Одержимость италией русских поэтов и писателей. Рим в творческом сознании гоголя

Мусатова Т. Л. (Москва), советник дипломатической службы первого класса, кандидат исторических наук, доцент факультета мировой политики МГУ им. М. В. Ломоносова / 2013

О пребывании Н. В. Гоголя в Италии с марта 1837 г. по начало февраля 1848 г. (с перерывами на выезд в Россию и другие страны) и об его творческом окружении написано немало . Однако недостаточно освещены его отношения с представителями официальных русских кругов, прежде всего — царского двора и дипмиссий. Между тем за границей Гоголь проводил большую часть времени среди соотечественников, за границей он писал «Мертвые души» и впервые стал ощущать себя русским национальным писателем, сознательно ограничившись отечественными сюжетами. В Италии же писатель пережил глубокий нравственно-психологический кризис, значительно повлиявший на его мировоззрение.

Отправной точкой нашей работы послужили документы, обнаруженные в «старых» российских дипломатических архивах. Некоторые из них впервые введены в научный оборот, другие - впервые прочитаны с точки зрения жизни Гоголя в Италии .

В 1830-1840-х годах Россия имела на Апеннинах значительное дипломатическое присутствие. В Турине, Неаполе, Флоренции (до 1836 г.), в Риме (с 1817 г.) работали императорские миссии. Во всех крупных итальянских портах и городах, включая Венецию, находились русские консулы или почетные консулы из итальянцев. Сама атмосфера официального русского зарубежья, в которой оказался Гоголь, была особой, ибо диппредставители, аккредитованные в Европе и в Италии, принадлежали к просвещенной части отечественного дворянства, многие были людьми из пушкинского окружения. Кроме того, после Отечественной войны 1812 г. произошло заметное укрепление позиций русской православной церкви в Европе. Приходы РПЦ были учреждены в Риме в 1836 г. и через десять лет - в Неаполе, причем их настоятелями назначались известные и высокообразованные иерархи.

Звездой петербургской жизни молодого Гоголя был Пушкин. Но он ушел из жизни в начале 1837 г., когда Николай Васильевич находился на пути из Франции в Италию. После приезда молодого писателя в Рим большое значение для него имело поддержание отношений и переписки с Жуковским и другими людьми пушкинского окружения, нередко посещавшими Италию, а также контакты с новыми европейскими знакомыми, погружение в историческое и художественное наследие Вечного города. Далекий от политики и международной сферы Гоголь тогда оказался причастен к российской внешнеполитической жизни в неком заграничном филиале петербургского бомонда, и ему поневоле нужно было определить свое отношение к этому, а также учить итальянский и другие европейские языки, которые приобретали теперь для него особое значение.

Гоголь с детства хотел служить Отечеству по «казенной должности», скорее всего - в юстиции, хотя мечтал о путешествиях и дальних странах. Благодаря покровителю семьи - дальнему родственнику Д. П. Трощинскому, бывшему министру и сенатору - юноша получил представление о дипломатической службе (Трощинский начинал карьеру секретарем малороссийского генерал-губернатора князя Н. Г. Репнина-Волконского при исполнении им различных дипломатических миссий). Переехав в Петербург, он какое-то время испытывал влияние П. П. Свиньина - литератора, художника, собирателя древностей, путешественника, который в 1806-1813 годах был дипломатом, что могло подстегнуть интерес Гоголя к этой сфере. Конечно, его (как и его сверстников) привлекало участие дипломатов в мировых событиях, близкое соприкосновение с письменностью и культурой и завидные перспективы для развития личности. Но без аттестата с отличием и обязательной тогда высокой рекомендации шансов стать дипломатом у него не было. Может быть, поэтому в своей повести «Невский проспект» (1835) он иронично изобразит сотрудников МИД, которые «отличаются благородством своих занятий и привычек» и даже носят особые бакенбарды, «увы, принадлежащие только одной иностранной коллегии» (III, 12). А Хлестаков в черновой редакции «Ревизора» заявляет, что играл в карты с министром иностранных дел, финансов и европейскими посланниками. Несколько позже помещик Манилов назовет сына «Фемистоклюсом» и будет прочить его «по дипломатической части» как «будущего посланника».

Другой причиной иронии Гоголя было воздействие на него пушкинского окружения, где открыто говорили, что Иностранная коллегия (с 1802 г. - Министерство иностранных дел) была больше чужестранной, чем отечественной. Управлял ею немецкоговорящий вице-канцлер, затем государственный канцлер граф К. В. Нессельроде, который 40 лет навязывал МИДу преимущественную ориентацию на «Священный союз», при враждебном отношении к европейским идеям и недооценке подлинных интересов России. В петербургском салоне Нессельроде плели интриги против Пушкина, и Д. Ф. Фикельмон отмечала, что этот конфликт в обществе имел не только литературный, но и политический характер. До выезда Гоголя в Европу его отношения с МИДом складывалось под влиянием пушкинской партии. Но он всегда и во всем выбирал свой путь.

С детства Гоголю были привиты как абсолютная лояльность к трону, так и неприятие всяческих революций, традиционные для провинциального дворянства, служивой элиты и большинства писателей старшего поколения, особенно тех, кто тесно соприкасался с властью (В. А. Жуковский, Ф. И. Тютчев и др.). То есть для юноши было естественным и уважительное отношение к внешнеполитическому ведомству. В Петербурге он общался с принятыми в МИД своими соучениками по Нежинской гимназии - И. Д. Халчинским и К. М. Базили. В годы жизни в Европе писатель постоянно переписывался с ними, неизменно интересовался их продвижением по службе, а в письмах к общим знакомым спрашивал «о новых подвигах их на пользу отечества».

За годы пребывания в Италии это лояльное отношение к власти и официальной политике стало у Гоголя преобладать. Некоторые авторы утверждают, что он еще в Петербурге чрезвычайно внимательно читал С. Пеллико. Думается, так оно и было, только произошло это позже, то есть не в первой половине 30-х годов, а 10 лет спустя. По меткому выражению Пушкина, произведения Пеллико были «Евангелием» всего просвещенного мира. И Гоголь должен был знать, что к середине 30-х годов они уже были переведены на русский язык и в № 3 «Современника» вышла рецензия поэта на книгу С. Пеллико «Об обязанностях человека. Наставление юноше». Но если Жуковский во время своего визита в Италию в 1838-1839 годах дважды заходил к итальянскому писателю, то Гоголь посетил места, связанные с ним в Богемии, только в 1843 г. В 1845 г. он жил со С. Пеллико в доме Понятовского на виа делла Кроче, но так и не познакомился.

Есть и другие факты, которые свидетельствуют о большой скованности молодого Гоголя. Например, познакомившись с А. М. Горчаковым (вероятно, в Баден-Бадене или в Вене в 1836-1837 годах), он, видимо, сохранял дистанцию в разговоре с этим блестящим и просвещенным дипломатом, уже послужившим временным поверенным во Флоренции (1828-1829). И хотя Горчаков, как уже отмечено исследователями, с тех времен был великолепно осведомлен об идеях С. Пеллико, А. Мандзони и Дж. Мадзини и слыл другом К. Кавура , Гоголь вряд ли коснулся этих идей в разговоре с ним. Связующим звеном должно было служить имя Пушкина (особенно летом 1837 г.). В этом контексте Гоголь попросил о содействии в пересылке ему через Вену в Ливорно книг и рукописей, на что Горчаков с готовностью откликнулся.

Во время пребывания Гоголя в Турине временным поверенным там в 1838-1839 годах служил Ф. И. Тютчев. Но Гоголь ни тогда, ни позже, во время своих «выездов» из Италии в Германию, где Тютчев после 1839 г. жил и работал, по всей видимости, так и не встретился с ним. Во всяком случае, об этом нет никаких упоминаний .

В дальнейшем Гоголь все сдержаннее высказывался о дипломатической сфере: видимо, диктовала свои правила жизнь среди соотечественников вдали от родины. И в новой редакции «Ревизора» Хлестаков гораздо осторожнее говорит о «министре иностранных дел, французском посланнике, немецком посланнике...» (IV, 49). В 1843 г. в письме А. С. Данилевскому, в ответ на его просьбу помочь устроиться в МИД, писатель посоветовал ему отказаться от этой затеи, потому что «служить в Петербурге и получить место во внешн<ей> торг<овле> или иност<ранных> дел не так легко. Иногда эти места вовсе зависят не от тех именно начальников, как нам кажется издали, и с ними сопряжены такие издалека не видные нам отношения! <...> В иностр<анной> коллегии покамест доберешься <до> какого-нибудь заграничн<ого> места, бог знает сколько придется тащить лямку» . Иными словами, дипломатическую службу он не считал синекурой, которая позволяла бы спокойно заниматься литературным творчеством. Это чисто житейское суждение имело свою подоплеку. В 1839 г. в Риме писатель сделал неудачную попытку устроиться секретарем главы «Императорской дирекции русских художников в Риме», учрежденной при миссии в 1840 г. Он пустил в ход все свои связи, рассчитывая, что В. А. Жуковский, П. А. Плетнев и др. будут ходатайствовать перед Николаем I о его назначении. Но по разным причинам этого не случилось, и тогда Гоголь выплеснул раздражение на главу упомянутой Дирекции, советника миссии П. И. Кривцова (через своего брата Н. И. Кривцова тот был вхож в пушкинский круг и пользовался расположением поэта). Скоро Гоголь восстановил связи с П. И. Кривцовым, но неприятный осадок остался.

Весной 1837 г. в Риме было все еще довольно много польских беженцев, с присущими им антирусскими настроениями, из-за подавленного в 1831 г. Польского восстания. Оказавшись по рекомендации князя П. А. Вяземского под покровительством княгини З. А. Волконской, Гоголь усердно посещал ее салон и попал в лагерь защитников польских интересов. Вообще-то писатель ценил культуру Польши. В Риме в 1837 г. он подружился с А. Мицкевичем и его двумя соратниками, молодыми польскими священниками И. Кайсевичем и П. Семененко, членами ордена «Воскресение». Он даже начинал склоняться к позиции «двуликого Януса» в польском вопросе, хотя в Петербурге вместе с Пушкиным и Жуковским поддерживал официальную политику. Княгиня З. А. Волконская, принявшая католичество в 1833 г., со временем становилась все более фанатичной и стремилась обратить в свою новую веру как можно больше соотечественников. Она пыталась сделать это даже в отношении молодого И. Виельгорского, умиравшего на ее римской вилле летом 1839 г. в присутствии Гоголя. Этот эпизод неприятно поразил писателя, открыв ему глаза на то, что и его самого княгиня и ее польские ксензы считали почти готовым кандидатом на обращение. С этого момента Гоголь стал отдаляться от княгини, а также от ее польских друзей. Надо думать, он не хотел кривить душой, получая с 1837 г. материальную помощь от царя. Что было позволено простому смертному, и даже княгине, было неприемлемо для русского писателя.

О тесных отношениях Гоголя с З. А. Волконской и ее кружком в Риме в 1830-х годах говорится во многих исследованиях, но, как правило, только о названном эпизоде. Между тем эту тему следует рассматривать, на наш взгляд, гораздо шире, начиная с положения княгини - видного католического деятеля и благотворителя. Она занимала особое место в жизни Святого престола, имела знакомство с папами, была большим другом кардинала и государственного секретаря Э. Консалви (умер в 1824 г.), а также его преемника на этом посту в 1836-1846 годах Л. Ламбрускини. Ее приемный сын В. Павей работал при папе, княгиня дружила со многими кардиналами и принимала их у себя. Вместе с тем ее окружали идеологи католического реформизма, выступавшие за усиление социальной доктрины католицизма. Если главный идеолог - французский писатель и проповедник Ф. Р. де Ламеннэ бывал в Риме эпизодически, то его ученик аббат О.-Ф. Жербэ в 1839-1849 годах здесь постоянно жил и работал, был духовником З. А. Волконской, своим человеком в ее доме.

Гоголь иногда жил на вилле Волконских и, без сомнения, тогда заинтересованно наблюдал за тенденциями западного христианства. Он, несомненно, близко знал Жербэ, духовника княгини, постоянно бывавшего у нее. Лично с Ламеннэ, а также с другим его учеником А.-Д. Лакордером писатель мог встречаться в парижском салоне С. П. Свечиной, где собирались русские католики и где часто бывал Лакордер. В Париже Гоголь заходил к А. Мицкевичу, активно поддерживаемому французами. Естественно, все они резко критиковали политику царя в отношении Польши. Кроме того, Гоголь через переписку с Н. Н. Шереметьевой поддерживал контакты с С. И. Гагариным, родственником бывшего посла в Риме Г. И. Гагарина, женатого на сестре Свечиной. С. И. Гагарин, в прошлом тоже дипломат, стал иезуитом, но и после того в письмах к Шереметьевой передавал Гоголю приветы и, что характерно, просил его оставаться светским писателем .

Лакордер часто наведывался в Рим, выступая со страстными проповедями, которые привлекали всеобщее внимание, и Гоголь об этом не мог не знать. Среди друзей З. А. Волконской были итальянские реформаторы: Р. Ламбрускини - племянник госсекретаря Ватикана Л. Ламбрускини; В. Палотта, проповедник и благотворитель, канонизированный Ватиканом в 1950 г.; Дж. Каппони, входивший в группу передовой интеллигенции, формировавшейся вокруг Дж. П. Вьессе, основателя журнала «Антология» и «Научно-Литературного Кабинета Виессе» во Флоренции; А. Розмини, философ и священник, предшественник христианского спиритуализма, человек необычайно искренней веры.

Гоголь перестал часто бывать у Волконской с начала 1840-х годов, после присоединения униатской церкви к православной и ужесточения политики Николая I по отношению к инославию. По новым законам княгиня вынуждена была переписать свои российские имения на сына, князя А. Н. Волконского, дипломата и будущего посланника в Неаполе. С этого момента она начала кардинально менять свою жизнь, становясь все более фанатичной и направляя все средства на благотворительность. Тесно сотрудничая с космополитическим Орденом поклонников самой священной крови и сделав своим духовником главу Ордена Дон Джованни Мерлини (к настоящему времени причислен Ватиканом к лику святых), Волконская построила три школы для бедных детей. Гоголь мог быть свидетелем открытия первой из них в Риме в 1847 г. В 50-х и 60-х годах, когда Волконская перешла к полному аскетизму (доведшему ее до гибели в 1862 г.), писателя уже не было в живых. Гоголь не предчувствовал этого трагического конца, и образ княгини-филантропа, безусловно, сильно воздействовал на его экзальтированное религиозное воображение. Он в чем-то повторил Волконскую и ее окружение, когда после издания первого тома «Мертвых душ» принял решение раздать пожертвования бедным студентам. Однако вмешательство друзей, прежде всего - А. О. Смирновой-Россет, оказалось препятствием на этом пути.

Если в 1839-1840 годах Гоголь был для русского двора и МИД еще «не своим» (причиной могла быть и дружба с З. А. Волконской), то через несколько лет, после выхода в свет первого тома «Мертвых душ», его положение в русском зарубежье значительно изменилось. Растущая слава литератора, пекущегося об общественном благе и обличающего только нравы, больше юмориста, чем сатирика, приблизила его к уровню официального писателя. Гоголевские друзья славно потрудились, создавая этот образ в расчете на двор и материальное содержание писателя за границей за счет казны. Что касается религиозно-нравственных исканий, свойственных Гоголю в итальянский и в целом весь заграничный период, то они проходили в рамках его личных отношений с просвещенными наставниками посольских церквей (не столько в Италии, сколько в Германии) и таким образом не были широко известны и не раздражали властей. Гоголевскими «спонсорами» были побывавшие в Италии Николай I, наследник Великий князь Александр Николаевич, Великая княгиня Мария Николаевна, С. С. Уваров, М. П. Погодин, а также В. А. Жуковский, Н. М. Языков, З. А. Волконская, Репнины и др. Просителями за Гоголя были В. А. Жуковский, А. О. Смирнова-Россет, П. А. Вяземский и др. Гений писателя, а также все, о чем говорилось выше, вознесли Гоголя на верхнюю ступень общественной лестницы. Русские художники-стажеры в Риме, даже близкий друг А. А. Иванов, с которым Гоголь усиленно общался на первом этапе, отступили на второй план. Теперь он останавливался или подолгу засиживался у Апраксиных, Толстых и Нессельроде в Неаполе, у Виельгорских, Соллогубов и Смирновых в Ницце, у Языкова и Жуковского в германских городах.

Особую роль в жизни Гоголя играло покровительство Жуковского. В 1838-1839 годах тот как наставник цесаревича посетил Рим с визитом. Для Гоголя впервые открылась возможность быть представленным при дворе да еще познакомить наследника со своими сочинениями (он прочитал ему «Женитьбу»). Позже Жуковский передал писателю и первую помощь от своего питомца. В 40-х годах Гоголь месяцами жил у Жуковского в Германии и там снова встречался с цесаревичем, придворными, видными иерархами РПЦ, что сближало его с интеллектуально-духовными и властными кругами Петербурга и явно ему импонировало. Отдельно следует сказать об А. О. Смирновой, покровительнице и в то же время «воспитуемой» Гоголя в плане духовного усовершенствования. Ее муж Н. М. Смирнов служил во Флоренции (1825-1828) и Берлине (1835-1837), так что она часто бывала в Италии и Германии. Вместе со своим племянником А. О. Россетом, губернатором, Смирнова была для Гоголя не только помощником, но и полезным источником информации о состоянии дел при дворе и в губерниях, особенно после 1843 г.

Полезной для «позднего» Гоголя была и дружба с графом А. П. Толстым, профессиональным военным, флигель-адъютантом Николая I, военным губернатором Одессы, позднее - обер-прокурором Синода. В 1826-1830 годах тот находился на дипслужбе, а позже часто жил в Неаполе, Париже и других европейских столицах и тогда приглашал к себе Гоголя. Граф был консервативным, глубоко верующим аскетом. У писателя еще не было таких знакомых, и, как представляется, следует дополнительно изучить его переписку с Толстым, чтобы точнее определить характер влияния, которое тот оказывал на гоголевское творчество.

Все сказанное помогает глубже понять, почему Гоголь, по его собственным словам, лучше видел из Италии всю громаду России и стал больше ее любить. Более того, он заинтересовался большой европейской политикой. Так, у него завязалась дружба с А. П. Бутеневым - посланником при Святом престоле в 1843-1855 годах. В декабре 1845 г. Бутенев успешно провел визит в Рим императора Николая I, приезд которого, по его мнению, получил огромный резонанс. Эту оценку позднее повторил Тютчев, обратив внимание на историческое значение первой встречи православного императора с главой западного христианства. Для Гоголя визит монарха в Рим был важнейшим событием: он впервые получил возможность порассуждать «по поводу разных духовно-дипломатических дел с папой», как сказано в письме к А. О. Россет (XIII, 155-156). А в начале 1846 г. он предположил, что встречи императора и папы «будут те, каких и ждали», и принесут «умягчение мер относительно католиков» (ХIII, 24). И такая оценка в целом соответствовала итогам визита в перспективе нескольких десятилетий. Гоголя явно привлекала фигура Николая I, верноподданнические чувства к которому в тот момент его переполняли. В январе 1846 г. он писал А. П. Толстому, что царя «видел раза два-три мельком. Его наружность была прекрасна, и ею Он произвел впечатление большое в римлянах. Его повсюду в народе называли просто Imperatore, без прибавления: di Russia...» (ХIII, 24). Позже, в октябре 1846 г., Гоголь встретил в церкви графа Блудова и узнал, что тот был «доволен делами с папой» (XIII, 144). Судя по переписке за 1845 г. и позднее, Гоголь вновь демонстрировал приверженность официальной позиции в польском вопросе. Любопытно, что сам он так и не представился Николаю I в римские дни, поскольку ему «стало стыдно и совестно, не сделавши почти ничего еще доброго и достойного благоволения напоминать о своем существовании <...> Государь должен увидеть меня тогда, когда я на своем скромном поприще сослужу ему такую службу, какую совершают другие на государственном поприще» (ХIII, 33-34).

После отъезда царя из Рима туда прибыло семейство Нессельроде, в ком Гоголь нашел новых мощных покровителей. Как справедливо отмечает Ю. В. Манн, писателю вообще было свойственно использовать друзей и знакомых в своих творческих интересах. В данном случае это проявилось особенно отчетливо. До сих пор никто, видимо, не обращал внимания, в какой степени клан Нессельроде «проникся» Италией. Брат жены министра - графини М. Д. Нессельроде, граф Н. Д. Гурьев был в 1833-1837 годах посланником в Риме, в 1837-1841 годах - в Неаполе. Граф М. И. Хрептович, женатый на младшей дочери министра, в 1847 г. тоже стал посланником в Неаполе. Его сестра Мария Хрептович была во втором браке замужем за А. П. Бутеневым, главой римской миссии в 1843-1855 годах (с ним Гоголь особенно сдружился и, значит, пользовался гостеприимством обоих супругов). Свою сестру, урожденную Гурьеву, графиня Нессельроде выдала замуж за временного поверенного во Флоренции Е. П. Сверчкова. И проч. и проч. Оказавшись в «нессельродовской Италии», Гоголь прагматично пользовался ситуацией, искал встречи со всем семейством, весьма лестно и душевно отзывался о графине (Ф. И. Тютчев тогда дал ей нелестную характеристику, а позже написал уничтожающую эпиграмму на Нессельроде). В итоге Гоголь обеспечил массовую пересылку через М. Д. Нессельроде себе в Италию русских книг и журналов, а в другие европейские столицы - своих книг для подношения влиятельным особам.

До сих пор неясно, что же вынудило Гоголя с 1846 г. оставить Рим и перебраться в Неаполь. С одной стороны, он отправился вслед за папой и А. П. Бутеневым, гонимыми революционными событиями из Рима на юг. С другой стороны, Неаполь был оплотом семьи Нессельроде. Гоголь добивался получения льготного паспорта для проезда к Святым местам, обустройства своего отъезда из Италии, и кому, как ни семейству Нессельроде-Хрептовичей-Бутеневых быть в том порукой? Но паспорт был выдан обычный, турне по Ближнему Востоку не получилось, никто, видимо, не провожал Гоголя (по пути в порт он заехал к священнику и попросил его молиться за себя).

Как представляется, работа над вторым томом «Мертвых душ» и «Выбранными местами из переписки с друзьями» в наибольшей степени отражает влияние, оказанное на творчество Гоголя официальным русским зарубежьем, РПЦ, атмосферой папского Рима и Папской области, современным ему западным христианством. Под влиянием царя, ожидавшего от него большого произведения, и с учетом службы высокопоставленных дипломатов, которая проходила у него на глазах, Гоголь заговорил о литературе как о «государственном поприще» и искал «служения более значительного». Выход из мучительного процесса своего духовного самоусовершенствования он увидел в новом прочтении православия. С начала 40-х годов писатель стал активно изучать православную богословскую литературу, прежде всего - русскую, и удивился богатству ее мысли и глубине источаемой ею веры, взяв из этого уникального и еще не совсем изученного источника многое для своих будущих работ. В публицистике он стал проповедником, чувствующим себя избранным Богом и вполне созревшим для наставления людей во благо их духовно-нравственного возрождения и укрепления государства на основе христианских ценностей. Это можно объяснить и влиянием западных церковных реформаторов, с кем его объединяла неудовлетворенность состоянием европейских обществ, низким уровнем общественного и нравственного развития, тяжким положением населения. Разумеется, экстраполировать все это на Россию он мог лишь с позиций полной лояльности и легитимизма, отвергая ту сторону учения Ламеннэ, которая посвящалась чисто социальным реформам.

Работа над вторым томом «Мертвых душ», начатая в Италии и Германии, пошла не так, как хотелось бы писателю. Ему катастрофически не хватало «живых <...> настоящих современных обстоятельств» России . Летом 1845 г. в Германии он сжег рукопись второго тома «Мертвых душ», а по возвращении в Рим начал все с чистого листа. Параллельно в Неаполе, а ранее в Москве и всюду, где бы он ни бывал, Гоголь активно интересовался судьбой декабристов, которые были родственниками и знакомыми З. А. Волконской, П. И. Кривцова, В. П. Давыдова, Н. Н. Шереметьевой и др. Вместе с гоголевскими призывами к нравственно-религиозному возрождению России этот интерес к осужденным сторонникам конституционной монархии и противникам крепостного права в России несколько «реабилитировал» писателя и свидетельствовал о его возвращении к взглядам пушкинского круга. Друзья и поклонники поэта были «государственниками», среди них было принято приносить на алтарь Отечества опыт и знания, накопленные в европейских странствиях. Гоголь отличался от них только тем, что сделал то же самое на религиозной основе. Исследователи уже не раз давали различные оценки его социально-религиозным воззрениям в «Выбранных местах». Но главное, как справедливо отмечает большинство авторов, заключается в том, что великий писатель одарил нас высочайшим нравственным опытом, сделав новаторскую попытку, пусть не совсем удачную, соединить на благо своей родины лучшие достижения, с одной стороны, западного христианства, с другой - православной мысли.

Среди русских никто не высказывался о Риме так ярко, как "синьор Николо", обитавший в старинных домах Вечного города, где помнят о нем. Век тому назад русская колония установила на доме номер 126 бывшей Strada Felice, ныне Via Sistina, мраморную доску с барельефом Гоголя.

Надпись на русском и итальянском языках гласит, что здесь в 1832-1842 годах он жил и писал "Мертвые души". Пять тысяч рублей для долгого пребывания за границей Гоголь получил из казны по повелению Николая I.

Николай Васильевич Гоголь очень любил Италию, особенно Рим. Там он прожил с 1837 по 1846 год, периодически возвращаясь в Россию. В Риме он почти полностью написал "Мёртвые души". Интересно отметить, что сюжет этого романа ему подсказал Пушкин. По приезде в Италию, правда с большим опозданием, Гоголь получает весть о смерти своего друга и очень переживает эту утрату.

Писатель быстро выучил итальянский язык и свободно разговаривал и писал на нём. В Риме Гоголь часто посещает дом княгини Зинаиды Волконской. Он высоко ценил её радушие и кулинарные способности. Когда княгини не было в городе, Гоголь чувствовал себя сиротливо. У Волконской в 1838 году писатель познакомился и подружился с художником Ивановым, картина которого "Явление Христа народу" выставлена в Третьяковской галерее.

Гоголь любил путешествовать. Дорога развлекала его обновлением пейзажей и знакомством с новыми людьми. В мае 1840 года писатель в очередной раз возвращается в Италию из России. По пути он останавливается в Вене, где пьёт минеральную воду и посещает итальянскую оперу. Вот что пишет Гоголь в своём письме к Шевырёву: "Вся Вена веселится, и здешние немцы вечно веселятся, но веселятся немцы, как известно, скучно, пьют пиво и сидят за деревянными столами - под каштанами, вот и всё тут".

На белом постаменте надпись: "...О России я могу писать только в Риме,
только так она предстоит мне вся, во всей своей громаде".

Об Италии Гоголь отзывается с огромным чувством любви и преклонения:

- "Если бы вы знали, с какой радостью я бросил Швейцарию и полетел бы в мою душеньку, в мою красавицу Италию. Она моя! Никто в мире её не отнимет у меня! Я родился здесь. Россия, Петербург, снега, подлецы, департамент, кафедра, театр - всё мне снилось!..." Н. В. Гоголь В. А. Жуковскому 30 октября 1837 года.

- "Словом, вся Европа для того, чтобы смотреть, а Италия для того, чтобы жить". Н. В. Гоголь А. С. Данилевскому апрель 1837 года.

- "Вот моё мнение! Кто был в Италии, тот скажи "прости" другим землям. Кто был на небе, тот не захочет на землю. Словом, Европа в сравнении с Италией всё равно, что день пасмурный в сравнении с днём солнечным". Н. В. Гоголь В. О. Балабиной 1837 год из Баден-Бадена.

- "О, Италия! Чья рука вырвет меня отсюда? Что за небо! Что за дни! Лето - не лето, весна - не весна, но лучше весны и лета, какие бывают в других углах мира. Что за воздух! Пью - не напьюсь, гляжу - не нагляжусь. В душе небо и рай. У меня теперь в Риме мало знакомых, или, лучше, почти никого. Но никогда я не был так весел, так доволен жизнью". Н. В. Гоголь А. С. Данилевскому 2 февраля 1838 года из Рима.

Какая весна! Боже, какая весна! Но вы знаете, что такое молодая, свежая весна среди дряхлых развалин, зацвётших плющом и дикими цветами. Как хороши теперь синие клочки неба промеж дерев, едва покрывшихся свежей, почти жёлтой зеленью, и даже тёмные как воронье крыло кипарисы, и ещё далее голубые, матовые, как бирюза горы Фраскати и Албанские и Тиволи. Что за воздух! Удивительная весна! Гляжу - не нагляжусь. Розы усыпали теперь весь Рим; но обонянию моему ещё слаще от цветов, которые теперь зацвели и которых имя я, право, в эту минуту позабыл. Их нет у нас. Верите ли, что часто приходит неистовое желание превратиться в один нос, чтоб не было ничего больше - ни глаз, ни рук, ни ног, кроме одного только большущего носа, у которого бы ноздри были в добрые вёдра, чтоб можно было втянуть в себя как можно побольше благовония и весны. (Письмо к Смирновой)

Что за земля Италия! Никаким образом не можете вы её представить себе. О, если бы вы взглянули только на это ослепляющее небо, всё тонущее в сиянии! Всё прекрасно под этим небом; что ни развалина, то и картина; на человеке какой-то сверкающий колорит; строение, дерево, дело природы, дело искусства, - всё, кажется, дышит и говорит под этим небом. Когда вам всё изменит, когда вам больше ничего не останется такого, что бы привязывало вас к какому-нибудь уголку мира, приезжайте в Италию. Нет лучшей участи, как умереть в Риме; целой верстой здесь человек ближе к небу. (Письмо к Плетнёву)

Николай Васильевич Гоголь подолгу жил в Риме между 1837 и 1846 годами. Всего он провел в Риме около четырех с половиной лет, возвращаясь в Рим девять раз. Предлагаю Вам выбрать в комментариях вашу любимую цитату Николая Васильевича:

«Притом уже в самой природе моей заключена способность только тогда представлять себе живо мир, когда я удалился от него. Вот почему о России я могу писать только в Риме. Только там она предстоит мне вся, во всей своей громаде . А здесь я погиб и смешался в ряду с другими. Открытого горизонта нет предо мною. Притом здесь, кроме могущих смутить меня внешних причин, я чувствую физическое препятствие писать. […] В Риме я писал пред открытым окном, обвеваемый благотворным и чудотворным для меня воздухом. Но Вы сами в душе Вашей можете чувствовать, как сильно могу я иногда страдать в то время, когда другому никому не видны мои страданья»
Письмо Плетневу из Москвы 17 марта 1842 г.
«Приезжай когда-нибудь, хоть под закат дней, в Рим, на мою могилу, если не станет меня уже в живых. Боже, какая земля! какая земля чудес! и как там свежо душе!»
Письмо к М.А. Максимовичу от 22 января 1840 г.
«Если бы Вы знали, с какою радостью я бросил Швейцарию и полетел в мою душеньку, в мою красавицу Италию. Она моя! Никто в мире ее не отнимет у меня! Я родился здесь. – Россия, Петербург, снега, подлецы, департамент, кафедра, театр – все это мне снилось. Я проснулся опять на родине и пожалел только, что поэтическая часть этого сна…»
Письмо к Жуковскому от 30 октября 1837 г.
«Здесь все мешается вместе. Вольность удивительная, от которой бы ты, верно, пришел в восторг»
Письмо к Данилевскому от 8 февраля 1838 г. о римском карнавале, на котором Гоголь оказался впервые в жизни
«Я не знаю, писал ли вам про . Они очень богаты. Таких у нас нет совсем церквей. Внутри все мрамор разных цветов; целые колонны из порфира, из голубого, из желтого камня. Живопись, архитектура – все это удивительно. Но вы еще ничего не знаете этого»
Письмо к сестрам в октябре 1838 г.
«Кстати о форестьерах (иностранец-путешественник, прим. автора). Всю зиму, прекрасную, удивительную зиму, лучше во сто раз петербургского лета, всю эту зиму я, к величайшему счастию, не видал форестьеров; но теперь их наехала вдруг куча к пасхе, и между ними целая ватага русских. Что за несносный народ! Приехал и сердится, что в Риме нечистые улицы, нет никаких совершенно развлечений, много монахов , и повторяет вытверженные еще в прошлом столетии из календарей и старых альманахов фразы, что италианцы подлецы, обманщики и проч. и проч., а как несет от них казармами, - так просто мочи нет. Впрочем, они наказаны за глупость своей души уже тем, что не в силах наслаждаться, влюбляться чувствами и мыслию в прекрасное и высокое, не в силах узнать Италию. »
«Сколько у Вас в Пизе англичан, столько у нас в Риме русских. Все они, по обыкновению, очень бранят Рим за то, что в нем нет отелей и магазинов, таких как в Париже, и кардиналы не дают балов»
Письмо к Варваре Репниной в январе 1839 г.
«Здесь все мешается вместе. Вольность удивительная от которой бы ты, верно, пришел в восторг» .
Письмо к А.C. Данилевскому от 2 февраля 1838 г.
«Знакомы ли были вы с транстеверянами (так Гоголь называет жителей , прим. автора), то есть жителями по ту сторону Тибра, которые так горды своим чистым римским происхождением. Они одни себя считают настоящими римлянами. Никогда еще транстеверянин не женился на иностранке (а иностранкой называется всякая, кто только не в городе их), и никогда транстеверянка не выходила замуж за иностранца. Случалось ли вам слышать язык их и читали ли вы знаменитую их поэму Il meo Patacca, для которой рисунки делал Pinelli? Но вам, верно, не случалось читать сонетов нынешнего римского поэта Belli, которые, впрочем, нужно слышать, когда он сам читает. В них, в этих сонетах, столько соли и столько остроты, совершенно неожиданной, и так верно отражается в них жизнь нынешних транстеверян, что вы будете смеяться, и это тяжелое облако, которое налетает часто на вашу голову, слетит прочь вместе с докучливой и несносной вашей головной болью.»
Письмо к Балабиной в апреле 1838 г.
«Но Рим, наш чудесный Рим, рай, в котором, я думаю, и ты живешь мысленно в лучшие минуты твоих мыслей, этот Рим увлек и околдовал меня . Не могу да и только из него вырваться».
Письмо к А.C. Данилевскому от 30 июня 1838 г.
«…светлый, с оживленной душой отправлюсь в мой обетованный рай, в мой Рим , где вновь проснусь и окончу труд мой (Мертвые души, прим. автора)«
Письмо из Москвы в январе 1840 г. к Жуковскому.
«Если бы ты знал, как тягостно мое существование здесь, в моём отечестве! Жду и не дождусь весны и поры ехать в мой Рим, в мой рай , где я почувствую вновь свежесть и силы, охладевающие здесь»
Письмо из Москвы в январе 1840 г. к М.А. Максимовичу
«Влюбляешься в Рим очень медленно, понемногу – и уж на всю жизнь . Словом, вся Европа для того, чтобы смотреть, а Италия для того, чтобы жить. Это говорят все те, которые остались здесь жить»
Письмо к А.C. Данилевскому от 15 марта 1838 г.
«Я соскучился страшно без Рима . Там только я был совершенно спокоен, здоров и мог предаться моим занятиям»
Письмо из Женевы 19 сентября 1837 г. к Н.Я Прокоповичу
«Что за земля Италия! Никаким образом не можете вы ее представить себе. О, если бы вы взглянули только на это ослепляющее небо, все тонущее в сиянии! Все прекрасно под этим небом; что ни развалина, то и картина; на человеке какой-то сверкающий колорит; строение, дерево, дело природы, дело искусства – все кажется, дышит и говорит под этим небом»
Письмо 2 ноября 1837 г. к Плетневу
«И когда я увидел наконец во второй раз Рим, о, как он мне показался лучше прежнего! Мне казалось, что будто я увидел свою родину, в которой несколько лет не бывал я, а в которой жили только мои мысли. Но нет, это всё не то, не свою родину, но родину души своей я увидел, где душа моя жила еще прежде меня, прежде чем я родился на свет. Опять то же небо, то всё серебряное, одетое в какое-то атласное сверкание, то синее, как любит оно показываться сквозь арки Колисея (имеется ввиду

ГОГОЛЬ В РИМЕ*
(отрывки из одноименного очерка Н. Паклина )

В Риме, на улице Систина, над дверью одного из домов висит мемориальная доска, на которой на русском и итальянском языке надпись:«Здесь жил в 1838-1842 г.г. Николай Васильевич Гоголь. Здесь писал «Мертвые души».
В творчестве Гоголя Рим занимает особое место. Кроме первого тома «Мертвых душ», который он почти целиком написал в «вечном городе», здесь он переписал начисто «Портрет», существенно переделал «Тараса Бульбу», заново отредактировал «Ревизора» и «Женитьбу».
Как воспринял писатель Италию, Рим на первых порах?«Что сказать тебе об Италии?»-пишет он Прокоповичу.-Она менее поразит с первого раза, нежели после. Только всматриваясь более и более, видишь и чувствуешь её тайную прелесть. В небе и облаках виден какой-то серебрянный блеск. Солнечный свет далее объемлет горизонт. А ночи? ...Прекрасны. Звёзды блещут сильнее нежели у нас, и по виду кажутся больше наших, как планеты. А воздух? – он чист, что дальние предметы кажутся близкими. О тумане не слышно». «Вечный город поражает не сразу, в него надо вглядеться, чтобы оценить его по достоинству.
«Когда въехал в Рим, я в первый раз не мог дать себе ясного отчета, - излагает он 15 апреля 1837 года свои впечатления Данилевскому.-Он показался мне маленьким. Но чем дальше, он мне кажется большим и большим, строения огромнее, виды красивее, небо лучше, а картин, развалин и антиков смотреть на всю жизнь хватит. Влюбляешься в Рим очень медленно, понемногу – и уже на всю жизнь». «Что за земля Италия!... Нет лучше участи, как умереть в Риме; целой верстой здесь человек ближе к Богу... Перед Римом все другие города кажутся блестящими драмами, которых действие совершается шумно и быстро в глазах зрителя; душа восхищена вдруг, но не приведена в такое спокойствие, в такое продолжительное наслаждение, как при чтении эпопеи. В самом деле, чего в ней нет? Я читаю её, читаю... и до сих пор не могу добраться до конца; чтение моё бесконечно. Я не знаю, где бы лучше могла быть проведена жизнь человека, для которого пошлые удовольствия света не имеют много цены. Вся Европа для того, чтобы смотреть, а Италия для того, чтобы жить. Вот мое мнение: кто был в Италии, тот скажет: «прощай» другим землям. Кто был на небе, тот не захочет на землю».
В Риме Гоголь застает небольшую, но компактную русскую колонию, которая, прослышав о его приезде, встресчает его тепло, как большого писателя. В то время в городе было около 15 русских художников – стипендиатов Российской Академии художеств. Посылать способных художников из России в Италию стало уже традицией. Здесь жили и работали такие известные русские художники – Сильвестр Федосеевич Щедрин, завоевавший себе призвание в Европе своими римскими и неаполитанскими пейзажами. Неаполь он особенно любил. «Посмотрев Неаполь, можно умирать» - не раз повторял он в своих письмах на родину;

Орест Адамович Кипренский;
- Карл Павлович Брюлов – создатель знаменитой картины «Последний день Помпеи»;
- Федор Иванович Иордан. Художник много лет трудился над гравированием бессмертной картины Рафаэля «Преображение Господне» .
- Александр Андреевич Иванов, создатель картины «Явление Христа народу». Знакомство Гоголя и Иванова быстро переросло в дружбу. В основе их дружбы лежали не столько взаимные симпатии, сколько схожесть во взглядах на предназначение художника и искусство. Писатель все больше приходил к убеждению, что его главный труд «Мертвые души» - дело отнюдь не его личное. Он считал, что ему предначертано самой судьбой совершить, по его словам,- «труд, наполняющий ныне всю мою душу. Здесь явно видна мне святая воля Бога: подобное внушение не происходит от человека; никогда не выдумать ему такого сюжета!».

Также относился Иванов к своей главной работе – «Явление Христа народу». Он вплотную принялся за неё в 1837 году в Риме и окончил только в 1856 году. Сюжет картины он назвал «всемирным». И писатель и художник видели смысл жизни в создании глубоких по мысли, монументальных произведений, которые оказали бы воздействие на общество, даже на целые народы, сделали их лучше, выше, чище. Ради этого готовы были терпеть невзгоды и лишения, идти на жертвы.Особенно показательна в этом отношении жизнь Иванова, полная самоотречения. Он был буквально одержим своей главной работой, отказываясь от выгодных предложений, хотя его частенько терзал, в прямом смысле, голод. Гоголь часто бывал в ателье Иванова в переулке Вантаджио, недалеко от набережной Тибра. На глухой стене дома, где жил художник, недавно была прикреплена мемориальная доска.
В Риме Гоголь знакомится с княгиней Зинаидой Александровной Волконской. Она была представительницей высшей русской аристократии. Её отец Александр Белосельский-Белозёрский, был посланником Екатерины Второй при короле Сардинии в Турине. Он пользовался особым расположением импертрицы. Покровительствовал музам, писал, сочинял музыку. Зинаида Волконская родилась в Турине 3 декабря 1792 года. Любовь к искусству была у неё в крови.Она обладала множеством достоинств: природный ум, тонкое понимание прекрасного, незаурядние художественные и литературные способности. Больше всего Зинаиде Волконской подходила роль хозяйки салона и вдохновительницы муз. Снятый ею палаццо Полли возле знаменитого фонтана «Треви», она превращает в музыкально-литературный салон, где собираются знаменитые русские художники, поэты, путешественники.

Между Гоголем и Волконской сразу же возникает взаимопонимание. Он желанный гость, которого в доме Зинаиды всегда ждал обильный обед, домашний уют и обаятельная хозяйка. Особенно Гоголю нравилось бывать на вилле, которая находилась у стен великолепной базилики Сан-Джовани ин Латерано. Писателю нравилось всё: и уединенный парк, и руины акведука, и чудесный открывающийся вид на римскую долину Компанья, резко очерченную на горизонте Альбанскими горами, пристанищем древних латинов.
Многие страницы «Мертвых душ» были написаны Гоголем в кафе «Греко». Это кафе было основано в 1760 году греком Николой, и как ценный памятник старины взято под охрану государства. Кафе служило местом встреч и времяпрепровождения для многих известных людей того времени. На деревянных скамьях сиживали Гёте, Гольдони, Андерсен, Теккерей, Шатобриан, Марк Твен, Коро, Бегас, Торвальдсен, Вагнер, Россини, Берлиоз, Мендельсон, Тосканини, Байрон, Лист, Ницше, Мицкевич, Бизе, Гюго. Его завсегдателями были русские художники. Гоголь любил Рим, увлекая всех неудержимо к такому же поклонению чудесам его, буквально с первого дня тащил гостя любоваться достопримечательностями «вечного города». «Он показывал Рим с таким наслаждением, как буд-то сам открыл его»,- вспоминает Анненков. Он повёл гостя на античный Форум, указывая точки, откуда можно было обозреть останки древней площади в целом и лучше понять предназначение каждого её строения.
У Гоголя была особая манера смотреть Рим. Памятники, музеи, дворцы, картинные галереи он осматривал, погружаясь в немое созерцание, редко прерываемое отрывистыми замечаниями. Только по прошествии некоторого времени развязывался у него язык и можно было услышать его суждения о виденных предметах. Скульптурные произведения древних производили на него особенно сильное впечатление.
Очень хорошо у Гоголя сказана о римской весне в одном из писем, которое он датирует весьма своеобразно: «Рим, месяц апрель год 2588 от основания города». «...Какая весна! Боже, какая весна! Но вы знаете, что такое молодая, свежая весна среди дряхлых развалин, зацветших плющом и дикими цветами. Как хороши теперь синие клочки неба промеж дерев, едва покрывшихся свежей, почти желтой зеленью, и даже темные, как воронье крыло, кипарисы, а ещё далее – голубые, матовые, как бирюза, горы Фраскати и Альбанские, и Тиволи. Что за водух! Кажется, как потянешь носом, то по крайней мере 700 ангелов влетают в носовые ноздри. Удивительная весна! Гляжу, не нагляжусь. Розы усыпали теперь весь Рим; но обонянию моему ещё слаще от цветов, которые теперь зацвели и которых имя я, право, в эту минуту позабыл. Их у нас нет. Верите, что часто приходит неистовое желание превратиться в один нос, чтобы не было ничего больше – ни глаз, ни рук, ни ног, кроме одного большущего носа, у которого бы ноздри были величиною в добрые вёдра, чтобы можно было втянуть в себя как можно больше благовония и весны».
Рим, Италия много дали Гоголю.
...В глубине кафе «Греко», на стене, над одним из прямоугольных мраморных столиков висит среди других миниатюрный портрет Гоголя. Его написал художник Свекдомский. А повесили по случаю 50-летия смерти писателя почитатели его таланта.Чуть дальше в рамке под стеклом висит исписанный лист бумаги. Кто-то искусно произвёл на нём гоголевским почерком строки из его письма П.А.Плетнёву, написанного 17 марта 1842 года в Москве: « О России я могу писать только в Риме. Только там она предстоит мне вся, во всей свой громаде...»

Итальянский полуостров привлекал писателей царской эпохи своим благоприятным климатом, а главное - художественным и историческим наследием, свидетельства которого они находили буквально на каждом шагу. Одержимость Италией и проклятие Италии, желание и ностальгия. Призывая ли к себе или вызывая жажду возвращения, Италия оставалась предметом страсти, наполнявшей души и страницы русских писателей. Поэты и прозаики, реалисты и романтики были связаны этой красной нитью, пересекающей весь XIX век и частично начало следующего века.

Россия, которую в Италии считали закрытой, начала открываться Европе при Петре Первом, который указом от 1696 г. предложил детям из богатых семей получить образование на Западе. И вскоре итальянский полуостров стал желанной целью как мимолетных путешествий - например, поездок Антона Чехова, который посещал "страну чудес" три раза, всегда останавливаясь в Венеции - "прекрасном городе", так и продолжительных визитов, например, социалиста Максима Горького или реалиста Николая Гоголя, который говорил: "Вся Европа для того, чтобы смотреть, а Италия для того, чтобы жить" и "Кто был в Италии, тот скажи "прости” другим землям. Кто был на небе, тот не захочет на землю". Сюда стремились прежде всего ради климата и культурных памятников. Убегая от своих неприятных зим, русские писатели укрывались в Италии под "ликом синего неба", поправляя здоровье, у некоторых подточенное туберкулезом или других несчастьями. И так же как и солнцем, все было пронизано историей и искусством. Древности, "рассыпанные под ногами", площади "покрытые руинами", картинные галереи "которые можно разглядывать целый год", улицы со "школами художников и скульпторов почти в каждой двери" и множество церквей, как "нигде в мире".

К сожалению, Россия не вызывала столь же бурного восхищения в Италии из-за своей географической и политической удаленности. Оплот Священного Союза, царская империя считалась символом Реакции, и в Италии бытовало убеждение, что в среде политической отсталости могла существовать только культурная скудость. Поэтому литературный труд русских писателей той эпохи не возбуждал большого интереса. Несмотря на то, что русская литература переживала свой самый значительный исторический взлет, в литературных и культурных журналах первой половины XIX века есть только нерегулярные упоминания о ней. Оазисами интереса в пустыне равнодушия и незнания стали несколько литературных салонов, например, салоны Демидовых во Флоренции и салоны княгини Волконской. Произведения Достоевского и Толстого получили хождение только во второй половине века, и то, в подтверждение интеллектуальной провинциальности того времени, при посредничестве Франции.

Противопоставление невнимания итальянской интеллигенции к русской культуре и близости писателей царской России к культуре итальянской вызывает сюрреалистические короткие замыкания.

Например, именно в Италии Гоголь написал первую часть "Мертвых душ" и именно произведения Данте вдохновили его на идею включения поэмы в трилогию. Однако Италия не разглядела появление этого шедевра.

Площадь Питти: место, где Достоевский закончил роман "Идиот"

Будучи во Флоренции, просто необходимо пройти по маршрутам прогулок писателя. Здесь у него родилась дочь Любовь и именно здесь он закончил свой самый известный роман.

Флоренция, площадь Питти, Чивико 22. За краткой торжественностью мемориальной таблички кроется один из самых богатых "итальянских периодов" русского писателя. В этом доме родился плод любви Федора Достоевского и его жены Анны - дочь, которую они неслучайно назвали Любовью. В этом же доме автор "Преступления и наказания" закончил работу, которая "давно уже мучила его, поскольку сложной была идея об изображении абсолютно доброго человека", такого современного Иисуса, который сделал роман "Идиот" одним из самых известных романов русской литературы. Итак, 1868 год, эпоха столичной Флоренции. Дворец Питти - резиденция короля объединенной Италии. И Достоевский, бежавший в Европу от московских кредиторов, находит дом именно на знаменитой площади, на которой возвышается Королевский дворец. "Изменения снова оказали благотворный эффект на моего мужа, и мы начали вместе ходить по церквям, музеям и дворцам", - пишет его жена в воспоминаниях о годе, проведенном во Флоренции.

Это был счастливый период, ритм которому задавали ежедневные прогулки в сады Боболи и жесткие сроки журнала "Русский вестник", в котором печатались главы из романа. С возвращением Достоевского в Петербург Италия не исчезает из его жизни. В статьях, публикуемых Достоевским в журнале "Гражданин", сквозит чувство ностальгии по Италии, которую он уже больше не увидел: та "двухтысячелетняя" страна, где итальянцы "несли в себе универсальную… реальную идею объединения всего мира". Идею, отсутствующую в "креатуре графа Кавур", являющей собой всего лишь "объединенное второстепенное королевствицо, потерявшее всякое мировое поползновение", имеющей "не духовную, а машинную основу".

Путешествие в Рим: "родина души" Николая Гоголя

Писатель жил в итальянской столице между 1837 и 1841 гг., здесь его посетило вдохновение и он написал "Шинель" и первую часть "Мертвых душ".

Каждый мир неизбежно открывает нам разочаровывающие оттенки, которые упустило наше воображение, но с Италией Николая Гоголя все было не так. Он был влюблен в нее еще до того, как увидел, посвятив ей такие строки из своего первого написанного произведения и единственного сочинения в стихах:

"Италия - роскошная страна!
По ней душа и стонет и тоскует. Она вся рай, вся радости полна,
И в ней любовь роскошная веснует.…Тот сад, где в облаке мечтаний
Еще живут Рафаэль и Торкват! Узрю ль тебя я, полный ожиданий?"

И когда он в конце концов увидел ее, то не разочаровался. Наоборот: он говорил об Италии как о "родине своей души", месте, где она жила еще прежде него. Огорченный незначительным успехом постановки комедии "Ревизор" в Петербурге, Гоголь, посетив Германию, Швейцарию и Францию, в 1837 г. переехал в Италию. Одной из причин было в том числе и плохое здоровье писателя. В Риме, говорил он, "целой верстой человек ближе к Богу" и воздух таков, что "приходит неистовое желание превратиться в один нос, ... у которого бы ноздри были в добрые ведра", чтобы почувствовать, как "по крайней мере семьсот ангелов влетают". До 1841 г. Гоголь жил на улице Санто-Изидоро 17, посещая русских и итальянских писателей, например Джоаккино Бели.

Он любил Италию, восхищался ее историческим и художественным богатством - "все то, о чем вы читали в книгах, здесь видите перед собой", - ее природой и ее народом, "который одарен до такой степени эстетическим чувством". Здесь писатель, родившийся на Украине, был счастлив, и Италия стала для него источником вдохновения: здесь он написал первую часть "Мертвых душ", "Портрет" и "Шинель", вершину его непочтительной комичности. И здесь же он начал развивать идею очищения души, которая затем повлияла на немалую часть русской литературы.