Портрет на фоне… или забытые эпизоды семейной драмы». документы, письма и дневники из архива семьи раевских

Текущая страница: 80 (всего у книги 134 страниц)

Елена Николаевна Раевская
(1803–1852)

Сестра предыдущих. Красотой выдавалась даже среди красавиц сестер; была высокая, стройная, с прекрасными голубыми глазами, очень скромная и стыдливая. Она хорошо знала английский язык, переводила Байрона и Вальтера Скотта по-французски, но втихомолку уничтожала свои переводы. Когда Пушкин гостил у Раевских в Гурзуфе, Николай Раевский сообщил Пушкину о занятиях сестры. Пушкин стал подбирать под окнами Елены клочки изорванных бумаг и обнаружил тайну. Он восхищался этими переводами и уверял, что они чрезвычайно верны.

Елена Николаевна была болезненна, страдала туберкулезом легких, уже с двадцати лет не танцевала на балах, хотя любила на них присутствовать. Замуж не вышла. Ходили слухи, что к ней сватался граф Олизар, раньше влюбленный в ее сестру Марию. К Елене Раевской относится стихотворение Пушкина, написанное им в Гурзуфе:

Увы, зачем она блистает
Минутной, нежной красотой?
Она приметно увядает
Во цвете юности живой…
Увянет! Жизнью молодою
Не долго наслаждаться ей,
Не долго радовать собою
Счастливый круг семьи своей,
Беспечной, милой остротою
Беседы наши оживлять
И тихой, ясною душою
Страдальца душу услаждать.
Спешу в волненье дум тяжелых,
Сокрыв уныние мое,
Наслушаться речей веселых
И наглядеться на нее.
Смотрю на все ее движенья,
Внимаю каждый звук речей,
И миг единый разлученья
Ужасен для души моей.

Несмотря на свою болезненность, Елена прожила почти до пятидесяти лет и надолго пережила Пушкина. Была фрейлиной императорского двора. Долго жила в Италии с матерью и сестрой Софьей, там и умерла. Перед смертью, чтоб иметь возможность причаститься, Елене пришлось принять католичество: православного священника не было, а патеры отказались причащать православную.

Мария Николаевна Раевская-Волконская
(1805–1863)

Была малоинтересным смуглым подростком. «Мало-помалу, – вспоминал влюбленный в нее граф Густав Олизар, – из ребенка с неразвитыми формами она стала превращаться в стройную красавицу, смуглый цвет лица которой находил оправдание в черных кудрях густых волос и пронизывающих, полных огня глазах». Дед Марии по матери был грек. Южанки созревают быстро. Когда в начале лета 1820 г. Пушкин с семьей Раевских отправился из Екатеринослава на Кавказ, можно думать, что пятнадцатилетняя Мария была уже вполне сформировавшейся девушкой. Об этом путешествии она вспоминает так: «Пушкин, как поэт, считал своим долгом быть влюбленным во всех хорошеньких женщин и молоденьких девушек, с которыми встречался. Во время этого путешествия, недалеко от Таганрога, я ехала в карете с сестрой Софьей, нашей англичанкой, русской няней и компаньонкой. Завидев море, мы приказали остановиться, вышли из кареты и всей гурьбой бросились любоваться морем. Оно было покрыто волнами, и, не подозревая, что поэт шел за нами, я стала забавляться тем, что бегала за волной, а когда она настигала меня, я убегала от нее; кончилось тем, что я промочила ноги. Понятно, я никому ничего об этом не сказала и вернулась в карету». Мария Николаевна к этому происшествию относит известную строфу первой главы «Онегина»:

Я помню море пред грозою:
Как я завидовал волнам,
Бегущим бурной чередою
С любовью лечь к ее ногам!
Как я желал тогда с волнами
Коснуться милых ног устами!
Нет, никогда средь пылких дней
Кипящей младости моей
Я не желал с таким мученьем
Лобзать уста младых Армид,
Иль розы пламенных ланит,
Иль перси, полные томленьем;
Нет, никогда порыв страстей
Так не терзал души моей!

В черновиках к этой строфе встречаем фразы: «За нею по наклону гор я шел», «ты стояла над волнами под скалой». Никаких гор и скал в таганрогской степи нет, да не было в тот час и надвигавшейся грозы. Но характерно, что скромная Мария Николаевна с полной уверенностью относит эту строфу к себе: очевидно, тогдашнее отношение к ней Пушкина давало ей достаточные основания для такого заключения. Вероятно, выраженное в этих стихах переживание было испытано Пушкиным несколько позднее, когда он с семьей Раевских приехал с Кавказа в Гурзуф. Три недели, проведенные Пушкиным в Гурзуфе, были самыми светлыми, радостно-легкими днями в жизни Пушкина. «Мой друг, – писал он брату, – щастливейшие минуты жизни провел я посреди семейства почтенного Раевского… Все его дочери прелесть. Суди, был ли я щастлив: свободная, беспечная жизнь в кругу милого семейства, жизнь, которую я так люблю и которой никогда не наслаждался, – щастливое полуденное небо; прелестный край, природа, удовлетворяющая воображение; горы, сады, море; друг мой, любимая моя надежда – опять увидеть полуденный берег и семейство Раевских». Впоследствии, во время южной своей ссылки, Пушкин не раз встречался с Марией Раевской и в Каменке, и в Киеве, и в Одессе, и, возможно, в Кишиневе, где жила ее замужняя сестра Екатерина Орлова. Бартеневу приходилось впоследствии беседовать с Map. Ник. Волконской и Ек. Ник. Орловой о Пушкине. Обе они отзывались о нем с улыбкой некоторого пренебрежения и говорили, что восхищались его стихами, но ему самому не придавали никакого значения. Притом Мария Николаевна видела, что Пушкин увлекался и всеми ее сестрами, наблюдала, вероятно, и другие его увлечения. «В сущности, – говорит она, – Пушкин обожал только свою музу и поэтизировал все, что видел». В увлечении Пушкина ею она также не усматривала ничего серьезного. И до самой смерти даже не подозревала, что внушила Пушкину самую глубокую, самую светлую и чистую любовь, какую он только знал в своей жизни. Как всегда, когда сильная любовь владела Пушкиным, он был и с Марией Николаевной робок и застенчив; может быть, и говорил о своей любви, но она осталась без ответа. На протяжении многих лет в произведениях Пушкина то здесь, то там прорывается сладкое и грустное воспоминание о неразделенной любви, которую он тщетно старается вырвать из сердца. В «Бахчисарайском фонтане» (1822):

Все думы сердца к ней летят,
Об ней в изгнании тоскую…
Безумец! полно! перестань,
Не оживляй тоски напрасной!
Мятежным снам любви несчастной
Заплачена тобою дань, –
Опомнись, долго ль, узник томный,
Тебе оковы лобызать
И в свете лирою нескромной
Свое безумство разглашать?

В «Разговоре книгопродавца с поэтом» (1824):

Одна была, – пред ней одной
Дышал я чистым упоеньем
Любви поэзии святой.
Там, там, где тень, где лист чудесный,
Где льются вечные струи,
Я находил огонь небесный,
Сгорая жаждою любви.
Ах, мысль о той душе завялой
Могла бы юность оживить
И сны поэзии бывалой
Толпою снова возмутить!
Она одна бы разумела
Стихи неясные мои,
Одна бы в сердце пламенела
Лампадой чистою любви…
Увы, напрасные желанья!
Она отвергла заклинанья,
Мольбы, тоску души моей:
Земных восторгов излиянья,
Как божеству, не нужны ей.

В кишиневской записной книжке Пушкин с горечью пишет: «Более или менее я был влюблен во всех хорошеньких женщин, которых знал, все изрядно кичились передо мной; все, за исключением одной, со мной кокетничали».

А ты, кого назвать не смею, – писал в черновике той строфы «Онегина», где вспоминает о волнах, ложившихся к ногам любимой. И всю жизнь Пушкин не смел ее назвать. В известном его «донжуанском списке», где Пушкин поименовал всех женщин, которых любил, имя этой любви скрыто под буквами N.N.

В январе 1825 г. девятнадцатилетняя Мария Раевская вышла замуж за богатого и знатного генерала князя Сергея Григорьевича Волконского, старше ее на семнадцать лет. Любви к нему у нее не было, она его мало знала. Брак был заключен по настоянию отца невесты, генерала Раевского; власть родителей была в то время очень сильна, и даже сильной духом девушке не так-то было легко идти против нее. Волконский был энергичным, увлеченным деятелем Южного тайного общества. Духовной близости так мало было между мужем и женой, что она про его участие в обществе ничего даже не знала. Вскоре после свадьбы Мария Николаевна заболела и уехала в Одессу. К концу осени Волконский приехал за женой и отвез ее в Умань, где стояла его дивизия. Но и там они редко виделись. Волконский был занят делами общества, постоянно ездил в Тульчин, где был центр заговора, и дома бывал редко. Однажды, в декабре 1825 г., Волконский вернулся домой среди ночи и тотчас же разбудил жену:

– Вставай скорее!

Мария Николаевна вскочила. Она была в последнем периоде беременности, и это внезапное возвращение среди ночи испугало ее. Волконский растопил камин и стал жечь бумаги. Она спросила, что все это значит. Он коротко проговорил:

– Пестель арестован.

– Почему?

Волконский не ответил. Он был печален и сильно озабочен. Сейчас же собрал жену и отвез ее в имение ее отца Болтышки Киевской губернии. Немедленно по возвращении Волконский был арестован и отвезен в Петербург в Петропавловскую крепость.

Роды Марии Николаевны были тяжелые, получилось заражение крови, она в жару два месяца пролежала в постели. На вопросы о муже ей отвечали, что он в Молдавии. Пришедши в себя, она настойчиво потребовала ответа, и ей сказали, что Волконский арестован. Она тотчас же, несмотря на все отговоры, собралась ехать в Петербург. На ноге появилась рожа, но это ее не остановило. Завезла ребенка-сына в Белую церковь, к тетке своего отца, графине Браницкой, в весеннюю распутицу ехала днем и ночью и приехала в Петербург. Получила свидание с мужем при свидетелях. Брат Александр стал убеждать ее воротиться к ребенку, указывал, что следствие будет тянуться долго. Она послушалась и уехала. Александр приехал следом. И он, и другие родственники, видимо, знали, какая энергия и сила воли таились в нежной на вид и кроткой Марии; сильно боялись, что она, «по глупости» и по подговору родственников Волконского, поедет за мужем в Сибирь. Образовался форменный заговор, во главе которого стоял умный, хитрый и бессердечный Александр Раевский. Он перехватывал письма к сестре, не допускал к ней ее приятельниц, держал ее в полном неведении о ходе процесса. Только когда приговор состоялся и Волконский был уже отправлен в Сибирь, он сообщил об этом сестре, рассчитывая, что теперь у нее опустятся руки и она примирится со своим положением. Однако Мария тотчас же укатила в Петербург и стала добиваться разрешения следовать за мужем. Но императору Николаю такие домогательства очень не нравились: жены тоже должны были смотреть на осужденных мужей как на гнусных злодеев и порвать с ними все отношения; им даже разрешено было вступить в новый брак. Тем же, которые решались следовать за мужьями в Сибирь, был поставлен ряд чудовищных по жестокости условий: жена не имела права брать с собой детей, лишалась права возвратиться в Россию раньше смерти мужа, лишалась всяких привилегий и должна была трактоваться начальством как «жена ссыльного-каторжного». Волконскую ничего это не испугало. Она решила ехать. Отец ее в это время был в Петербурге. Он был мрачен и неприступен. Мария сообщила ему о своем решении и просила быть опекуном ее мальчика, которого она не имела права взять с собой. Отец пришел в бешенство, поднял над ее головой кулаки и крикнул:

– Я тебя прокляну, если ты через год не вернешься!

Она ничего не ответила, бросилась на кушетку и спрятала лицо в подушку.

В конце 1826 г. Мария Николаевна выехала из Петербурга в Сибирь. 26 декабря она остановилась в Москве у княгини Зин. Ник. Волконской, бывшей замужем за братом ее мужа. Зная, как Мария Николаевна любит пение, княгиня Зинаида устроила у себя концерт с итальянскими певцами и любителями. Мария Николаевна жадно слушала и просила:

– Еще, еще! Подумайте только, ведь я никогда больше не услышу музыки!

Зинаида Николаевна, сама прекрасная певица, спела арию из оперы Ф. Паэра «Агнеса», где несчастная дочь умоляет еще более несчастного отца своего о прощении. Голос певицы дрогнул и оборвался, а Мария Николаевна быстро вышла из комнаты, чтоб скрыть подступившие к горлу рыдания. Брат поэта Веневитинова, присутствовавший на вечере, так описывает Марию Николаевну: «Третьего дня ей минуло двадцать лет; но так рано обреченная жертва кручины, эта интересная и вместе могучая женщина – больше своего несчастия. Она его преодолела, выплакала; она уже уверилась в своей судьбе и хранит свое несчастие в себе». На вечере этом присутствовал и Пушкин. Здесь он в последний раз увидел ту, любовь к которой светлой и чистой звездой сияла в тайных глубинах его души. Он растроганно жал ей руки, восхищался ее подвигом, говорил, что поедет собирать материалы о Пугачеве, переберется через Урал и явится к ним в Нерчинские рудники. Хотел через нее передать осужденным только что им написанное «Послание в Сибирь»: «Во глубине сибирских руд храните гордое терпенье!» (послание повезла с собой А. Г. Муравьева, жена другого декабриста).

На следующий день Волконская поехала дальше. Претерпевая лишения, препятствия и издевательства, проделала дорогу в шесть тысяч верст и наконец добралась до Благодатского рудника, где находился ее муж. Ее ввели в полутемную камеру. «Сергей бросился ко мне, – рассказывает она, – лязг его цепей поразил меня. Я не знала, что он был закован в кандалы. Такое суровое наказание дало мне понятие о всей силе его страданий. Вид его кандалов так взволновал и расстроил меня, что я бросилась перед ним на колени и поцеловала сначала его кандалы, а потом и его самого. Комендант, стоявший на пороге, остолбенел от изумления при виде моего восторга и уважения к мужу, которому он говорил «ты» и с которым обращался как с каторжником».

Через два года умер отец Волконской, старик-генерал Н. Н. Раевский. Умирая, он указал на портрет дочери и сказал:

– Вот – самая удивительная женщина, которую я знал.

В посвящении к «Полтаве» Пушкин еще раз вспомнил Волконскую, по-прежнему не смея назвать ее имени.

Тебе – но голос музы темной
Коснется ль уха твоего?
Поймешь ли ты душою скромной
Стремленье сердца моего?
Иль посвящение поэта
Как некогда его любовь,
Перед тобою без ответа
Пройдет, непризнанное вновь?
Узнай, по крайней мере, звуки,
Бывало милые тебе –
И думай, что во дни разлуки,
В моей изменчивой судьбе,
Твоя печальная пустыня,
Последний звук твоих речей
Одно сокровище, святыня,
Одна любовь души моей.

В черновике вместо стиха «Твоя печальная пустыня» Щеголев прочел зачеркнутое: «Сибири хладная пустыня». Это окончательно подтвердило высказанную им догадку, кто именно был предметом «утаенной любви» Пушкина.

Княгиня Волконская прочно запечатлелась в памяти русского читателя в том виде, в каком ее изобразил Некрасов в поэме «Русские женщины». Подвижница долга, любящая жена, последовавшая за героем-мужем делить его страдания на каторге. Но образ этот требует какой-то очень существенной поправки, раз мы знаем, что мужа она не любила. А она его не любила или любила очень мало. Братьям и сестрам она не раз сознавалась, что муж бывает ей несносен. А ведь видала она его за время замужества всего месяца три с большими перерывами. Что же в таком случае побудило ее отказаться от радостей жизни и с исключительным упорством, через все препятствия и унижения пробиваться к тому, чтобы разделить с мужем его судьбу? По-видимому, пылкая и немелкая душа ее была восхищена подвигом, который, неведомо для нее, совершал ее муж, ведя революционную работу, и потрясена была страданиями, которые за это на него обрушились. Преклонение перед его героизмом и страданиями – вот что толкнуло Волконскую на то, чтобы разделить судьбу нелюбимого мужа. Этим только можно объяснить характер первой их встречи в остроге, о которой рассказывает Волконская. У Некрасова это очень сильно:

Невольно пред ним я склонила
Колени – и, прежде чем мужа обнять,
Оковы к губам приложила…

Для поэмы это очень хорошо, еще лучше было бы для театра. Но в жизни! В жизни: после долгой разлуки увидеть любимого, измученного страданиями человека – и не броситься ему в объятия, а раньше стать на колени и поцеловать кандалы! Такая чисто французская театральщина совершенно не согласуется со строгой простотой характера Волконской. Очевидно, душа ее была полна не любовью к близкому человеку, а благоговейным уважением к его подвигу и страданиям. А если так она способна была восторгаться подвигом, то приходит в голову мысль: что было бы, если бы муж приобщил эту пламенную и энергичную женщину к своей революционной работе? Тогда, может быть, Волконская вошла бы в историю не как самоотверженная жена мужа-революционера, а начала бы собой ряд русских женщин-революционеров, блещущий именами Софьи Перовской, Веры Фигнер, Людмилы Волькенштейн и других. И можно думать, что на допросах она держалась бы с большим достоинством, чем ее муж и большинство других декабристов.

Волконская была высокого роста, стройная, с ясными черными глазами, с полусмуглым лицом, с немного вздернутым носиком, с походкой гордой и плавной. Декабристы в Сибири называли ее «девой Ганга». Она никогда не выказывала грусти, держалась приветливо с товарищами мужа, но была горда и взыскательна с комендантами и начальниками острогов. Долгие годы, пока Волконский отбывал каторгу, Мария Николаевна жила близ острога, где он содержался. Когда его выпустили на поселение, они жили в деревне под Иркутском. Сын декабриста Якушкина, наблюдавший семейную жизнь Волконских в пятидесятых годах, вот что пишет про нее: «Этот брак, вследствие характеров совершенно различных, должен был впоследствии доставить много горя Волконскому и привести к той драме, которая разыгрывается теперь в их семействе. Любила ли когда-нибудь Мария Николаевна своего мужа, это вопрос, который решить трудно, но, как бы то ни было, она была одной из первых, приехавших в Сибирь разделить участь мужей, сосланных в каторжную работу. Подвиг, конечно, небольшой, если есть сильная привязанность, но почти непонятный, ежели этой привязанности нет. Много ходит невыгодных для Марии Николаевны слухов про ее жизнь в Сибири. Говорят, что даже сын и дочь ее – дети не Волконского». Другие сообщения определенно говорят, что сын Марии Николаевны Михаил рожден ею от декабриста А. В. Подокно, а дочь, знаменитая красавица Нелли, – от И. И. Пущина (сын Николай, рожденный ею в России после ареста Волконского, умер через два года после рождения, вдали от матери; она, как сказано, лишена была права взять его с собой). В пятидесятых же годах д-ру Н. А. Белоголовому ребенком случалось видеть Волконскую в Иркутске. Он так описывает ее: «Помню ее женщиной высокой, стройной, худощавой, с небольшой относительно головой и красивыми, постоянно щурившимися глазами. Держала она себя с большим достоинством, говорила медленно и вообще на нас, детей, производила впечатление гордой, сухой, как бы ледяной особы, так что мы всегда несколько стеснялись в ее присутствии».

В 1856 г. Волконский получил амнистию, и супруги вернулись в Россию.

Софья Николаевна Раевская
(1806–1881)

Младшая из сестер. В старости она с гордостью писала одному из своих племянников: «Я – Раевская сердцем и умом, наш семейный круг состоял из людей самого высокого умственного развития, и ежедневное соприкосновение с ними не прошло для меня бесплодно». Была действительно девушка умная и образованная, но по темпераменту неискоренимая «гувернантка»: очень любила читать всем нотации и поучения. Сестра ее Мария Волконская в пятидесятых годах писала: «У Софьи манера школить вас, обращаться с вами, как с маленькой девочкой, что очень утомительно, так же как ее вечная ажитация. Она без устали счастливит вас проповедями, не имея к тому ни повода, ни приглашения».

Замуж Софья не вышла и осталась в девицах. Состояла фрейлиной императорского двора. Долго жила в Италии с матерью и больной сестрой Еленой. Перед смертью матери Софья наговорила ей что-то очень нехорошее про сестру Марию, жившую в это время в Сибири при ссыльном муже (не сообщила ли девица матери слухи о связи сестры с Поджио и Пущиным?). По-видимому, Софья при этом не руководствовалась никакими злыми побуждениями; была она девушка добрая; вероятно, тут проявилась ее обычная склонность ставить всем очень строгие отметки за поведение. Но результат был тот, что мать изменила свое завещание, сделанное в пользу Волконской. После смерти матери Софья жила в Италии с сестрой Еленой до самой ее смерти в 1852 г. Но в 1850 г. ездила в Иркутск к сестре Марии специально затем, чтобы загладить свой поступок с ней. Было объяснение с Волконской и ее мужем. Отношения остались холодными. «Мы друг друга понимаем, – писала Волконская уже после возвращения в Россию, – и не можем любить друг друга, хотя соблюдаем видимость добрых отношений. Но к детям моим, – может быть, для успокоения своей совести, – она относится прекрасно, и я ей за это глубоко благодарна».

После смерти сестры Елены Софья Николаевна воротилась из Италии в Россию, жила то в Москве с родственниками, то в полном одиночестве в киевском своем имении Сунки, где у нее было 800 десятин пахотной земли и 1500 десятин лесу.

Елена Николаевна Раевская

Увы, зачем она блистает

Минутной, нежной красотой?

Она приметно увядает

Во цвете юности живой…

Увянет! Жизнью молодою

Не долго наслаждаться ей,

Не долго радовать собою

Счастливый круг семьи своей,

Беспечной, милой остротою

Беседы наши оживлять

И тихой, ясною душою

Страдальца душу услаждать.

Спешу в волненье дум тяжелых,

Сокрыв уныние мое,

Наслушаться речей веселых

И наглядеться на нее.

Смотрю на все ее движенья,

Внимаю каждый звук речей,

И миг единый разлученья

Ужасен для души моей.

Из книги Падение царского режима. Том 7 автора Щеголев Павел Елисеевич

Анастасия Николаевна АНАСТАСИЯ НИКОЛАЕВНА (1867), жена в. кн. Ник. Ник., дочь короля Черногорского Ник. I, ее сестры и братья: Елена, королева итальянская, жена Виктора-Эммануила III; Данило, б. наследник черногорский; в. кн. Милица Ник.; принцесса Анна Батенбергская; Мирко,

Из книги Частная жизнь знаменитостей автора Белоусов Роман Сергеевич

Милица Николаевна МИЛИЦА НИКОЛАЕВНА (1866), жена в. кн. Петра Ник., дочь Черногорск. короля Ник. I (ее братья и сестры см. Анаст. Ник.). В замуж. с 1899, ее дети: кн. имп. крови Роман, Марина и Надежда Петр. В эмиграции. I, 361, 397. III, 63, 236,

Из книги Индейская война в Русской Америке автора Зорин Александр Васильевич

Ольга Николаевна ОЛЬГА НИКОЛАЕВНА (1895-1918), старш. дочь Ник. II. I, 39, 40. II, 90. IV, 6 и примеч. к этой стр. VI, 80,

Из книги Пушкин в жизни. Спутники Пушкина (сборник) автора Вересаев Викентий Викентьевич

Татьяна Николаевна ТАТЬЯНА НИКОЛАЕВНА (1897-1918), вторая дочь имп. Ник. II. IV, 121, 122,

Из книги автора

ПРОСПЕР МЕРИМЕ (1803–1870), французский писатель Мастер новеллы, работал также в жанрах романтической драмы, исторической хроники, путевых очерков. Наиболее известные «Жакерия», «Хроника времен Карла IX», сборник пьес «Театр Клары Гасуль», пьеса «Кромвель»; из новелл -

Из книги автора

Софья Алексеевна Раевская (1769–1844) Жена генерала Н. Н. Раевского. Отец ее, А. А. Константинов, был библиотекарем Екатерины II, родом грек. Мать – единственная дочь знаменитого М. В. Ломоносова. Софья Алексеевна была брюнетка, с большими черными глазами и лебединой шеей. Черты

Из книги автора

Екатерина Николаевна Раевская-Орлова (1797–1859) Старшая дочь генерала Н. Н. Раевского. В те блаженные для Пушкина три месяца, которые он осенью 1820 г. провел в Гурзуфе в семье Раевских, она помогала Пушкину в изучении английского языка. Была красавица, властная, с твердым

Из книги автора

Мария Николаевна Раевская-Волконская (1805–1863) Была малоинтересным смуглым подростком. «Мало-помалу, – вспоминал влюбленный в нее граф Густав Олизар, – из ребенка с неразвитыми формами она стала превращаться в стройную красавицу, смуглый цвет лица которой находил

Из книги автора

Софья Николаевна Раевская (1806–1881) Младшая из сестер. В старости она с гордостью писала одному из своих племянников: «Я – Раевская сердцем и умом, наш семейный круг состоял из людей самого высокого умственного развития, и ежедневное соприкосновение с ними не прошло для

Из книги автора

Амалия Ризнич (1803–1825) Высокая, стройная красавица с пламенными глазами, с белой, изумительно красивой шеей и густой черной косой до колен. По одним сведениям, она была итальянка родом из Флоренции, по другим – полуитальянка-полунемка, с примесью, быть может, еврейской

Из книги автора

Александра Александровна Римская-Корсакова (1803–1860) Дочь Map. Ив. Корсаковой. Высокая и стройная, с бархатными глазами. Была, по отзыву матери, «с характером». Четырнадцати лет все шесть недель великого поста упрямо ела только пустые щи да кашу, хотя все в доме ели и рыбу.

Из книги автора

Князь Владимир Федорович Одоевский (1803–1869) Тесная комната, уставленная необыкновенными столами с таинственными ящичками и углублениями; на толах, на диванах, на окнах, на полу – фолианты в старинных пергаментных переплетах; человеческий скелет с надписью: sapere aude (дерзай

Из книги автора

Сергей Дмитриевич Полторацкий (1803–1884) Из богатой помещичьей семьи. Служил на военной службе. В 1827 г. вышел в отставку. Был страстным карточным игроком. В апреле 1827 г. Федор Толстой-Американец и Исленев обыграли его в Москве на семьсот тысяч. Полторацкий был взят в опеку.

Из книги автора

Сергей Александрович Соболевский (1803–1870) Побочный сын богатого помещика А. Н. Соймонова от вдовы бригадира А. И. Лобковой. Воспитывался матерью, получил хорошее домашнее образование, жил в роскоши. Обучался в петербургском университетском Благородном пансионе.

Из книги автора

Николай Михайлович Языков (1803–1846) Из богатой симбирской помещичьей семьи (около двадцати тысяч десятин земли). В раннем детстве лишился отца и рос на попечении двух старших братьев, Петра и Александра, к которым на всю жизнь сохранил сыновне-почтительные чувства. В 1814 г.

На южной стороне итальянского кладбища Тестаччио (Тестаччо) в сорока километрах от Рима, есть много могил со звучными и блистательными русскими именами. Самая знаменитая среди них, конечно же, могила «гения русской кисти» – живописца Карла Брюллова. Но есть там и еще два тихих места упокоения, которым, наверное, пожелает поклониться всякая русская душа, хоть чуточку знающая историю и «славные прадЕдов времена», осененные тенью Пушкина, Отечественной войны 1812 года и вьюжного декабрьского мятежа в конце «александровской эпохи».

Это могилы Софьи Алексеевны и Елены Николаевны Раевских. Мать и дочь похоронены вместе, как того желали сами они: и властная, непреклонная вдова генерала – героя - и ее тихая тень: любимая дочь Елена, воспетая летучею романтической строфой самого Пушкина.

Свой последний приют они нашли вдали от родины. И если Софии Алексеевне жалеть было почти не о чем – ибо канва ее жизни, пусть и жесткой и суровой, гонимой разными ветрами и бурями Судьбы и обстоятельств, - была полна и ярка, то Елена, тихо увядая на чужой земле, наполненной безжалостным светом солнца и яркими пряными ароматами цветов, могла, наверное, сожалеть о многом.. А, может быть, она ни о чем не сожалела.

Ведь волею судеб и времени горестно пережила почти всех, кто некогда столь нежно любил ее и лелеял: отца, старших братьев, Александра и Николая, мать - непреклонную и гордую внучку Ломоносова. Елена горько оплакала даже павшего безвременно пылкого романтика и друга семьи Пушкина, того самого, что когда-то в Гурзуфе, под теплым южным солнцем и всплесками моря, заранее оплакивал ее. Она схоронила заживо в сибирских метелях «милую черноглазку»- младшую сестренку Марию, которой вместе с другой сестрою, фрейлиною двора, «неугомонной гувернанткой семьи» - Софи - осмеливались писать иногда длинные письма, пряча их от строгого взора матери. Она пережила почти всех их, любимых… Так о чем же ей было сожалеть, стоя у могильной плиты с надгробным камнем из черного мрамора – последнего пристанища матери?.. Лишь о том, что мгновения жизни тянутся слишком медленно? И одной на земле слишком уж холодно и тягостно.. Наверное, так. Наверное..

2.

О Елене Николаевне Раевской, увы, нам известно очень мало! Ее как бы полностью заслонила собою тень старшей сестры, Марии, «Машеньки черноокой», «смуглой девы Ганга», ставшей молниеносно национальной героиней России из далекой сибирской «хладной пелены – пустыни», куда занесла ее седая и жестокая «декабристская вьюга» тысяча восемьсот двадцать пятого года! Елена была почти ровесницей кудрявой смуглянке Маше, так что росли и учились они вместе, постигая все шутя, резвясь и играя, и не всегда подчиняясь строгой опеке гувернанток и нянь, которые составляли в семье непререкаемые авторитеты, наравне с родителями. Училась Алиона (*Так, чуть простонародно, отбросив всякий светский лоск, всегда называл ее любящий и насмешливый отец. Это имя стало семейным. – автор.) легко, но более французского языка и истории искусств, в отличии от смешливой Машеньки, нравились Елене оды и элегии Байрона, которые со страстью и упорством переводила она по ночам на русский язык. Впрочем, переводов своих не ценила, тотчас безжалостно марала чернилами, рвала и бросала в корзину, хотя английский ее был – безупречен! Сестры часто в шутку рифмовали: «Алиона – дочь Альбиона» и, подбирая смятые ее листки, тщательно расправляли их и прятали в свои бюро и шкафы, чтобы прочесть на досуге..

Любила темнорусая «английская роза - Алиона» и музицировать, и петь по вечерам вместе с сестрами, дуэтом, хотя врачи и запрещали ей это: из – за слабого горла.

В семье из – за болезненности и хрупкости Елену вообще усиленно опекали и не делали лишних замечаний за пристрастие к серьезным книгам и задумчивости, непривычной для барышни той поры. Старались, как умели и могли, помочь ей противиться жесткому, безжалостному приговору врачей: медленно развивающемуся туберкулезу в обеих легких. Возили ее беспрестанно, каждую весну и лето то по побережью Кавказа, то в Крым, то в Одессу, на морские купания; опаивали до одури теплым молоком и закармливали медовыми сотами, гоголем – моголем и травяными отварами, которые была мастерица готовить строгая и немного нудная мисс Матен, гордившаяся свой скромной, тихой голубоглазой и стройной красавицей ученицею.

3.

Владимир Романов, писатель – историк, исследователь жизни и характера княгини Марии Николаевны Волконской – а, значит, и ее сестры, ибо Елена была к ней очень близка! - пишет в своей известной работе – очерке « Я летаю на собственных крыльях»: «Главной средой формирования личностного облика оставалась всегда семья. Влияние родителей, старших братьев и сестер было огромно. София Алексеевна Раевская росла в семье очень образованной, (*Разве могло быть иначе – с внучкою Ломоносова и дочерью библиотекаря Екатерины Великой? – автор.) любовь к всесторонним знаниям она прививала в полной мере и своим детям. Все Раевские хорошо знали литературу и философию, отечественную и зарубежную».

Отмечу - уже от себя -, что был прелестным дочерям генерала подвластен и русский язык, они могли, в отличии от многих барышень того времени, не только свободно говорить на нем, но и писать письма, хотя предпочитали, конечно, на бумаге и в девичьих альбомах живой и изысканный французский - на нем легче шутилось и острилось!

Чуть позднее, когда девочки повзрослели, вместе с уроками пения в семью прочно вошел мягкий, сочный и солнечный итальянский, на котором Мария и Елена, по выражению отца, «болтали словно две сороки».

4.

В большой и дружной семье Раевских негласно царил культ Отца, которому мать, Софья Алексеевна, урожденная Константинова, еще смолоду посвятила всю себя – все мысли, желания и каждую минуту жизни своей. Оставив навсегда «веселие беспечного света и говор модных гостиных», куда, казалось, по праву могло бы призывать ее и положение семьи и воспитание, полученное ею, Софья Алексеевна неустанно и бесстрашно сопровождала своего любимого воина во всех бивуаках, сражениях, во всех его перемещениях и превратностях, житейских и служебных, до дна познав всю горечь и сладость доли жены русского солдата, ведь Николай Раевский - старший стал генералом отнюдь не сразу…

Сейчас многие «психологи от литературы», историки, романисты - обыватели часто говорят и пишут о том, что по складу своего характера Софья Алексеевна Раевская была более жена, чем мать, если не сказать резче: более «любовница»..

А дети ее росли, предоставленными сами себе, своим прихотям и выдумкам, и именно это «внутреннее сиротство» в родной семье, желание «придумать себе любовь, нужность кому - то» и подвигли впоследствии Марию Раевскую на замужество с нелюбимым человеком, а позднее - и на неоцененный семьею подвиг «сиятельной каторжанки». Сложно это оспаривать, поскольку нет на руках весомых доказательств: документов писем, дневников.. Лишь цитаты, обрывки личных тайн и мыслей, перетолкованных сотнями душ и умов и перечитанных тысячами глаз!

5.

На мой взгляд строго несомненно, неоспоримо и неоценимо во всех этих обрывках «тайников души»* (*Выражение историка Э. Радзинского. – автор.) лишь одно: если и была София Алексеевна «женщиною до кончиков ногтей», то сумела это качество натуры полностью передать своим дочерям: много есть свидетельств есть о том, как пленительно жественна, мягка, гармонична была Елена Николаевна, как быстро и живо могла согреть любого задушевной беседою и ненавязчивой заботою – истинно женской - старшая Катенька, по свидетельству Александра Пушкина - «женщина необыкновенная»; как внимательно умела всех слушать и угадывать настроение любого смуглая хохотушка Мария, и как старалась всем помочь и всех чему - то научить неугомонная хлопотунья София, тезка матери.

В четырех прелестных барышнях Раевских были щедро рассыпаны всюду, как искрящаяся бриллиантовая крошка, алмазная пыль, черты их матери: натуры пылкой, гордой, властной, глубокой и неподчинявшейся, в сущности, ничему и никому даже порывам собственного страдающего сердца!

Она была ровней во всем своему герою – мужу и в благородстве ума и в твердости характера.. Она сама воспитала дочерей так: превыше всего Семья, долг перед мужем, а близкие должны быть немного в стороне.

Уже из века в век пишут и говорят о том, что она не могла простить княгине - дочери ее отъезда в Сибирь, воспринимая это как блажь «последней дурочки»! Это не так. Если вчитаться в смысл ее письма к Марии Николаевне, то становится понятным, почему она не до конца простила дочери ее шага в сибирскую пропасть: по ее представлениям, истинная дочь, женщина клана Раевских должна была непременно остаться при маленьком сыне! Так думала не одна София Алексеевна.Думали так и все сестры и братья Марии. Кроме, пожалуй, Елены. Но об этом чуть позже. А пока - продолжим необходимые «семейные» разъяснения и размышления…

6.

«Малыш Николино», как его ласково называли в семье, был - в глазах гордых родных его и бабушки - продолжателем богатой и древней, страдающей от внезапно попранной собственным безрассудством чести, фамилии Волконских, и отчаянно нуждался в материнской любви и ласке. Он не должен был быть сиротою, по их общим твердым понятиям. Но случилось иное. Николино было всего три с небольшим года, когда исчезла почти навсегда в сибирской мгле его мать и пять неполных лет, когда он умер*. (*Н. С. Волконский родился 22 марта 1822 года. – автор.)

Именно смерти маленького внука, смерти в чужом доме – Николенька Волконский захворал и сгорел от лихорадки в считанные дни в семье деверя Марии, князя Н. Г.Репнина - не простила гордая мать ни своевольной героине - дочери, ни зятю – кандальнику, которого запальчиво обвиняла в неблагородстве души! Значит, любящему сердцу пылкой и властной полугречанки важнее всего на свете была семья и тепло очага, веселый смех и топот ног здоровых детей и внуков по вечерам в гостиной, а не каприз изнеженного мужскою страстью нрава? Похоже что так. Она сама бывала с мужем везде и всюду, но он никогда не просил ее жертвовать детьми, семьею, чувствами близких..

Им обоим и в страшном сне этого бы не приснилось!

7.

Если того требовали обстоятельства, к примеру, здоровье Елены, Екатерины или учение сыновей, иные семейные дела и тревоги, София Алексеевна выбирала всегда в пользу детей и дел, и одна мужественно колесила по курортам и лечебницам Кавказа и Крыма, подолгу жила в Москве и Северной столице, и Николай Николаевич не думал ей ставить этого в упрек никогда, исполняя бремя командующего батареей и сводным полком и постоянно беспокоясь о ней самой и детях в своих сдержанных и коротких письмах. Так, раз и навсегда принятыми на себя обязательствами, ролями, принципами, которые казались им нерушимы, создавали они собственное, истинно «раевское», человеческое понятие Семьи, Дома, Родовой чести.

И вот, совсем неожиданно их любимица, певунья – шалунья, младшая Мария, воспитанная в этих, совершенно неоспоримых прежде, святых для них всех традициях, поняла долг свой несколько иначе и предпочла быть при страдающем бунтаре - муже.. Предпочла святое чувство материнства – чувству любви. Впервые в семье получалось все наоборот.

Выходило, что молодая княгиня Мария была более жена, нежели мать. Более подруга, нежели - воспитатель? Странно и чудно было такое «перевернутое» восприятие святынь для любящего всецело материнского сердца, но как ни тяжело было Софии Алексеевне, она - разумом не до конца прощая! - все же всячески душою старалась понять своевольную свою княгиню – дочь.

И, кто знает, может быть, это и с ее деятельною помощью написаны Николаем Николаевичем Раевским строки прощального письма к дочери, столь неожиданные на фоне привычного уже (и ставшего с легкой руки историков -хрестоматийным!) конфликта в семье генерала – героя?! Ведь доподлино узнать теперь уже ничего невозможно. Вот они, эти горькие строки, дышащие неподельною болью, нежностью и страданием:

«Муж твой виноват перед тобой, пред нами, пред своими родными, но он тебе муж, отец твоего сына, и чувства полного раскаяния, и чувства его к тебе, все сие заставляет меня душевно сожалеть о нем, и не сохранять в моем сердце никакого негодования: я прощаю ему и писал ему прощение на сих днях...»

8.

…Старшей дочери Екатерине Николаевне Орловой, тоже - опальной супруге опального генерала,(*пострадавшего от порывов декабристской вьюги и запертого пожизненно в своем отдаленном имении! - автор) измученный душевными терзаниями, но стойкий в несчастиях, истинный «воин Духа», думающий беспрестанно о любимой дочери и о невольной своей вине перед нею, Н. Н. Раевский удрученно говорил:

«Неужто ты думаешь, мой друг Катенька, что в нашей семье нужно непременно отчего то защищать Машеньку? Машеньку, которая, по моему мнению, поступила хотя неосновательно, потому что не по одному своему движению, а по постороннему влиянию действует, но не менее она в несчастии, какого в мире жесточе найти мудрено, мудрено и выдумать даже. Неужто ты думаешь, что могут сердца наши закрыться для нее? Нет, полно и говорить об этом..»

Думается, что все эти горькие восклицания в душе своей разделяла с супругом и София Алексеевна. Но в одном из писем к каторжанке - дочери сердито и запальчиво начертала: «Вы говорите в письмах к сестрам, что я как будто умерла для вас. А чья вина? Вашего обожаемого мужа. Немного добродетели нужно было, чтобы не жениться, когда человек принадлежал к этому проклятому заговору. Не отвечайте мне, я вам приказываю!»

Мария вздыхала, плакала и … и - не отвечала. Понимала и уважала гордость матери. Ведь и сама была просто – напросто ее зеркальным отражением, плодом ее духа, ее гордой натуры. Вся загадка их « обоюдного семейственного бунта» разрешалась так просто. Мария, несомненно, умела читать между строк. Умела писать. Она писала многостраничные письма - Софии, Екатерине, Елене..

Зная, что те непременно прочтут все матери. К примеру, вот эти строчки об умершем сыне, в очередную годовщину его смерти: «Моя добрая Елена – я так грустна сегодня. Мне кажется, что я чувствую потерю сына с каждым днем все сильнее..»

Да, милой, кроткой своей Елене она свободно могла сказать многое, не то, что непреклонной maman. Впрочем, Мария поступала так еще и потому, что трепетно щадила гордость последней, знала, что матери нелегко примириться со всеми ударами Судьбы, обрушившимися на семью ….

9.

Отблеск военной доблести, подвигов и просто - гражданского мужества супруга падал, несомненно, и на вдову его и на детей, даже после его кончины, но пользовалась ли София Алексеевна этою «благословенной сенью» в полной мере? Увы! То, что я знаю из документов, говорит как раз - об обратном!

После внезапной смерти мужа,16 сентября 1829 года, расстроенных имущественных дел семьи, несложившейся карьеры сыновей – на всем этом тенью рока лежал порыв «декабрьской вьюги», унесшей от прославленной некогда семьи не только любимицу Марию, старшую дочь Екатерину Николаевну, их мужей, деверя В. Л. Давыдова, но и вообще - понятие «спокойствия и счастия семейного», - София Алексеевна Раевская осталась практически без средств к существованию. Вдове сенатора, члена Государственного Совета Империи, героя Отечественной войны 1812 года, чей портрет висел в Военной галерее Зимнего дворца, не была назначена даже пенсия!

О, император Николай Павлович, «пылкий рыцарь всея Руси», умел наказывать своих подданных – исподволь, с самой любезною улыбкою на устах….

10.

София Алексеевна вынуждена была обратиться за помощью и советом к друзьям семьи, и прежде всего она дерзнула направить свои просьбы и взор надежды к тому, кто казался ей воплощением чести и совести всей России в то время - к Александру Пушкину.Он принял самое горячее участие в устройстве ее вдовьей, полуопальной судьбы. Он ведь и сам полчти всю жизнь был «полуопальным» и прекрасно все понимал.. И, как ни странно это звучит, умел быть благодарным.

Вот письмо Поэта к генералу А. Х. Бенкедорфу от 18 января 1830 года. Оно мало известно широкой публике. Я привожу здесь текст, переведенный с французского:

«Генерал!

Весьма не вовремя приходится мне прибегнуть к благосклонности Вашего превосходительства, но меня обязывает к тому священный долг. Узами дружбы и благодарности связан я с семейством, которое ныне находится в очень несчастном положении: вдова генерала Раевского обратилась ко мне с просьбою замолвить за нее слово перед теми, кто может донести ее голос до царского престола. То, что ее выбор пал на меня, само по сеьбе уже свидетельствует до какой степени она лишена друзей, всяких надежд и помощи. Половина семейства находится в изгнании, другая – накануне полного разорения. Доходов едва хватает на уплату процентов по громадному долгу. Госпожа Раевская ходатайствует о назначении ей пенсии в размере полного жалования покойного мужа, с тем, чтобы эта пенсия перешла дочерям в случае ее смерти. Этого будет достаточно, чтобы спасти ее от нищеты. Прибегая к Вашему превосходительству я надеюсь судьбой вдовы героя 1812 года – великого человека, жизнь которого была столь блестяща, а кончина так печальна, - заинтересовать скорее воина, чем министра, и доброго, отзывчивого человека скорее, чем государственного мужа…»

11.

Что же, надо сказать, что к чести их, что «государственные мужи» – царь и его преданный друг - Шеф жандармов третьего Отделения - снизошли до просьб глубоко страдающей, гордой женщины и Великого Поэта России. На письмо, составленное столь блестяще, в тоне самого высокого уважения и одновременно – огромного достоинства, невозможно, просто стыдно, было ответить отрицательно!

С. А. Раевской, вдове героя самой чтимой в истории России Войны, была назначена пенсия в размере двенадцати тысяч рублей в год золотом – по тем временам сумма, более, чем значительная. Пушкин умел особо ценить дружбу и быть признательным за те «счастливейшие минуты жизни своей, которые провел посреди семейства почтенного Раевского..» Но, посылая письмо графу - генералу Бенкендорфу, Пушкин, наверное, с трепетом вспоминал еще и другие строки, которые писал в юности, в далеком 1820 году, во времена первого своего кишиневского изгнания брату своему, Льву Сергеевичу.

Они не уходили из его памяти все эти годы: «свободная, беспечная жизнь в кругу милого семейства; жизнь, которую я так люблю и которой никогда не наслаждался – счастливое полуденное небо, прелестный край; природа, удовлетворяющая воображение – горы, сады, море; друг мой, любимая моя надежда – увидеть опять полуденный берег и семейство Раевского»..

К слову сказать, все это весьма почтенное и шумное семейство и само горячо полюбило поэта, потому что сумело, по словам историка и биографа П. И Бартенева, «открыть в нем высокий ум, нежное привязчивое сердце и благородную гордость души»…

12.

В отличие от знатных сановников и генералов, Николай Николаевич Раевский, несмотря на все свое европейское воспитание был, по натуре истинно русский человек и прекрасно понимал всею душою, благордной и искреннею, что такое человек высокого ума, поэт, упорно пишущий по русски, и ищущий русские рифмы и созвучия в стране, где литературным и письменным языком больше считался французский. И этого, разумеется, Александр Пушкин тоже не мог не оценить сполна. Как и трепетного отношения к нему задумчивой, нежноголосой Елены – романтической красавицы в английском вкусе с розою в волосах. Именно там, в имении отца в Гурзуфе, Елена Николаевна впервые познакомилась с Пушкиным, как с другом своего старшего брата, тоже Александра.Оба они ненавязчиво опекали хрупкую шестнадцатилетнюю барышню во время прогулок, и все норовили увезти подальше от морского берега, где частодул прохладный бриз, повыше, на террасу, в розарий: там воздух был теплым ароматным и не таким губительным для легких Елены. Меж девушкой и ее старшим братом не умолкали литературные споры. «Не поэтический Александр» насмешливо бранил пушкинского «Кавказского пленника» , называя поэму романтическими бреднями и сердито брюззжал на другие элегические безделки друга, ибо «таковые опусы» всегда наводили на него хандру. По его мнению, Пушкин – друг занимался вовсе некчемным делом, лучше уж бы шел служить в гусары или оды писал!

Елена горячилась, волновалась, щеки ее заливал румянец, она всплескивала руками и неизменно бросалась на защиту «поэтического Александра», обвиняя брата в полном отсутствии поэтического вкуса!

13.

Тот смеялся, отмахивался, однако к тонкостям замечаний Елены невольно прислушивался, ибо чуткий, живой ум невольно в них проскальзывал, хотя и прятался за девическим простодушием. Пушкин же во время споров часто молчал, поддерживая Елену только незаметным пожатием руки или несколько отрешенно, загадочно улыбался, подмигивая ей, как заговорщик посвященный в некую тайну. Девушка знала от брата Николая, что однажды, подобрав в корзине для бумаг листок с переводом элегии Байрона, написанной рукою Елены, Александр – поэт был поражен его верностью и не скрывал восхищения одаренностью юной, хрупкой девушки.. Однажды он встретил ее ранним утром на террассе, с которой открывался прекрасный вид на гурзуфскую долину и протянул ей листок бумаги, на котором было летящим почерком написано:

Увы! Зачем она блистает

Минутной нежной красотой?

Она приметно увядает

Во цвете юности живой...

Увянет! Жизнью молодою

Не долго наслаждаться ей;

Не долго радовать собою

Счастливый круг семьи своей,.

Беспечной, милой остротою

Беседы наши оживлять

И тихой ясною душою

Страдальца душу услаждать....

Спешу в волненьи дум тяжелых,

Сокрыв уныние мое,

Наслушаться речей веселых

И наглядеться на нее;

Смотрю на все ее движенья,

Внимаю каждый звук речей -

И миг единый разлученья

Ужасен для души моей.

А. Пушкин. 1820 г.

Елена, прочтя сие, вспыхнула, закусила губу, хотела было что то сказать в благодарность, но из темно – голубых глаз ее неожиданно ручьем хлынули слезы, и захлебнувшись ими она торопливо убежала к себе, оставив поэта в глубоком смятении. В последующие встречи они не возобновляли разговора о своих чувствах, хотя каждый из них с тайным замиранием сердца мог думать и думал, что они живут душе, пусть и не пламенем а хотя бы - искрами. Не более, увы!

14.

По разумению серьезной не по годам девушки, Пушкин вполне мог знать из откровенных разговоров с ее отцом, что « милая Алиона» по нездоровью своему, положительно решила не мучить никого и в девках остаться», и, понимая все, уважал это трудное решение, (*подлинное выражение Н. Н. Раевского из его письма сыну Александру. Приводится Б. Л. Модзалевским в его трехтомном издании писем А. С. Пушкина. - автор) не давая эмоциональному порыву горячего, увлекающегося сердца вырваться за грани легкого красивого флирта или даже просто сердечных дружеских отношений. Трепетное, трогательно - восхищенное уважение, которое вольно или невольно Пушкин всячески выказывал не только самой Елене, но и ее чуткой, восприимчивой душе, ее израненному болезнью сердцу, остались, быть может, самым горячим самым пылким и самым романтическим эпизодом в ее тихой, размеренной жизни. Она понимала, что иного ей – не дано, а может быть и не хотела чего то иного? Тайна ее чувств навсегда осталась с нею. И любопытство праздного обывателя и кропотливого исследователя должно перед нею, светлой Тайной души, пусть и нехотя, но – смириться.

15.

Весной 1827 года года к Елене вдруг посватался тридцатилетний граф Густав Олизар, всю жизнь пылко и преданно любивший ее сестру Марию.

Граф Густав даже делал Марии Раевской предложение, но она сама и ее отец ему твердо отказали.

Мария не хотела идти замуж за вдовца по разводу с двумя детьми, Николай Николаевич - отдавать дочь за поляка – католика, пусть и графа, пусть и любившего до самозабвения! Вскоре после отказа незадачливому поклоннику Мария вышла замуж за князя Сергея Волконского и почти тотчас испила чашу горьких страданий жены бунтовщика. Граф Олизар был смертельно огорчен неудачей сватовства, но семью Раевских продолжал боготворить, потому - изредка наезживал в гости: узнать новости о ссыльной княгине Марии, о житье – бытье дорогих ему людей.Был неизменно внимателен к Елене, и однажды во время разговора, неожиданно сделал ей несколько сбивчивое, путанное предложение, руки и очага. Но не сердца…

16.

Елене тогда было уже двадцать четыре. По тогдашним понятиям, она - почти старая дева и, после пышного расцвета своей романтической красоты, удивительно быстро увядает, как некий редкостный цветок кактуса, поражающий взоры блеском и недолгой яркостью красок. Сватовство Олизара – было ее последним шансом, надо было соглашаться, но она графу тоже - отказала. Возможно, потому, что отлично чувствовала: она не заслонила в его глазах сестру, Машу, привлекла его лишь как тень, как блаженное воспоминание. Отец Елены горько признавался в письме к сыну Николаю: "…я б и не отказал ему, но рад, что сие не исполнилось, ибо таковой союз утвердил бы еще более в несправедливом отношении… которое ты угадать можешь".

Николай Николаевич не хотел опять совершать одну и ту же ошибку. Одинокую, независимую жизнь для своей слабой здоровьем, но очень любимой и лелеемой дочери он считал теперь более подходящей, чем долю солидной замужней дамы, нелюбящей и нелюбимой.. Что же, он, несомненно, был прав! Ценою горького родительского опыта и страшной разлуки с младшей своей кровинкою.. Он не хотел дважды входить в одну и ту же реку. Но все это поняла, угадала, оценила лишь тихая, задумчивая Елена. И внешне покорно пошла навстречу желанию отца. Оно совпадала с ее желанием, а в тайны своего усталого сердца она давно никого не посвящала.

17.

После получения «Государева пенсиона» София Алексеевна смогла, наконец, уплатить долги по имению и вывезти беспрестанно хворающую дочь на лечение в Италию. Из теплых краев они более домой не вернулись. София Алексеевна привычно - властно опекала Елену, обрушив на нее весь пыл своей неуемной материнской, энергии, ввела ее в круг светского общества соотечественников, но, странно, о жизни «милой Алионы» в Риме мы совсем ничего не знаем, блистать на римских карнавалах и балах, ей, как видно, не доводилось. Да она и привыкла к тишине и не хотела, видно, менять ее на «блеск мишурный света».

Опальная в России семья и за границей старалась жить, не привлекая к себе лишнего внимания..

Дамы Раевские оставались в «благословенной земле» еще и в гордом духовном одиночестве: в Риме не было даже провославной церкви, а в католический храм они ходить не решались. Только перед смертью Елена приняла католичество, чтобы иметь возможность причаститься и получить отпущение грехов!

Умницу Елену в ее отчаянном духовном вакууме в какой - то мере всегда утешала только ее переписка с любимыми изгнанницами - сестрами: Марией и Екатериною, в 1842 году уже потерявшей мужа и жившей с двумя детьми в Москве. Елена знала из писем – дневников сибирячки - сестры, что Мария, вообще тяжело перенося разлуку с близкими, едва пережила уход из жизни отца и раннюю смерть своего второго ребенка, родившегося уже в тюремной камере. Девочку назвали Софией, в честь ее гордой бабушки, но малютка умерла, прожив всего несколько часов. Мария тогда едва не помешалась от горя и только мысль, что она – единственная нравственная опора для мужа, удержала ее от пропасти безумия. Но утраты все продолжались и продолжались.

Семья Раевских, казалось, навсегда и прочно забыла, что такое душевное спокойствие.

18.

В 1839 году скоропостижно умерла старшая невестка, Екатерина Петровна, жена брата Александра. Их единственная дочь Александрина, венец позднего брака, осталась сиротою.

Ошеломленный внезапной потерей, самолюбивый эгоист и гордец, безмерно любивший дочь, Александр Николаевич посвятил ей все свои мысли, досуги, тепло разбитого жизнью сердца, остатки несбывшися надежд, лелеял и воспитывал ее, как редкостный цветок, и успокоился лишь выдав замуж… Впрочем, «сибирячке» Марии о своих жизненных перепитиях никто из братьев не писал. Они не поддерживали отношений с сестрой с 1826 года, отказавшись простить ее и ее каторжанина - мужа, по их мнению, виновного в ранней смерти отца и горькой судьбе сестры, которой все они пророчили блестящую будущность! Непреклонности воли мужчин семьи Раевских предела не было, и здесь, перед упрямым молчанием и замкнутостью непрощения, отступала даже властная София Алексеевна… Ни на чем не настаивала. Сама хранила молчание. Как и всегда, обо всех частых горестях и редких улыбках в семье Марию исправно извещала только Елена.. Иногда, излишне мудрствуя, ей вторила Софи, средняя сестра, фрейлина Императорского Двора, (*с сентября 1826 года – автор) немного надменная, и сама втайне боящаяся этой своей надменности, как неуклюжего панциря..

Тень Смерти упорно не покидала порога их некогда дружного и веселого дома. Ей, даме в черной вуали, словно понравилось собирать здесь свою страшную дань.

В 1843 году клан Раевских потерял еще одного своего члена: Николая Раевского - младшего. Тот безвременно почил 24 июля 1843 года, оставив на руках молодой своей вдовы, Анны Михайловны Бороздиной, дочери известного сенатора, красавицы и певуньи, двоих малолетних детей.

Хлопоты о сиротах, ежедневные думы об их хлебе насущном сократили земной срок самой Софии Алексеевны. Она скончалась через полтора года после смерти сына, 16 декабря 1844 года.

19.

Да, все они уходили за горизонт, к Небесам, а Елена - еще жила, дышала.. Вопреки всем насмешкам и ударам судьбы, частым хворям, бессонницам, ледяному холоду внутреннего одиночества, стихотворным пророчествам и посвящениям, трепетно хранящимся на дне ее души. Сестра София, преданно опекавшая ее после кончины матушки, в 1851 году приняла смелое решение: отправилась из самой Италии в далекую Сибирь навестить сестру Марию, повидать племянников – Мишеньку (1832 г.) и красавицу Нелли (1834 г.)

За 25 лет разлуки обе сестры так изменились, что смогли узнать друг друга лишь по глазам!

София, вернувшись из дальнего странствия, подолгу и обстоятельно, с видимым волнением расказывала уже смертельно больной Елене о том, как достойно устроила Мария свою жизнь в Иркутске, как красив и гостеприимен их с Сергеем Григорьевичем дом, чем-то неуловимо напоминающий теплый родительский кров времен их невозвратной юности. Мария изменилась, после перенесенных потерь и страданий, стала жестче, властнее, скрытнее и полностью одержима теперь идеей - фикс вернуть детям их утраченное место в обществе. Мишеля, в 1849 году с отличием закончившего Иркутскую гимназию, удалось ей определить на службу к губернатору, потом – перевести в Петербург. Карьера Михаила складывалась весьма успешно. Он женился на внучке графа А. Бенкендорфа, стал сенатором, камергером, уважаемым в Империи человеком. Красавицу же свою и умницу Нелли своенравная княгиня Мария шестнадцати неполных лет - 17 сентября 1850 года - выдала замуж за Димитрия Васильевича Молчанова, мелкого чиновника с большими связями, дворянина.

20.

Сергею Григорьевичу не нравился молодой человек с «бархатными», излишне льстивыми манерами и бегающими глазами, он был решительно против столь раннего брака Нелли, но сделать ничего не мог, ибо смотрел на жену как на некое неземное существо, и решения ее никогда не имел духа всерьез оспаривать. Брак сей, конечно же, завершился плачевно: мужа красавицы Нелли в, конце, концов, отдали под суд за растрату казенных денег (подвело желание жить на широкую ногу!). От перенесенного позора Димитрий Васильевич тяжко заболел, был разбит параличом, лишился рассудка и умер, так и не дождавшись судебного приговора.

Все это время он находился под домашним арестом и за ним ухаживала преданная молодая жена и друзья ее отца и матери, особенно Александр Викторович Поджио, которого злые болтуны по всей Сибири называли то отцом Елены Сергеевны, то ее тайным воздыхателем!

Семья Волконских после с трудом пришла в себя от сих семейных потрясений, особенно мучилась гордая и замкнутая Мария Николаевна, виня себя во всех несчастиях «милой Нелли». Ей как-то удалось уговорить подавленную дочь уехать к родным отца в Петербург, где она еще долго потом оправлялась от пережитого, изредка появляясь в светском обществе: на концертах и балах.. На нее тотчас обратили внимание, но как то могла далее устроиться ее полуопальная судьба?

21.

Лишенная воображения София Николаевна совсем не умела загадывать, а умирающей,теряющей последние силы Елене Николаевне уже не суждено было узнать, что племянница ее, Елена Сергеевна Молчанова, урожденная княжна Волконская, дочь ссыльного князя - декабриста, бунтаря и мятежника, выйдет замуж еще дважды, и что до самой смерти несчастия так не покинут ее. (*Елена Николаевна Раевская умерла ровно через год после возвращения из Сибирской пустыни сестры Софии – осенью 1852 года – автор.)

В 1863 году Елена Сергеевна Молчанова потеряет своего второго супруга, графа Н. В. Кочубея. Тот скоропостижно умрет от чахотки. Тоже в Италии. Она вернется в Россию с двумя детьми сиротами. 10 августа того же года на руках Елены Сергеевны скончается ее обожаемая мать, а 28 ноября 1865 года – отец. У семейного рока Волконских рука по прежнему оставалась излишне твердой!

22.

Графиня Елена Сергеевна, теперь уже - дважды вдова, будет преданно ухаживать за могилами в семейной часовне, растить огромный вишневый сад, тщательно воспитывать детей, положа навсегда крест на личном счастии, но и сама не заметит, как просто и легко сумеет пленить сердце вдовца – управляющего своим киевским имением Вороньки, А. А.Рахманова, который, в конце концов, станет ее третьим венчанным супругом.

Увы, но и третья по счету семейная жизнь Елены Сергеевны, бывшей графини Кочубей, бывшей княжны Волконской не удастся, по большому счету. Она будет омрачена всесильной слепотою ее любви к Рахманову. Обольститель - управляющий, преданно заглядывающий в глаза и поминутно целующий руки, как-то сумеет уговорить страстно влюбленную в него Нелли (как и мать, она всегда отдавалась чувству любви до самозабвения!) передать ему и его сыну от первого брака в наследственное управление все имущество, лишив права голоса прямых наследников – детей графа Кочубея.

23.

Елена Сергеевна осознает всю горечь содеянного ею слишом поздно. Безумный шаг любви приведет ее к длительному охлаждению отношений и с детьми и с родными... Бесконечные тяжбы в судах (она постарается потом юридически оспорить свое собственное решение.) надолго лишат бывшую графиню Кочубей здоровья и душевного спокойствия, но - не долголетия. Она умрет весьма почтенною старушкой на руках своего сына лишь 23 декабря 1916 года. В предверии новой эпохи. После долгих, долгих лет разлуки она просто воссоединится со всеми своими любимыми и родными, терпеливо ожидающими ее за пределами земного круга. И ни о чем ни пожалеет. Как и все женщины гордого рода Раевских.

24.

Перед смертью она передаст сыну потемневшую от времени резную шкатулку орехового дерева, в которой тот найдет пожелтевшие листки многочисленных писем, начертанных рукою знакомой ему лишь по прелестной акварели Лагрене Женщины - Легенды – далекой «италийской тетушки» Елены, когда - то согревавшей теплом своей горячей, верной и преданной Души ледяной сибирский плен другой знаменитой Женщины их рода, его родной бабушки, княгини Марии Николаевны Волконской.

Перечитывая полуистершиеся от дыхания лет строки граф Кочу бей невольно вздыхая, думал о том, что теперь их легендарный «италийский ангел» - тетушка Елена Николаевна - принял на свое попечение еще одну восхитительную, горячую душу из семейного клана Раевских – Волконских, душу, только что покинувшую горестную свою земную юдоль. И усталой, нежной и сильной одновременно Душе этой будет хорошо под хранительной сенью теплых крыльев Солнечного Ангела. Лучше, чем было на грешной и светлой Земле, быть может...

_____________________

Макаренко Светлана.

Хорошему учителю достаточно иметь только два качества: большие знания и большое сердце

Л.Н.Толстой

О себе

Образование: высшее

Общий педагогический стаж: 21 год

В должности учителя русского языка и литературы: 4 года

Начинала трудовую деятельность хореографом, старшей вожатой, заместителем директора по воспитательной работе, но всегда мечтала о своих мальчишках и девчонках, с которыми мы смогли бы познать себя и окружающий мир. Наша профессия требует не только знаний, но и духовных сил.

Учительство - не труд, а отреченье,
Умение всего себя отдать,
Уйти на долгий подвиг и мученье,
И в этом видеть свет и благодать.
Учительство - когда в глазах холодных
Зажжется понимания заря,
И ты поймешь: старался не бесплодно
И знания разбрасывал не зря.

Огромным счастьем и удовлетворением для каждого учителя станет то, если ребенок будет стремиться быть похожим на него. А для этого нужно так мало и так много – любить детей.

Книги, которые сформировали мой внутренний мир

Творчество И.С.Тургенева, И.А.Гончарова

Мой взгляд на мир

Жить среди детей, работать с ними, воспитывать и учить их – что может быть большим счастьем?

Мои достижения

Бежит неутомимо время,
Проходит жизнь, как тень от облаков.
Дороже всех наград и премий
Слова любви моих учеников.

Они идут у них от сердца,
О чистом чувстве, говоря…
Они со мной - и сразу верится,
Что жизнь -то прожита не зря!

Моё портфолио

Притча об учителе

Однажды ученики спросили Учителя, какова его основная задача. Мудрец, улыбнувшись, сказал: «Завтра вы узнаете об этом».

На следующий день ученики собирались провести некоторое время у подножья горы. Ранним утром отправились они в путь. К обеду, уставшие и проголодавшиеся, добрались они до живописного пригорка и, остановившись на привал, решили пообедать рисом и солеными овощами, которые захватил с собой Учитель. Следует заметить, что овощи мудрец посолил весьма щедро, а потому спустя какое-то время ученикам захотелось пить. Но, как нарочно, оказалось, что вся вода, которую они захватили с собой, уже закончилась. Тогда ученики стали осматривать окрестность в поисках пресного источника воды. Так и не найдя его, вернулись обратно. Мудрец, подойдя к ним, произнес: «Источник, который вы ищите, находится вон за тем холмом». Ученики радостно поспешили туда, и, утолив жажду, вернулись к Учителю, принеся и для него воды.

Учитель отказался от воды, показывая на сосуд, стоявший у его ног. «Но почему ты не дал нам сразу напиться, если у тебя была вода?» - изумились ученики. Мудрец ответил «Я выполнял свою задачу. Сначала я пробудил в вас жажду, которая заставила вас заняться поисками источника, так же, как я пробуждаю в вас жажду знаний. Когда вы отчаялись, я показал вам, в какой стороне находится источник, тем самым, поддержав вас. Ну а, взяв с собой побольше воды, я подал вам пример того, что желаемое может быть совсем рядом, стоит лишь позаботиться об этом заблаговременно».

«Значит, главная задача Учителя в том, чтобы пробуждать жажду, поддерживать и подавать правильный пример?» - спросили ученики. «Нет. Главная моя задача воспитать в ученике человечность и доброту, - сказал Учитель и улыбнулся. - И принесенная вами для меня вода подсказывает мне, что свою главную задачу я пока что выполняю верно…».

1.

2.

3.

4.

5.

6.

Им обоим и в страшном сне этого бы не приснилось!

7.

8.

9.

10.

«Генерал!

11.

12.

13.

Увы! Зачем она блистает

Минутной нежной красотой?

Она приметно увядает

Во цвете юности живой...

Увянет! Жизнью молодою

Не долго наслаждаться ей;

Не долго радовать собою

Счастливый круг семьи своей,.

Беспечной, милой остротою

Беседы наши оживлять

И тихой ясною душою

Страдальца душу услаждать....

Спешу в волненьи дум тяжелых,

Сокрыв уныние мое,

Наслушаться речей веселых

И наглядеться на нее;

Смотрю на все ее движенья,

Внимаю каждый звук речей -

И миг единый разлученья

Ужасен для души моей.

А. Пушкин. 1820 г.

14.

15.

Граф Густав даже делал Марии Раевской предложение, но она сама и ее отец ему твердо отказали.

16.

17.

Опальная в России семья и за границей старалась жить, не привлекая к себе лишнего внимания..

Умницу Елену в ее отчаянном духовном вакууме в какой - то мере всегда утешала только ее переписка с любимыми изгнанницами - сестрами: Марией и Екатериною, в 1842 году уже потерявшей мужа и жившей с двумя детьми в Москве. Елена знала из писем – дневников сибирячки - сестры, что Мария , вообще тяжело перенося разлуку с близкими, едва пережила уход из жизни отца и раннюю смерть своего второго ребенка, родившегося уже в тюремной камере. Девочку назвали Софией, в честь ее гордой бабушки, но малютка умерла, прожив всего несколько часов. Мария тогда едва не помешалась от горя и только мысль, что она – единственная нравственная опора для мужа, удержала ее от пропасти безумия. Но утраты все продолжались и продолжались.

Семья Раевских, казалось, навсегда и прочно забыла, что такое душевное спокойствие.

18.

19.

За 25 лет разлуки обе сестры так изменились, что смогли узнать друг друга лишь по глазам!

20.

21.

22.

23.

24.

Перечитывая полуистершиеся от дыхания лет строки граф Кочубей невольно вздыхая, думал о том, что теперь их легендарный «италийский ангел» - тетушка Елена Николаевна - принял на свое попечение еще одну восхитительную, горячую душу из семейного клана Раевских – Волконских, душу, только что покинувшую горестную свою земную юдоль. И усталой, нежной и сильной одновременно Душе этой будет хорошо под хранительной сенью теплых крыльев Солнечного Ангела. Лучше, чем было на грешной и светлой Земле, быть может...

_____________________

Макаренко Светлана.

Семипалатинск. Казахстан.

*Автор уведомляет читателей, что в данном очерке – новелле высказан его сугубо личный, эмоциональный взгляд на события и жизнь персонажей новеллы. Все даты и факты не подлежат сомнению. Использован материал личной библиотеки и веб - архива автора. Даты в очерке установлены и даны строго по новому стилю.