В каком веке жил шекспир. Когда и где родился Шекспир? Влияние творчества Шекспира на мировую литературу

Сенкевич Генрик

знаменитый польский романист. Род. в 1846 г. в Воле Ожейской (Wola Oszejska w Łukowskiem). Высшее образование получил в варшавской Главной школе. Литературную деятельность начал очень рано, но известным становится с 1876 г., когда, путешествуя по Америке, присылает оттуда ряд путевых очерков, корреспонденций, новелл, полных художественной правды и юмора. В 80-х годах С. начинает печатать ряд исторических романов, которые сделали его популярным не только на родине, но и во всей Европе и Америке. Будучи сотрудником и соредактором периодических изданий (главным образом "Słowo"), С. принадлежал к консервативной старошляхетской партии, хотя во многих своих произведениях выступает в защиту демократии. В общем С., однако, довольно чужд политики и стоит на почве исключительно художественных интересов. Популярность С. достигла зенита после появления романа "Без догмата" и с тех пор продолжает стоять на том же уровне. Обеспеченное материальное положение дает ему полную возможность работать, следуя исключительно внутреннему влечению, и систематически расширять свой художественный кругозор новыми путешествиями; экскурсии в Африку дали ему материал для ряда высокохудожественных и интересных писем. Живя то в Варшаве, то в Кракове, С. принимает некоторое участие в местных общественных делах: так, он был одним из самых деятельных членов комитета, заведовавшего сооружением памятника Мицкевичу. С. состоит членом-корреспондентом нашей Академии наук. Новеллы, повести, путевые очерки и романы С. могут быть разделены на две главные группы - историческую и психологически-общественную.

Исторические произведения С. в свою очередь распадаются на две группы: рассказы из польской истории, главным образом XVII в., и из первого периода христианства. Романы из польской истории могут быть названы по преимуществу патриотическими. Таковы романы: "Огнем и мечом", "Потоп", "Пан Володыевский" и "Меченосцы". Три первые романа связаны хронологическою преемственностью и участием в ходе действия одних и тех же персонажей. Особенный успех, почти небывалый, выпал на долю "Огнем и мечом". Роман написан увлекательно; события излагаются согласно польским историческим источникам, впрочем, безусловно авторитетным; фактических ошибок в романе почти нет (это отмечает и проф. В. Б. Антонович в своем замечательном этюде об этом романе). Но роман не уясняет, каково было социальное положение Украйны, каковы были причины кровавых столкновений, почти стихийной борьбы. Внутренняя сторона жизни тогдашней Украйны также остается не раскрытой пером романиста. Краски положены неравномерно; изображение польской стороны вышло гораздо ярче и рельефнее, чем изображение казаков. Героем романа является Иеремия Вишневецкий, получивший громкую известность и среди поляков, и среди казаков. С. идет по следам польской литературной традиции. Идеализм, составляющий у С. отличительную черту его героя, является неуместным в Вишневецком даже в том виде, в каком романист его изобразил. Самой яркой и действительно прекрасной фигурой романа может считаться "польский Фальстаф" - 3аглоба. Роман "Потоп" и по техническим приемам, и по пониманию смысла событий выше "Огнем и мечом", хотя польская публика и критика встретила его с меньшим энтузиазмом. Войны Польши со шведами изложены очень ярко и пластично. В описании осады Ченстохова автор достигает замечательного совершенства и является вполне эпическим писателем. Характеристика исторических деятелей написана мастерски и согласно с источниками. Индивидуализм старой Польши освещен с самой симпатичной стороны. В некоторых частностях сказывается влияние Дюма, что, впрочем, можно подметить и в "Огнем и мечом". "Пан Володыевский" слабее двух предыдущих романов по замыслу и исполнению, хотя изобилует превосходными описаниями картин природы. Некоторые сцены - захватывающие по лиризму (напр. речь над гробом Володыевского). Новелла "Татарский плен" свидетельствует о глубоком понимании автором психологии прошедшего, хотя она и написана под некоторым влиянием "El principe constante" в передаче поэта Словацкого. Роман "Меченосцы", изображающий борьбу поляков с тевтонским орденом, по художественным приемам примыкает к предыдущим. Изображая отдаленную историческую эпоху, о которой сохранились сравнительно немногочисленные свидетельства, С. обнаруживает большой такт, избегая всяких натяжек и вымыслов и сосредоточивая внимание читателя на изображении действующих лиц. Заслуживает внимания мастерское ведение диалога. Романы и повести, посвященные раннему периоду христианства, стоят в художественном отношении выше патриотических. С. очень хорошо знаком с древней римской культурой; его рано стал занимать и психологический процесс перехода от языческого миросозерцания к христианскому. Новелла "Пойдем за Ним" является превосходной попыткой воспроизвести этот процесс. Всемирную известность приобрел роман С. "Quo vadis?", особенно популярный в Америке и Италии. С. рисует здесь картину умирающего языческого мира и нарождающегося христианского. Картина языческого мира написана с замечательным совершенством, почти безупречно. Автор изучил источники, особенно Тацита, и памятники пластического искусства. Христианская община изображена менее ярко и рельефно. Великолепно обрисованы фигуры Нерона и Петрония. Роман изобилует сценами, полными трагизма. В одной из них (Лигия на рогах тура) можно усмотреть и символическое значение.

Психологические и общественные романы и новеллы С. отличаются разнообразием сюжетов. В новелле он достигает такого же совершенства техники, как Мопассан. В ранних новеллах С. много лиризма, задушевности и скрытой горечи. Автор неоднократно подчеркивает иронию судьбы, жестоко глумящейся над обездоленными и слабыми ("Янко музыкант", "За хлебом", "Бартен Победитель", "Из записок учителя", "Морской сторож", "Понапрасну", "У источника"). Грустное, почти пессимистическое настроение особенно чувствуется в романе "Без догмата". Универсальность типа, выведенного в лице Плошовского, не подлежит сомнению. Плошовский - Печорин новейшего склада, человек, у которого воля почти атрофирована, а рядом с этим существует болезненная впечатлительность, вдумчивость, культ красоты и интеллектуальных наслаждений. Анелька - эпически-простой и привлекательный тип. Неспособность к чувству и активной деятельности ведет за собой гибель Плошовского и Анельки: Плошовский, чувствуя, что ему недостает "жизненных основ", кончает самоубийством. В лице Плошовского С. закрепил отживающий свой век тип отчасти декадента, отчасти умственного сибарита, отторгнутого от нормальной почвы. У Плошовского есть в произведениях С. предшественники: студент в романе "Na marne" и доктор Иозвович в драме "На одну карту". Первый - тип искалеченного жизнью позитивиста-идеалиста, второй - демократ-позитивист, делающий карьеру политической игрой, с твердой волей, но без нравственных устоев, что в конце концов и губит его. "Семья Поланецких" - бытовой роман, производящий свежее и бодрящее впечатление. Он рисует часть интеллигентного польского общества - именитого шляхетства старой формации и вновь нарождающейся буржуазии, вышедшей главным образом из среды разорившегося дворянства. Герой романа, Поланецкий - человек заурядный во всех отношениях, со средним умственным развитием и сильной волей. Романист выводит его в различные моменты личной жизни и указывает на следы романтизма, от которого Поланецкий и многие другие лица романа еще не успели отрешиться. Героиня романа, Мариня Шавицкая, сделавшаяся женой Поланецкого, принадлежит к разряду простых и бесхитростных существ, по инстинкту неиспорченной природы знающих прямой и верный жизненный путь. В романе довольно много разновидностей польской интеллигенции, отделанных отчасти с замечательным совершенством (Букацкий, Завиловский, Машко). Из женских фигур, кроме Марини, с большим чувством и реализмом изображены больная девочка Литка и ее мать Хвастовская; с отрицательной стороны обрисованы Основская, Кастелли, Креславские, Броничева. Роман проникнут бессознательным оптимизмом. Общество, изображаемое С., несмотря на свои слабости и недостатки, обладает достаточными устоями, определенными идеалами, жизненною бодростью и способностью к возрождению. Роман "Семья Поланецких" - наиболее объективное и после "Quo Vadis" наиболее зрелое в художественном отношении произведение С. Современное польское общество изображено в нем беспристрастно и с достаточной полнотой. Сфера личных и даже эгоистичных интересов преобладает в нем над сферой общественных.

Путевые очерки С., особенно его американские рассказы, отличаются высокими достоинствами. Описания природы безукоризненны; психологический анализ достигает иногда замечательной глубины (напр., рассказ о смерти Лилиан). Благодаря наблюдательности и широкой подготовке автора его путевые очерки не только развлекают, но и дают ценные этнографические сведения.

С. не обладает талантом драматурга; его сценические опыты неудачны по композиции, хотя некоторые персонажи задуманы очень глубоко (напр., Иозвович). Как теоретик романа и искусства вообще, С. высказывается во многих местах своих произведений. Особенно интересны его рассуждения на эти темы в романе "Без догмата". С. - враг натурализма; в своих "Письмах о Зола" он безусловно осуждает философию французского романиста. Некоторые приемы С. напоминают манеру Тургенева; вообще, по таланту и миросозерцанию он более сходен с русскими романистами, чем с французскими (его без основания сравнивали с Бурже). Полное собрание сочинений С. на польском языке издается в Варшаве. - Отзывы польской критики о С. весьма многочисленны. Лучшим выражением крайнего увлечения романами С. являются статьи проф. Краковского университета гр. Тарновского, посвятившего С. целую книгу ("Studja"). Ее слабые стороны - отсутствие сравнительного элемента при анализе сочинений С. и слишком панегирический тон. В противоположную крайность впадает отчасти образцовый польский критик Хмелевский ("Nasi powiesciopisarze" и статьи в "Ateneum"), анализирующий весьма тонко и научно романы С. В оценке исторических его романов Хмелевский почти примыкает к мнениям Антоновича и Пыпина (см. ниже). В "Без догмата" Хмелевский видит особый вид болезни воли. О художественном даровании С. Хмелевский очень высокого мнения. Критические опыты Богуславского и др. освещают с различных сторон произведения С. и заключают интересные параллели и сопоставления. В этюде Спасовича о "Семье Поланецких" автор с обычной глубиной анализа подчеркивает выдающиеся достоинства этого недостаточно оцененного критикой романа (статья Спасовича имеется и на русском языке, в "Собр. Сочинений). Из русских критиков В. Б. Антонович ("Киевская старина", 1885, 5), анализируя причины успеха романа "Огнем и мечом", приходит к заключению, что С. стоит на уровне польско-шляхетских представлений о причинах казацких войн XVII ст. и что польское историческое самосознание не сделало с того времени особенных успехов. Проф. Антонович указывает на идеализацию Иеремии Вишневецкого как на пример односторонности понимания С. исторических событий. Взгляды В. Б. Антоновича разделяет А. Н. Пыпин ("Вестник Европы", февраль, 1888 г.). Гораздо мягче отнеслась русская критика к психологическим романам С. С особенной похвалой отзывается о "Без догмата" Влад. Каренин ("Вестник Европы" 1891 г., июль), признающий за Плошовским универсальность типа, а за романом - высокую художественность. Столь же положительную оценку этого романа дает А. Волынский в "Северном вестнике" (1891, 12). Ив. Иванов сопоставляет Плошовского с Печориным и не находит новых мотивов в романе С. ("Мир Божий", 1895, 11). M. А. Протопопов в статье "Вина или несчастие?" видит в Плошовском бесплодно рефлектирующего человека, обреченного на гибель и глубоко несчастного ("Русская мысль", 1893, март). "Семья Поланецких" в статье Л. Е. Оболенского (кн. "Недели", 1895, III) разбирается с общественной точки зрения; автор отмечает оторванность от почвы изображенной С. интеллигенции. Со стороны замысла "Семья Поланецких" не удовлетворяет и И. Гофшеттера ("Сенкевич как психолог современности", СПб., 1896), отрицательно относящегося к Поланецкому. Замечательную статью о "Quo Vadis" написал проф. Мищенко ("Античные мотивы в произведениях Сенкевича", "Рус. мысль", 1897, 8); он очень высоко ставит роман С. и признает за автором основательное знание источников. Г. Шепелевич напечатал в 1894 г. отдельной брошюрой отрывок из своей публ. лекции о Без догмата , две статьи его же о С. вошли в сборник "Наши современники" (СПб., 1899: "Сенкевич как романист-психолог" и "Исторические романы Г. Сенкевича"). Отзывы западноевропейской критики, особенно французской (в "Revue de deux Mondes" и др.), вообще благоприятны для С., но ничего нового в литературу сюжета они не вносят. То же можно сказать и об отзывах итальянской критики (в "Corriere di Napoli", в "Ilustrazione" и др.), восторженно отзывающейся о "Quo vadis" и "Семье Поланецких". Более библиографическим, чем критическим характером отличаются отзывы о С. в немецкой и английской журналистике; впрочем, в предисловиях к немецким переводам встречаются интересные замечания (напр., Левенфельда). Переводы на русский язык произведений С. весьма многочисленны, но далеко не одинакового достоинства. Образцовыми можно признать пер. В. М. Лаврова (изд. "Русской мысли"). Сочинения С. изданы в Киеве в неудовлетворительном переводе г. Домбровского. Многие сочинения С. переведены на английский, немецкий, итальянский, французский, финский, шведский, норвежский, испанский и даже на volapük. В Италии в последнее время отдельные сцены из "Quo vadis" ставятся в народном театре. Произведения С. вдохновили некоторых польских и иностранных живописцев. Лучшие иллюстрации отдельных романов С. после польских - американские и английские.

Л. Шепелевич.

Другие книги схожей тематики:

Зима с 1682 на 1683 год была такая холодная, что даже старожилы не помнили ничего подобного. Осенью шли постоянные дожди, а в середине ноября ударил первый мороз, который сковал реки и деревья покрыл точно стеклянной скорлупой. В лесах изморозь облепила сосны и начала ломать ветки. В первых числах декабря, после усилившихся морозов, птицы начали слетаться по деревням и городкам, и даже лесной зверь выползал из чащи и приближался к человеческим жилищам. Однако накануне дня святого Дамазия небо начало затягиваться тучами, а затем снег валил десять дней подряд. Он покрыл землю толстым полуторааршинным слоем, позасыпал лесные дороги и плетни и даже окна в избах. Люди разгребали лопатами снежные заносы, чтобы из дома пробраться в конюшню или на скотный двор. Когда же, наконец, снег перестал, снова ударил трескучий мороз, от которого деревья стреляли в лесу, словно ружья.

В то время мужики, когда им нужно было ехать в лес за дровами, ездили для безопасности не иначе как гуртом, да и то стараясь, чтобы ночь не застала их вдали от деревни. После захода солнца ни один из них не решался выйти на собственный двор без вил или топора, а собаки до самого утра лаяли коротким, испуганным лаем на волков.

Однако в такую-то ночь и в страшный мороз по лесной дороге подвигалась огромная карета на санях, запряженная четверкой лошадей и окруженная всадниками. Впереди ехал на коренастой лошаденке передовой с кафарком, то есть с железной плошкой, прикрепленной к длинному шесту, в которой пылала смоляная лучина - не для освещения дороги, потому что было светло от луны, но для острастки волков. На козлах сидел кучер, на пристяжной - форейтор, а по бокам кареты подпрыгивали на худых клячонках два работника, вооруженные кистенями.

Вся эта процессия подвигалась очень медленно по причине непроторенной дороги и снежных заносов, которые то тут, то там, и в особенности на поворотах, точно гигантские валы возвышались посреди дороги.

Эта медленность выводила из терпения и в то же время беспокоила пана Гедеона Понговского, который, рассчитывая на количество и прекрасное вооружение своих слуг, решил пуститься в путь несмотря на то, что в Радоме его предупреждали об опасности, тем более что до Белчончки нужно было ехать через Козенецкую пущу.

Эти огромные леса начинались когда-то еще задолго до Едлинки и простирались далеко за Козенины до самой Вислы, в сторону, лежащую на другом берегу Стежницы и на север до Рычилова.

Пану Гедеону казалось, что, выехав перед полуднем из Радома, он как ни в чем не бывало к заходу солнца уже будет дома. Между тем в нескольких местах приходилось раскапывать засыпанную дорогу, на что уходило несколько часов, так что Едлинку они проехали уже почти вечером. Там их предупреждали еще раз, что лучше остаться переночевать, но так как у кузнеца нашлась лучина, которой можно было освешать себе путь, то пан Понговский приказал ехать дальше.

И вот ночь застала их в лесу.

Трудно было ехать быстрее из-за все увеличивавшихся снежных засыпей, и пан Гедеон начинал все сильнее беспокоиться. В конце концов он принялся проклинать свое путешествие, но по-латыни, чтобы не испугать свою родственницу, пани Винницкую, и свою приемную дочь, панну Сенинскую, которые ехали вместе с ним.

Панна Сенинская была молода и беззаботна, и потому не очень боялась. Наоборот, отодвинув кожаную занавеску у окна кареты и приказав ехавшему рядом работнику не заслонять собой вида, она весело смотрела на сугробы и стволы сосен, покрытые длинными полосами снега, по которым ползали красные огоньки лучины, образуя вместе с зеленоватым светом луны приятное для глаз развлечение. Потом, сложив губки воронкой, она начала дуть, и ее забавляло то, что дыхание было видно и стало розоватым от огня.

Но трусливая и почти столетняя пани Винницкая начала ворчать:

И зачем было выезжать из Радома или, по крайней мере, не заночевать в Едльне, где нас предупреждали об опасности? И все из-за чьего-то упрямства. До Белчончки еще далеко, и дорога идет все время лесом… Волки, наверное, нападут на нас… Разве только архангел Рафаил, покровитель путешественников, смилуется над заблудившимися, чего они, к несчастью, совсем недостойны…

Услышав это, пан Понговский окончательно вышел из себя.

Только этого недоставало, чтобы еще заблудиться.

Но ведь дорога идет прямо, как стрела, а что касается волков, то они, может быть, нападут, а может быть, и нет. Людей у них достаточно, а кроме того, волк неохотно нападает на солдата не только потому, что боится его больше, чем обыкновенного смертного, но и прямо под влиянием какого-то пристрастия и как умное, смышленое животное.

Волк прекрасно понимает, что ни мещанин, ни мужик ничего не дадут ему даром, и только солдат позволяет ему иногда поживиться, так как не напрасно люди называют войну волчьей жатвой. Однако, размышляя так и слегка льстя самолюбию волков, пан Понговский вовсе не был уверен в их благосклонности. Поэтому ему пришло в голову, не приказать ли одному из людей слезть с лошади и сесть возле барышни. В таком случае он сам защищал бы одну дверку кареты, а тот - другую, не говоря уже о том, что оставленная лошадь бросилась бы, вероятно, вперед или назад и могла бы отвлечь за собой волков.

Но пану Гедеону казалось, что для этого еще есть время впереди. Пока что он положил на переднем сиденье, возле панны Сенинской, два пистолета и нож, чтобы иметь их под рукой. Так как у него не было левой руки, то он мог пользоваться только правой.

Они спокойно проехали несколько верст.

Дорога начала расширяться.

Понговский, прекрасно знавший эту дорогу, облегченно вздохнул и сказал:

Недалеко уже Маликова поляна.

Он надеялся, что на открытом месте во всяком случае безопаснее, чем в лесу.

Но в эту самую минуту ехавший впереди с кафарком человек внезапно повернул лошадь, подскочил к карете и начал что-то быстро говорить вознице и челяди, которые отрывисто отвечали ему, как обычно говорят в минуту опасности, когда нельзя терять времени.

Что там такое? - спросил пан Понговский.

Что-то слышно на поляне.

Какой-то шум! Бог знает что!

Пан Понговский уже собирался приказать едущему с кафарком человеку поехать вперед, посмотреть, что там происходит, но подумал, что в таких случаях лучше не оставаться без огня и держаться всем вместе, а кроме того, что на светлой поляне обороняться легче, чем среди леса, и потому приказал ехать дальше.

Но через минуту передовой снова появился у окна кареты.

Кабаны, - проговорил он.

Слышно громкое хрюканье с правой стороны дороги.

Ну, так слава Богу!

Но, может быть, на них напали волки?

Тогда тоже слава Богу! Проедем мимо без задержки. Ну, трогай. Действительно, предположение передового оказалось правильным. Выехав на поляну, они увидели на расстоянии двух или трех выстрелов из лука, направо от дороги, сбившееся в кучу стадо кабанов, которых окружало подвижное кольцо волков. Страшное хрюканье, в котором слышалась не тревога, а бешенство, становилось все сильнее. Когда карета приблизилась к середине поляны, челядь, посматривая с лошадей, заметила, что волки не осмеливаются еще броситься на стадо, а только наступают на него все сильнее.

Кабаны образовали круг, в середине которого стояли кабанихи, а по краям самые сильные вепри, образуя как бы движущуюся крепость, грозную, сверкающую белыми клыками, непобедимую и бесстрашную.

А между кольцом волков и этой стеной клыков и тупых рыл виднелся белоснежный круг, освещенный, как и вся поляна, ярким светом луны.

Только иногда какой-нибудь волк подскакивал к стаду, но сейчас же пятился назад, словно испуганный щелканием клыков и еще более грозным хрюканьем.