говоря, все это проделывалось поразительно грубо и примитивно - совершенно не похоже на тот высокий уровень эволюции и проработки литературных жанров, который в Месопотамии существовал еще со времен шумеров.
Эти замечания применимы, конечно, только до момента, когда сами хетты начинают творить; поϲӆе этого - как мы уже до некоторой степени видели - возникают оригинальные и независимые литературные формы, из которых важнейшими представляются анналы и политические договоры. На этой стадии хеттская литература становится позитивной силой: она создает новые литературные жанры и поднимает их на высоту, невиданную прежде на Древнем Востоке.

Самый распространенный жанр - мифологический эпос, рассказ о деяниях богов, об их конфликтах и приключениях. Но, в отличие от месопотамских параллелей, это по большей части грубая проза, - по крайней мере, нам не удается выделить в ней какую бы то ни было поэтическую структуру.
Если классифицировать мифы по происхождению, можно выделить два выдающихся очевидно хеттских цикла - по крайней мере, их главные герои хетты. В одном из этих циклов рассказывается о победе над драконом, в другом - об исчезновении бога. Оба сюжета уходят корнями в общее религиозное и литературное наϲӆедие Древнего Востока: первый цикл воспроизводит рассказ о божественном герое, побеждающем силы зла, иными словами, месопотамский миф о победе Мардука над драконом Тиаматом и египетский миф о победе солнца над змеем Апофисом; второй представляет собой хеттскую версию месопотамского цикла о Думузи (Таммузе) и египетского цикла об Осирисе. Но родство здесь концептуальное, а не литературное: хеттская версия заметно отличается от остальных, доказывая тем самым свое независимое происхождение.
Как нам подробно рассказывают в начале текста, драконовский цикл, собранный воедино в двух версиях жрецом бога Нерика, зачитывался публично на празднике Пурулли, который, по всей видимости, совпадал с Новым годом. Это очень интересная информация, один из элементов, из которых мы делаем вывод о том, что на Древнем Востоке мифология и ритуал были очень тесно связаны и что по крайней мере некоторые из «литературных» текстов на самом деле представляют собой сценарии религиозных церемоний. К этому вопросу мы еще вернемся, когда появятся дополнительные данные. Пока же, ограничившись рассмотрением драконовского цикла, скажем, что противником дракона является бог грозы, а главная цель рассказа - восславить его победу. Согласно более древней версии, дракон Иллуянкас поначалу одержал верх. Поϲӆе этого, желая отомстить, бог грозы устроил большой пир, на который пригласил и противника;
он заставил дракона съесть так много, что тот не в состоянии даже вернуться домой:

Дракон Иллуянкас пришел со своими детьми, и они ели и пили.
Они выпили каждую амфору досуха и утолили свою жажду. Поϲӆе этого они уже не могли спуститься в свое логово… Бог грозы пришел и убил дракона Иллуянкаса, и боги были с ним.

ᴍаӆᴏ можно вспомнить параллелей такой грубой и одновременно изобретательной истории: можно было бы, пожалуй, назвать историю борьбы Гора и Сета. Но там это скорее исключение, а здесь - правило, характеризующее художественный уровень в целом. Еще один пример - более поздняя версия этого же мифа: теперь дракон поϲӆе первоначальной победы над богом грозы вынимает у того сердце и глаза;
бог жаждет вернуть их и для достижения своей цели пользуется женитьбой своего сына на дочери Иллуянкаса:

Бог грозы сказал своему сыну: «Когда пойдешь в дом жены твоей, попроси у них мое сердце и глаза мои». Когда он пошел туда, то попросил у них сердце, и они отдали его. Позже он попросил у них глаза, и они отдали их тоже. Он принес их богу грозы, своему отцу. Так бог грозы получил обратно свое сердце и глаза свои.
Когда тело его было восстановлено в прежнее состояние, он отправился к морю сражаться. Он напал на дракона Иллуянкаса и чуть не убил его.

Мифологический цикл о пропавшем боге также заслуживает внимания более чем в одном аспекте. Начнем с того, что это, судя по всему, самое полное и непосредственное из всех литературное выражение концепции умирания и возрождения природы, общей для всего Древнего Востока. Во-вторых, связи с религиозными ритуалами здесь очевидны и подробны; описание сложной магической процедуры очищения и оживления бога занимает немалую часть рассказа. У этого мифа существует одна основная версия, в которой роль пропавшего бога играет Телепину;
но существование других версий с другими действующими лицами указывает на то, что главное и оригинальное в этом мифе - событие, о котором идет речь, а вовсе не действующие лица.
Рассказ идет о том, как Телепину (ограничимся основной версией) разгневался и пропал с земли; далее ϲӆедует впечатляющее описание умирающей жизни:

Так что зерно и полба больше не росли.
Так что скот, овцы и человек больше не плодились. И даже те, которые были беременны, не могли никак разродиться. Растения высохли, деревья высохли и перестали давать свежие побеги.
Пастбища высохли, источники высохли.
Голод возник на земле, человек и боги погибали от голода.

Невозможно более красноречиво рассказать о поϲӆедствиях исчезновения бога. Во всяком случае, слова бога грозы, обращенные к остальным богам в дни бедствий, это подтверждают:

Бог грозы встревожился о Телепину, сыне его: «Телепину, сына моего, - сказал он, - здесь нет. Он впал в ярость и унес с земли все хорошее». Великие боги и меньшие боги пустились на поиски Телепину. Солнечный бог выслал стремительного орла, сказав: «Лети, обыщи все вершины гор! Обыщи глубокие долины! Обыщи глубины водные!» Орел полетел, но не смог найти его.

Поϲӆе нескольких безуспешных попыток только пчеле удается наконец отыскать Телепину;
интересно было бы остановиться на мгновение на значении этого мотива в фольклоре. Но нужно двигаться дальше: Телепину возвращается, но гнев его не утих. Богиня магии изгоняет его гнев посредством магического ритуала;
спокойствие восстановлено, и бог соглашается вернуть на землю плодородие:

Телепину вернулся назад в свой дом и вновь начал заботиться о своей земле… Алтари богов были приведены в порядок. Он положил полено в очаг. Он выпустил овец в долины, он выпустил скотину в загон. Мать заботилась о своем ребенке, овца заботилась о своем ягненке, корова заботилась о своем теленке. А Телепину заботился о царе с царицею, давал им долгую жизнь и бодрость.

На этом цикл заканчивается; ϲӆедует заметить, что составлен он на более высоком литературном уровне, чем цикл о боге грозы и драконе или тот цикл, к обсуждению которого мы сейчас перейдем. Этот миф заимствован из хурритского источника и, соответственно, является первым из известных нам мифов, который пришел от народов хеттского окружения.
В цикле о Кумарби, отце богов, можно различить две основные части.
Первая из них, известная под названием «О царствовании на небесах», рассказывает о том, как царский сан переходит от Алалу к Ану, от Ану к Кумарби, и от Кумарби к богу грозы Тешшубу, который, будучи сыном своего предшественника, свергает его с трона:

Прежде, в минувшие годы,
Был Алалу на небе царем.
Алалу сидел на престоле,
И даже бог Ану могучий,
Что прочих богов превосходит,
Склоняясь у ног его низко,
Стоял перед ним, словно кравчий,
И чашу держал для питья.
И девять веков миновало,
Как царствовал в небе Алалу.
Когда же настал век десятый,
Стал Ану сражаться с Алалу,
И он победил его, Ану.
Алалу бежал от него
В далекую Темную Землю.
Он вниз убежал от него —
В далекую Темную Землю.
И Ану сидел на престоле.
Сидел на престоле он, Ану,
И даже Кумарби могучий,
Склоняясь у ног его низко,
Стоял перед ним, словно стольник,
Еду ему он подавал.
И девять веков миновало,
Как царствовал на небе Ану.
Когда же настал век десятый,
Стал с Ану сражаться Кумарби.

Кумарби, потомок Алалу,
Стал на небе с Ану сражаться.
Тот взгляда Кумарби не вынес,
Но он ускользнул от него,
Он, Ану, бежал от Кумарби,
Как птица, взлетая на небо.
Кумарби, его настигая,
Схватил его за ноги крепко,
Вниз с неба он Ану стащил,
И он укусил его в ногу,
Откусил его силу мужскую,
И стала, как бронза, литьем
Она у Кумарби во чреве.
Когда проглотил он, Кумарби,
Всю силу мужскую врага,
Он радостно захохотал.
Но Ану, к нему повернувшись,
Сказал ему речи такие:
«Ты радуешься, проглотив
Всю силу мужскую мою.
Но радуешься ты напрасно.
Я тяжесть в тебе оставляю:
Во-первых, теперь ты чреват
Отважнейшим богом грозы»…

Обратите внимание на сходство этого мифа с «Теогонией» Гесиода: родственные отношения в группе Ану - Кумарби - Тешуб соответствуют родственным отношениям в группе Уран - Кронос - Зевс; а сходные элементы, такие, к примеру, как оскопление бога, подтверждают наличие здесь не просто общей близости, но чего-то большего - а именно непосредственной связи.
В этом случае греческий миф должен восходить своими корнями к ближневосточной почве: судя по всему, первыми этот сюжет сформулировали хурриты, а хетты послужили передаточным звеном.
Вторая часть этого цикла, известная как «Песня об Улликумми», повествует о том, что Кумарби не смиряется с поражением, а бросается в контратаку. Он создает Улликумми, скальное чудовище, и посылает его уничтожить бога грозы в его собственном доме в Куммии:

Пусть на небо идет он…
Славный город Куммию Улликумми растопчет,
Улликумми ведь бога грозы поразит,
Как мякину развеет, наступит пятою,
И раздавит его он, как муравья!..
Всех богов распугает на небе, как птиц,
Как пустые горшки, разобьет их!

Для этого Улликумми сажают на правое плечо Упеллури, великана, который держит на себе вселенную; и оттуда он растет и растет, пока не достигает неба. Только мудрому Эа удается отвести опасность; чудовище отделяют от плеча великана и тем самым лишают силы.

Услышьте, боги минувшего, слово мое!
Вы те, кто знаете древних времен дела!
Снова откройте склады родителей ваших и дедов!
И отцов минувшего пусть принесут печати!
Пусть запечатают снова потом эти склады!
Пусть достанут из них пилу минувших давнишних лет!
Той пилой отделили тогда Небеса от Земли,
А теперь Улликумми мы от подножия пилою отпилим.
Мы подпилим того, кого породил Кумарби как соперника всем богам!

В этой части мифа тоже есть интересные, хотя и менее детальные, параллели с греческой мифологией: великан, держащий на себе небеса и землю, представляется фигурой типа Атланта;
чудовище, выросшее до неба и намеренное сразиться с богами, напоминает Тифона. Таким образом, хеттская культура содержит несколько самобытных элементов, отличных от месопотамских образцов; эти элементы вплетены в цикл с эпицентром у хурритов и огромной сферой влияния, включающей даже Грецию.
С другой стороны, еще одна группа мифологических эпических фрагментов с рассказом о приключениях Гильгамеша восходит непосредственно к месопотамской традиции.
Здесь ясно проявилась сила шумерского мифа и его способность к распространению; теперь этот миф появляется у хеттов, частью в переводе, частью в адаптации, а частью обогащенный свежими деталями.
Правда, этот миф имеется также у хурритов и, скорее всего, пришел к хеттам именно этим путем; таким образом, культурный цикл, о котором мы уже говорили, непрерывен и обеспечивает активную взаимосвязь разных цивилизаций.

Хеттская лирическая поэзия, подобно поэзии Месопотамии, ограничена лишь религиозной сферой. Это гимны и молитвы: не то чтобы между тем и другим была большая разница, - ведь они связаны между собой и одно часто включает и другое. Но иная концепция царской власти приводит к тому, что гимны у хеттов посвящаются исключительно богам. К примеру, вот гимн Телепину, дошедший до нас как часть молитвенного текста:

Ты, Телепину, преславный бог; имя твое славно среди имен.
Ты, царь богов, славен среди богов; среди всех богов ты славен, Телепину.
Велик ты, Телепину;
нет божества более славного и могучего, чем ты.
Ты господин справедливости; ты ϲӆедишь за царями на небе и на земле.
Ты устанавливаешь границы земель, ты выслушиваешь молитву.
Ты, Телепину, милостивый бог; всегда ты выказываешь милосердие.
Благочестивый человек дорог тебе, Телепину, и возвышаешь ты его.
На небе и на земле ты, Телепину, есть свет; во всех землях ты бог, которого славят.
Всякой земли ты отец и мать; вдохновенный господин справедливости ты.
В месте справедливости ты неустанен;
среди древних богов ты тот, кого славят.
Для богов ты, Телепину, назначаешь обряды; для древних богов назначаешь ты жребий.
Для тебя они открывают дверь небес; тебе, славный
Телепину, дозволено входить во врата небес.
Боги небес повинуются тебе, Телепину;
боги земли повинуются тебе, Телепину.
Что бы ты ни сказал, Телепину, боги склоняются перед тобой.
Угнетенных, униженных… ты отец и мать; просьбы
униженных, угнетенных ты, Телепину, принимаешь к сердцу.

Выражения, использованные в этом гимне, традиционны, не исключая и упоминание об униженных. Однако этого нельзя сказать о молитве царя Мурсили II во время чумы, отрывок из которой вы видите ниже. Эту молитву отличает живое чувство человеческой вины и освобождающая сила исповеди, а также сила прямого и непосредственного описания:

Бог грозы города Хаттуса, господин мой, и вы, боги, господа мои, так все совершается: люди грешат. И отец мой согрешил: он нарушил слово бога грозы города Хаттуса, господина моего. А я ни в чем не согрешил. Но так все совершается: грех отца переходит на сына. И на меня грех отца моего перешел.
Но этот грех я признал воистину перед богом грозы города Хаттуса, моим господином, и перед богами, моими господами: это именно так, мы это совершили.
Но поϲӆе того, как я признал грех моего отца как свой грех, да смягчится душа бога грозы, моего господина, и богов, моих господ. Будьте теперь ко мне благосклонны и отошлите чуму прочь из страны хеттов! И те немногие жрецы, ᴨҏᴎносящие в жертву хлеб, и жрецы, совершающие жертвенные возлияния, что еще остались в живых, пусть у меня больше не умирают!

Насколько мы можем судить в настоящий момент, у хеттов не было дидактической и поучительной литературы, столь развитой у других народов Древнего Востока. С другой стороны, их историческая проза весьма ᴨҏᴎмечательна;
это и анналы, о которых мы уже говорили, и договоры, обсуждение которых еще впереди.
Как мы уже отмечали, оба этих жанра отразили в себе способность мыслить в терминах ᴨҏᴎчины и ϲӆедствия - а значит, подлинно исторически.
Кроме того, мы видим, что положения международного права основаны на неизменных юридических ᴨҏᴎнципах - как во взаимоотношениях между великими державами, так и в отношениях между ними и мелкими государствами.

Договор - четко определенный литературный жанр. Он начинается с преамбулы, в которой излагаются прецеденты и цели договора;
затем перечисляются достигнутые соглашения; завершается договор обращением к богам и угрозами к тем, кто посмеет нарушить договор. Важнейший из имеющихся у нас договоров - безусловно, договор с египтянами, сохранившийся как в египетской, так и в хеттской версиях. Поϲӆе описания прошлых отношений между двумя державами в нем излагаются ᴨҏᴎнципы взаимного отказа от ᴨҏᴎменения силы и основания для оборонительного союза;
в нем говорится также о выдаче беглецов; в завершение стороны взывают к богам с просьбой ϲӆедить за верностью обеих сторон договору и наказывать тех, кто нарушит данное слово. Еще интереснее, возможно, договоры с малыми государствами, в которых условия вассалитета объясняются и излагаются языком закона. Один из таких договоров - договор между Мурсили II и Туппи-Тешшубом, владыкой Амурру;
его преамбула так излагает прецеденты:

Азирас был твоим дедом, о Туппи-Тешшуб. Он взбунтовался против моего отца, но снова покорился ему… Поϲӆе того как он был связан договором, он оставался связан договором. Как отец мой сражался против врагов своих, так же сражался и Азирас. Азирас оставался верен моему отцу как своему сюзерену и никогда не возбуждал в нем гнева. Отец мой был верен Азирасу и его стране; он не проявлял к нему несправедливости, никак не возбуждал гнева ни в нем самом, ни в его стране; 300 сиклей первоклассного очищенного золота, дань, которую наложил мой отец на твоего отца, он ᴨҏᴎвозил год за годом; он никогда не отказывался платить дань.

Именно этой верности, продолжает Мурсили, обязан Туппи-Тешшуб своим троном, поскольку отец рекомендовал его Мурсили, а поϲӆедний поддерживал и защищал его. Но теперь не пора ли ему позаботиться о том, чтобы выполнить соглашение и заплатить дань:

Так что выполни клятву верности царю и царской семье! И я, царь, буду верен тебе, Туппи-Тешшуб. Когда ты возьмешь себе жену и родишь наϲӆедника, он станет царем земли Амурру поϲӆе тебя. И как я буду верен тебе, так я буду верен сыну твоему. Но ты, Туппи-Тешшуб, оставайся всегда верен царю земли Хатти, земле Хатти, моим сыновьям и внукам! Дань, наложенную на твоего деда и твоего отца - представляли они по 300 сиклей золота, первоклассного очищенного золота, взвешенного на стандартных весах, - ты тоже представишь. Не обращай глаза твои ни на кого больше!

Слова договора и клятвы, начертанные на этой табличке, - если Туппи-Тешшуб не выполнит эти слова договора и клятвы, да уничтожат боги клятвы Туппи-Тешшуба, включая его самого, его жену, его сына, его внука, его дом, его землю вместе со всем, чем он владеет. Но если Туппи-Тешшуб выполнит эти слова договора и клятвы, начертанные на этой табличке, да защитят его те же боги клятвы, включая его самого, его жену, его сына, его внука, его дом и его страну.

Как обычно, мы не будем входить в детальное обсуждение текстов, которые не являются литературными в строгом смыϲӆе этого слова;
во всяком случае, таких текстов ᴍаӆᴏ и особого интереса они не представляют. Однако, опять же как обычно, мы сделаем короткое отступление в пользу юридической литературы, отражающей структуру и организацию общества.
В настоящий момент мы черпаем знания о хеттских законах в основном из двух табличек с законами, найденных в Хаттусе; вместе они известны как хеттский кодекс, но на самом деле представляют собой лишь частичный эквивалент месопотамских кодексов. Правда, в них есть описание конкретных случаев и решений, характерных для шумерского и аккадского законодательства;
однако нет пролога и эпилога, которые составляют существенную часть соответствующей месопотамской литературной формы.
Какова документальная ценность хеттского кодекса? Прежде чем говорить об этом, необходимо сделать несколько оговорок: во-первых, многие вопросы здесь просто не рассматриваются, в том чиϲӆе такие важные как усыновление, наϲӆедование и заключение договоров. Выдвигалось предположение, что их здесь нет потому, что подобные дела обычно не ᴨҏᴎводят к судебному разбирательству;
может, и так, хотя такой вариант представляется ᴍаӆᴏвероятным. Но есть еще одна оговорка, более важная, хотя и внешняя: у нас нет доказательств в виде документов, имеющих отношение к юридической процедуре и частным делам; если в Месопотамии их достаточно, то у хеттов они полностью отсутствуют, и этот факт оставляет нас в сомнениях о том, как и когда ᴨҏᴎменялись эти законы.
Общество у хеттов, опять же, состоит из свободных и рабов, которые, похоже, находились в некоем промежуточном состоянии, сходном с положением вавилонских плебеев. В глазах закона раб, как и в Вавилоне, ценился меньше, чем свободный человек; тем не менее он имел право ᴨҏᴎобретать собственность и владеть ею. Так что мы можем предположить, что социальная структура у хеттов была динамична, а граждане ᴨҏᴎ определенных условиях могли переходить из одного класса в другой.
Закон, имеющий отношение к семье, поразительно похож на соответствующий вавилонский закон и описывает патриархальную систему;
однако некоторые моменты позволяют предположить, что женщины здесь занимали в обществе более видное положение; кроме того, мы снова видим, что перед брачной церемонией жених должен одарить родителей невесты. В кодексе имеется подробная статья, запрещающая браки между кровными родственниками; есть и положение, по которому вдову должен взять в жены брат ее покойного мужа, а если братьев у него нет, то отец или племянник; такой порядок весьма напоминает еврейский порядок левирата.
Как мы уже знаем, право собственности у хеттов основано на феодальной системе. Закон различает «вассалов», получивших свой титул от суверена, и «мастеровых», то есть местных рабочих, точное социальное положение которых еще предстоит установить.
Характерная черта уголовного законодательства - то, что ᴨҏᴎнцип компенсации ставится выше ᴨҏᴎнципа возмездия. Вообще говоря, мы уже видели, что поϲӆедний ᴨҏᴎнцип, судя по всему, свойственен в основном семитам.
У хеттов наказанием за преступления, исключая политические, грабеж и сексуальные сношения с животными, служили преимущественно возмещение ущерба и компенсация - в первую очередь денежная:

Если кто-нибудь оϲӆепит свободного человекалибо выбьет ему зуб, то он должен дать 20 сиклей серебра, и в дом их он должен отправить.
Если кто-нибудь оϲӆепит раба либо рабынюлибо выбьет ему/ ей зуб, то он должен дать 10 сиклей серебра, и отвечает своим домом.

В некоторых предписаниях мы видим, что закон развивается:

Если кто-нибудь украдет корову, то прежде обычно давали 12 голов скота. Теперь же вор должен дать 6 голов скота, а именно 2 двухгодовичков, 2 годовичков и 2 телят-сосунков. И домом своим он отвечает.

Что касается хеттской юридической процедуры, то за отсутствием судебных отчетов и записей о вынесенных решениях мы можем получить представление о ней из другого специфического класса текстов - инструкций для жрецов и чиновников. Правда, их содержание касается в первую очередь религиозных отправлений, но в некоторых разбираются также вопросы управления хозяйством, отправления гражданского и военного правосудия. ᴨҏᴎведем в ᴨҏᴎмер инструкцию командиру пограничной стражи:

ᴨҏᴎбывая в город, созови всех жителей города. Тех, у кого есть жалобы, рассуди по справедливости.
Если у раба либо рабыни есть жалоба на свободную женщину, рассуди их по справедливости.

В этом же тексте имеются ᴨҏᴎмечательные указания уважать местные обычаи, что, безусловно, проливает свет на поведение хеттов на захваченной территории.
Здесь отражается то же благоразумие и широта взглядов, которые так характерны для договоров:

Более того, командир пограничной стражи, комендант города и старейшины должны судить и решать судебные споры согласно закону. Как было с прежних дней, в городе, где ᴨҏᴎвыкли ᴨҏᴎменять наказание смертью, они должны продолжать делать так. Но в городе, где ᴨҏᴎвыкли ᴨҏᴎменять наказание изгнанием, они должны продолжать делать так.

В заключение наших заметок о хеттской литературе необходимо упомянуть, что недавно нашлись авторы, которые за грубостью некоторых хеттских произведений разглядели намеренный фарс, попытку посмеяться самим и посмешить читателей; если смотреть с этой позиции, то великие мифологические и эпические циклы превратятся всего лишь в гротескные басни, которые не восᴨҏᴎнимали всерьез даже их составители.
Однако, скорее всего, такой взгляд очень далек от истины. Опыт подсказывает, что юмор на Древнем Востоке встречается чрезвычайно редко; в самом деле, ᴨҏᴎ первом знакомстве эти культуры оставляют впечатление глубокой и чуть ли не мрачной серьезности.
Исключения из общего правила можно встретить в Египте, своеобразное географическое и политическое положение которого способствовало спокойствию духа, а высокоразвитая культура стимулировала дополнительное преимущество - постоянную готовность к улыбке. Но ᴨҏᴎписать это качество хеттам, лишить их литературу религиозного и обрядового содержания… Скорее всего, это результат попытки взглянуть на литературу тех времен нашими глазами, ᴨҏᴎписать древним хеттам современные представления и взгляды. Каким бы ᴨҏᴎвлекательным ни казался результат, скорее всего, он ставит все здание цивилизации с ног на голову.

Учебники к университетскому курсу «История литератур зарубежного Востока» рассчитаны на студентов восточных и филологических факультетов, а также на широкие круги читателей, интересующихся проблемами литературы.
Учебники к данному курсу ставят своей целью осветить основные явления в творчестве отдельных народов зарубежного Востока, воссоздать историю литературы каждого из них, показать вклад народов Востока в сокровищницу мировой литературы.

В учебники вошли литературы Ближнего, Среднего и Дальнего Востока. Одни из этих литератур, как например, Египта, Вавилона, Индии, Китая, зародились за тысячелетия до н. э., другие, в частности, Турции, Японии, появились позднее -в эпоху средневековья. Культура древних народов Китая, Индии и Ирана, сохранивших непрерывность развития, оказала большое воздействие на становление более поздних цивилизаций Востока.

До недавнего времени было принято говорить об одной «античности»-греко - римской, на которую опирались в своем развитии культуры европейских народов. Однако изучение литератур Востока показало, что история знала и иные культуры, явившиеся «античностью» для народов других регионов.
Литературы Дальнего Востока -вьетнамская, корейская, японская -обладали определенной спецификой, обусловленной общей для них античностью -культурой древнего Китая. Китайский язык долгое время играл роль латыни на Дальнем Востоке.

Древняя культура Индии, в которой в качестве литературного языка преобладал санскрит, явилась источником для литератур на живых индийских языках в самой Индии. Влияние ее культуры распространилось также на Цейлон, Бирму, Камбоджу, Индонезию.

Для литератур Ближнего и Среднего Востока также можно говорить об общем античном периоде, обусловленном на древнем этапе развитием культуры Передней Азии, а в средние века - взаимодействующими культурами арабов и иранцев. Влияние Передней Азии было связано отчасти с распространением арамейского языка среди многих народов Востока, а также с проникновением арамейской письменности в отдаленные области, начиная от Египта и Малой Азии, кончая Закавказьем, Средней Азией и Монголией. Культурное влияние арабов и иранцев в известной мере зависело от распространения ислама в странах Ближнего и Среднего Востока, а также арабского, а затем и персидского в качестве языков науки и литературы. На традиции арабского и иранских народов опирались разноязычные литературы Средней Азии, Афганистана, северо - западной Индии, а также Турции и Азербайджана.

Древние цивилизации Востока сыграли в формировании культур названных народов в средние века ту же роль, что греко - римская античность в формировании культур европейских народов: элементы древней культуры вошли в их материальную и духовную культуры, языки и письменность. Однако между классической античностью Греции и Рима, как и между отдельными античными культурами Востока, существовали и различия, обусловленные в значительной мере особенностями социально - экономического развития, поскольку рабовладение на Востоке не достигло такого уровня, как в Греции и Риме.

Общее наследие, общие памятники и традиции, к которым восходили литературы каждого из названных регионов, сказались в системе художественного сознания, поэтических образах, художественных средствах, приемах и в употреблении определенного языка в качестве литературного. При этом каждая литература сохраняла специфику, порожденную особыми условиями жизни своего народа. Таким образом, литературы Востока, при всей свойственной им самобытности, можно представить в виде трех огромных миров, возникших на фундаменте одной из древних цивилизаций.

Эти три мира не были изолированы друг от друга. Связи между ними возникали как в результате военных столкновений или завоеваний, так и мирных сношений. С древности существовали караванные пути, соединявшие Ближний, Средний и Дальний Восток. В средние века и эпоху Возрождения морской путь между гаванями Персидского залива и Красного моря, и портами Индостана, Индокитая и Китая стал величайшей трассой международного торгового и культурного обмена, в который были вовлечены иранцы, арабы, индийцы, китайцы, малайцы, корейцы, японцы. Распространение той или иной религии или религиозные гонения также способствовали развитию этих связей. Буддийские монахи из Индии и Средней Азии бывали в Китае, а китайские ходили в Корею и Японию, паломники из Китая посещали Индию. С V в. н. э. преследуемые в Иране еретики, а затем последователи побежденного зороастризма находили приют в Китае, Индии и в других странах. Эти связи между отдельными цивилизациями Востока способствовали взаимодействию их культур и, в частности, литератур.

В искусстве и архитектуре Индии, стран Индокитая и Дальнего Востока, в которых распространялся буддизм, отмечались общие черты. Аналогичное явление наблюдалось с VII в. в странах Ближнего и Среднего Востока, подвергшихся исламизации. Религия накладывала определенный отпечаток и на литературу различных народов -появлялись так называемые буддийская, зороастрийская, манихейская и конфуцианская литературы, что не исключало перехода образов из одной в другую (например, трансформация образа Будды). Обмен литературными ценностями между тремя мирами Востока становился особенно заметным в IV -VI вв. В этот период в основном были переведены на китайский язык канон и житийная литература буддизма, перешедшие, как и конфуцианство, в Корею и Японию. В VI в. китайцам уже была известна знаменитая драма Калидасы «Шакунтала». Произведение индийской литературы «Двадцать пять рассказов Веталы» дошло до Тибета, а затем Монголии, где получило новые обработки. В средние века были иранские поэты, писавшие на китайском языке, и индийские (с XIII в.), писавшие на персидском. Созданные в Индии произведения были известны в Иране, Средней Азии, Закавказье, Турции и у арабов. Во многих памятниках Ближнего и Среднего Востока появлялись герои -китайцы и индийцы.

Наряду с культурным обменом между тремя восточными мирами существовало взаимодействие и между греко - римской античностью и античными культурами Востока. Взаимодействие Востока и Запада продолжалось и в дальнейшем.
Еще в глубокой древности евреи заимствовали из Двуречья миф о всемирном потопе. Этот миф, войдя в Библию, стал достоянием всех народов, среди которых распространилось христианство. Собранные в Библии мифы, легенды и предания вошли отчасти и в фольклор древних арабов, затем в священный свод мусульман -Коран, а через него стали известны всем народам, воспринявшим ислам. В результате завоеваний Александра Македонского (IV в. до н. э.) во многие страны Востока проникло греческое искусство. В Иран был занесен сюжет сказания о Геро и Леандре, а греческая драма стала известна в древности в Иране, Индии и других странах.

Особенно показательны басни, возникшие в различных частях света. Уже давно исследователи подметили сюжетную близость некоторых басен древней Греции и Востока. И хотя часто они возникали независимо друг от друга, иногда можно говорить и о заимствованиях. Басни Эзопа, в которых действуют не встречающиеся в Греции животные, были, несомненно, восточного происхождения. В то же время сюжеты некоторых эзоповских басен («Аист и лягушка», «Заяц и лягушка» и др.) были, видимо, перенесены в Индию во время походов Александра Македонского. В первых веках пашей эры басни и сказки Индии были объединены в книге назиданий «Панчатантра ». В VI в. эта книга была частично переведена на среднеперсидский язык (пехлеви). С него в VIII в. было сделано на арабском языке переложение, известное под названием «Калила и Димиа». В дальнейшем это переложение «Панчатантры» неоднократно в прозе и стихах обрабатывалось различными авторами Ирана и Средней Азии. Об интересе иранских народов к «Панчатантре» великий хорезмийский ученый XI в. Бируни в своей книге «Индия» писал: «У индийского народа много отраслей науки и несметное множество книг. Охватить их все я не могу; но как хотелось бы мне перевести «Панчатантру», которая известна у нас как «Калила и Димна».

В XVI в. в новой обработке на персидском же языке «Панчатаптра», под названием «Пробный камень мудрости», вернулась на свою родину - Индию. Персоязычные переложения «Калилы и Димны» послужили основой и для турецкой, а затем и для узбекской версий. Вольный греческий перевод арабского варианта появился в Византии в конце XI в. Его старославянское переложение стало известно на Руси. Арабский текст VIII в. был в начале XII столетия переведен на древнееврейский язык, с которого был вскоре сделан латинский перевод. Знакомство Западной Европы с темами и сюжетами «Панчатантры» сказалось в некоторых новеллах «Декамерона» Боккаччо и «Рейнеке - лис» Гёте. Так, на протяжении веков «Панчатантра» и ее обработки были переведены на шестьдесят языков, их влияние обнаруживалось во многих литературах мира. Широко известная история двух шакалов «Калила и Димна» показывала также, какое значение сохранили и в наши дни созданные в древности произведения Востока.

Если в древности и в средневековье связи между народами носили более или менее эпизодический характер и сфера культурного взаимодействия была ограничена, то в новое время, когда история становилась мировой, и обособленность народов начала исчезать, они приходили во все более тесное соприкосновение, вызывавшее интенсивный обмен культурными ценностями. Но этот процесс для народов Востока был сопряжен с колониальным угнетением, приводившим к замедленному развитию культуры. Однако и в условиях порабощения народы Востока не переставали сознавать значение своего наследия и по мере сил оберегали его, борясь против колонизаторов.

Русская революция 1905 г. пробудила Азию, а Великая Октябрьская социалистическая революция, открывшая новую эру в истории всего человечества, произвела коренной перелом в исторических судьбах колониальных и зависимых стран. Результаты этого перелома сказались и на характере культурного обмена между отдельными народами.
После второй мировой войны народы некоторых стран Востока, вступившие на путь строительства социализма, наглядно показывают пример культурного роста. Для стран народной демократии характерны, с одной стороны, критическое освоение своего культурного наследия, с другой стороны,создание произведений социалистического реализма, формирующегося не только на собственных традициях, но и под влиянием передовой литературы всего мира. В ряде стран, завоевавших независимость, значительно ускорилось развитие культуры и литературы.
Все это делает невозможным всестороннее рассмотрение отдельно взятых литератур вне их комплексного изучения, а также создание истории мировой литературы без литератур Востока.

При всей неравномерности развития литератур Востока и различной степени их изученности, комплексное исследование позволяет по - новому осмыслить уже известные науке факты и обнаружить недостающие звенья в истории отдельных литератур. Общие черты в истории восточных литератур подтверждают закономерности развития всех литератур мира. Это позволяет опровергнуть «европоцентризм» теории о «неполноценности» народов Востока, об «особых путях» их развития, выдвинутые колонизаторами, которые стремились обосновать свое господство, с одной стороны, а с другой, и иную крайность«азиацентризм», к которому приводит нередко обособленное изучение отдельных литератур Востока без сопоставления их друг с другом и с литературами Запада.

Опыт исследования русской и западноевропейских литератур приобретает особую ценность для изучения литератур Востока, ибо востоковедное литературоведение долгое время являлось лишь одним из компонентов восточной филологии, отдававшей основное внимание текстологии и лингвистике. Это -филологическое направление изучало живые литературы теми же методами, что и мертвые. Такая особенность развития востоковедения обусловила отставание литературоведения в освоении художественных богатств Востока. Даже переведенные на европейские языки памятники арабской, иранской, индийской, китайской литератур не заняли подобающего им места в общем литературоведении, не стали материалом для теории литературы, столь же полноценным, как и произведения европейских литератур. В таких трудах, как правило, не вскрывались историко - литературная и идейно - художественная ценность этих памятников, так же как и эстетическое значение произведений в широком плане мировой литературы. Попытки включения литератур Востока в историю всемирной литературы, правда, делались еще в XIX в. В России, например, с 1880 г. выходили тома, посвященные литературам Востока, во «Всеобщей истории литературы» под редакцией В. Ф. Корша и А. Кирпичникова. Такое издание было проявлением передовых течений в русской науке, стремившихся преодолеть ограниченное восприятие мировой культуры. Однако в этом издании давались лишь сведения по отдельным литературам Востока, не содержалось ни истории каждой из литератур, ни обобщений, вытекавших из собранных фактов. Сходные попытки создания истории литератур Востока и включения их во всемирную литературу наблюдались и в западной буржуазной науке.

В отличие от всех прежних попыток советское литературоведение с первых своих шагов стремится поднять изучение литератур Востока на необходимую теоретическую высоту, рассматривать отдельные литературы в их развитии и взаимосвязи, а все литературы Востока -как неотъемлемую часть литературы мировой. Это находит отражение уже в программе издательства «Всемирная литература», основанного М. Горьким в 1919 г. В дальнейшем эта тенденция проявляется в исследованиях таких деятелей советского востоковедения, как академики И. Ю. Крачковский, А. П. Баранников, В. М. Алексеев, Н. И. Конрад, профессор Е. Э. Бертельс, а также другие ученые. Так, постепенно соединяясь, филологическое и литературоведческое направления приходят к общетеоретическому осмыслению литературного процесса на Востоке и вырабатывают подлинно всемирно - историческое представление о развитии литературы. Одной из центральных проблем при этом становится научная периодизация истории литературы.

Если при периодизации литератур Запада внутри крупных периодов уже давно выделяются такие эпохи, как Возрождение, Просвещение, то историко - литературные труды востоковедов представляют собой чрезвычайно пеструю картину с точки зрения предлагаемых «периодизаций», которые строятся преимущественно из различных формальных признаках. Поэтому задача востоковедов в настоящее время заключается в том, чтобы «распространенному в ориенталистике подходу к литературе как к простой сумме авторов и произведений... противопоставить в качестве исходного пункта при периодизации понятие литературного процесса» (И. С. Брагинский) .

Систематизация материала в трудах по восточным литературам, созданных буржуазными учеными, следующими за средневековой традицией, проводилась по принципу каталога (алфавиту), языковому или диалектальному, религиозному, географическому, жанровому и династическому признакам. Каждый признак мог быть единственным или выступать в сочетаниях с другими.

Алфавитный принцип встречается не очень часто,но все же к нему прибегают даже такие известные литературоведы XIX в.„ как Риза Кули - хаи Хидаят, Гарсен де Тасси и Отто Бётлииг.

Языковый принцип выступает в иранистике и особенно в индологии. Так, например, иранисты иногда выделяют «пехлевийскую», согдийскую и другие литературы, а новоперсидской считают литературу на новоперсидском языке с IX в. до настоящего времени. Синонимом литературы древней Индии, несмотря на бытование литературы на пали и других языках, часто служит «санскритская литература». Даже названия ряда работ свидетельствуют о преобладании в индологии языкового принципа.

Следуя этому принципу классификации, творчество одного автора иногда «режут» на две части. Так, творчество Эмира Хосрова Дихлави (Амира Хусро), жившего в XIII -XIV вв. в северозападной Индии и писавшего на новоперсидском и одном из живых индийских языков, «поделено» между персидской и индийской литературами. То же самое можно отнести и к ряду авторов, писавших на новоперспдском и арабском языках (например, Абу - Али ибн - Сина).

Религиозный принцип систематизации литературного материала сказывается в том, что в индийской и китайской литературах выделяется «буддийская», под которой подразумевается отнюдь не только клерикальная, но и окрашенная буддизмом художественная литература. В древней литературе иранских народов иногда выделяются зороастрийская и манихейская литературы.

На географическом принципе основаны многие работы по истории литератур Индии, где говорится о делийской, деканской и других школах поэтов. Географический принцип встречается и в трудах по китайской литературе (деление на литературу Севера и Юга). В работах по персидской литературе следы этого принципа видны у Бади - аз - Замана Форузанфара Башруеи в его антологии.

По жанровому признаку построены «Новоперсидская литература» Г. Эте, книга синолога Г. Маргулиеса «Ода в антологии Вэнь сюань» (с IV в. до н. э. по V в. н. э.), и многие другие работы по истории китайской литературы. Данный принцип часто приводит к тому, что многообразное по жанрам творчество автора также делится на несколько частей и излагается в рубриках «поэзия», «новелла» и «драматургия» среди произведений других писателей. Подобная классификация не дает возможности изучить творческий путь каждого автора целиком во всей его сложности. Признак жанра в востоковедении, кроме того, является очень условным. В нем до сих пор не изжита традиция средневековых теоретиков, не занимавшихся прозой как «низким» жанром вообще, различать в поэзии по существу только форму, которая лишь иногда определяет какой - либо один литературный род или вид. Одна и та же форма чаще используется в различных жанрах, а еще чаще сводится к очень мелким признакам, например, к пяти или семи слогам в строке китайского четверостишия. Поэтому традиционные представления каждого народа о литературных формах мешают и сейчас увидеть сходство даже в одних и тех же явлениях.

В трудах но истории китайской и персидской литератур очень часто выступает династийный принцип классификации литературных фактов. Так, в работах по истории китайской литературы Г. Джайльса (1901), В. Грубе (1902), Р. Вильгельма (1926), в «Истории китайской литературы с иллюстрациями» Чжэн Чжэньдо (1932) и др. наследуется старая традиция: основой периодизации служат царствовавшие в Китае династии, которых насчитывается не менее двадцати пяти. Династийный принцип классификации для персидской литературы используется у английского литературоведа Э. Брауна, русского ориенталиста А. Е. Крымского, у некоторых иранских литературоведов, индийского ученого Шибли Нумани и др. Такая периодизация не может соответствовать действительному течению литературного процесса, ибо ни воцарение, ни падение династий отнюдь не означает начала или прекращения развития -ни в целом, ни в творчестве отдельных авторов. Такая «периодизация» по существу представляет лишь хронологию, поскольку называет временные отрезки, а не качественную определенность явления и допускает слишком мелкое дробление, а поэтому не дает представления о крупных литературных эпохах, таких, как древность или средневековье.

Примером смешения различных принципов «периодизации» служат некоторые работы по истории литературы хинди, в которых литературный процесс делится на «периоды» героических поэм, еретического течения «бхакти», господства определенного стиля и др. Точно так же могут переплетаться языковый принцип с географическим, династийный с жанровым. Последнее особенно характерно для трудов по китайской и персидской литературам.

Анализ указанных выше принципов классификации показывает, что они в какой - то мере помогают созданию научной периодизации, но отнюдь ее не заменяют. Вполне естественно поэтому, что даже некоторые буржуазные исследователи как на Востоке, так и на Западе начинают отходить от статичного описания художественных произведений и рассматривать отдельные литературы в их развитии, искать закономерности литературного процесса.
Проблему периодизации литературного процесса ставят в своих трудах многие советские востоковеды, попытки выработать периодизацию истории отдельных литератур Востока делаются также и при создании лекционных курсов этих литератур. Считая, что деление истории на крупнейшие эпохи -древняя, средневековая, новая и новейшая -относится к компетенции социологов и историков, авторы данного учебника следуют за общей периодизацией, выработанной в университетских курсах и учебниках по истории стран зарубежного Востока, в академическом издании «Всемирная история». Границы эпохи исторической отвечают важнейшему положению марксистской науки о том, что литература, как вид общественного сознания, есть отражение общественного бытия. Но для того чтобы изучать литературу не как прямое, а как опосредованное отражение истории народа, литературоведам необходимо" сосредоточиться на периодизации литературного процесса внутри каждой крупной эпохи.

Древняя эпоха -это время доклассового и сменившего его классового общества. Древняя литература Китая, Индии, Ирана по своему содержанию, следовательно, является отражением первобытнообщинных, а затем рабовладельческих отношений, хотя ввиду неравномерности развития отдельных стран характерные для древности явления могут в той или иной мере сохраняться и з средние века. Так, «древняя литература» Ирана продолжает существовать в отдельных памятниках за границей «древней эпохи», а для ряда стран понятия «средневековая литература» и «литература средних веков» не идентичны, ибо эта эпоха включает и древнюю литературу. Для уточнения понятия «древняя литература», следует определить основные, присущие ей особенности -ее тип. При типологии же наиболее важна однородность основных принципов исследований.

При выяснении типа древней литературы исходным является тот факт, что литература в первобытнообщинную эпоху и на ранней ступени классового общества отражает неразвитые и нерасчлененные общественные отношения. Основной ее особенностью поэтому является первоначальная синкретичность, которая выражается в трех аспектах:во - первых, «в синкретизме первобытной поэзии»3, т. е. в слиянии действа, мелодии и слова. Это явление наблюдается в древнейших памятниках Китая («Книга песен» -«Ши цзин»), Индии (Веды), Ирана («Авеста»); во - вторых, в нерасчлененности родов и видов словесности (эпоса, лирики, драмы); в - третьих, в нерасчлененности понятия и образа, ибо «отдельные стороны общественного сознания, которые развились потом в его самостоятельные виды -в религию, философию, мораль, науку и т. п.еще не могли получить тогда специальной и обособленной разработки. Эти стороны были еще тесно связаны между собой и проникали друг в друга в нерасчленснном единстве общественного сознания»4.

Именно в силу данной особенности образы - понятия воспроизводили естественнонаучные, религиозные, философские и этические представления и одновременно содержали в себе элементы художественного мышления. Примером могут служить мифологические представления китайцев, индийцев, иранцев и других народов.
Следует подчеркнуть, что перечисленные аспекты синкретизма были свойственны как фольклору первобытной эпохи, так и памятникам древней словесности, закрепленным в письменной форме уже в эпоху классового общества. В одних памятниках эти особенности выступали менее отчетливо, в других -более отчетливо (например, в Ведах древней Индии, «Авесте» древнего Ирана).

Процесс развития творчества шел в направлении расчленения синкретизма во всех трех аспектах -обособления слова, художественного образа, а затем и родов и видов словесности, т. е. в направлении развития собственно художественного творчества. Однако синкретизм не исчез и после становления классового общества, во многом определяя характер общественного сознания рабовладельческой эпохи. Пережитки синкретизма продолжали сказываться и в дальнейшем, причем степень его расчленения ввиду неравномерности развития у различных народов в древности являлась различной.

В Иране, например, слово отделилось от мелодии только в средние века, тогда как в Китае это произошло уже в древности. Неодинаковое распространение получили отдельные роды и виды поэзии: эпопею, приближающуюся по своему характеру к древнегреческому эпосу, как отмечал В. Г. Белинский, знала лишь древняя Индия («Махабхарата» и «Рамаяна»); древнее художественное творчество в Китае и Иране не дошло до создания драмы, в то время как Индия дала миру Калидасу.

Другая особенность древней литературы, также отраженная в ранних памятниках, заключается в устном ее создании и длительном устном же бытовании, которое завершается соединением устных произведений с записью и переходом к письменной традиции.

Эта особенность, выраженная М. Горьким «начало искусства слова -в фольклоре»5, получила общее признание. Но при этом возникновение письменной литературы и книжной учености стали выводить непосредственно из народного песенно - поэтическо - го творчества. К. Маркс же, говоря о начале развития высших свойств человека, включая воображение, которое «начало теперь создавать неписанную литературу мифов, легенд и преданий», относил к ним и красноречие6. Этот вид устного творчества -красноречие или ораторское искусство,известный в древней Греции и Риме, древней Руси и некоторых других странах, обычно опускался в литературах Востока. Раскрыть его позволило изучение памятников древнего Китая, ввиду их исключительной сохранности, обусловленной ранним изобретением бумаги (с I в. н. э.) и книгопечатания (с X -XII вв. в Китае почти не знают рукописей).

В отличие от стран, в которых сохранились только единые своды религиозных канонов, приспособленные для нужд какой - либо одной господствовавшей религиозно - философской школы, в Китае дошли до нас памятники антагонистических школ, раскрывавшие идеологическую борьбу с середины I тысячелетия до н. э., а позже -произведения, в которых ярко отразился процесс соединения устного творчества с записью. Записи же хронистов, которые велись с VIII в. до н. э., вместе с рано появившимся у китайцев историческим сознанием дали возможность проследить соотношение этих явлений во времени. Так, изучение древних источников Китая позволило обнаружить свидетельства о существовании, помимо первоначального общенародного, также и развитого, пронизанного классовой идеологией, устного творчества ораторов. Результаты же, полученные при исследовании китайского материала, помогли выявить аналогичные слои и характер их бытования в памятниках других древних культур Востока.

Свидетельства памятников древнего Востока позволяют, таким образом, утверждать, что разделение общенародного творчестве, на два потока происходит задолго до появления письменной литературы, причем со времени выделения этих потоков и до оформлеимя произведений, основанных на индивидуальном замысле и авторской записи, проходит целая эпоха, когда господствует устное творчество ораторов 8. На этом этапе ораторского творчества развиваются сложные процессы, которые начинаются с разложения родового строя.

С появлением социального неравенства общенародная словесность, представлявшая собой единый в идеологическом отношении поток, начинает испытывать на себе давление идеологии господствующих групп. С одной стороны, ставшие привычными сюжеты, образы и даже целые произведения фольклора переосмысляются в интересах эксплуататорской верхушки, с другой стороны, такие переосмысленные идеи, сюжеты, образы возвращаются в народную словесность, в силу чего она частично пронизывается идеологией господствующего класса. И если фольклор продолжает оставаться в целом выражением идеологии трудовой массы, то ораторское искусство, также являющееся устным, начинает все сильнее отражать позиции различных классов и групп рабовладельческого общества.

С переходом к этапу ораторства, следовательно, уже можно говорить о появлении двух потоков в устном творчестве.
Этап ораторского творчества, который здесь выделяется условно, оказывается наиболее длительным у тех народов, которые сами создают свою письменность, и лишь после многовековых поисков удобного для письма материала приходят к папирусу, пальмовому листу, пергаменту, шелку, бумаге. Только в это время соединяются с записью произведения устного и коллективного творчества -общенародного наследия, составные части которого, возникшие в различные века, прошли не только стихийный, но и классовый о?бор вместе с комментированием.

Изобретение письменности каким - либо народом еще не означает появления у него письменной литературы: эти явления не синхронны в силу ряда причин.При своем зарождении и на начальных этапах развития для письменности у всех народов применялся неудобный материал. Так, в Китае на костях животных, панцирях черепах, которыми пользовались с середины II тыс. до н. э., произведения крупной формы записываться не могли. Этого не позволял и первый письменный материал у других народов Востока. Техника письма на скалах, пирамидах, стенах зданий и даже на камнях и черепках глиняных сосудов была очень трудоемкой. Переход к более удобному материалу, такому, как бамбуковые планки в Китае, позволил создать первые «книги», но еще очень тяжелые и громоздкие. Они имелись в единичных экземплярах, и поэтому произведения все еще продолжали слагаться в устной форме и передаваться знающими их наизусть. На ранних этапах своего существования письменность еще не успела завоевать общественное признание, а устное слово продолжало считаться всемогущим благодаря приписывавшемуся ему с глубокой древности магическому свойству. Свидетельства об этом содержались в таких древних памятниках, как «Мемфпсский трактат» в Египте, гимн в честь бога Сина в Вавилоне, и в более поздних -евангелии от Иоанна («В начале бе слово, и слово бе к богу, и слово бе бог»); в древнееврейской традиции, в которой «учение изустное» («тора шебалие») считалось выше, авторитетнее, благовдохновенней, чем «учение письменное» («тора шебиктав»). Об этом же говорило учение о логосе у древних греков, обожествленное слово (Мантра Спента) у древних иранцев («Авеста»), образы богини мудрости и красноречия Сарасвати и матери Вед -богини речи Вач в Индии, восходящие, видимо, к общим индоиранским представлениям. О предпочтении устной речи письменной говорило стремление выдать связанные с религией произведения («Авеста», Коран и др.) за слово, услышанное с небес. Пережитки этих явлений сохранялись еще долго. Так, в средневековой дидактике Ирана часто встречались ссылки на высказывания «авторитетов»; иранские и арабские поэты в средние века слагали стихи не столько ради чтения, сколько ради исполнения перед слушателями; роль певца - исполнителя -рави -у этих народов состояла прежде всего в запоминании чужих стихов.

Все эти факты говорили о том, что в древнюю эпоху речь письменная отставала от устной, так как появилась значительно позже речи устной, уже освященной временем и религией, привычностью и степенью развития. Зачатки красноречия появились еще в период первобытнообщинного строя, когда вырабатывались средства эмоционального воздействия (ритмическая речь, мелодия, действо). С зарождением же классов, представители социально - этических, религиозных и философских учений стали выступать глашатаями взглядов отдельных общественных слоев. В идеологической борьбе, которую они вели между собой, красноречие и достигло высокого развития.

Как и в древней Греции, в кружке Сократа и в академии, основанной Платоном, в школах древней Индии, древнекитайских философских школах даосизма, конфуцианства и других ученики воспринимали мудрость своих учителей на слух. В китайских памятниках IV -III вв. до н. э. герои древности делились на тех, кто воспринимал учение мудрецов в личном с ними общении, и тех, кто воспринимал его «понаслышке», передача же учения представлялась как длительный устный процесс. Об устном характере передачи знаний говорило также название древнеиндийских философских произведений -Упанишады, которое означало «сидеть внизу» (в смысле «сидеть у ног учителя и слушать его наставления»), анализ словарного состава, синтаксиса памятников, а для Китая, Египта -их иероглифов. Детерминативами китайских иероглифов, обозначающих «учение», «поучение», «знание», являлись «рот», «речь», «ухо», что тоже указывало на устную форму обучения. Система обучения со слуха, запоминание наизусть целых произведений сохранялись еще в XX в. в Китае, где ученик должен был выучить наизусть конфуцианский канон, и только тогда учитель приступал к его объяснению. Эта система дожила до наших дней и в санскритском колледже Калькутты, в школах Цейлона, в мусульманских медресе.

Устный характер передачи знаний в древности подтверждался еще и тем обстоятельством, что учителя высказывали свои поучения во время странствований. Жизнь легендарных основателей религиозных учений -Будды, Махавиры в Индии, Зороастра в Иране, Лаоцзы и Конфуция в Китае была, согласно традиции, заполнена скитаниями, которые в ту эпоху исключали возможность записей собственных мыслей и сохранения библиотеки. Кто и когда на Востоке впервые сыграл роль Платона для Сократа и сколько было таких платонов, установить трудно. Но тот факт, что они были, подтверждается, например, историей записи Корана (VII в. н. э.). При жизни основоположника ислама Мухаммада была записана лишь небольшая часть его изречений. После смерти пророка и гибели большинства его последователей, знавших его поучения наизусть, бывший секретарь пророка -Зейд, кодифицировал их по устным и письменным источникам. Одновременно существовали и устные версии, начавшие расходиться между собой, чем была вызвана вторая редакция Корана, которая и была канонизирована.

Вследствие того что между произнесением поучения и его записью проходило много времени, к основному ядру добавлялись все новые слои. Отсюда проистекали повторения и противоречия в содержании древнейших памятников народов Востока«Ригведы», «Авесты», Библии, «Книги преданий» и др. Стихийное переплетение в них разнохарактерных элементов различных эпох -многослойность -исследователи нередко ошибочно принимали за результат позднейшей намеренной фальсификации. Многослойность же показывала, что отдельные произведения были записаны лишь много времени спустя после их возникновения, когда их части, созданные в различные времена и подвергшиеся процессу естественного изменения и классового отбора, стали восприниматься как единое целое. Так были записаны «священные книги»Библия у евреев, «Авеста» у иранцев, «Ригведа» в Индии, «Пятикнижие» в Китае.

Специфика подобных памятников не позволяла отнести их к какой - либо одной дате, а иногда даже определить относительную хронологию их различных слоев и частей.

С развитием общественной жизни и усложнением идейного содержания происходит совершенствование и форм устного слова. Прямая речь -монолог и диалог, проходящая через древнейшие памятники, обогащается, шлифуется и все больше приспосабливается к потребностям идеологической борьбы. Поэтому в Отражающих ее произведениях превалирует беседа или спор. В форме диалога строятся «Разговор господина со своим рабом», «Поэма о страдающем праведнике» в Вавилоне, «Беседа разочарованного со своей душой» в Египте, «Книга Иова» в Библии, философские части «Авесты», «Махабхараты», записи речей китайских философов и др.

В результате все более ожесточавшейся идеологической борьбы развиваются приемы риторики и логики, все более усиливается элемент художественности. Для доказательства истинности высказываемых положений широко практикуется обращение к авторитету древности, к фольклорному материалу (мифам, преданиям, песням, пословицам). Прием доказательства по аналогии ведет к появлению притчи. Развитие элементов диалектической логики влечет за собой частые обращения к антонимам и антитетическим образам. Каждый мифический, легендарный или исторический герой становится носителем взглядов определенной философской или религиозной школы и объективно содержит зародыш художественного вымысла. Каждая школа приписывает герою не столько то, кем он был, сколько то, кем он должен был быть с ее точки зрения.

Памятники ораторского творчества сохранили характерную черту сознания человека древности -отсутствие границ между наукой и религией, философией и литературой. В процессе же расчленения форм общественного сознания и создания литературных родов и видов художественные средства, выработанные ораторами, повлияли на формирование индивидуальной «поэзии (использование монолога и диалога в древней китайской лирике), драматургии (умение раскрывать черты характера в прямой речи в классической драме Индии). Прием ораторского искусства -притча, широко использовался дидактической литературой древнего Востока и оказал воздействие па жанры басни, анекдота и др.
Развитие красноречия сказалось и на становлении жанра летописи. Первые письменные памятники народов Востока были составлены в форме прямой речи. Таковы частично «Тексты пирамид» в Египте, эдикты Ашоки в Индии, надписи ассирийских, урартийских, хеттских и персидских царей. Первые письменные памятники Китая представляли собой запись вопросов к оракулу и ответов на них, а также речей царей. В наиболее ранней из сохранившихся в Китае летописей«Весна и осень» (VIII -V вв. до н. э.), впервые наблюдался отход от устной традиции (повествовательное изложение, отсутствие прямой речи). Следующий этап в развитии исторического жанра -комментарии к летописи -вновь показал связь с устной речью, благодаря привлечению комментаторской школой устного памятника «Речи царств» (X -V вв. до н. э.). Так были сведены в одно целое традиции письменной речи, регистрировавшей «дела», и устной, регистрировавшей «слова». Хотя такое соединение различных по характеру источников было еще механическим, связанным лишь общей датой, но благодаря ему сухая летопись вобрала в себя богатства народного творчества и красноречия ораторов. Сходный путь в своем формировании прошли и летописи других народов, например Египта. Здесь Палермская летопись (Древнее царство) являлась сухим перечнем событий и дат, а более поздние Карнакские летописи Тутмоса III (Новое царство) представляли собой живой рассказ с использованием прямой речи и приемов ораторского искусства. Содержание летописей также показывало, что искусство красноречия в классовом обществе становилось на службу господствующему классу.

Этап ораторского творчества на древнем Востоке охватывает, таким образом, то время, когда ораторство, выросшее из раннего красноречия и вбирающее в себя фольклор, вырабатывает свои образцы (речи политического, военного, судебного, социально - этического, философского, бытового характера), продолжающие передаваться устно, как и произведения общенародной словесности. При этом творчество ораторов, так же как и народных певцов, представляет собой устный процесс со значительной долей импровизации и актерского мастерства.
К концу этапа ораторского творчества складывались предпосылки для появления авторства и письменной литературы. Созданные философскими и философско - религиозными школами произведения оставались пока еще устными памятниками коллективного творчества ораторов, но приобретали уже «индивидуальные» черты одной из них. Эти произведения связывались иногда с именем «автора»пророка, основателя школы или самого талантливого ее представителя. Переход от безымянного творчества к авторскому происходил также через приписывание произведений какому - либо «авторитетному» лицу -историческому, легендарному или мифическому (псевдонимность произведений).

Позже из ораторов выделились индивидуальные авторы, из исполнителей народной песни -певцы - профессионалы и в конце концов устное творчество певцов - профессионалов и индивидуальных ораторов соединилось с записью. Благодаря совершенствованию письменности, применение ее вошло в систему и утвердилась письменная литературная традиция.
Таким образом, в античных литературах Востока в соответствии с характером художественного творчества можно выделить три следующих этапа: общенародного устного творчества, ораторского творчества и, наконец, авторского письменного, подводящего к эпохе книжной учености в средние века. При этом на втором этапе наряду с ораторством продолжает развиваться фольклор, а на третьем -параллельно с авторским письменным творчеством -и ораторское творчество и фольклор.

Но, несмотря на становление ораторского и письменного авторского творчества, они сохраняли тесную связь с народным -фольклор, что характерно для всей древности, продолжал играть ведущую роль. Огромная роль фольклора, указанная М. Горьким, раскрывалась и при формировании литератур Востока:
«Народ не только сила, создающая все материальные ценности, он единственный и неиссякаемый источник ценностей духовных, первый по времени, красоте и гениальности творчества философ и поэт, создавший все великие поэмы, все трагедии земли и величайшую из них -историю всемирной культуры».

В устном народном творчестве берут свое начало литературы Востока, хотя картину развития фольклора в дописьменный период приходится восстанавливать на основании более поздних письменных памятников, с помощью археологических, этнографических и исторических данных, а также пережитков древних представлений. Две тенденции в древних памятниках Востока -народная и аристократическая, отражая классовые противоречия, борятся друг с другом, но представляют органическое единство в каждом дошедшем до пас древнем памятнике. Народные представления, идеалы и принципы изображения действительности в них настолько сильны и жизнеспособны, что пробиваются даже сквозь толщу позднейших наслоений.

Древний фольклор, несмотря на всю сложность его реконструкции, отражает условия коллективной жизни доклассового общества и осознание ее коллективом.

Одним из самых ранних проявлений художественного творчества была народная песня, которая слагалась в процессе труда и соединялась с посвященным ему действом - обрядом. На Востоке песенно - поэтическое творчество сохранилось наиболее полно в Китае («Книга песен»), а также в библейской «Песне песней».

Возникновение ритмической речи связано с трудовым процессом, ибо равномерность и правильное чередование движений облегчали труд первобытного человека. Многократное повторение одних и тех же движений создавало ритмичность, в трудовом усилии рождались возгласы, вначале -простые звукоподражания, а затем -отдельные слова и фразы, из которых со временем складывалась песня. В песнях, лучшей форме устной передачи, закреплялись опыт трудовой деятельности народа и память о его прошлом, накапливалась мудрость поколений.
Коллективная жизнь определяла собой общий характер устного народного творчества, появление у различных народов однотипных жанров и даже сюжетов, развитие одних и тех же приемов и средств художественной изобразительности. В древности возникли постоянный и сложный эпитет, сравнение, гипербола, повторы и параллелизм.

На основе сложившейся в процессе труда ритмики формировались и поэтические размеры. Ритм и являлся главным организующим началом поэтической речи. Вспомогательный,но важный ее элемент -рифма, образовался значительно позже. В период первобытнообщинного строя, в процессе борьбы с природой, люди пытались объяснить непонятные им явления.

Однако наряду с правильными представлениями, проявлявшимися главным образом в практической деятельности людей,со стихийно - материалистическим взглядом на мир и наивподиалектическим его восприятием -мышление первобытного человека включало много фантастического, ложного. Последнее объяснялось еще слабым познанием природы, неумением пользоваться ее законами.

Наиболее древние представления человека об окружающей действительности выражаются в фетишизме и тотемизме. С последним из них связан культ животных. В дальнейшем познание человеком жизни находит выражение в анимистических образах, в поклонении духам предметов и сил природы, что постепенно приводит к появлению культа природы и культа предков. Превратное понимание действительности ведет к развитию магии -стремления воздействовать на природу с помощью слова и действа. Во всех этих конкретно - образных представлениях древнего человека уже содержатся зачатки художественного мышления.

В процессе развития народных представлений и верований возникла мифология. В ней закреплялся трудовой опыт людей, отражалось их восприятие мира. Поэтому на раннем этапе мифотворчества, когда человек еще не обладал возможностью победы над природой, ее стихии выступали преимущественно в образах чудовищ. С развитием же производительных сил, когда человек начал приобретать власть над природой, она стала воплощаться в образах богов, созданных человеком по своему подобию; в мифы вводились и люди, изображаемые титанами, к помощи которых иногда прибегали даже божества (в мифологии вавилонян, древних иранцев и др.).

Мифотворчество у народов Востока, за исключением Индии, не завершилось созданием таких циклов, как у древних греков, и сохранилось не полностью. Однако дошедшие до нас мифы и их фрагменты давали представление о типах мифов, их общих чертах, порожденных сходными условиями жизни людей.

У всех древних народов Востока с большей или меньшей полнотой обнаруживаются мифы о сотворении мира и человека, о силах природы, о борьбе человека со стихиями, легенды об изобретениях и развитии хозяйства. Общность мифотворчества иногда проявляется в близости его сюжетов. Так, о сотворении мира из первозданного хаоса рассказывают мифы Вавилона, Ассирии, Египта, Ирана. Китая; мифы, заключающие в себе представление о небе и земле как об отце и матери всего сущего, бытуют в Шумере, Иране, Китае; некоторые мифы народов Двуречья, древних евреев и китайцев повествуют о сотворении богами (или богом) человека из глины; миф о потопе создается народами Двуречья, Ирана, Индии и Китая. Представление о смене времен года в Египте воплощается в мифе о борьбе бога плодородия Осириса с его братом -богом пустыни Сетом, т. е. об умирающем и воскресающем боге Осирисе; в Шумере -в мифе о борьбе Эмеша (лета) и его брата Энтена (зимы); в Финикии -о страданиях, смерти и воскресении Адониса; у хеттов -об удалении бога весны Телепина в царство мертвых и о его возвращении.

Близость сюжетов в мифах Востока сопровождается и идейным сходством легенды при различных вариантах ее разработки. Так, мотив богоборчества известен в мифологии вавилонской (борьба Гильгамеша с Энкиду), древнееврейской (борьба Иакова с богом), древнеиндийской (борьба Арджуны с Кайратой -Шивой), древнекитайской (борьба Гуия за «живую землю»).
Общность мифов народов Востока и древней Греции столь разительна, что во второй половине XIX в. выдвигается теория полной зависимости греческой мифологии от восточной. Такая постановка вопроса характеризует книгу немецкого ученого О. Группе «Греческие мифы и культы в их связях с восточными религиями» (1887 г.). Позднее большинство ученых отказывается от теории «миграции» мифов.

В творчестве народов Востока мифология имеет огромное значение, и лишь хорошее ее знание дает возможность понять их литературу, не только древнюю, но и современную, а также восприятие ее самим народом.
Если мифологические образы были в древности объектом непосредственной веры, то сказка не претендовала на достоверность и воспринималась как вымысел. Сказочные мотивы часто переплетались с мифологическими в устном творчестве вавилонян, иранцев и других народов.

Наряду с мифом и сказкой на Востоке появляются и сказания. В связи со стремлением людей закрепить память о прошлом своего коллектива гимны в честь предков перерастают в предания о знаменательных для рода или племени событиях, о выдающихся людях. Так, воспоминание, превращаясь в сказание и получая ритмическую обработку, принимает вид героической песни. Сказания возникают иногда и другим путем: с возвышением одного племени некоторые божества других племен низводятся до уровня героев. Таково, по всей вероятности, происхождение восточноиранского героя Сиявуша.

Эпические сказания и мифы не всегда легко обнаружить, ибо они воспринимались у всех народов древности как повествование об исторически достоверных фактах. Именно поэтому, например, долгое время отрицалось само существование мифов и эпических сказаний Китая. Они входили в состав священных сводов и представляли собой историзированную мифологию.

Сказания слагались и о животных, составляя так называемый животный эпос. Он был связан с жизнью первобытных охотников и скотоводов и восходил к тотему. О существовании этого вида эпического творчества в древности говорят иногда лишь изображения, сохранившиеся со времен верхнего палеолита. В отдельных случаях рассказы о животных входили в эпопею (например, «Рамаяна»). Из животного эпоса со временем развилась и басня.
В древности па Востоке, так же как и на Западе, возникали в основном героические, а позже и любовные сказания. Они связывались с жизнью людей, с их бытом, даже с конкретными событиями и нередко отражали явления социальной жизни данного народа в определенные исторические периоды. Именно поэтому содержание таких сказаний отличалось большим своеобразием, чем мифы. Между сказаниями также существовала идейная близость. Ее определяла общность древней эпохи у различных народов, когда лучшие черты человека находили наиболее полное выражение «в удальстве, храбрости, героизме» (Белинский).

Мифы и сказания -новая ступень поэтического творчества, относившаяся уже к началу классового общества, когда боги стали очеловечиваться, а люди -обожествляться. Мифы и сказания изменялись вместе с развитием общества. В них развивались и сюжет, и действие, и композиция.
Все это разнообразие художественных форм и стилистических средств, характерных для древней эпохи, раскрывается уже в кратком обзоре литератур Востока, обладавших своей античностью Дальнейшее же конкретное изложение в разделах показывает, что созданные в этих странах произведения, как и творения греко - римской античности, сохраняют для народов каждого региона значение «нормы и недосягаемого образца» (К. Маркс).

Большой объем разделов литературы Ирана, Индии и Китая объясняется разработкой их в общем курсе и курсах по истории каждой из этих литератур, тогда как лекционные курсы по литературам древнего Египта и стран Передней Азии в древности программой МГУ пока не предусматриваются.

Переводы, за исключением специально оговоренных случаев, принадлежат авторам разделов.

Авторы очень признательны всем работникам Института восточных языков при МГУ, литературоведам МГУ и ЛГУ, Институтов - Мировой литературы и Востоковедения АН СССР и другим специалистам, которые принимали участие в обсуждении данного выпуска учебника.

Литература Древнего Востока

Так называемая литература Древнего Востока – составная часть литературы Византийской (Ромейской) империи, ведь саму империю составляли многие, ставшие затем самостоятельными страны Азии и северной Африки. Конечно, возникла и развилась литература этих стран ни в какой не древности, а одновременно с европейской; первенство в развитии может быть обнаружено только для литератур на египетских и греческом языках; и кстати, становится ясным, что многие знаменитые произведения («Рамаяна», сказки «1001 ночь») инспирированы европейцами.

Материала, чтобы показать это, накопилось столько, что хватит на отдельную книгу, – но у нас на подробный разбор этой темы уже нет места. Поэтому ограничимся лишь несколькими примерами да обзором мнений литературоведов, взятых в основном из Истории всемирной литературы.

Как известно, первым взялся анализировать произведения литературы ради выяснения хронологических приоритетов Н. А. Морозов. В одной из рукописей он пишет:

«Действительно ли всякая банка с кильками, на которой написано «Made in England», сделана в Англии, а не в Риге? Или всякая тетрадь, о которой говорят, что она найдена в Персии, действительно из Испагани, а не из Испании?

Возьмите любую из средневековых повестушек, перенесите место действия их из Севильи в Багдад, переведите имена героев и героинь по их значению на язык Корана; вместо слова Бог напишите Аллах, а слово вуаль, под которым героиня идет по улице Мадрида на свидание с возлюбленным, замените равнозначным с ним восточным словом чадра, и вы получите зеркальное отражение восточных рассказов, которым приписывают азиатское происхождение».

Как же показать, что подобные «восточные рассказы» сделаны не в Париже? Прежде всего, это можно было бы установить, найдя в них такие подробные и точные описания местностей, какие описаны европейскими путешественниками и географами. Но именно таких деталей мы и не встречаем в восточной беллетристике. Все местности восточных поэм и повестей чисто фантастические, все их знаменитые города – Дели, Лахор, Багдад, Басра – не имеют ни одной улицы, ни одного дворца, ни одной площади, похожей на те, какие имелись там в реальности, – ни в описании, ни по названию. А ведь это прямо свидетельствует об их возникновении где-то далеко от сцены рассказываемых событий!

За местное происхождение могла бы, кроме географических деталей, свидетельствовать многочисленность рукописей, найденных в данной стране. Это было бы даже совершенно неизбежно, если б таким произведением там интересовались, но и в этом отношении сказать особо нечего: обычно европейским ученым-искателям и спешащим вслед за ними охотникам-авантюристам удавалось «с великими трудами» отыскать какой-нибудь один, в самых сенсационных случаях – несколько экземпляров. Нечего говорить, что их отличить нельзя от обратных переводов с уже прогремевших в Европе «переводов с неведомых рукописей». И так было на протяжении всего XIX века.

Но ведь отсутствие многих сотен копий есть явное доказательство, что данным произведением совсем не интересуются у себя на родине! Пусть нам ответят, что зато им интересовались там в «глубокой древности» и оно тогда, конечно, ходило в тысячах списков, которые потом истребили ненавистники всякой роскоши и учености мыши и моль, от трапезы которых остались только кучи пыли.

Но и это лишь отговорка, потому что во всех находимых таким образом «униках» обнаруживаются анахронизмы, показывающие, что рукописи обрабатывались незадолго до времени их нахождения.

Вот что говорится, например, в предисловии к русскому переводу «Рамаяны», сделанному Ю. А. Роменским:

«Рамаяна», или «Песнь о Раме» – великая индийская эпопея. Ее содержание, по мнению историков, относится к XIII–XIV столетию до Р. Х., героическому периоду распространения арийских владений на южный полуостров Декан. Создание ее предание приписывает поэту Вальмики. В своем полном объеме «Рамаяна» состоит из семи книг и заключает в себе множество позднейших вставок и искажений первоначального текста. Георг Вебер по этому поводу говорит:

«Древнейшие части «Махабхараты» и «Рамаяны» принадлежат, хотя и не в нынешнем своем виде, очень древнему времени, но свою нынешнюю форму эти поэмы получили не ранее последних двух, трех столетий до нашей эры. В них собран весь материал индийского эпоса. Они обе основаны без сомнения (sic!) на древних песнях времен переселения и завоеваний, на преданиях о последних нашествиях и войнах арийских племен в святой области Сарасвати и Ямуни и о первом их расширении на юг. Но каждое новое поколение делало новые прибавки , перерабатывало полученные от предков поэтические рассказы дополнениями и изменениями в духе своего времени , своего культурного развития, своих религиозных понятий. Таким образом индийские эпопеи разрослись до громадных размеров. Вставками множества эпизодов и прибавок, деланными в течение веков, они превратились в огромные компиляции, лишенные художественного единства. Все переделано в древних частях их состава, и язык , и форма рассказа, и характерного , так что прежний смысл совершенно искажен переработкою в духе религиозных понятий позднейших времен … Распознать в этой переделке первоначальные контуры индийского эпоса очень трудно».

После такой отчаянной характеристики как будто не оставалось ничего другого делать, как признать весь этот «индийский эпос» лишенным всякого исторического значения. Нужно было бы даже признать его за современный, хотя и постепенно выработавшийся фольклор, но… в таком случае, что осталось бы от древней истории Индии? У историков возникла жгучая потребность предложить публике хоть что-нибудь и за «полторы тысячи лет» до высчитанного ими же Рождества Христова. Переводчик этого «эпоса» на русский язык Ю. А. Роменский сообщает:

«И вот, на долю европейских санскритологов и поэтов-переводчиков выпал поистине непреодолимый труд разработки санскритского текста с тем, чтобы «выделить из него позднейшие браманские вставки, исправить искажения и таким образом по возможности восстановить эпопею в ее первоначальном виде». И дело началось. В 1829 году профессор санскрита в Бонне Артур Шлегель издал обработанный им санскритский текст двух первых книг «Рамаяны» и это издание послужило Адольфу Гольцману оригиналом для его перевода «Рамаяны» на немецкий язык. Но в своем предисловии к 3-му изданию немецкого перевода «Рамаяны» и «Магабгараты», вышедшему в свет в 1854 году, он сам, между прочим говорит:

«Вся первая книга санскритского текста Шлегеля поддельная . Я даю только содержание второй книги, хотя явились и остальные пять книг этой поэмы в издании Горрезио, но Горрезио избрал такую редакцию текста, которая для меня не годится».

Итак, первая книга «Рамаяны» – апокриф новейшего времени… Но почему же не могут оказаться апокрифами и следующие книги, тоже никому не известные в Индии до их открытия европейцами в одном экземпляре? Но, впрочем, не в одном… потом нашлись и другие, пополненные списки, что было даже неизбежно при таком большом спросе на них после напечатания первого «открытия».

После шлегелевского издания «поддельной Рамаяны» эту поэму нужно было во что бы то ни стало найти еще раз в Индии, и она была, как и следовало ожидать, найдена в расширенных рукописях, сначала в Восточной Индии и издана в 1859 году в Калькутте, а потом и в Западной Индии и издана Горрезио в Бомбее и в Париже в 1870 году с итальянским переводом. Это и было то самое издание, которое так не понравилось Адольфу Гольцману, что он даже и рассматривать его не захотел. В 1860 году вышел французский перевод, в 1874 – английский в 5 томах. Наконец, и индусские интеллигенты ознакомились со своим национальным эпосом по изданиям европейцев.

Каковы же признаки ее глубоко древнего происхождения? Оказывается, никаких.

«Отличительной чертой «Рамаяны» (от действительных индийских работ) служит естественность положений и событий, - пишет Ю. А. Роменский в своем предисловии. – В ней нет тех преувеличений и того сплетения мифологических черт и образов, которые свойственны индийскому эпосу и которые для читателей, не знакомых с вероучением индусов, были бы непонятны. Рассказ «Рамаяны» прост, натурален, исполнен глубокого драматизма и понятен каждому от начала до конца. «Индийский эпос, – говорит Вебер, – не уступает греческому ни по высокой нравственности и глубине мыслей, ни по художественному совершенству и нежности чувства».

А русский переводчик, сам не понимая убийственного значения своих собственных слов, продолжает:

«Сопоставление индийской морали, существовавшей три тысячи (!!) лет тому назад, с современной европейской моралью, прошедшей через горнило христианства и через обширную лабораторию новейших гуманных и философских наук, может навести на многие назидательные размышления».

И это совершенная правда. Сопоставление индийской литературы и философии с европейской прямо наводит на вывод, что индийская литература и философия представляют собою только переделку европейских, и притом очень недавнего времени.

Современные литературоведы, сравнивая «Рамаяну» с другим знаменитым индийским произведением, «Махабхаратой», вставали в тупик. «Особенности содержания и стиля «Рамаяны», казалось бы, предполагают сравнительно позднюю дату ее возникновения», говорится во Всемирной истории литературы. Ученые видят также, что и язык, и композиция, и сам дух первого индийского эпоса, «Махабхараты», более архаичен. Однако в то время, как «Рамаяна» ни разу не упоминает о «Махабхарате», эта последняя, напротив, несколько раз цитирует «Рамаяну». Отсюда делается вывод:

«Первоначальные версии «Рамаяны» возникли, видимо, позже ранних редакций «Махабхараты» – предположительно в III–II вв. до н. э. (линии № 7–8), и поэтому в памятниках конца I тыс. до н. э. на нее… нет никаких ссылок. Но, с другой стороны, окончательная редакция «Рамаяны» сложилась на один-два века раньше окончательной редакции «Махабхараты», вероятнее всего в II в. н. э., и отсюда – знакомство последней с эпосом…»

Мы можем предположить, что «Махабхарата» приняла свой окончательный вид в XVII реальном веке (линия № 9), а первичные тексты «Рамаяны» появились в конце XV – начале XVI века (линии № 7–8). Интересно, что все подражания этому эпосу и его «продолжения» располагаются на линиях № 7–8. Так, Бхавабхута (VII век, линия № 7) пишет ее продолжение – «Дальнейшая жизнь Рамы», Тулсидас (1532–1624) написал поэму «Рамачаритаманаса» («Озеро деяний Рамы»)… И лишь затем тексты попали в руки Артуру Шлегелю.

* Века указаны не римскими, а арабскими цифрами для экономии места.

Почему же «Рамаяне» не подражали в III, IV, VIII и XIV веках? Ответ дает «индийская» синусоида: потому что эти века располагаются ниже линии № 7.

А теперь приведем отрывки содержания, показывающие метод изложения и фабулу.

В Айоции, в своем дворце,

На троне Дазарат сидел.

В палату царскую вошли

Князья и сели по местам,

Согласно званью своему,

И, взоры обратя к царю,

Безмолвно ожидали. Их

Поклоном государь почтил

Торжественный литавр, как гром,

Рокочущий из туч, сказал

Им мудрые слова:

Вам всем известно хорошо,

Как правили страной мои

Предместники и как о ней

Всегда отечески пеклись.

Я следовал по их пути;

Без отдыха, по мере сил,

О благе царства я радел,

Но ныне в тягостных трудах,

Под желтым зонтом я ослаб

Душою, телом изнемог.

Мне в тягость почести и власть,

И не по силам долг царя:

Добро и правду охранять.

Мне нужен отдых, я стремлюсь

К покою. Пусть же за меня

Заботу примет старший сын

О благе подданных. Я вас

У трона своего собрал,

Чтоб ваше мнение узнать

И выслушать от вас совет.

Я Раме назначаю трон.

Он добродетелью своей

Глубоко радует меня.

Как Индра духом он могуч,

В нем сочетался светлый ум

С телесной силой, красотой

И добронравием. Ему,

Как лучшему из всех мужей,

Который в силах может быть

Тремя мирами управлять,

За благо почитаю я

Заботы и труды свои

С высоким саном передать.

Мы этим выбором дадим

Стране порядок и покой,

А я избавлюсь от трудов,

Тяжелых в возрасте моем.

Скажите, по душе ли вам

Царевич? Кажется ль он вам

Вождем достойным? Ждете ль вы

В грядущем блага от него?

Подобно мне, и вы теперь,

Обдумав, мнение свое

Должны открыто объявить.

И если не согласны вы

С моею волей, я готов

Желанья ваши примирить

Ко благу общему».

Собранью с трона говорил.

Как туча дождевая в зной

Павлинов стаю веселит,

И криком радостным ее

Они встречают, так слова

Царя восхитили князей.

И стены царского дворца

От громких кликов потряслись:

«На царство Раму посвяти!

Пусть царствует над нами он!»

Вот таковы, если верить историкам, были цари в Индии, когда в Европе жили еще пещерные люди! За исключением «желтого зонта», который тут вставлен совершенно некстати (так как дело происходит не в Китае), все это описание слово за слово могло бы быть отнесено к событиям в любой стране в устах поэта хоть XVI, хоть XVIII века нашей эры в Европе. А впрочем, возьмите да и сравните с «Королем Лиром» Шекспира.

А теперь посмотрим один образчик действительно индийского эпоса, и мы увидим огромную разницу с «Рамаяной» в стиле и конструкции. Причем и в этом случае о «древности» судить невозможно.

«СУНДАС И УПАСУНДАС»:

Ты послушай со вниманием

Эту повесть, что скажу тебе.

В роде доблестных асурасов

Был один – Асур по имени.

Он между вождями Дайтиев

Своей силой и отвагою

Так блистал, как солнце яркое,

И два сына родились у него -

Такие же богатыри крепкие,

Сунд и Упасунд, по имени.

Груб и жесток был нрав их,

Сердца их были железные.

Но думою одной сопряженные,

Всегда заодно друг с другом действуя,

Два эти суровые Дайтия,

На единый миг не расставалися.

Радость и горе были у них общие,

Друг без друга и не ели они,

Друг без друга не ходили никуда,

Лишь угодное друг другу делали

И говорили друг другу – угодное.

Мысля заодно, поступая заодно,

Оба сделавшись существом одним,

Они выросли, великие богатыри,

И единою думою дело задумали:

Все три мира завоевать захотели они,

Землю, и воздух, и небо самое.

А чтобы власть получить для этого,

Они к горе Виндгьях пошли

И свершили там покаянья страшные.

Лишь воздух да ветер служили им пищею,

И на кончиках пальцев, как камни недвижные,

Стояли они, подняв руки вверх,

Не вращая глаз, много времени…

Их жар бесконечный горел до того

Что гора Виндгьях накалилась им

И проникнул огонь ей в каменные кости,

И дым покатился столбом к небесам,

И страшно и чудно зарделась гора.

И Праотец мира к ассурам великим

На гору Виндгьях низошел,

Почтил их вопросом: «Чего вы хотите?»

А Сунд с Упасундом, суровые братья,

Предстали пред богом, сложив свои руки,

И так говорили великому богу:

– Если нашим покаяньем

Был отец миров доволен,

То пред нами да не будет

Сокровенных тайн волшебства,

И оружие врагов всех

Об наш щит да сокрушится…

Пусть все твари нас страшатся,

Мы же кроме себя только

Никого не убоимся.

– Что желали, что сказали,

То даю, – ответил Брама. -

Лишь по вашему ж желанью,

Не иначе, вы умрете.

Благодать принявши Брамы,

Вожди дайтьев, братья оба,

Возвратилися в дом отчий.

И весь город славных дайтьев

Утопал в увеселеньях.

В наслаждениях бессменных

В упоении год целый

Был не год, а день единый.

Приступив к завоеванию,

Что ни есть, земли всей твердыя,

Они созвали дружины все

И такую речь суровую

Ополчениям своим молвили:

– Все цари – дарами щедрыми

А брамины – совершением

Жертв своих преумножают здесь

Крепость, блеск богов и счастье их.

Их молитвами смиренными

Расцветает слава божия.

А ассуры всем враги они,

Значит нам единодушно всем

За работу взяться надобно,

Умерщвлять их всюду надо нам,

Где лишь только мы ни встретим их.

Затем идет явный сбой ритма повествования:

Так на восточном берегу моря великого

Два богатыря говорили своим войскам

Слова эти страшные,

И жестокосердных помыслов преисполненные,

Они разошлись на все стороны, по всей

Что ни есть, твердой земле.

И везде дваждырожденных

И богам творящих жертвы,

Умерщвив насильственной смертью,

По обителям отшельников,

Просветленных созерцанием,

Рати дайтиев надменные,

Сам огонь жертвопылающий

Побросали в воду с яростью…

Обнаружив, какое зло творят братья, Всевышний собрал что-то вроде пленума с президиумом из богов и премудрых и, выслушав мнения делегатов, решил остановить Сунда и Упасунда, перессорив их между собой (ибо только по собственной воле они могут умереть). Он создал специальную женщину-красавицу с одной функцией: влюбить в себя братьев, и назвал ее Тилеттамой.

…А в то время Тилеттама,

Проходя в лесу дремучем,

Рвет цветы. Наряд прельщения

Покрывает ее члены,

Словно радуга, спустившись,

Эти члены обхватила,

Словно всю ее одело

Легкое зари сияние,

За которым видно солнце.

Она рвет цветы, идя вдоль

По потоку, незаметно

За цветочками следит все.

И пришла она в то место

Где сидели асурасы.

А они, упоенные питьем благородным,

Вдруг увидели эту женщину с чудной поступью, -

Запылали страстью к ней очи богатырские

И сердца их стеснилися тоской несказанною.

Воспрянувши с мест и оставив свои престолы,

Оба побежали туда, где стояла дивная,

Оба к ней любовью загорелись неистовой,

Оба обладать ею желали одинаково.

Ее правую руку схватил тогда Сундас,

Упасундас ухватил за левую руку.

И своим могуществом собственным упоенные,

В чаду от богатства, от камней дорогих,

В чаду от питья разжигающего,

Друг на друга они брови наморщили.

– Мне невеста, тебе – невестка! – говорит Сундас.

– Мне невеста, тебе – невестка! – говорит Упасундас.

– Не твоя!

– Нет, моя!

Ярость дикая

Вдруг вошла в них, и овладела ими.

От упоенных красотой ее

Удалилась дружба и приязнь.

И тот и другой схватили по палице страшной,

И любовью к ней помраченные,

Палицами сраженные, на землю оба упали они

С членами, обагренными кровию,

Словно с неба упали солнца два.

После этого все их красавицы

Разбежались, а дружины дайтиев

Все под землю в тартарары пошли,

Пораженные исступлением и ужасом.

А Великий Отец после этого

Вместе с богами и с премудрыми

Вниз сошел, с душой пресветлою

Чтобы возвеличить достойно Тилеттаму.

И спросил ее Всевозвышенный:

– Какой благодати желаешь ты?

И выбрала она в благодать себе -

Миры, озаренные светом могущественным,

Непогасающие чистотой и красотой своей.

И благодать ту отдавая ей,

Сказал ласково Праотец так:

– По мирам, по которым солнце расхаживает,

Ты расхаживать будешь, возвышенная,

И не быть тому во всех мирах,

Кто на тебя, сияньем огражденную

В любое время смотреть бы мог.

И эту благодать отдавши ей,

Праотец великий всех миров

Возвратил над ними Индры власть

И улетел Всевозвышенный снова в царство Брамы-Слова.

Сразу после того, как поэма стала известной в Европе, было отмечено, что этот индусский миф напоминает греческое классическое сказание о восстании титанов, то есть шести гигантских сыновей Неба и Земли (по-гречески Урана и Геи), против бога Отца (Зевса).

Посмотрим теперь и на древнейший текст Междуречья. Ритуальная «Любовная песня» датируется специалистами концом третьего тысячелетия до н. э., оснований для чего, кроме хронологии Скалигера, тоже нет. Это разговор молодого человека с Иннанной Нинегаллой:

Девушка, не заводи ссоры!

Иннанна, не заводи ссоры!

Мой отец твоего не хуже!

Иннанна, обменяемся речами достойно!

Моя мать твоей не хуже!

Речи, что сказаны, – речи желанья!

С ссорою в сердце вошло желанье!

Голова Саргона Древнего из Ниневии. XXIII век до н. э., линия № 3 «старовавилонской» волны.

Синусоида позволяет датировать этот текст несколькими веками от VIII до XII. К концу этого же периода относится самое знаменитое произведение «Древней Месопотамии» – «Поэма о Гильгамеше», о которой А. И. Немировский пишет:

«Перед нами – выдающийся памятник мировой литературы. Уже в первых его строках мы сталкиваемся с литературным приемом, впоследствии использованным Гомером в поэмах «Илиада» и «Одиссея»: общая характеристика героя до рассказа о его подвигах, содержания поэмы и ее идеи. Так же как и в гомеровских поэмах, в «Поэме о Гильгамеше» действие развертывается в двух сферах: в земной, где живут, сражаются и гибнут герои, и в небесной, где боги наблюдают за ними и решают их судьбу. Автор вавилонской поэмы выдвинул на передний план и разработал тему, которой не избежал ни один из классиков современных национальных литератур: смысл человеческой жизни, имеющей один исход – смерть. Все герои мировой литературы, совершая свои подвиги, одерживают если не физическую, то моральную победу над смертью, обеспечивая бессмертие своему роду, городу, народу.

Гильгамеш – первый из этих героев не только по времени, но по гуманистической мотивировке поставленной им перед собой цели. Он совершает немыслимое путешествие в страну, откуда нет возврата, в подземный мир ради своего побратима и друга Энкиду. В союзе Гильгамеша и Энкиду впервые выражена идея, которая впоследствии будет без конца разрабатываться поэтами и философами, – идея противоположности естественного состояния человечества и прогресса. Гильгамеш – человек городской цивилизации, уже в самые ранние эпохи враждебной миру природы. Гильгамеш испорчен преимуществами своего происхождения (на две трети бог и на одну треть человек), своей властью, дающей ему возможность осуществлять произвол над подданными. Энкиду – дитя природы, естественный человек, не знающий ни благ, ни зла цивилизации. В схватке между Гильгамешем и Энкиду нет победителя (герои равны физической силой), но Энкиду одерживает моральную победу над Гильгамешем. Он уводит его из города в степь, выпрямляет характер, очищает душу».

Мы дали здесь полную выписку из А. И. Немировского, без купюр. Есть ли в этом мнении, высказанном одним из серьезнейших знатоков восточной литературы, хоть что-то, противоречащее нашему выводу, что поэма о Гильгамеше написана в XII веке?

В Истории всемирной литературы говорится:

«… Неупоминание в ранних версиях аккадского эпоса о Гильгамеше главного бога Вавилона – Мардука позволило предположить, что эпос впервые записан до XVIII в. до н. э. (линия № 6), т. е. до того времени, когда Мардук выдвигается на первый план».

Действительно, если следить по «ассиро-египетской» синусоиде, эпос записан до линии № 6, то есть до XIV реального века, – в XII веке, линия № 4.

Статуя царя Ашшурнасирапала II, фрагмент. IX век до н. э., линия № 4 «ассирийско-египетской» синусоиды.

Вообще случай с месопотамской литературой очень сложен, обычно невозможно определить даже примерные хронологические рамки создания произведения, – ведь здесь, по традиционным представлениям, не раз менялось население, и произведения литературы, которые могли быть созданы одновременно, разнесены на немыслимые сроки в тысячи лет. В то же время массив здешней литературы очень велик. Важнейший памятник, помимо эпоса о Гильгамеше, – «Энума элиш» («Поэма о сотворении мира»), которую мы можем отнести к линиям № 2–4. Это культовый, храмовый эпос.

Отметим еще диалог «Советы мудрости», о котором читаем у специалистов:

«Часть исследователей видят в нем одного из предтечей библейского «Екклизиаста». Неясно и когда создан этот памятник, т. к. до нас дошло пять его разновременных копий, часть которых относится к III–II вв. до н. э. Вероятнее всего, однако, что оригинал диалога восходит к концу II – началу I тыс. до н. э.»

А мы что говорили? Разница – тысяча лет!

Самой же древней литературой планеты считается египетская. Читатель знает о древности Египта и, может быть, полагает, что эта древность была известна историкам всегда. Ведь не мог же Скалигер в XVI веке, занимаясь хронологией, не учитывать в расчетах своих Египта! Да, наконец, он многократно упоминается в Библии.

На самом деле научное сообщество Европы узнало о реальном, а не библейском Египте только в XIX веке, после наполеоновских войн 1809–1813 годов. В это время во Франции вышли 24 фолианта под названием «Описание Египта», о чем В. Замаровский пишет:

«С величайшей тщательностью здесь был собран и опубликован богатейший материал: зарисовки египетских строений и скульптур, пейзажей, животных, растений, и прежде всего длинных иероглифических надписей. Изумленная Европа поняла, что не знает об этом крае ничего … Эти труды показывали Египет, но не объясняли его. Памятники его были тут как на ладони. Но о его истории не говорилось ни звука. Тогдашние египтяне, жившие под знаком «феллахского внеисторизма», не знали о ней ничего… Древний Египет могли объяснить нам лишь древние египтяне».

Умирающая львица. Фрагмент рельефа «Большая львиная охота» из дворца царя Ашшурбанипала. VII век до н. э., линия № 5.

Из всего этого следует два капитальных вывода. Первое: все, написанное о Египте в Библии, не имеет к реальному Египту никакого отношения, тем более что в первоначальных текстах Библии нет Египта, а есть лишь Миц-Рим, который совершенно непонятно почему отождествили с этой африканской страной. Второе: ни один народ до широкого развития письменности не имел истории; национальные истории стали сочинять в позднейшее время в подражание какому-то образцу, хоть бы и той же самой Библии.

Пробежимся вдоль египетской литературы, замечая параллели между нею и другими.

Линия № 3.

«Потерпевший кораблекрушение» – египетский папирус начала II тыс. до н. э. (ХХ век до н. э.):

«Совпадений между египетской повестью и рассказом «Одиссеи» слишком много, чтобы считать их случайными… Есть все основания предположить, что сказители (?!) «Одиссеи» хорошо знали если не «Потерпевшего кораблекрушение», то какие-то однотипные с ним египетские рассказы и инкарнировали их содержание в греческий эпос, тем более что и «Илиада» и в особенности «Одиссея» обнаруживают достаточное знакомство с Египтом и преисполнены уважения к этой стране».

«Одиссея», видимо, относится к следующей линии после «Потерпевшего кораблекрушение»; между ними меньше ста лет. Идею о реинкарнации мы здесь обсуждать не можем.

«Если бы мы признали справедливость гипотезы об узах преемственности, связывающих «Одиссею» и «Гильгамеша», то, говоря словами Г. Жермена, мы бы обнаружили между ними отношения «популярной версии и ученой модели».

«Следует подчеркнуть, что по языку литературные памятники XVIII династии (XVI век до н. э.) примыкают к среднеегипетским – они написаны среднеегипетским языком (вот почему они так странно датированы!), в то время как новоегипетский язык становится языком литературным лишь с начала XIX династии (вторая половина XIV века до н. э.). Во всем остальном они непосредственно связаны с новой эпохой и новыми историческими веяниями».

Корабль экспедиции в Пунт. Ок. 1480 до н. э., линия № 4 «египетской» синусоиды.

Налицо – полная хронологическая путаница у языковедов!

Линия № 4.

Великий завоеватель Тутмос III (первая половина XV века до н. э., линия № 4, XII реальный век). Сюжетом сказки о нем является взятие города Юпы. Сюжет, как признано литературоведами, перекликается с эпизодом Троянской войны.

Мы читаем такую периодизацию:

«Египетская литература на протяжении всей своей… истории представляет собой языковое единство при разнообразии форм письма… Памятники письменности свидетельствуют, что… он прошел в своем развитии несколько стадий… Стадии эти таковы:

I. Староегипетский, или классический, язык эпохи Среднего царства (XXII–XVI вв. до н. э.);

II. Среднегипетский, или классический, язык эпохи Среднего царства (XXII–XVI вв. до н. э.);

III. Новоегипетский язык эпохи Нового царства (XVI–VIII вв. до н. э.);

IV. Демотический язык (VIII в. до н. э. – III в. н. э.);

V. Коптский язык (с III в. н. э.)».

Если теперь эту периодизацию осмыслить с помощью нашей синусоиды, то получится, что коптский язык был в ходу с XV века, демотический и новоегипетский – с XII, классический применялся в XII–XIV веках, а староегипетский – до XII века, хотя в какой-то степени мог применяться и в XII, и в XIII веках. По меткому сравнению Б. А. Тураева, соотношение между иероглифическим, иератическим и демотическим письмом приблизительно такое же, как между нашими печатными, рукописными и стенографическими знаками».

Эти системы письма (и языки) существовали параллельно, а не последовательно. И такой вывод мы можем делать тем более смело, что сами литературоведы дают возможность для многовариантных толкований: «Принятая периодизация египетской литературы, – говорят они, – является вынужденной, поскольку она обусловлена в основном состоянием источников и невозможностью проследить шаг за шагом развитие самого литературного процесса».

О каких же еще параллелях мы можем прочесть во Всемирной истории литературы?

«Басня о льве и мыши поразительно похожа на соответствующую басню Эзопа…»

«Любопытно, что Геродот сравнивает греческие мистерии Диониса с египетскими религиозными празднествами, находит в них много общего и приходит к заключению, что греки переняли у египтян их праздники и обычаи».

А вот – сообщение о египетской сказке, за два столетия до «исторической» Трои повторяющей ее сюжеты:

«… В одной сказке говорится о времени великого завоевателя XVIII династии фараона Тутмоса III (первая половина XV века до н. э., линия № 4!). Сюжет – взятие города Юпы, местонахождение которого точно неизвестно».

«В кувшинах… были спрятаны… воины… Подобного рода способ проникновения во вражеский город напоминает известный эпизод Троянской войны («Троянский конь»), подробно рассказанный Вергилием в «Энеиде», а также перекликается со сказкой об Али-Бабе и сорока разбойниках из «Тысячи и одной ночи»…

Приведем эту сказку целиком. На ее стиль, конечно, особого внимания обращать не стоит, поскольку это стиль не рассказчика, а русского переводчика. Но сюжет занимательный.

«ХИТРЫЙ ПОЛКОВОДЕЦ ДЖХУТИ»:

Однажды в столицу Та-Кемет въехала колесница. Она с грохотом пронеслась по улицам, взвихривая пыль и отгоняя прохожих к заборам и обочинам.

Конями правил гонец фараонова войска. И колесница, и конские крупы, и тело возничего – все было забрызгано дорожной грязью. Видно было, что гонец проделал неблизкий путь.

Колесница остановилась у дворца фараона. Гонец спрыгнул на землю и поспешил в зал приемов.

Фараон в это время совещался со своими военачальниками. Сидя на троне, он выслушивал их доклады и отдавал приказы. Придворные стояли, затаив дыхание и боясь пошевелиться. И в этот момент вбежал гонец.

Фараон прервал свою речь, удивленно оглядел его с ног до головы и спросил:

– Откуда ты? Кто тебя прислал и зачем?

– О владыка, да живешь ты вечно! – сказал гонец. – О великий, могучий и несравненный сын богов! В городе Яффе, завоеванном тобой, вспыхнуло восстание. Правитель Яффы изменил тебе. Он собрал злоумышленников и возглавил их. Они перебили всех воинов твоего величества. Они разгромили отряд, который пытался подавить мятеж.

Фараон молчал. Лицо его было бледным от гнева.

– Владыка! Прикажи послать в Яффу большое войско, – взмолился гонец. – Только силой можно усмирить бунтовщиков.

– Клянусь жизнью и любовью ко мне бога Ра, я так и сделаю! – воскликнул фараон.

Придворные закивали, спеша выразить свое одобрение, и, перебивая друг друга, стали расхваливать мудрость великого владыки, принявшего такое разумное решение. Каждый из придворных нет-нет да и поглядывал на фараона: слышит ли он его льстивые речи? Хорошо бы, чтоб услышал и наградил за верную службу.

И вдруг один из приближенных фараона, полководец Джхути, решительно шагнул вперед.

– О великий, которому весь мир воздает почести! – сказал он. – Не надо посылать в Яффу большое войско. Дай мне всего пятьсот воинов, и я повергну бунтовщиков. Тем более что негде нам набрать многочисленную армию для подавления мятежа, разве что вывести гарнизон из какого-нибудь другого города и отправить в Яффу. Но тогда этот город останется незащищенным.

– Ты прав, верный мой Джхути! – воскликнул фараон. – Я вижу, что ты служишь мне честно, а не выслуживаешься ради награды. Но скажи: как ты собираешься идти в бой с таким малым отрядом?

Джхути смиренно поклонился.

– Этот гонец сказал, что только силой можно усмирить бунтовщиков, – ответил он. – Но гонец ошибся. Моя сила – это хитрость. Я одолею их хитростью.

– Что ж, – сказал фараон. – Я тебе верю. Отправляйся в поход.

Через несколько дней Джхути со своим отрядом прибыл в Сирию. Отряд встал лагерем неподалеку от Яффы, и Джхути послал в город гонца.

– Я слуга Джхути, полководца из Та-Кемет, – сказал гонец правителю Яффы. – Мой господин служил фараону верой и правдой, одержал во славу его величества много побед, выиграл пять кровопролитных сражений – и вот благодарность: фараон назначил главным военачальником не Джхути, а вельможу, который заработал эту почетную должность ничего не делая, одним только своим сладкоречивым языком. Он не участвовал в боях, зато умело льстил фараону. Другой вельможа получил должность верховного советника. Третьего одарили богатыми подарками. А моему господину Джхути не досталось от фараона ничего! Вот как несправедливо обидел фараон моего господина. Теперь он послал его воевать против тебя. Но Джхути зол на фараона, он хочет ему отомстить и перейти на сторону мятежников. Все это он велел тебе передать и ждет меня с ответом.

– Хвала богам! – вскричал правитель Яффы. – Как отблагодарить великого Ра за то, что Джхути, доблестный полководец, стал мне союзником!.. Но скажи, велик ли его отряд и хорошо ли вооружен?

– Джхути привел сто человек на боевых колесницах, – сказал гонец. – Теперь все это принадлежит тебе. Но отряд пришел издалека, люди и лошади устали. Прикажи открыть городские ворота и впустить нас в город, чтоб мы могли отдохнуть и задать корм лошадям.

– Воистину я так и сделаю! – правитель Яффы торжествующе расхохотался. – Я открою ворота перед отрядом Джхути, чтоб вооруженные воины спокойно въехали в город на боевых колесницах, застали мой гарнизон врасплох и перебили его на месте! Взять город без боя! Ловко придумано. Послушай, неужели Джхути всерьез надеялся, что я поверю в эту выдумку? – И правитель Яффы, гордый тем, что так легко разгадал вражескую хитрость, засмеялся еще громче.

– Ты не веришь моему господину? Ты думаешь, он тебя обманывает? – спросил гонец. Правитель Яффы рассвирепел:

– Убирайся прочь, не то я велю повесить тебя вниз головой на городских воротах! Но гонец не уходил:

– А если воины Джхути отдадут тебе все сто колесниц и бросят к твоим ногам все оружие, – тогда ты поверишь, что мы не замышляем против тебя никакого зла?

«Значит, это все-таки правда, – подумал правитель Яффы. – Доблестный Джхути в самом деле хочет перейти на мою сторону и воевать против фараона. Но если это так, мне очень повезло. Выходит, на моей стороне боги во главе со всемогущим Ра. Теперь я смогу отразить любое войско!»

– Скажи, – обратился он к гонцу, – почему Джхути выступил в поход с таким маленьким отрядом? Неужели фараон думал, что сто человек смогут захватить город? – И правитель Яффы подозрительно прищурился.

– Нет, фараон дал Джхути очень много воинов. Несколько тысяч. Но почти все они разбежались, когда узнали, что Джхути намерен совершить измену. Остались только те, которые сами не любят фараона: те, кого фараон обделил землей или у кого сборщики налогов отобрали все имущество, так что он, дабы не помереть с голоду, вынужден был продать в рабство детей, бросить дом и уйти служить в войско.

Выслушав такой ответ, правитель Яффы окончательно успокоился.

– Пусть доблестный Джхути сдастся мне, – сказал он. – Я буду ждать его в пустыне, к югу от города. Со мной будет отряд в сто двадцать человек. Пусть сперва придет Джхути и с ним не больше чем двадцать воинов. Пусть они принесут луки, мечи и копья всего отряда и бросят их к моим ногам, и только после этого дозволяется прийти остальным воинам – без оружия, пешком.

– Я передам моему господину Джхути твой приказ, – поклонился гонец. – Все будет так, как ты хочешь. Воины придут без оружия, ведя под уздцы коней, а колесницы будут нагружены дарами.

Два часа спустя правитель Яффы, сидя в шатре, ждал прихода Джхути. Неподалеку отдыхали сто двадцать сирийских конников.

И вот вдали заклубилась пыль. Это возвращались дозорные, которых правитель Яффы выслал на разведку. На полном скаку всадники влетели в лагерь и осадили коней.

– Они идут, – доложили всадники правителю Яффы.

– Сколько их? – спросил тот.

– Двадцать безоружных воинов и сто колесниц, на которых они везут корзины с дарами. А впереди – Джхути.

– Хвала великому Ра! – воскликнул правитель Яффы.

Когда Джхути пришел в лагерь, египетские воины сразу же бросили на землю оружие – копья, мечи, луки и колчаны со стрелами – и встали в стороне.

– Я привез тебе также богатые подарки: золото, серебро, драгоценные ожерелья и ларцы из черного дерева, – сказал Джхути, идя навстречу правителю Яффы. – Взгляни на эти корзины. Все они твои. А в руках у меня – видишь? – жезл фараона Та-Кемет.

Приосанившись, с торжествующим видом правитель Яффы сделал Джхути знак, чтобы тот положил жезл к его ногам. Джхути поклонился и, держа жезл в вытянутой руке, как бы нечаянно постучал им о камень. В тот же миг открылись корзины, и оттуда один за другим стали выскакивать вооруженные воины. Весь отряд Джхути, все пятьсот человек были здесь! Размахивая копьями, с грозным боевым кличем ринулись они на сирийских конников, безмятежно отдыхавших у костра. Запели в воздухе стрелы, понеслись вперед боевые колесницы. Ни один из сирийцев не успел вскочить на коня или выхватить меч из ножен. Многие из них сразу упали замертво, сраженные стрелами, а те, кто остался жив, обратились в бегство.

– Взгляни на меня, побежденный злодей! – воскликнул Джхути, потрясая жезлом. – Вот жезл фараона! Великий владыка Та-Кемет сразил тебя им!

Правителя Яффы связали, надели ему на шею деревянную колодку, а ноги заковали в кандалы. После этого Джхути сказал воинам:

– Полезайте опять в корзины и поезжайте к воротам Яффы. Привратникам скажите: Джхути с остатками войска захвачен в плен, все воины обращены в рабов, и вот они везут во дворец трофеи. Стража вас пропустит. Когда въедете в город, сразу выскакивайте из корзин, хватайте всех жителей и вяжите их.

И вот сто боевых колесниц фараонова войска въехали в мятежную Яффу. Едва городские ворота остались позади, воины открыли корзины– и час спустя все было кончено.

… Поздно вечером Джхути отправил в столицу гонца, велев сказать фараону:

«Пусть возрадуется твое сердце, несравненный владыка Та-Кемет, да будешь ты жив, здоров и могуч! Великий бог Ра, твой отец, покарал злодеев и отдал в твои руки изменника. Пришли нам людей, чтоб отвести в Та-Кемет пленных сирийских воинов, которые склоняются перед тобой отныне и навсегда».

Такие воинские подвиги, с хитростями и обманом, характерны для европейской литературы XII–XIII века, но в византийской провинции Египет подобное писали, может быть, и раньше.

А теперь пробежимся по Всемирной истории литературы и посмотрим, какие еще совпадения наши литературоведы и историки нашли в произведениях «древнего» Египта и Греции.

Линия № 5.

«На рубеже III и II тыс. с началом Среднего царства Египет вступает в новую эпоху исторического и литературного расцвета». Одно из самых знаменитых произведений – так называемый «Папирус Весткар», о котором читаем:

«…этот эпизод перекликается с известным рассказом Евангелия от Матфея, в котором повествуется о том, как царь Ирод, узнав от волхвов о рождении Иисуса Христа, приказал уничтожить всех младенцев мужского пола в возрасте до двух лет». (I «римский» век Христа совпадает у нас с XIII веком Евангелий, линия № 5).

«Это, в свою очередь, перекликается с теми преданиями о деспотизме Хуфу, которые были живы в V в. до н. э. и которые слышал Геродот…» (Хуфу, IV и V династии, это XXVII век до н. э., линия № 5 «египетской» синусоиды, к этой же линии относится и Геродот).

Вот какое мнение нам предлагают, описывая «Песни арфиста» (Среднее царство):

«Самая подробная версия «Песни арфиста» сохранилась в папирусе Харрис 500 времени Нового царства. Она написана на среднеегипетском языке и относится ко времени фараона XI династии Интефа (конец III тыс. до н. э.)… Нельзя не согласиться с мнением академика Б. А. Тураева, утверждавшего, что «они общечеловечны» и напоминают мысли, высказанные в эпосе о Гильгамеше и в библейской книге «Екклизиаста»… «Путешествие Ун-Амона» выделяется жизненной достоверностью, искренностью и лиризмом».

А вот – про «Сказки о Хасмуасе» (эпизод о Са-Осирисе):

«… это место сказки напоминает рассказ евангелиста Луки (линия № 5) о том, как двенадцатилетний Иисус потерялся в Иерусалиме и как через три дня его нашли сидящим в храме среди учителей, слушающим и спрашивающим их, причем все дивились его разуму и ответам; еще подробнее этот сюжет изложен в апокрифическом Евангелии от Фомы… В сказке, таким образом, развивается идея, лежащая в основе 125-й главы «Книги мертвых» (XIV век до н. э., линия № 5). В то же время рассказанный эпизод перекликается с преданием о бедном Лазаре, лаконично изложенном в Евангелии от Луки. Возможно, евангельская притча восходит в конечном итоге к демотической сказке. Так или иначе, огромный интерес и значение сказки о Са-Осирисе для истории христианства очевидны».

Женский торс из Амарны. XIV век до н. э., линия № 5. Это – реальный XIII век н. э.

Обращает на себя внимание мастерство скульптора, декорировавшего фигуру в прозрачную каменную «ткань», – стиль, освоенный в «Древней Греции» в V веке до н. э., а в средневековой Европе – лишь в XIV–XV веках.

Следующее произведение, «Сказание о Петубасте», написанное при XXV династии, то есть в VII веке до н. э., опять «перекидывает» читателя к гомеровским поэмам:

«В связи с циклом Петубаста, так же как и в связи с баснями, возник вопрос о возможности греческого влияния на египетскую литературу этого периода.

Видный современный египтолог А. Вольтен считает, что в сказаниях о Петубасте налицо ряд неегипетских элементов. Он допускает, что египтянам было знакомо содержание «Илиады», но при этом подчеркивает, что эпический характер сказаний о Петубасте не должен рассматриваться как проявление иноземного влияния, ибо эпос в Египте существовал задолго (еще как!) до создания этих сказаний».

К этой линии № 5, реальному XIII веку, можно отнести такое известное произведение, как «Гимн Атону».

Голова статуи Монтуэмхета, правителя Фив. VII век до н. э., линия № 5.

Правление фараона Аменхотепа IV (Эхнатона) относят к 1400–1383 годам до н. э. Историки описывают, как он ввел единобожие, и не только для Египта, а и для всего мира. Придя к власти, он переменил свое имя Аменхотеп (Амон доволен) на Эхнатон (Полезный Атону), провозгласил Атона главным богом Египта и перевел свою резиденцию во вновь построенный город Ахетатон («Горизонт Атона»). О «Гимне Атону» А. И. Немировский пишет:

«Новым в этом гимне, по сравнению с гимнами другим богам, является универсализм. Атон рассматривается как божество, благодетельствующее не один Египет, а все человечество. Гимн написан в то время, когда египтяне владели захваченными ими частями Сирии и Нубии. Знакомство с этими народами и их религиями дало возможность убедиться, что чужеземцы почитают под другими именами того же Атона. Признание этого факта в гимне, рассчитанном на исполнение в храмах, было необычайной смелостью, подобной проповеди первыми христианами Библии среди чужеземцев»… – так что нам тут даже добавить нечего.

Эхнатон. «ГИМН АТОНУ»:

Великолепен, Атон, твой восход на горизонте.

Живой солнечный диск, положивший жизни начало,

Ты восходишь на восточном горизонте,

Красотою наполняя всю землю.

Ты прекрасен, велик, светозарен и высок над землею,

Лучами ты обнимаешь пределы земель, тобою сотворенных.

Ты – Ра, ты достигаешь и до них,

Ты подчиняешь их для тобою возлюбленного сына.

Ты заходишь на западном горизонте -

земля во мраке, как мертвые

Спят люди, с головою укрывшись, не видя друг друга.

Их обирают грабители, они не слышат.

Из логовищ львы выходят. Змеи жалят во мраке.

Земля безмолвствует. Творец ее за горизонтом.

Земля расцветает, когда ты восходишь на горизонте,

Мрак разгоняя лучами.

Обе земли в ликовании.

Обе земли торжествуют.

Пробуждаются люди.

Тела освежив омовеньем, надев одежды,

К тебе они простирают руки

И за труд берутся.

Все на земле зеленеет. Травы стада вкушают.

Птицы из гнезд вылетают,

Взмахами крыльев душу твою прославляя.

Скачут, резвятся все твари с каждым твоим восходом.

Плывут корабли на Юг и на Север.

Любые пути открыты в твоем сиянье.

Рыба в воде играет, на свет твой выходит,

Ибо ты проницаешь лучами глубины.

Животворишь младенцев в материнских утробах.

Даешь рожденным дыханье и им уста отворяешь.

Зародыш в яйце тебя, Атон, славословит,

Птенец в яйце жив тобою.

Сквозь скорлупу ты его насыщаешь, даруешь дыхание.

Ее пробивая клювом, к тебе он стремится

На шатких ножках.

Человеку твоих творений не счесть:

От глаз они скрыты.

Ты земли единый создатель, ее наполняешь жизнью,

Всем, кто на ногах своих ходит,

Кто парит над нею на крыльях,

Каждого, где бы он ни жил,

Ты судьбой наделяешь.

Пусть языки различны, разного цвета кожа,

Всех одаряешь пищей, жизни конец назначаешь.

Нил сотворен тобою в глубинах подземных.

Он выведен по твоему желанью

На благо Египту.

Ты сострадаешь людям дальних пределов.

Живут тобою чужеземные страны.

Создал ты Нил небесный, он им дарует влагу.

Лучи твои каждую пашню холят,

Поднимают всходы, их превращают в колос,

В меру тепла давая, в меру прохлады.

Ты сам сотворил небосвод,

Чтоб по нему подниматься, свои созерцая творенья.

Ты един во многих обличьях, солнечный диск животворный,

Пылающий, сверкающий, далекий и близкий.

Нет числа твоим проявленьям.

В моем пребываешь ты сердце.

У тебя сыновей мириады,

Но я, Эхнатон, правдой живущий,

Единственный в твои посвященный тайны,

Твое постигший величье.

Ведаю я, что землю ты создал

Своей могучей рукою,

Что люди – твое творенье:

Поднимаешься ты – они живы, спрячешься – умирают.

В тебе дыхание жизни. Ты украшаешь землю,

Людей от сна пробуждаешь, для службы царской,

Делаешь слугами сыну, владыке обоих Египтов

И возлюбленной им Нефертити,

Царицы земель обеих.

Да будет она жива, молода и здрава

Вечные веки.

Линия № 6.