Венедикт Мякотин - Адам Мицкевич. Его жизнь и литературная деятельность

На скале Аю-Даг. Портрет Адама Мицкевича. Худ. Валентин Ванькович. 1828 .

Под влиянием нового, неизвестного еще чувства страсти и чудных красот природы, так не похожих на все виденное им до того времени, возник тогда целый ряд перлов лирической поэзии Мицкевича, известных под названием "Сонеты". Чувство поэта к Собанской продолжалось, однако, недолго; выказанная им ревность повела к разрыву, и, получив в ноябре 1825 года позволение приехать в Москву, Мицкевич охотно пустился в путь.

В Москве Мицкевич поселился вместе с Малевским и первое время вращался исключительно в немногочисленном тогда в этой столице польском кружке, среди которого он встретил и некоторых из своих бывших товарищей. Но начатые им хлопоты по изданию сонетов сблизили его с профессорами Московского университета, которые исправляли тогда и обязанности цензоров, а через них – и вообще с кругом московских литераторов. Каченовский, принявший на себя цензуру произведений польского поэта, познакомил его с Н. Полевым, находившимся в то время еще в расцвете своей деятельности. Знакомству этому предшествовали доходившие уже из Польши вести о приобретенной Мицкевичем известности, и это обстоятельство содействовало тому, что как Полевой, так и весь почти кружок тогдашних русских литераторов и поэтов в Москве радушно принял Мицкевича. Особенно сблизился последний с князем Вяземским, который по своему знакомству с польским языком и литературой скорее других мог оценить его талант. Вяземский же начал ряд переводов из Мицкевича, переведя прозою на русский язык его сонеты и поместив их в издававшемся Полевым "Московском телеграфе". Здесь же польский поэт познакомился и с великим представителем нашей поэзии, Пушкиным. Почти ровесники по возрасту (Пушкин был моложе Мицкевича на пять месяцев), они имели много общего и в своих взглядах, так как оба равно стремились тогда к осуществлению либеральных и гуманных идеалов, а чистый, нравственный характер обоих исключал всякую мысль о мелком соперничестве. Пушкин охотно признавал превосходство над собою польского поэта в большей начитанности и более систематическом образовании, а последний, со своей стороны, заявлял, что считает Пушкина великим поэтом.

Мицкевич и Пушкин. Горельеф М. Мильбергера на фронтоне дома в Москве, где жил Мицкевич .

Дружбе этой, представляющей такое глубоко симпатичное явление, не суждено было продолжаться очень долго. События, последовавшие за отъездом Мицкевича за границу, разорвали ее и положили конец личным отношениям поэтов, но и тогда у каждого из них сохранилось глубокое уважение к таланту другого. Известно посвященное Мицкевичу стихотворение Пушкина, относящееся к августу 1834 года; в начале его личность польского поэта обрисовывается весьма привлекательными чертами:

Средь племени ему чужого, злобы
В душе своей к нам не питал он; мы
Его любили… С ним
Делились мы и чистыми мечтами,
И песнями (он вдохновен был свыше
И с высоты взирал на жизнь). Нередко
Он говорил о временах грядущих,
Когда народы, распри позабыв,
В великую семью соединятся.

Таким же образом и Мицкевич в своих поэтических произведениях оставил воспоминание этой дружбы с нашим великим поэтом. В стихотворном отрывке под названием "Памятник Петра Великого" заключаются между прочим следующие строки: "Вечером под дождем стояли два юноши под одним плащом, взявшись за руки: один был пилигрим, пришелец с Запада, неизвестная жертва злой судьбы; другой был поэт русского народа, прославившийся песнями на всем севере. Знакомы были они недолго, но тесно и уже несколько дней были друзьями. Их души выше земных преград, как две родственные альпийские вершины, которые, хотя и разорваны навеки струею потока, едва слышат шум своего врага, склоняя друг к другу поднебные вершины".

Уже из этих свидетельств самих поэтов можно видеть, что их общение не ограничивалось одним обменом литературными впечатлениями, простираясь и на другие сферы жизни. Тем легче было установиться между ними этому общению, что Пушкин в эту пору своей деятельности не расставался еще с вынесенными из юности идеалами, и влияние реакции заметно отразилось на нем лишь позже. Но и в области литературы оба поэта были близки по своему направлению, тем более что Мицкевич начинал уже замечать крайности исключительного романтизма; в эту пору своей жизни и Пушкин, и Мицкевич одинаково преклонялись перед гением Байрона, считая его величайшим поэтом. Это конечно должно было еще более скреплять их сближение. Знакомством с Полевым, Вяземским и Пушкиным не исчерпывались литературные связи Мицкевича в Москве: он был знаком и с Баратынским, братьями Киреевскими, Веневитиновым и некоторыми другими. В свою очередь, эти литературные знакомства повлекли за собою и светские, так как большинство русских литераторов вращалось тогда в высших кругах общества, а значительная часть принадлежала к ним и по рождению. Мицкевич возобновил здесь начатое им в Одессе знакомство с большим светом, бывая у князя Вяземского и в других аристократических домах.

Скука и почти одиночество первых месяцев пребывания в Москве сменились теперь для него жизнью разнообразной, если не веселой. Он тем охотнее пользовался представлявшимся ему обществом, что нетерпимость не принадлежала к числу его недостатков. Раз обращенная на политические вопросы, мысль его не переставала работать в этом направлении и удаление от родины только содействовало сильнейшему развитию патриотического чувства, – но это последнее не разменивалось у него тогда на мелочи. В письме к Чечоту, упрекавшему его в слишком близких отношениях с русскими, он заявляет, что не намерен "высказывать свою любовь к родине, стоя на дороге и вызывая всех без разбору", и прибавляет, что "готов есть не только трефный бифштекс моавитян, но даже мясо с алтаря Дагона и Ваала, когда голоден". Что эта готовность не шла, однако, далее мелочей, видно из той фразы, которою поэт кончает свое письмо. "Я читаю, – говорит он, – "Фиеско" Шиллера и "Историю" Макиавелли". Условия переписки не позволяли Мицкевичу выразить свою мысль точнее, но если сопоставить эту фразу с писавшимся в это время "Конрадом Валленродом", мысль которого имеет много общего с обоими названными произведениями, то мы увидим, что напряжение патриотического чувства доводило его даже до признания принципа, что цель оправдывает средства. Но и такое настроение не мешало поэту искренно сходиться с московским обществом, в отношениях которого к себе он не видел ничего, что могло бы раздражать его наболевшее место, а, напротив, встречал участие и сочувствие.

Окончание только что упомянутой поэмы заставило Мицкевича подумать о наиболее удобном месте ее печатания. Сперва он хотел было издать "Валленрода" в Варшаве, но затем остановился на Петербурге и, пользуясь поездкою туда московского генерал-губернатора князя Голицына, в канцелярии которого он тогда служил, отправился с ним и сам. В Петербурге он нашел несколько знакомых уже по Москве русских литераторов, в том числе Пушкина, с которым здесь он сошелся особенно тесно, но сверх того, встретил и довольно значительное по сравнению с Москвой польское общество. Между тем после издания "Сонетов" поэтическая известность его уже в значительной степени упрочилась. Земляки встретили его с радостью, и Мицкевич, жаловавшийся в Москве, что за неимением польских книг он боится забыть родной язык, был не менее рад родному обществу.

Еще в первый приезд свой в Петербург он познакомился с Сенковским, известным ориенталистом и писателем, и сперва поддерживал это знакомство, но вскоре между ними произошел разрыв, вследствие которого Мицкевич охладел к Сенковскому и стал даже считать его опасным для польских интересов человеком. Зато тем усерднее бывал он в других польских домах и нередко по просьбе собравшихся гостей импровизировал, поражая слушателей своим талантом. Особенно сильное впечатление в них оставила одна такая импровизация, произнесенная поэтом в день своих именин. Его польские знакомые и приятели чествовали этот день обедом, после которого поэт на данную ему тему "Самуил Зборовский" импровизировал целую историческую трагедию до двух тысяч стихов. При таких импровизациях особенно сказывалась крайняя впечатлительность Мицкевича: по свидетельству очевидцев, вся наружность его в это время изменялась, лицо приобретало необычное, вдохновенное выражение, голос становился особенно глубоким и сильным, и все это вместе производило такое влияние на слушателей, что редко кто из них мог оставаться хладнокровным.

Кроме польского общества и знакомых уже по Москве русских, Мицкевич завел и новые связи в среде русских литераторов, познакомившись с Жуковским и Козловым, у которых он встретил и радушный прием, и искреннее уважение к его таланту.

Как человек посторонний для русской литературы, Мицкевич не обращал внимания на существовавшие в среде представителей ее партии и, сближаясь с либеральным кружком, бывал в то же время и у Булгарина, с которым его могло, впрочем, связывать и национальное чувство.

Аю-Даг овеян легендами. Еще в глубокой древности гора вывала священный трепет и чувство поклонения могучим силам природы. По старинной легенде, гигантский медведь, вожак медвежьей стаи живший, здесь с незапамятных времен, окаменел, когда хотел выпить море, чтобы задержат беглецов. На «мохнатой» спине Аю-Дага настоящий лес, в котором можно заблудиться. Узкие тропинки ведут на вершину, откуда открывается потрясающий вид на Южный берег.

«Взойдя на Аю-Даг и опершись о скалы,
Я созерцать люблю стремительный набег
Волн расходившихся и серебристый снег
Что окаймляет, их гремящие обвалы»
Так писал в сонете известный поэт: Адам Мицкевич

К чему холодные сомненья?
Я верю: здесь был грозный храм,
Где крови жаждущим богам,
Дымились жертвоприношенья
Волшебный край! Очей отрада!
Все живо там: холмы, леса,
Янтарь и яхонт винограда,
Долин приютная краса,
И струй и тополей прохлада,
Все чувство путника манит,
Когда в час утра безмятежный,
В горах, дорогою прибрежной
Привычный конь его бежит,
И зеленеющая влага
Пред ним и блещет и шумит,
Вокруг утесов Аю-Дага…
(А.С.Пушкин)

В центре поляны у заброшенной дороги найдены остатки храмика, ориентированного алтарем на восток, стены, толщиной 1,2 м, сложены из мелкого бута на извястковом растворе. Древнее население, жившие в Крыму, потомки тавро-скифов сарматы, которые смешались с потомками греков и стали называться гото-аланами. Раньше Готией назывался весь горный Крым и юго-западное побережье.
Затем Аю-Даг заселили византийские эмигранты, которые спасались в Таврике от иконоборческих гонений. Поэтому, недаром, эпископ Крымской Готии Иоанн Готский сделал Аю-Даг своей резиденцией, которая просуществовала с 8 века по 10 век. Община состояла из 6 поселений. Обилие храмов говорит о церковно-феодальном характере этого владения, а размеры свидетельствуют о богатстве хозяина. После победы над турками, над исламской верой, Айя-Даг-Аю-Даг.
Аю-Даг является одним из символов Крыма наравне с Ласточкиным гнездом. Это памятник природы с 1947 г.повторно с 1960 г.

Lubię poglądać wsparty na Judahu skale,
Jak spienione bałwany to w czarne szeregi
Ścisnąwszy się buchają, to jak srebrne śniegi
W milijonowych tęczach kołują wspaniale.

Trącą się o mieliznę, rozbiją na fale,
Jak wojsko wielorybów zalegając brzegi,
Zdobędą ląd w tryumfie i, na powrót zbiegi,
Miecą za sobą muszle, perły i korale.

Podobnie na twe serce, o poeto młody!
Namiętność często groźne wzburza niepogody;
Lecz gdy podniesiesz bardon, ona bez twej szkody

Ucieka w zapomnienia pogrążyć się toni
I nieśmiertelne pieśni za sobą uroni,
Z których wieki uplotą ozdobę twych skroni.

Под катом - перевод (мой подстрочный и литературные) и портрет:)

Люблю смотреть, поднявшись на скалу Аю-Дага,
Как вспененные волны, то черными шеренгами
Сжимаясь, бьют, то как серебрянные снега
В миллионах радуг кружатся прекрасных.

Набежав на мель, разбивается на волны,
Как войско китов, захвативших берег,
Добывших сушу с триумфом и, повернувшись бежит,
Оставляя за собой раковины, жемчуга и кораллы.

Похоже на твое сердце, о поэт молодой!
Страсть часто грозную поднимает непогоду;
Но только возьмешь лютню, она без вреда

Убегает, в забвенье погружается и тонет
И бессмертные песни за собой оставляет,
Из которых века сплетут украшение твоей головы (лба).

Ванькович, Валентий (Vankovich, Valenty) - Адам Мицкевич на горе Аю-Даг. 1827-1828 гг.

Перевод - В. В. Левика
Мне любо, Аюдаг, следить с твоих камней,
Как черный вал идет, клубясь и нарастая,
Обрушится, вскипит и, серебром блистая,
Рассыплет крупный дождь из радужных огней.

Как набежит второй, хлестнет еще сильней,
И волны от него, как рыб огромных стая,
Захватят мель и вновь откатятся до края,
Оставив гальку, перл или коралл на ней.

Не так ли, юный бард, любовь грозой летучей
Ворвется в грудь твою, закроет небо тучей,
Но лиру ты берешь - и вновь лазурь светла.

Не омрачив твой мир, гроза отбушевала,
И только песни нам останутся от шквала -
Венец бессмертия для твоего чела.

Перевод И. Козлова
Люблю я, опершись на скалы Аю-Дага,
Смотреть, как черных волн несется зыбкий строй,
Как пенится, кипит бунтующая влага,
То в радуги дробясь, то пылью снеговой;
И сушу рать китов, воюя, облегает;
Опять стремится в бег от влажных берегов,
И дань богатую в побеге оставляет;
Сребристых раковин, кораллов, жемчугов.
Так страсти пылкие, подъемляся грозою,
На сердце у тебя кипит, младой певец;
Но лютню ты берешь, - и вдруг всему конец.
Мятежные бегут, сменяясь тишиною,
И песни дивные роняют за собою;
Из них века плетут бессмертный твой венец.

Перевод Сергея Кирюты :
Люблю взойти наверх, на Аю-Дага скалы, –
Глядеть, как пенный вал оттуда бьётся в гряды,
Как вырастают сразу снежные громады
И рассыпаются на радугу устало.

Разбившийся о мель второй, как полк немалый,
Вал заливает берега, и мириады
Тех воинов уходят прочь, триумфу рады,
Оставив на песке и перлы, и кораллы.

О юный бард! не так ли страсть всечасно
В душе бушует грозовым ненастьем,
Но лишь ты тронешь лиру – безучастно

Уходит прочь, чтоб стало тихо в поднебесье,
Лишь оставляет нам бессмертье песен,
И вьют из них века венок чудесный.

Люблю, облокотясь на скалы Аю-Дага,
Глядеть, как борется волна с седой волной,
Как, пенясь и дробясь, бунтующая влага
Горит алмазами и радугой живой.

Вот, словно рать китов, их буйная ватага
Бросается - берёт оплот береговой
И, возвращаясь вспять, роняет, вместо стяга,
Кораллы яркие и жемчуг дорогой.

Так и на грудь твою горячую, певец,
Невзгоды тайные и бури набегают:
Но арфу ты берёшь - и горестям конец.

Они, тревожные, мгновенно исчезают
И песни дивные в побеге оставляют:
Из песен тех века плетут тебе венец.

27.04.2014 10:57

Несметные богатства, коллекции дворянских семей, уникальные музейные экспонаты, которые волей судьбы были вывезены в Россию или Европу и теперь являются экспонатами других музеев или же без вести пропали. Существуют лишь версии, где они могут находиться теперь, и в некоторых случаях сложно доказать, что найденные реликвии - именно те, что пропали из Беларуси. TUT.BY составил топ-10 не только ценных экспонатов, но и целых коллекций, загадочно исчезнувших с территории Беларуси. Представленные экспонаты - далеко не всё, чем белорусы владели ранее, но одни из самых значительных ценностей.

1. Крест Евфросинии Полоцкой

Крест Евфросинии Полоцкой хранился в Софийском соборе, пока в 1921 году советские власти не конфисковали все церковные ценности. В 1929 году крест перевезли в Могилевский музей в комнату-сейф, ключи от которой хранились только у директора Могилевского краеведческого музея Ивана Мигулина. В первые дни Великой Отечественной войны он бесследно исчез. Сначала бытовала версия, что крест вывезли немцы. Однако потом предположили, что крест все-таки успели эвакуировать.

По последней неподтвержденной версии крест находится в России. В 90-е годы житель Могилева, свидетель военных событий, рассказал, что в первые дни войны в здание обкома партии пришли люди в форме НКВД и погрузили все ценности из комнаты-сейфа в машину и повезли в Москву.

Крест создан по заказу преподобной Евфросинии Полоцкой для Спасского монастыря в Полоцке мастером Лазарем Богшей в 1161 году. В него была вложена частица Древа Креста Господня с каплей Крови Спасителя, частицы камней Гроба Господня и гробницы Божьей Матери, частицы мощей первомученика Архидиакона Стефана, великомученика и целителя Пантелеймона и капли крови великомученика Димитрия Солунского.

Согласно поверью, пока крест находится в Беларуси, на нашей земле будет благополучие и процветание.

2. Рукописные Евангелия XI-ХIV веков

Из рукописных книг церковного обихода, созданных в XI-XIV веках на территории Беларуси, известны Туровское, Полоцкое, Друцкое, Оршанское, Мстижское и Лавришевское Евангелия, которые свидетельствуют о мастерстве письма белорусских книжников. Ни одна из них, к сожалению, не сохранилась на территории Беларуси. Сохранившиеся 10 листов от рукописи Туровского Евангелия хранятся в библиотеке Академии наук Литвы в Вильнюсе.

Полоцкое Евангелие конца XII – начала XIII века, которое, по легенде, создала святая Евфросиния, вывез из Полоцка Иван Грозный после взятия города в ходе Ливонской войны. В 1852 году 170 листов Евангелия были приобретены Императорской публичной библиотекой. Сегодня основная часть Полоцкого Евангелия хранится в собрании Российской национальной библиотеки в Санкт-Петербурге, а два листа находятся в фондах Российской государственной библиотеки в Москве. Сохранившиеся 142 листа рукописи Оршанского Евангелия передал в 1874 г. оршанский помещик Меленевский в музей Киевской духовной академии. Сейчас она хранится в Центральной научной библиотеке Академии наук Украины в Киеве. Мстижское Евангелие хранится в библиотеке Академии наук Литвы в Вильнюсе.

Лавришевское Евангелие в 1842 году перевез в Санкт-Петербург в Императорскую публичную библиотеку академик А.Х. Востоков. В 1882 году Лавришевское Евангелие обнаружили в Кракове в библиотеке Чарторыйских, где оно хранится в настоящее время.

Друцкое Евангелие находилось в соборе Святой Богородицы в Друцке, потом - у виленского горожанина Конона, затем - у новгородского архиепископа Феодосия Яновского, впоследствии - у академика М.Н. Тихомирова. В 1965 году академик передал свое собрание летописей и древних рукописей библиотеке Сибирского отделения РАН, где Евангелие ныне и находится.

3. Картины Хаима Сутина

Долгое время считалось, что на постсоветском пространстве не было картин художника парижской школы белорусского происхождения Хаима Сутина . Сегодня известно, что в Эрмитаже есть его автопортрет 1916 года, но он был приобретен в 1990-е годы. Еще две картины Сутина находятся в корпоративной коллекции Белгазпромбанка. Но в действительности на территории Беларуси было еще несколько картин художника. Племянница Сутина, Нина Александровна Ферапунтова, до войны жила в Смиловичах. Она помнит, что в доме ее бабушки (матери Хаима Сутина) на стенах висели 4 картины ее сына: портрет матери в зеленом платье, портрет его старшей сестры и еще две работы. Эти картины были написаны в 1912 году во время учебы художника в школе академика Ивана Трутнева в Вильне, и это самые ранние известные картины Сутина.

Существовала версия, что семья Сутина погибла в гетто, но на самом деле в первые дни войны 11-летняя Нина Ферапунтова эвакуировалась вместе с семьей. Эксперты полагают, что семья, скорее всего, не забрала картины художника с собой, ведь тогда они не представляли никакой ценности. Хотя, известно по письмам, родственники знали об успехах Сутина в Париже. В 1941 году картины находились еще в Смиловичах, а что с ними произошло потом, никто не знает. Существует две версии. Оставленные дома могли разграбить местные жители, и картины сейчас могут пылиться где-то на чердаках. Другая версия более печальная: Смиловичи горели, и картины могли пропасть в огне. Однако у историков нет полной уверенности, что картин больше нет.

Картина "В школу" Хаима Сутина написана в Париже, но предполагается, что на ней изображены смолевичские места

4. Картина Валентия Ваньковича "Мицкевич на скале Аюдаг"

Существует четыре версии картины Валентия Ваньковича "Мицкевич на скале Аюдаг", которую художник написал в Петербурге. Эта работа сделала художника знаменитым. Одна из картин до 1918 года находилась в Смиловичах в имении Льва Ваньковича - досталась ему по наследству. Когда в Минске менялась власть, белорусское дворянство, обеспокоенное судьбой своих собраний, переправило коллекции в Варшаву. Историки предполагают, что богатую коллекцию усадьбы Ваньковичей постигла та же судьба. Предполагается, что картина, которая находится сейчас в Национальном музее в Варшаве, висела раньше во дворце в Смиловичах. Сейчас это одно из самых ценных произведений польского искусства.

5. Коллекция слуцких поясов

Редчайшая коллекция слуцких поясовиз Государственной картинной галереи БССР насчитывала 48 единиц. В 1940 году часть коллекции экспонировалась в Москве на выставке, приуроченной к Декаде белорусского искусства, затем вернулась в Минск. Тогда же пояса были сфотографированы и описаны. Сохранились и документы, подтверждающие, что слуцкие пояса принадлежат белорусскому музею. Пояса пропали во время Великой Отечественной войны. По одной из версий, в период оккупации они были вывезены в Кенигсберг и попали в "Опись экспонатов, похищенных и уничтоженных фашистской армией в 1941-1944 годы". По другой версии, пояса уцелели и хранятся в одном из музеев России или Украины. Есть и третья версия, в соответствии с которой ящик с поясами вначале войны мог быть спрятан в подземном ходе, находившемся рядом с галереей. Судьбу экспонатов сегодня активно изучают специалисты Национального художественного музея.

6. Библиотека Хрептовичей

Библиотека Хрептовичей (Иоахима Литавора и Адама Хрептовичей, выдающихся государственных, военных, политических и религиозных деятелей) была одной из самых богатых в Восточной Европе - книжная коллекция насчитывала, по разным данным, от 10 до 20 тысяч экземпляров и собиралась на протяжении ХVІІІ-ХІХ веков.

Помимо книг, хранились древние рукописи, манускрипты, княжеские метрики, географические карты. Основу библиотеки Хрептовича составляли фонды ордена иезуитов. В разное время в ней работали Иоахим Лелевель, Игнатий Данилович, Адам Мицкевич, Владислав Сырокомля. Библиотекарем был Ян Чечет.

Библиотека Иоахима Хрептовича находилась в его имении Щорсы на Новогрудчине. В годы Первой мировой войны была перевезена в Киев с условием возвращения на родину при открытии университета в Беларуси, но так и не вернулась. Сегодня есть сведения о 7 тысячах экземплярах коллекции. Известно местонахождение более 2 тысяч книг - собрание Хрептовичей находится в Украине, в Национальной библиотеке Украины им. В.И.Вернадского.

7. Сокровища Радзивиллов

Говорят, что богатство Радзивиллов затмило бы многих, даже сокровища Екатерины Великой. В Несвижском замке было 365 комнат. Декор отдельных залов - "золотого", "бриллиантового", "серебряного" - был сделан из этих металлов и камней. Двенадцать больших залов Несвижского дворца украшали в свое время королевская мебель, редкие персидские ковры, полотна именитых художников, коллекции хрусталя, оружия, монет и медалей, слуцких поясов. В замке находилась библиотека из двадцати тысяч томов и архив ВКЛ. Особую гордость Радзивиллов в Несвиже составляли фигуры двенадцати апостолов, привезенные из Константинополя. Фигуры в рост человека - отлиты из золота и серебра. Хранились скульптуры в тайнике, который находился в замковом подземелье. Сокровища демонстрировали лишь наиболее знатным гостям. Как попасть в подземелье, знали немногие.

В начале XIX века Несвижским замком владел Доминик Радзивилл. В период войны 1812 года он приказал эконому эвакуировать самое ценное и уехал в Вильню. Эконом ничего вывезти не успел, но смог взорвать подземный ход, ведущий в хранилище.

Сокровища Радзивиллов безуспешно искали в 1812, 1915, 1939 годах и ищут до сих пор. По одной из легенд, княжеские богатства были спрятаны в огромном тоннеле, который в XVII столетии соединял два замка Радзивиллов - Несвижский и Мирский. По другой версии, хранилище радзивилловских сокровищ было расположено под Несвижским дворцом и галереями, прилегающими к нему.

Радзивилловские коллекции времен князя Рыбоньки и Ка́роля Станислава Радзивилла (Пане Коханку) были вывезены из Невижского замка российской армией в 1812 году. Долгое время они находились в хранилищах Эрмитажа и других российских музеев. По настоянию Марии Дороты Радзивилл часть ценностей была возвращена в Несвиж в середине XIX столетия. Многие предметы разошлись по музеям, были проданы, утеряны, попали в частные коллекции. В 1921 году по Рижскому мирному договору Москва передала часть коллекции польской стороне. Ценности попали в Краков, в Вавельский замок, где они находятся по настоящее время.

Позже усилиями Антония Радзивилла и Марии Кастеллано ценности удалось частично вернуть из Эрмитажа. В 1940 году более 264 картин вывезли из замка в Минск, портреты передали в Картинную галерею БССР. Во время войны собрания Картинной галереи вывезли в Германию. Часть их в 1945 году вернулась в Россию, а затем в Беларусь. В 1950 году 87 портретов несвижского происхождения решением Совета Министров БССР были переданы Польше. В настоящее время в Национальном художественном музее Беларуси идентифицировано лишь 36 портретов из Радзивилловской галереи в Несвиже.

8. Коллекции рода Сапег

Коллекции рода Сапег в Ружанах и Деречине считались по размерам и ценности вторыми на белорусских землях после радзивилловских. За участие Сапег в войне 1830-1831 годов их имения и имущество были конфискованы. Точный реестр ценностей, перевезенных из Деречина через Белосток в столицу Российской империи, так и не составили.

Есть сведения, что в Петербург были отправлены 287 произведений западноевропейского искусства: 185 из них отправлены в Эрмитаж, туда же попали и 22 мраморные скульптуры. 55 картин поступили в Императорскую академию художеств, остальные – в Гатчинский дворец. Из Деречина вывезли десятки французских гобеленов, 48 мозаичных картин, коллекции художественного стекла, мебели, архив древних актов.

9. Усадьба Румянцевых и Паскевичей

В конце ХVІІІ века императрица Екатерина II подарила гомельские земли своему фавориту – генералу-фельдмаршалу Петру Александровичу Румянцеву-Задунайскому. Затем дворец в наследство получил его старший сын Николай Румянцев – канцлер Российского государства, меценат, покровитель науки и искусств. В 1834 году новым владельцем имения стал крупный военачальник – генерал-фельдмаршал Иван Федорович Паскевич, который продолжил формирование дворцово-паркового ансамбля. Неоднократно в усадьбу Румянцевых и Паскевичейприезжали члены императорской семьи Романовых.

Николай Румянцев хранил во дворце богатейшую коллекцию книг, которая после его смерти стала основой для создания Российской государственной библиотеки в Москве. Богатые раритетные коллекции дворца послужили началом для образования Художественно-исторического музея. Основой экспозиции стали предметы из дворцового убранства – мебель, скульптуры, часы и канделябры, картины, военные трофеи. Из дворца в музей попали работы Рауха, Шубина, Орловского, Машкова, богатейшая коллекция нумизматики, фарфора, произведений декоративно-прикладного искусства.

Дворец несколько раз подвергался разрушению, особенно сильно пострадал во время мятежа 1919 года и в годы Великой Отечественной войны. В 1919 году во дворце Паскевичей возник пожар, в результате которого в огне погибло много картин, хрустальные люстры, обои из тисненой кожи, старинные предметы. Художественные изделия из благородных металлов были отправлены в Москву (серебряные кубки, табакерки, часы, подносы, блюда с золотыми медальонами, вазы, чаши и многое другое) - ценностей весом "около ста пудов".

10. Коллекция Ивана Луцкевича

Уникальная коллекция Ивана Луцкевича находилась в строении бывшего монастыря базыльянов в самом центре Вильнюса. Тут сохранялись средневековые печати, монеты, слуцкие пояса, предметы этнографии, рукописные книги и старопечати. Среди экспонатов - кольца с печатями полоцких князей Всеслава Чародея и Бориса, печать Миндовга, свинцовые пломбы со знаками XII–XIII веков из Дрогичина-над-Бугом, медные кресты XI века, голосники Коложской церкви в Гродно, флаг повстанцев Лидского уезда 1863 года, белорусские переводы "Александрии" и "Повести о Бовы" XVIII века, издания Скорины, татарский Аль-Китаб, Литовский Статут 1588 года.

Согласно списку инвентаря 1941 года, музей насчитывал 13 450 экспонатов, документов от XVIII столетия до середины ХХ века. После передачи Вильнюса Литве в 1939-1940 годы белорусское культурное учреждение вошло в состав Литовской академии наук. При ликвидации Виленского белорусского музея имени И. Луцкевича была создана комиссия, которая отобрала, сфотографировала и зафиксировала экспонаты для вывоза в БССР. Но в Минск попала лишь часть коллекции: экспонаты были разделены между музеями, архивами, библиотеками Беларуси и Литвы.

Сегодня коллекции музея находятся в Национальном и Художественном музеях Литвы, библиотеке Академии наук Литвы. Некоторые предметы хранятся в Национальном историческом музее Беларуси, Национальном художественном музее Беларуси, Президентской библиотеке Беларуси, Белорусском государственном архиве-музее литературы и искусства. Часть коллекции попала в Москву.