Собачьи будни — фанфик по фэндому «Исторические личности», «Исторические события», «Иван Грозный. Предупредительные выстрелы в воздух были

Что скажешь, Ивашка? - спросил его хромоногий маркер Терентий, когда Ванюшка появился в бильярдной.

Ничего, - отозвался Ванюшка и тут же сообщил: - Знаешь нашего Типку? Помнишь, жил у нас на дворе? Жульничает на Апраксином рынке.

Да ну? - машинально ответил Терентий, вынимая из лузы забитый шар.

Внимательно взглянув на партнера Терентия, Ванюшка насторожился. Он узнал того самого четырехпалого дядю Акима, поручение которого полтора года назад так и не смог выполнить.

Ванюшка прислушался к их разговору.

Играли они как-то по-чудному, каждый удар сопровождая присказкой, вкладывая в нее какой-то только им самим понятный смысл.

Я вот сейчас в Протопопова, - бормотал дядя Аким, прицеливаясь в стоявший у борта шар. - Никакой поддержки в думе он теперь не имеет.

А я в Тренева, - сообщил Терентий, нацеливаясь в шар с номером девять. - Недолго он продержится у власти.

Ванюшка понял, что шел у них разговор про министров и что самый главный по номеру шар не кто иной, как государь император. Несомненно, дядя Аким имел какое-то отношение к случаю в заводской столовой. Об этом он тоже иносказательно сообщил Терентию.

Прицел в Николашку, - пробормотал Терентий, прилаживаясь удобнее ударить.

Дядя Аким усмехнулся в усы.

Терпение, друг, - успокоил он Терентия. - На Распутине обожглись, Пуришкевичем не охладишь.

Дядя Аким тоже прицелился в «Николашку».

Я его... Милюковым... - пояснил он. - Слышал, какую тот речь в думе произнес?

Ванюшка несколько раз обошел вокруг играющих, пытливо вглядываясь в лицо дяде Акиму; с того памятного дня Ванюшка больше не встречал его. Хотелось ему громко сказать: «Здравствуйте, дядя Аким... Забыли, наверное, меня? Я Ванюшка Чулин. Поручение вы тогда мне дали... Носился я с ним из чайной на двор и обратно без всякого толка. А вы взяли да ушли».

Но, увлеченный игрой и разговором, дядя Аким так и не обратил внимания на Ванюшку.

Выйдя из бильярдной, Ванюшка подошел к своему любимцу Михелю. Электрический оркестрион гремел, играл вальс «На сопках Маньчжурии». Но Михель уже не топал ногами и не разводил руками. Какой-то механизм испортился внутри деревянного человечка. Приглашали мастера, и тот тоже не мог починить Михеля. Замерший Михель стоял, подняв одну руку, выставив вперед ногу в лакированном ботинке, и грустно смотрел на Ванюшку, словно жалуясь на свое беспомощное состояние.

В-ванюшка! - послышался чей-то очень знакомый голос.

Ванюшка обернулся. За соседним столом сидели два солдата-фронтовика, пили чай. Один солдат как солдат, широкоплечий, черноусый, дюжий, с лохматой головой. Другой - совсем юный, стриженый, не солдат, а мальчишка в солдатской форме, как две капли воды похожий лицом на Типку Царя.

Ванюшка, - повторил солдатик, широко и дружески улыбаясь, - с-садись с нами пить чай!

Не в силах что-либо сказать, Ванюшка машинально присел на свободный стул. Он не верил своим глазам.

Н-не узнаешь? - спросил солдатик. - Это я. Типка Царев.

На зеленой военной гимнастерке Типки Царя блестел на трехцветной ленточке новенький Георгиевский крест. Рядом с Царем на другом свободном стуле лежали мохнатые черные солдатские папахи и стояла прислоненная к стене клюшка-палка с резиновым наконечником.

Как живешь? - спросил Ванюшку Царь, прищурив глаза.

Хорошо...

Твой корешок? - полюбопытствовал черноусый здоровяк солдат.

Царь утвердительно кивнул.

Как же ты... - наконец обрел дар речи Ванюшка. - Воюешь?

Воюю, - подтвердил Царь. - А ты?

А я в школе учусь, - вздохнул Ванюшка.

Разговор налаживался. Типка говорил просто и немногословно.

Р-ранили меня в ногу. Лежал вот с дядей Прокофием, однополчане мы, в лазарете. Теперь на поправку пошел. На днях выписываюсь. Снова воевать поеду.

Ванюшка спросил про Георгиевский крест.

З-заслужил, - скромно, без всякой похвальбы ответил Царь, чуть улыбнувшись. Но глаза у него при этом блеснули. Как заслужил Георгиевский крест, Типка не стал рассказывать.

Ванюшка по-прежнему не сводил глаз с блестевшего на гимнастерке Царя серебряного «Георгия». Он готов был отдать полжизни, только бы нацепить себе на грудь такой Георгиевский крест.

З-зашел к своей тетке... Иванихе, а там у нас ч-чужие люди живут. Н-не знаешь, где она?

Не-ет. - Ванюшка энергично потряс головой. С тех пор как Иваниху вместе с Типкой полтора года назад забрали в полицию, на дворе ее больше не видели.

Кратко расспросив Ванюшку, Царь взял свою клюшку и, заметно прихрамывая, пошел со своим сослуживцем к выходу.

Ванюшка, одевшись, проводил его до двери. Уходя, Типка пообещал скоро снова побывать в Скобском дворце.

Судя по всему, Царь не спешил уезжать на фронт. Ванюшка еще постоял на улице, мечтая теперь о встрече с Цветком. Невдалеке раздавался колокольный звон. Это в Андреевском соборе звонили к вечерне.

«Ну, Цветочек, теперь я тебя расшибу!» - думал он.

Мараканда с великолепным дворцом, живописные ее окрестности пришлись Александру по душе, и он решил дать своему войску передохнуть здесь до осени, до похода в Индию. А с приближением холодов он поведет войско на юг. Вокруг города раскинулись обширные сады, в которых уже зрели ранние фрукты. С трех сторон вдоль горизонта синели горы, преграждающие путь в долину холодным ветрам с севера, а горячим с юга. Густые леса, разросшиеся вдоль Политимета, называемые на местном наречии тугаями, были полны зверья и птиц. А Александр с юности страстно любил охоту.

В один из дней Александр пригласил в свою комнату Намича и предложил разделить с ним утреннюю трапезу. За завтраком спросил, любит ли тот охоту. «Конечно, - сказал Намич, обгладывая фазанью ножку. - В молодости я был заядлым охотником. Но с годами постепенно утратил к этому занятию интерес. Теперь и не припомню, когда в последний раз ходил в тугаи…»

Издалека ваши леса видятся сплошь покрытыми цветами, - сказал Александр. - Порой мне кажется, что даже ветерок, прилетающий оттуда, напоен ароматом…

Намич согласно кивал. Да, там очень много самых разных цветов необычайной красоты. Если у великого царя появится желание прогуляться туда или выехать на охоту, то Намич готов лично сопровождать его.

Вдоль всей поймы Политимета, от самых гор, где река берет начало, и до середины пустыни, где она теряется, разливаясь на множество мелких рукавов, разрослись смешанные леса, столь густые, что сквозь них не пробраться без топора. Там немало мест, куда не ступала человеческая нога. Огромные многовековые чинары высоко вздымают раскидистые кроны, издали похожие на тучи. Под ними разрослись, переплетая ветви, и белоствольные тополя, и вербы, и пепельно-серебристые маслины, и вечнозеленый можжевельник, и карагач с округлой, будто специально подстриженной, кроной. Всевозможные фрукты и ягоды служат пищей животным и птицам круглый год. Берега реки изобилуют орехами, джидой, миндалем, шиповником, ежевикой, облепихой, туда не трудно отправиться в лодке и отыскать место, где удобно причалить. Старые табибы говорят, что один день, проведенный в таком лесу, прибавляет год жизни. Воздух там пропитан ароматом лекарственных трав. Под стать ярким цветам порхают поразительные по красоте своей бабочки, с куста на куст, с дерева на дерево перелетают птицы с редко встречающимся опереньем…

Буду рад, если ты составишь мне компанию, - сказал Александр. - И все же нам не помешает опытный проводник. Кого бы ты посоветовал?

Аспата. Некогда отец его был непревзойденным охотником и служил мне проводником. И Аспат тем не менее знаменит. Вряд ли есть в Мараканде человек, лучше него знающий богатые дичью места…

Тогда вели ему завтра прийти во дворец. Да, предупреди, чтобы никому ни слова…

К охоте готовились втайне, приказано было не разглашать это даже в войске. Лишь ближайшего помощника царя Лисимаха посвятили в предстоящее мероприятие с самого начала, ибо ему и было поручено подготовить все необходимое для охоты. Только она могла отвлечь царя от тягостных дум. Пусть отдохнет, развлечется, развеется, насладится красотами дикой природы. Но, как говорится, береженого Бог бережет. Узнай о желании царя поохотиться Спитамен, этот вездесущий «степной барс» может появиться внезапно в самом неожиданном месте и праздничный день обратить в траур. То один отряд македонян, то другой, стоит отстать ему от основных сил или расположиться на ночь за пределами городских стен, подвергаются нападению его бандитов.

Поначалу Александр решил, что ему пытаются мстить за своего опозоренного предводителя обнаглевшие воины из недобитых отрядов Бесса. Но когда удалось-таки пленить трех-четырех разбойников, выяснилось, что подобную дерзость позволяет себе не кто иной, как Спитамен. С этим варваром ухо надо держать востро.

Для пущей безопасности Александр приказал крупному соединению гетайров и гипотоксотов выступить из города и расположиться лагерем у Политимета, неподалеку от того места, где предполагалась царская охота.

Как и водится, на охоту отправились задолго до зари. Впереди ехал царь, справа от него Лисимах, слева, чуть приотстав, подремывал в седле Намич. Проводник Аспат получил разрешение ускакать далеко вперед, к тугаям. У Александра было прекрасное настроение, он улыбался. Однако попытки Лисимаха и Намича завязать с ним разговор терпели неудачу, ибо вопросы их он либо пропускал мимо ушей, либо отвечал односложно. И тогда они тоже умолкли, решив, что царь хочет просто полюбоваться рассветом и послушать пенье ранних птиц.

Александр же улыбался, вспоминая горячие объятья Равшанак, которую только что нехотя покинул. Ради одной этой женщины стоило овладеть неприступной крепостью, какой считался замок ее отца. Правда, защитники ее сдались на его милость. Но Александр взял бы эту крепость в любом случае, даже если бы это стоило жизней многих сотен его воинов…

Как только в толпе встречающих царя с хлебом-солью мужчин и женщин он увидел девушку, прикрывшую до самых глаз лицо, сердце в груди у него екнуло, и он тихо произнес: «Это она, дочь Оксиарта!» И сразу ему подумалось, сколь бедной была его жизнь, пока не ведал о существовании на земле такой красавицы…

В тот же вечер Александр позвал Равшанак к себе. Она явилась не одна. С матерью и служанкой. Александр поначалу хотел было выпроводить старух, но заметив, сколь мрачны их лица, улыбнулся и решил, что лучше не портить с ними отношения.

Равшанак, - сказал он. - Я на правах победителя могу сделать тебя наложницей…

Нет, - ответила она. - Ты не победил нас. Мы сами открыли врата. Но если бы и победил, то все равно я бы не стала твоей наложницей. Ты бы не смог мне помешать убить себя.

Да, ты достойна того, чтобы стать царицей моей огромной державы, - сказал царь, не сводя с нее глаз и, к огорчению своему, не заметив на ее лице ни толики радости. - И потому я предлагаю тебе стать моей законной супругой.

У тебя она уже есть, и недавно родила тебе сына.

Александр опустил глаза, некоторое время молчал. Барсина, дочь Артабаза, сопровождала его последние годы в походах. Персиянка. Тоже красива. Но с этой не идет ни в какое сравнение. Царь был бледен, на скулах ходили желваки. Было заметно, что ему не просто принять какое-то решение. Он порывисто обернулся к двери и кликнул Лисимаха. И когда тот вошел, сказал:

Завтра же Барсину и младенца отправьте к ее родителям!

Лисимах кивнул и удалился.

Ты довольна? - спросил царь у Равшанак.

Все равно я не вправе решить это сама, - тихо ответила девушка. По щекам ее бежали слезы.

А кто?.. Кто вправе?.. - взревел Александр, топнув ногой, и все три женщины чуть не упали в обморок от испуга.

Отец… - тихо ответила девушка, опустив голову. - Ты, конечно, можешь силой обратить меня в свою наложницу, но стать твоей женой без его благословения я не могу…

Где он, забери его ваш Анхра - Майнью?!

В Мараканде.

Мараканду я возьму не ранее, чем через месяц, а я не хочу так долго ждать!..

И он бы взял Мараканду гораздо раньше, чего бы это ему ни стоило, если бы даже пришлось самому карабкаться на крепостные стены и разбивать таранами башни. Судьба, однако, распорядилась по-иному: на шестой день взятия замка явился сам его хозяин, Оксиарт.

Свадьбу отпраздновали в замке торжественно, согласно согдийским обычаям. Но Александр решил соблюсти и свои обычаи - он приказал принести хлеб: именно хлеб считался у македонян священнейшим залогом прочного брака. Горячую, только что вынутую из тандыра булку разрезали мечом пополам, и Александр с Равшанак отведали ее.

Сын Оксиарта, брат Равшанак, был принят в эскадрон гетайров, приближенных к царю. Сейчас он тоже где-то там, у Политимета, обеспечивает безопасность царя.

Когда приблизились к тугаям, уже взошло солнце. Приотставший было отряд агемы, пустив коней аллюром, быстро нагнал их и последовал на небольшом расстоянии, чтобы в случае чего в мгновенье ока оказаться рядом с повелителем.

Вдруг от ствола пепельно-серой маслины отделилась человеческая фигура. Несколько телохранителей одновременно вскинули луки и через мгновенье спустили бы стрелы, если бы царь не воскликнул:

Это же Клит!.. Что он тут делает спозаранок?

Судя по его снаряжению, собрался с нами на охоту! - весело ответил Лисимах.

Выходит, прознал?.. Как ты пронюхал о наших планах, эй, Клит? - спросил, смеясь, Александр.

Он любил этого молодого гиппарха, своего ровесника, который сочетал в себе в равной мере веселый нрав и отвагу. Нередко, оставаясь одни, они вспоминали дом, где прошло их детство, где они вместе играли в одни и те же игры, и милую Ланику, сестру Клита, кормилицу Александра, которая с ним была, пожалуй, ласковее, чем с братом, старалась восполнить то, что недодала ему мать.

Клит, конечно же, знал об особом к нему отношении царя, потому и посмел без его соизволения присоединиться к организованной тайно, для «отдохновения царской души» охоте. Окажись на месте Клита кто иной, несомненно, лишились бы головы и тот, кто прознал о тайне, и тот, кто ее выдал. К тому же Александр был почти уверен, что Клиту сообщил об охоте Лисимах. А кто еще?.. Сурово глянул на Лисимаха и погрозил пальцем.

Прости, Александр, - сказал Клит, приближаясь. - Я решил, что ты просто забыл о моем пристрастии к охоте.

Это действительно так, дружище! - воскликнул Александр. - Присоединяйся к нам. Но только учти: тут, говорят, водятся могучие тигры. А я у тебя вижу только лук и стрелы. Мне не нужен еще один покалеченный гиппарх, - он глянул на Лисимаха, который смущенно отвел взор и машинально погладил правое плечо. Во время охоты в Сирии года два назад он вступил в схватку с леопардом и убил его. Однако зверь прокусил ему плечо, повредив сухожилие. С тех пор он не может высоко поднять руку. Теперь он не воин, не рубака. Зато у него хорошо работают мозги. И потому царь держит его при себе в качестве хилиарха , нередко советуется с ним, но чаще поручает заниматься хозяйственными делами.

Вынырнув откуда-то из-за зарослей, подъехал на коне Аспат. Клит, подозрительно оглядев его, проговорил:

Это и есть охотник, который взялся показать дорогу?

Тебе и это известно?.. - удивился царь. - Ну и болтуны, оказывается, есть среди моих гетайров!

Лисимах побледнел, глаза его, устремленные на Клита, выражали укор. «Неужели не понимает, что каждое слово, сказанное в присутствии царя, подобно стреле, выпущенной вертикально вверх? Падая вниз, она может вонзиться в темя. Из-за его болтовни я лишусь доверия царя!»

Чтобы проверить, действительно ли Аспат искусный охотник, я послал его добыть какой-нибудь дичи, - сказал, оправдываясь, Лисимах. - Он принес молодого кабанчика, убитого одним ударом прямо в сердце… Вечером мы с Клитом устроили небольшую пирушку…

И были одни? - спросил Александр, прищурясь, а по лукавым искрам в его глазах было заметно, что ему известно и все остальное.

Пока они пили вино и ели кабанчика, держали взаперти четырех молодых согдианок. А потом, разгоряченные вином, тешились с ними до самого утра…

Царь не сводил с Лисимаха глаз, тот виновато опустил голову.

Что ж, за это не корю, - смеясь, сказал Александр. - Чем больше македонян произведут на свет местные женщины, тем лучше!.. А вот то, что не принесли мне попробовать даже кусочка кабанчика, даже крылышка фазанчика, меня крепко обидело.

Лисимах и Клит переглянулись. Дело принимало нежелательный оборот. «Ему известно про фазанов!» Царь не терпел, когда от него утаивали какие-то мелочи.

Прости, великий Александр, - сказал Лисимах. - Мы ели втайне от всех, чтобы никто не прознал о готовящейся охоте…

Настолько втайне, что мне тут же стало известно, - усмехнулся царь.

А Лисимах с благоговением подумал: «Тебе о каждом из твоих воинов известно все. Иначе ты не был бы великим…»

Царь кивнул Аспату:

В тугаи мы вступим здесь, - сказал тот и показал рукой на небольшую просеку.

Пока они ехали через лес, Аспат разъяснял каждому из царских телохранителей его обязанности. Здесь он чувствовал себя хозяином.

Впереди возникли заросли камышей, вымахавших столь высоко, что в них мог бы затеряться всадник. За ними угадывалась река, оттуда веяло прохладой. Просека круто повернула вправо и вывела на обширную поляну. Деревья вокруг нее росли так густо, что казалось, придется прорубать новую просеку, чтобы проникнуть в лес. В воздухе висел неумолчный гомон птиц. Солнце постепенно пригревало, и испаряющаяся с зелени влага пропитывала своим ароматом занимающийся день.

Коней, стреножив, пустили пастись под присмотром коноводов.

С десяток воинов Аспат послал к реке, чтобы они, пробираясь по краю берега, отпугивали животных, прибывающих к этому часу к водопою. Кабаны, олени, косули вскоре бросятся сломя голову через лес. И тогда, великий царь, не зевай!..

Александра с его двумя ближайшими друзьями Аспат повел в глубину леса по одному ему ведомой тропе, и вскоре они вновь попали в такое место, где заканчивается лес и начинаются камышовые заросли. Дорожка, протоптанная зверьем, подныривала под старые деревья, шершавые стволы которых со следами кабаньих клыков были причудливо изогнуты, а ветви, свисая почти до земли, цепко хватали за одежду, царапали руки, лицо.

Лисимах, обойдя Аспата, пошел впереди и стал срубать мечом ветви, мешающие пройти царю, и отбрасывать их в сторону.

Александр тоже вынул меч, решив поупражняться. Срубил две-три ветви, и вдруг ему представилось, что он вступил в схватку с лесом, пытающимся скрыть от него свои тайны. И сразу вспомнились слова скифского посла, год назад посетившего его лагерь около Танаиса. «Ты пришел в этот мир для войн, - сказал скиф. - На другое ты не способен. Если сегодня покоришь своей власти людей всей земли, то завтра вступишь в войну с самой природой: с дикими зверями, лесами, реками, снегом, дождем!..» В словах варвара, наверное, была доля истины. Вот он уже и вступил в схватку с лесом и его обитателями…

Со стороны реки послышались пронзительные звуки рожка и крики загонщиков, которые отдавались в лесу эхом, ввергая в панику зверей и птиц, вероятно, сроду не слышавших столь устрашающего шума. Над головой, почти задевая метелки камышей, пронеслась стая уток, промелькнули, как всполохи пламени, фазаны.

И никто, кроме Александра, в этот момент не услышал слева треск ломающегося тростника. Камыши раздвинулись, и шагах в пяти-шести от себя царь увидел громадного туранского тигра, известного гигантскими размерами и свирепостью. И зверь, и царь замерли. Согдийцы уверяют, что тигры столь благородны, что никогда не нападают на человека первыми, если тот не спровоцирует. Вот оно - чудо природы!.. По бархатным рыжим, светлеющим книзу бокам пролегли темные полосы, и каждая шерстинка отливает на солнце золотом. Ну, как не позариться на шкуру такого красавца? Так думал царь. Но не ведомо, о чем думал в этот миг полосатый гигант, не сводя с человека настороженных зеленых глаз. Александр уж не помнил, сколько раз перебывал за свою жизнь на охоте, но именно здесь судьба столь близко свела его с этим могучим зверем, что можно заглянуть ему в глаза. Чего же он ждет?.. Ни разу в жизни не видел человека, или любопытство сделало его беспечным? Или он так уверен в себе и своей силе? А может, рассчитывает на благородство человека, который не причинит ему зла, если он отступит?..

Отставший было от них Клит появился из-за зарослей и крикнул:

Берегись, Александр!..

Аспат и Лисимах мгновенно обернулись и ринулись обратно. Однако царь махнул рукой и приказал:

Стоять!.. Он мой…

Тигр оскалил клыки и грозно рыкнул.

Вот и встретились два царя.

В глазах царя зверей отсутствовал вызов, в них скорее можно было прочесть: «Давай разойдемся подобру-поздорову. Если не тронешь меня, то я пойду своей дорогой. А ты ступай своей…» Но если бы он был проницательнее и не столь доверчив, то по глазам властелина мира понял бы, что он не терпит на пути своем никого, равного себе по силе, и только битва может выявить, кто из них вправе называться властелином, и что он уже намечает место, куда нанесет удар…

Ослепительно сиял на солнце выставленный им клинок.

Кто же начнет первый?.. Кто сильнее?..

Зверь, наморщив морду еще раз, грозно заревел и продемонстрировал клыки, предупреждая, что человеку лучше уйти, ибо здесь хозяин - он. Но человек шагнул ему навстречу. И это был вызов. Глаза тигра вспыхнули, он подался слегка назад и высоко прыгнул. Александр бросился вперед и, уклонясь от когтистой лапы, выбросил вверх меч, погрузив его в брюхо зверя по самую рукоять. Глухой стон раздался над головой Александра. Тигр рухнул, ломая кусты и тростник. Пытаясь встать, перекувыркнулся несколько раз через голову, все тише становился его рык. Наконец он вытянулся на тропе, судорожно передернул могучими лапами и затих. Из его оскаленной пасти тоненькой струйкой стекала кровь, мешаясь со слюной, она исчезала в траве. Устремленные на Александра глаза быстро стекленели.

Александра окружили Лисимах, Клит, Аспат и сбежавшиеся на шум телохранители.

Вы не ранены, великий царь? - с дрожью в голосе спросил Клит.

Но тот не слышал. Он стоял, наклонясь над жертвой, и любовался ею. Собравшиеся восхищались его отвагой, Лисимах и Клит наперебой вспоминали подробности схватки.

Аспат же, задумчиво глядя на поверженного тигра, с грустью проговорил:

Ты самого сильного убил, великий царь!.. Ты поистине велик… Этого гиганта я вижу во второй раз…

Да?.. - насмешливо усмехнулся царь. - Небось, когда в первый раз увидел, полные штаны наложил?

Стоящие вблизи него рассмеялись.

Аспат, уязвленный насмешкой царя, обернулся.

Это было лет пять назад. Тогда меня позвал в проводники Спитамен… Они тоже встретились на узкой тропе. Я был поблизости и, пустив стрелу, мог попасть зверю прямо в сердце. Но Спитамен не разрешил убить его. «Такого красавца нельзя трогать, - сказал он. - Пусть оставит потомство после себя…» Он стоял всего шагах в трех от тигра. И нарочно медленно всовывал меч в ножны. Тигр понял его и ушел…

Пока Аспат об этом рассказывал, Александр не сводил с него пронизывающего взгляда. «Не Спитаменов ли ты лазутчик?.. - подумалось ему. - И неспроста втираешься в доверие к Лисимаху и Клиту… Надо им сказать, чтобы не были слишком доверчивы и пригляделись бы к тебе».

Не промолвив ни слова, Александр последовал далее по тропе, препоручив другим содрать шкуру с убитого зверя. «Хороший подарок будет Равшанак…»

Им повстречалось перебегающее через тропу семейство кабанов. Александр успел дротиком повергнуть двоих. Но охота более не доставляла ему удовольствия. Разрешив Клиту и Лисимаху побродить еще немного в поисках добычи, он сделал знак Аспату, велел ему следовать за собой и отправился обратно, на поляну, где они оставили лошадей. Там, должно быть, ему развели костры и в больших котлах готовят пищу из свежатины…

Завидев появившегося из зарослей царя, к нему тотчас бросились воины и сопроводили к роднику, возле которого был постлан на мягкой траве ковер, разложены матрасы. Царь прилег, подложив себе под бок подушки.

Аспат налил в чашу холодного кумрана, поднес ему.

Царь принял и сказал:

Налей и себе.

И с удовольствием утолил жажду лишь после того, как Аспат отпил несколько глотков.

Значит, и Спитамен охотился здесь? - спросил царь, прислушиваясь к пению птиц.

Эх - хе, он в Согдиане считался лучшим охотником! - восхищенно произнес Аспат, глаза его при этом восторженно сверкнули, а рот растянулся до ушей. - Он за сто шагов мог попасть стрелой в дрофу!..

«Известно ли этому варвару, что тот, о ком он говорит с таким восхищением, объявил мне войну?.. - подумал Александр, приглядываясь к собеседнику. - Вряд ли он в таком случае был бы со мной так откровенен… - эта мысль принесла ему некоторое успокоение. - Ведь все, что у него на душе, отражается, как в зеркале, на лице…»

А многие из окружения царя взяли за правило скрывать от него все, что может его хоть мало-мальски огорчить, зато приятное, способное пролиться бальзамом на сердце, растягивают, как кожу, выделываемую для бубна, и не возьмут в толк, что плохая весть порой бывает важнее, чем приятная.

Послушай, Аспат, а где вы в тот раз встретили этого тигра?

Вон там, - показал рукой Аспат. - Недалеко от того места, где с ним повстречался ты, великий царь!..

И снова в душу царя вкралось подозрение, а взгляд сделался пронзительным. «Не специально ли ты привел меня сюда, рассчитав, что тигр нападет неожиданно, а я не успею отреагировать?.. Иначе предупредил бы меня, что это - территория полосатого гиганта…»

Ты хорошо знал Спитамена?.. Что он за человек?

Как тебе сказать… - задумался Аспат, не находя слов. - Он силен и ловок…

Царь засмеялся, но синие глаза его сверкнули, как молнии.

Ты не находишь, что тигр, убитый мной, тоже силен и ловок?

Да, великий… Но тигр не обладает проницательным умом и талантом полководца…

С этого бы и начинал!.. Предводители многочисленных согдийских родов, именитые батыры признали над собою мою власть. Почему среди них нет Спитамена, как ты думаешь?

На это мне трудно ответить, великий царь. Одно знаю твердо: Спитамен за добро платит добром и никому не прощает обмана…

«Значит, наивен, - подумал Александр. - На войне побеждают не только силой. Не менее действенное оружие - коварство». Он взбил кулаком подушку, подложил ее под голову и прикрыл глаза.

Аспат стоял, сложив на животе руки, и не сводил с него благоговейного взгляда. Человек, при одном упоминании имени которого сотрясаются горы, возлежал на войлочном ковре и вел простецкую беседу с ним, простым охотником. Поверят ли ему друзья, когда он станет им об этом рассказывать?..

Аспату даже в голову не пришло, что стоит ему выхватить заткнутый за пояс боевой топор и с размаху ударить по белой шее, где бьется голубая вена, от скольких зол он избавил бы мир!.. Телохранители, бегающие вокруг котла, окутанного дымом, не успели бы даже подбежать… Но у него подобная мысль и не могла возникнуть, ибо таким, как он, не свойственны ни коварство, ни притворство, ни ложь; и он посчитал бы за великий грех, если бы у него во время дружеской беседы возникли против кого-то враждебные мысли. Словом, это был один из обыкновенных сынов Согдианы, один из тысяч, частица самой ее природы. Охотники умеют легко обхитрить зверя, птицу, но никогда не строят козней против себе подобных. Если же с кем-то возникла вражда, то они предпочитают честную борьбу. Настоящий охотник никогда не выстрелит в сидящую на земле куропатку - а вдруг она высиживает яйца? - заставит сначала взлететь и тогда спустит стрелу.

Послушай, Аспат, - открыл глаза Александр и приподнялся на локте. - А не мог бы ты пригласить еще раз Спитамена поохотиться в этих местах? Ведь этих паршивых тигров тут, наверное, видимо-невидимо!..

Зачем вы так про тигров?.. - обиделся Аспат. - Тигр очень ухаживает за собой, не дает пристать к шерсти ни соринке. Вы же сами видели убитого вами зверя, он чист от кончиков ушей до кончика хвоста… И для обитания он выбирает места в самых красивых урочищах, вблизи реки, озера, родников… любит любоваться красивыми восходами и слушать пение птиц…

Неизвестно, сколько бы еще он рассказывал про тигра, если бы царь с раздражением не перебил его:

Я спрашивал тебя о Спитамене!..

Ну, что… Он настоящий охотник, и этим все сказано.

Если приведешь его сюда, то получишь большое вознаграждение. Много золота. Понял?

Еще бы не понять… Да где же теперь его найдешь. В степи ли он, в горах, в лесу?..

Александр резко сел и спросил угрожающим тоном:

Ты приведешь его или нет?.. Много слов, как у вас говорят, лишний груз для осла.

Узнав о твоем желании, он, может, и согласился бы…

Александр криво усмехнулся.

«Выходит, мог бы и не согласиться… Да этот варвар на брюхе должен приползти, если я соблаговолю его лицезреть!..» - подумал он, а вслух спросил:

Как ты считаешь, могли бы мы с ним договориться?

Мудрые всегда договариваются. Если позволишь, расскажу тебе притчу.

Ваши восточные притчи мне всегда доставляют удовольствие. Говори:

Тигр, волк и лиса однажды отправились вместе на охоту. Им сразу же повезло, они изловили фазана, зайца и лань. Когда расположились на отдых, тигр сказал волку: «А ну-ка, раздели добычу!» Простофиля - волк, не задумываясь, ответил: «Ты, господин, бери лань, я возьму зайца, а лисе - фазан…» Не успел волк договорить, как рассвирепевший тигр одним ударом лапы убил его. И затем обратился к лисе: «Теперь, сударыня, ты дели!» Лисица приподнялась на задних лапах и завиляла пышным хвостом: «О великий шах!.. Этого зайца вы съедите на завтрак!.. Лани же вам как раз хватит на обед!.. Фазаном закусите вечером, перед тем, как отправиться почивать!..» Тигр остался доволен и спрашивает у лисы: «У кого ты, кума, набралась ума, столько мудрости?» «У волка, которого вы так нежно погладили», - ответствовала лиса.

Александр рассмеялся.

Твоя притча заслуживает того, чтобы быть вписанной в мою эпитому, - сказал он.

Еда в клокочущих котлах была уже готова, когда разгоряченные охотой воины стали выходить на поляну. По двое, а то и вчетвером, несли привязанную за ноги к длинным шестам убитую дичь. Добыча была богатой. Около десятка кабанов, шесть оленей, куча лисиц, зайцев, фазанов.

Клит же появился из зарослей одним из последних - с двумя детенышами гепарда за пазухой. Он весь сиял, когда осторожно опускал на ковер, где восседал царь, жалобно повизгивающих и причмокивающих в поисках материнского молока, полуслепых котят.

Одного я дарю тебе, Александр. Выбирай любого…

Александр знал, что в Бактрии и Согдиане давно научились приручать этих свирепых с виду животных. Вместо гончих собак используют их во время охоты на ланей, оленей и зайцев. А богатые конники, чтобы устрашить врагов и застраховать себя от нападения, сажают гепардов на коней позади себя. Правители многих персидских сатрапий не жалели средств, чтобы обзавестись этим умным зверем, который, вырастая, становится другом.

Вот этого, - сказал Александр ткнув пальцем в пятнистого котенка, уткнувшегося мордашкой ему в колено. - Благодарю тебя, Клит.

После обеда, приправленного хорошей порцией вина, принялись собирать вещи, чтобы отправиться обратно, в Мараканду. Александр велел провести перекличку. Недосчитались двоих гетайров.

Кого нет? - спросил царь, предчувствуя недоброе.

Были названы имена.

Царь приказал обшарить каждый куст, каждое дерево. И пока воины искали пропавших, бродили по тугаям, громко выкрикивая их имена, Александр нервно расхаживал взад-вперед по поляне без головного убора, не замечая, что гиматий сполз с плеча и волочится по траве.

Долго искали воинов, но нигде их не обнаружили, ни живых, ни мертвых. Солнце уже клонилось к закату. Однако Александр не мог уйти отсюда, не докопавшись до причины странного исчезновения воинов.

Наконец у реки, в камышовых зарослях кто-то обнаружил на глинистой почве следы: будто кого-то проволокли тут к воде.

Воины полезли в воду и стали обшаривать дно. Нашли шлем одного из гетайров. Утопили?.. Или, бросив связанных в лодку, перевезли на противоположный берег?..

Впечатление от прекрасно проведенного дня было окончательно испорчено. Александр видел, что сопровождающие его напуганы, спешат поскорее покинуть это опасное место. Стоят, глядя на царя, и только ждут приказа. Добыча уложена на носилки, погружена на коней.

В Мараканду!.. - вяло бросил царь, ступил ногой на подставленные телохранителем ладони и взлетел в седло.

При выезде из леса он подозвал к себе Лисимаха и, показав глазами на едущего поодаль Аспата, сказал:

Этот мне кажется подозрительным… Умертвить!

У Лисимаха от удивления отвисла челюсть, но, натолкнувшись на холодный взгляд царя, он поспешил кивнуть…

Табиб - врачеватель, знахарь.

Хилиарх (букв, «тысяцкий») - ближайший помощник царя, соответствующий визирю восточных правителей.

Влюбленный Лодыре встречает царя эфиопов Страфокамила, и неизвестно почему оба начинают повторять: «На бой, на смертный бой». Они дерутся, но загадочным образом их останавливает сильный Меринос и приказывает:
Сложите шпаги предо мной
И прекратите этот бой!
на что царь отвечает:
Кто ты, одетый папуасом,
Что наш покой нарушил басом?
Страфокамил почему-то умирает, и все поют ему отходную:
Став на колени, славим героя!
«Вампука» (Невеста африканская) - во всех отношениях образцовая опера» была удачно снабжена Эренбергомсобственной иллюстративной музыкой и шла без конца с неизменным успехом. Отлично справлялись со своими ролями артисты с молодым тогда В. А. Лепко во главе. Имя героини Вампука, образовавшееся от каких-то виршей с припевом: «Вам пук, вам пук, вам пук цветов мы принесли», стало нарицательным для всякой театральной бессмыслицы.
Весной 1928 года театр «Кривое зеркало» готовился к поездке по СССР. Александр Рафаилович был болен и сопровождать театр не мог. И он написал театру «Напутствие», в котором, между прочим, говорится:
«…«Кривое зеркало» сеть театр, ни в коем случае но допускающий: а) грубости, б) вульгарности, в) небрежности, «кое-какства»… Чем резче и «грубее положение», тем деликатнее надо с театром обходиться. У нас бывает, что на масло кладут масло, а на сало - сало, на комический прием - новую, якобы комическую заплату. Выходит безвкусица и грубость… Особенно следует избегать разных придумок и импровизаций в хоровых сценах. Хор только тогда забавен, когда строго стилизован… Теперь вы едете на несколько месяцев в длинное путешествие, где останавливать вас не будут, где публика еще менее дисциплинированна и чутка, где глупый взрыв хохота может вам показаться истинным мерилом успеха. Это неверно. Надо узнать прежде всего,- уважает ли публика театр, где смоется. Если да, тогда вы на верной дороге, если нет, вы стремитесь вместе с театром в пропасть. Поэтому я прошу вас, товарищи, помнить, что надо уважать театр и себя как художника, и от уважения публики К театру ждите успеха.
Второе - не старайтесь быть «еще лучше», потому что такое «лучшее - враг хорошего» (Лессинг), сплошь и рядом не проверенное на репетиции уже просто скверно. Не отходите пи на волосок от образца первых (не первого, а первых) представлений……Я прошу вас слушаться беспристрастного слова товарищей, не обижаться и бросить глупую «этику», будто хороший тон в театре - не вмешиваться в исполнение друга. Это надо принимать с большим ограничением. И самое главное - нет в театре мелочей. Все существенно в важно…
…Дайте мне хотя маленькое утешение, что вы из чувства приязни постараетесь быть художниками, строгими, щепетильными - все же мне будет легче…»
Это кредо свое Кугель утверждал всю жизнь.

Уважаемые читатели, предлагаем вашему вниманию новый перевод с польского языка хорошо известного источника, на протяжении многих десятилетий вызывающего пристальное внимание историков. Надеемся, что выявленные исследователем и переводчиком новые нюансы и особенности исходного текста окажутся полезными читающей аудитории.

О статье М. Топоровского «Встреча Пушкина с царём в Кремле»

Трудно переоценить значение А. С. Пушкина для русской культуры. Смыслы и ценности, содержащиеся в его произведениях, вот уже двести лет играют важнейшую роль в формировании национального самосознания, идентичности русского человека.

И все эти два века не прекращаются споры: кто он, Пушкин? Демократ, либерал, друг декабристов? Или - патриот, государственник, монархист? Достаточно поставить рядом два известнейших его высказывания:

«Я, конечно, презираю отечество моё с головы до ног - но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство» (письмо П. А. Вяземскому от 27 мая 1826 г.).

«Клянусь вам моею честью, что я ни за что не согласился бы ни переменить родину, ни иметь другую историю, чем история наших предков, какую нам послал Господь» (письмо П. Я. Чаадаеву 19 октября 1836 г. .)

Представляется, что неправильно воспринимать личность Пушкина как нечто застывшее и неизменное. Александр Сергеевич Пушкин, как любой живой человек, менялся с годами. Пушкин-лицеист весьма отличается от Пушкина 1830-х годов.

Как же происходило взросление поэта, переход от юношеского легкомыслия - к творческой зрелости?

В книге великого русского художника И. С. Глазунова «Россия распятая», в главе «Тайное становится явным», приводится эпизод, который, видимо, сыграл ключевую роль в становлении личности А. С. Пушкина. Это встреча поэта с государём императором Николаем I, состоявшаяся 8 сентября 1826 года . Как сказал сам Пушкин, «…я был обязан царю Николаю возвращением моих представлений на более правильную, более разумную дорогу, которую я бы долго ещё искал…»

Насколько достоверна эта история? Для ответа на вопрос рассмотрим, откуда Глазунов почерпнул данные сведения.

В качестве источника Илья Сергеевич ссылается на книгу «История русского масонства» эмигранта Бориса Башилова, вышедшую в Аргентине в 1950-х годах. Настоящее имя автора - Борис Платонович Юркевич, личность неоднозначная. Работал советским журналистом. Попал в плен под Вязьмой в 1941 году, через некоторое время оказался среди «власовцев»… Избежав выдачи в СССР, сотрудничал в Германии с НТС, затем в Аргентине работал совместно с И. Л. Солоневичем.

Разумеется, авторство воспоминаний о Пушкине принадлежит не Башилову, а упоминаемому здесь же графу Юлиушу Струтынскому, или Струтинскому . Граф опубликовал свои мемуары в Кракове в 1873 году. А отрывок, посвящённый А. С. Пушкину, был перепечатан одним польским журналом в 1937 году.

Скорее всего, Борис Башилов обнаружил эту информацию в статье Владислава Фелициановича Ходасевича «Пушкин и Николай I», вышедшей в 1938 году . Авторитет Ходасевича как выдающегося пушкиниста не подлежит сомнению. Нам важно, что он счёл возможным охарактеризовать Струтинского как достоверный источник.

Польский язык был родным для Ходасевича . Вероятно, перевод статьи из польского издания он сделал самостоятельно.

Следует, наконец, упомянуть, что 1 марта 1966 г. профессор В. В. Пугачёв сделал в Музее Пушкина в Москве доклад на тему «Об эволюции политических взглядов Пушкина после восстания декабристов», во многом основанный на свидетельстве Струтинского . Вызывает уважение смелость исследователя, который в советское время не побоялся поднять вопрос о монархических взглядах Пушкина. Впрочем, широкого резонанса это событие тогда повлечь не могло.

Вместе с тем, насколько известно, полная публикация статьи из польского журнала 1937 года на русском языке до сего времени отсутствовала. Настоящий материал призван заполнить этот пробел.

Итак, наш первоисточник - книга Берлича Саксонца «Москва (Продолжение «Бесед»)» изданная в Кракове в 1873 году. «Берлич Саксонец» - псевдоним графа Юлиуша Струтинского.

Интересующая нас статья увидела свет в польском журнале «Вядомости литерацке» («Wiadomosci Literackie» - «Литературные новости»), № 52-53, 26.12.1937 г., под заглавием «Встреча Пушкина с царём в Кремле» («Puszkin rozmawia z carem na Kremlu»). Автор статьи - польский пушкинист Мариан Топоровский (Marian Toporowski, 1901-1971).
Автор представленного ниже перевода - Юрий Константинович Бондаренко, директор фонда «Российско-польский центр диалога и согласия», президент Фонда поддержки исторических традиций «Возвращение».

Как отмечалось выше, отрывок из мемуаров графа Струтинского ранее издавался в переводе В. Ф. Ходасевича. Перевод на русский язык предисловия и послесловия к тексту Струтинского, написанных Топоровским, осуществлён впервые.

Редакция

М. Й. Топоровский (M. J. Toporowski)

ВСТРЕЧА ПУШКИНА С ЦАРЁМ В КРЕМЛЕ

В забытой книге неизвестного сегодня почти никому автора первой половины XIX века Берлича Саксонца я нашёл большой по объему и сенсационный по своему содержанию отрывок, касающийся А. С. Пушкина. Книга, написанная Берличем Саксонцем, называется «Москва (Продолжение «Бесед»)» (Краков, 1873 г.). Книга печаталась на отдельных листах как приложение к краковскому «Краю» и представляет собой один из томов воспоминаний этого автора . Автор публикует здесь содержание откровенных высказываний А. С. Пушкина на тему российской действительности, а также рассказ поэта о ходе его исторической аудиенции у Николая I в Кремле в 1826 году.

Данная публикация не зарегистрирована ни в одной из известных мне пушкинских библиографий, а также ни в одном из издательских источников, и уже только этим фактом заслуживает внимания.

Я не имею права здесь критически оценивать взгляды А. С. Пушкина на российскую действительность и содержание его разговора с царем. Я оставляю это пушкинистам. Со своей стороны я могу предоставить некоторую информацию о личности Берлича Саксонца, а это наверняка прольет свет на достоверность его воспоминаний. Речь идёт о том, что с большой долей вероятности эти воспоминания опираются на имевшую место беседу А. С. Пушкина с Берличем Саксонцем, а литературная форма этих воспоминаний без сомнения лишена той суровой простоты, которую имеют, например, записки Малиновского о высказываниях А. Мицкевича (и А. С. Пушкина тоже).

Под псевдонимом Берлича Саксонца выступал польский аристократ в мундире польского гусара, поэт, романист, а прежде всего автор ярких мемуаров - граф Юлиуш Струтинский. На нём и на Елене Пилсудской из дома Струтинских закончился осевший в Литве аристократический род Струтинских, который берет свое начало от Яна на Струтине Берлича Саксонца Струтинского, графа де Гуйд, воеводы инфляндского . Граф Юлиуш родился 1 июля 1810 года от отца Феликса и матери Каролины из дома Любомирских. Он породнился с могущественным родом князей Голицыных через свою двоюродную сестру , которая вышла замуж за Павла Голицына, сына князя Сергея . Это родство с высокопоставленными лицами свидетельствует о широких возможностях Струтинского в светском обществе Москвы.

Струтинского сначала воспитывали иезуиты в Романове , а потом гувернёры, настроенные против иезуитов. У него уже в очень молодом возрасте была широко открыта дорога для карьеры благодаря его способностям и связям.

В начале 1829 года по протекции фельдмаршала Дибича Струтинского принимают в политический департамент Министерства иностранных дел и немедленно производят его в камер-юнкеры двора. В последний момент он отказывается от этого назначения и придворного титула и поступает в армию. В период его знакомства с А. С. Пушкиным мы видим его в качестве офицера (или юнкера) Митавского гусарского полка.

Основываясь на содержании его воспоминаний, можно предположить, что дело происходит в 1830 году, поскольку дальнейшие события, о которых идет речь в воспоминаниях, разворачиваются на фоне эпидемии холеры , а также в них говорится о том впечатлении, которое произвело в Москве известие о вспыхнувшем в Варшаве восстании . Однако трудно с достоверностью установить, когда состоялся разговор, описанный в воспоминаниях, поскольку автор не придерживается строгого хронологического порядка и переплетает свой рассказ отступлениями. Впрочем, как подчеркивает сам автор, он был в Москве неоднократно и не один раз встречался с А. С. Пушкиным. Понятно, что он был частым гостем у своей сестры княгини Теофилии Голицыной, и что принимали его в самых лучших салонах Москвы, где собиралась светская и литературная элита. С А. С. Пушкиным его познакомила на одном из приемов Каролина Яниш ; где и у кого - Струтинский не упоминает. А сейчас мы переходим к самим воспоминаниям.

На одном из вышеуказанных вечеров я познакомился с А. С. Пушкиным. Соединяющим нас звеном стала поэтическая панна Каролина Яниш, которую А. Мицкевич учил польскому языку, и которая перевела на немецкий язык несколько его произведений. Она-то и представила меня А. С. Пушкину. Ее лестная рекомендация снискала благосклонность А. С. Пушкина. Мы сблизились друг с другом, поскольку в натуре этого великого человека сердечность шла об руку с силой таланта, а его открытость не была стеснена холодной дипломатической спесью, свойственной людям заурядным и глупым.

Я понимал, что он старается снизойти до моего уровня, свести свою гениальность до моей меры понимания вещей и придать нашим отношениям дружеский характер: равного с равным, славянина со славянином. Я был ещё молокососом, тогда как он вступил в пору мужской зрелости. Я был никем, тогда как он был уже славой свой Отчизны и на страницы истории вписал свое бессмертное имя. Однако, несмотря на мою незначительность, я так близко соприкоснулся с его душой и такое в ней пробудил доверие, что она полностью открылась передо мной, развернулась длинным рядом доверительных признаний - как перед другом детства, как перед сердечным братом. Его открытой натуре, подпитанной симпатией, которую он ко мне испытывал, не требовалось долгих раздумий, чтобы раскрыться передо мной. Не прошло и двух недель с момента нашей первой встречи, а я его уже очень хорошо понимал и читал его как открытую книгу. Я приведу некоторые его откровения, имеющие связь с предметом моего рассказа.

- Молодость, - говорил А. С. Пушкин, - это горячка, жар, страсть. Импульс, который её стимулирует, обычно бывает благородным, даже великим в своем моральном значении, но чаще всего приводит к глупости или к огромному чувству вины. Ты ведь знаешь - поскольку судачили и писали об этом много, - что меня считали либералом, революционером и конспиратором, словом, одним из самых яростных антагонистов монархии, царизма? И я действительно был таким. История Греции и Рима оказала исключительно сильное влияние на мой разум: республиканская форма правления, освященная ореолом великих личностей, мудрецов, философов, законодателей, героев, по моему убеждению, была самой совершенной.

Философия XVIII века, которая ставит эмансипацию и свободу человека единственной целью и стремится к этой цели, отрицая все прежние социальные и политические права, всей силой сарказма выступая против того, что на протяжении веков было принято, против того, к чему поколения людей относились с уважением, - эта философия энциклопедистов, которая так много хорошего, но значительно больше плохого принесла миру, и мне нанесла немало вреда.

Буйные теории абсолютной свободы, которая не признает верховенства над собой ни земли, ни неба; индивидуализм, оторванный от принципов, традиций, обычаев, семьи, народа, государства; отрицание какой-либо веры в посмертное будущее души, отрицание религиозных форм и догматов, - всё это наполнило мою голову каким-то обольстительным и иллюзорным хаосом снов, грёз, идеалов, среди которых плутал мой разум, пробуждая во мне глупые намерения. Мне казалось, что подчинение закону было проявлением слабости, что любая власть была злоупотреблением, что любой монарх был угнетателем, тираном своей страны, а значит, не только было позволительно, но похвально целиться в него и словом, и делом. Что же тут удивляться, что под влиянием такого умственного отклонения я поступал неразумно и писал провокационные вещи - с юношеской бравадой, которая несла для меня опасность и вела к наказанию? Как же я был счастлив, когда мне запретили въезд в обе столицы и поместили под строгий полицейский надзор! Я представлял себе, что я великий человек и дьявольского Петра наполняю царственной властью. Я представлял себе, что я стою в одном ряду с мужами Плутарха и заслуживаю посмертные овации в Пантеоне! Однако всему свое время, и всё имеет свой конец.

Время остудило горячечный пыл молодости. То, что было по-детски незрелым - испарилось. То, что было недостойным, - исчезло. Сердце обратилось к разуму со словами снизошедшего откровения, и, послушный спасительному знамению, мой разум внезапно пришел в себя, успокоился и остыл. А когда я осмотрелся вокруг, когда вникнул внимательнее и глубже в то, что видел, то осознал и понял, что то, что я прежде считал правдой, было ложью; что то, перед чем я преклонялся, было заблуждением, обманом; что то, что я поставил целью своих устремлений, оборачивалось виной, падением, позором! Я осознал, что абсолютная свобода, не ограниченная никаким Божьим законом, никакими общественными принципами, та свобода, о которой мечтают и рассуждают молокососы или безумцы, немыслима, она даже была бы губительна, как для личности, так и для общества; что без легальной власти, которая заботится о жизни народа, не было бы Отчизны, не было бы ни государства, ни политического могущества, ни исторической славы и прогресса; что в такой стране, как Россия, где существует разнообразие государственных элементов, огромные пространства, темнота народных масс, ба - даже и дворянства, - требуется мощный направляющий импульс; эта власть должна быть объединяющая, гармонизирующая, охранительная и долго ещё диктаторская, т.е. самодержавная, поскольку иначе она не была бы внушительной и грозной силой! У нас же до сих пор присутствует необходимость ей покоряться, видеть в ней всемогущество Божьего мандата и слышать в ней голос самого Бога.

Конечно, этот абсолютизм царизма, это самоуправление одного человека, который выше, чем законы, поскольку сам является законом, не может оставаться неизменной и по-прежнему обязательной нормой; он должен подвергнуться постепенной модернизации и половину своей власти разделить когда-либо с народом. Однако это не скоро ещё наступит, поскольку скоро наступить не может и не должно.

- Почему не должно? - с удивлением спросил я.

- То, что происходит внезапно - вредно, - отвечал Пушкин. - Глаза, привыкшие к темноте, к свету следует приучать постепенно. Рождённого в рабстве следует постепенно приучать к разумному использованию свободы. Ты понимаешь? Наш народ ещё темный, почти дикий, ему волю дай - он ошалеет. И дворянство наше не лучше. За внешним блеском скрывается глубокий внутренний мрак. В народе, по крайней мере, до сердца докопаешься, а в нём - и сердца нет! Кто же настоящий угнетатель народа? Оно! Кто тормозит его развитие, развитие его культуры и рост его благосостояния? Оно! Кто сводит на нет все усилия правительства, направленные на улучшение быта народа? Оно! У нас каждый помещик является деспотическим властелином своих подданных. Он кормится их потом, упивается их кровью! Ценой их труда дворянство оплачивает расточительные заграничные путешествия, из которых возвращаются с пустыми карманами и с головой, наполненной философскими, филантропическими и прогрессивными идеями, которые оно торжественно провозглашает у себя. Все это сочетается с удвоенным грабежом бедного холопа и со звериным издевательством над ним.

- А что же правительство на это? - спросил я.

- Высшая власть не знает об этом, поскольку нижестоящая власть подкуплена! - ответил Пушкин, вскакивая с места.

- Но ведь есть же губернаторы, предводители дворянства, окружные жандармские начальники, через которых правда должна дойти до самых высоких уровней управления, до самого царя.

- А разве эти губернаторы, - прервал меня Пушкин, - не являются сами помещиками? А разве у этих предводителей дворянства нет подчиненных? Ворон ворону глаз не выклюет, мой друг! С волками жить - по волчьи выть. Эта истина извечная и неоспоримая.

- И от этого ещё более печальная! - воскликнул я.

- Правильно, - продолжал далее Пушкин, - невесело, мой друг, смотреть на то, что у нас происходит. Однако было бы несправедливо сваливать всю тяжесть вины на царя Николая. Я знаю это лучше, чем многие другие, поскольку у меня была возможность убедиться в этом.

Не подкупил он меня ни ценой золота, ни ценой льстивых обещаний, поскольку он знал, что я неподкупен и милости при дворе не ищу; он также не ослепил меня блеском монаршего ореола, поскольку привык я видеть гораздо более сильный блеск в высоких сферах вдохновения, где витает мой дух: царь не вынуждал меня отказаться от своих убеждений, поскольку кроме совести и Бога я никого не боюсь и не задрожу ни перед кем. Я такой, каким и был, каким до конца дней останусь в глубине своего естества: любящим свою Родину, преклоняющимся перед свободой и славой Отечества, уважающим истину и стремящимся к ней в меру силы своего духа и сердца. Тем не менее, я должен признать - почему бы это не признать? - и ты поймешь меня, что я был обязан царю Николаю возвращением моих представлений на более правильную, более разумную дорогу, которую я бы долго ещё искал - может, напрасно, - поскольку я смотрел на мир не невооружённым взглядом, а через призму, которая окрашивала ложью самые простые истины. Я смотрел на окружающий мир не как человек, знакомый с анализом реальных потребностей общества, а как юнец, студент, поэт, которому хорошим кажется всё то, что его вводит в заблуждение, создаёт иллюзию, всё то, что ему льстит и его увлекает.

Я помню, что когда мне объявили приказ царя явиться перед ним, мой дух помутился и ожесточился - не от тревоги, не от беспокойства, нет, от чего-то похожего на ненависть, злобу, презрение.

Мой мозг ощетинился эпиграммой - с уст готова была сорваться издевательская насмешка. Мое сердце потрясло нечто, похожее на знак, ниспосланный самой судьбой. Казалось, этот знак призывает меня к роли стоического республиканца, Катона, да даже и Брута!

Сложно передать все оттенки чувств, которые я испытывал во время своей принудительной поездки в царский дворец. И что же? Они все лопнули, как мыльные пузыри, канули в небытие, как ночные призраки, когда он явился передо мной, когда он обратился ко мне. Вместо горделивого деспота, тирана с кнутом, я увидел величественного монарха с рыцарским достоинством и благородным обличием. Вместо угроз и оскорблений, грубых и резких слов, я услышал снисходительный упрек, высказанный доброжелательным тоном.

- Ну и что же? - царь обратился ко мне, - и ты тоже недруг своего монарха? Ты, кого Россия вырастила и воспитала! Славой покрыла! Пушкин! Пушкин! Это не хорошо! Так не должно быть!

Я онемел от удивления и волнения, слова замерли на моих устах, и мне казалось, что его звучный голос всё ещё отдаётся в моих ушах, что он поощряет меня довериться ему, что он призывает меня опомниться.

Минуты пролетали, а я не отвечал.

- Почему же ты ничего не говоришь? Ведь я жду?! - изрёк царь и прошил меня взглядом.

Отрезвленный этими словами, а в ещё большей степени - его взглядом, я наконец-то пришёл в себя, успокоился и спокойно произнес:

- Я виноват. И жду наказания.

- Я не привык спешить с наказанием! - сурово возразил царь, - я рад, если возможно избежать этой необходимости. Но я требую откровенности и полного подчинения моей воле. Я требую от тебя, чтобы ты не заставлял меня быть суровым, чтобы ты помог мне быть снисходительным. Ты ничего не возразил на обвинение, что являешься недругом своего монарха, почему?

- Простите меня, Ваше Величество. Не отвечая сразу на Ваш вопрос, я дал повод к тому, что Вы меня неправильно поняли. Я никогда не был недругом своего монарха, но я был врагом абсолютной монархии.

В ответ на это мое смешное признание царь улыбнулся и обратился ко мне, похлопав меня ладонью по плечу:

- Сны италийских карбонариев и немецкого Тугендбунда! Республиканские фантазии всех вместе взятых гимназистов, лицеистов, недоразвитых мыслителей из университетских аудиторий! С виду заманчивые и привлекательные, а по существу - пустые и вредоносные! Республика - это утопия, это переходное, ненормальное состояние, которое приводит в конечном результате к диктатуре, а через неё - к абсолютной монархии.

В истории не было примера такой республики, которая в трудную годину обошлась бы без управления одним человеком и которая бы не погибла, не найдись в нужное время достойного руководителя.

Мощь государства заключается в централизации власти; ибо там, где управляют все - никто не правит; ибо там, где всякий является законодателем - нет ни стабильного законодательства, ни единых политических стремлений, ни внутренней устойчивости и согласия. Что же за этим следует? Анархия!

Царь замолчал, несколько раз прошелся по кабинету, потом внезапно остановился передо мной и спросил:

- Что же ты мне ответишь, поэт?

Я отвечал:

- Ваше Величество, кроме республиканской формы правления, которая входит в противоречие с огромными просторами России и многообразием её народонаселения, существует ещё и иная политическая форма правления, а именно к о н с т и т у ц и о н н а я м о н а р х и я...

- Такая монархия хороша для государств, окончательно сформировавшихся, а не для таких, которые находятся в процессе своего развития и роста. Россия до сих пор не вышла из периода борьбы за своё существование. Она не получила всех необходимых условий для развития своего внутреннего обустройства и культуры. Она не дошла ещё до предела своего политического предназначения. Она ещё не достигла пределов, соответствующих ее величию. Она ещё не является до конца цельным образованием, поскольку элементы, из которых она состоит, до сих пор не согласуются друг с другом. Их сближает и соединяет только автократизм - неограниченная, а значит, всесильная воля монарха. Без неё не было бы развития, и любое потрясение обрушило бы государство.

(Спустя минуту.)

- Ты считаешь, что если бы я был конституционным монархом, то сумел бы свернуть шею революционной гидре, которую вы сами, сыновья России, взрастили на гибель России? Ты считаешь, что очарование самодержавной власти, данной мне Богом, не помогло удержать в узде оставшуюся верной мне часть гвардии и усмирить уличный сброд, всегда готовый к бунту, насилию, грабежу? Этот сброд не посмел бунтовать против меня, не посмел! Ибо самодержавный царь был для него живым воплощением божественного всемогущества, наместником Бога на земле: этот сброд знал, что я понимаю смысл величия обязывающего меня мандата, и что я не являюсь человеком без выдержки и воли, который склоняется перед бурей и страшится раскатов грома.

Когда царь это говорил, казалось, что он растёт и увеличивается на глазах, наполняемый чувством собственного достоинства и силы. Он имел суровый облик и сверкающий взгляд. Однако это не были знаки гнева - нет! В этот момент он не гневался, но мерялся силами с противником, мысленно с ним боролся и побеждал. Одновременно он был и горд, и доволен собой. Вскоре выражение его лица смягчилось, огонь в глазах потух, и он снова прошёлся по кабинету, встал передо мной и изрёк:

- Ты ещё не всё мне сказал. Ты ещё не полностью очистил свои мысли от мути предубеждений и ошибок. Может быть, что-то ещё беспокоит и терзает твоё сердце? Признайся смело. Я хочу тебя выслушать и выслушаю.

- Государь! - я отвечал с вдохновением, - ты свернул шею революционной гидре. Ты совершил великое дело - кто будет возражать? Однако... есть ещё одна гидра, чудовище страшное и опасное, с которым тебе следует бороться; которое ты должен победить, иначе оно тебя одолеет!

- Объясняйся яснее! - прервал меня царь, готовый внимательно выслушать каждое мое слово.

- Этой гидрой, этим чудовищем является произвол административной власти, безнравственность её институтов, продажность судов. Россия стонет в объятиях гидры злоупотреблений, насилия и вымогательства, которая глумится даже над высшей властью. На всем пространстве государства нет такого места, куда бы не добралось это чудовище! Нет такого сословия, которого бы оно не коснулось. Общественная безопасность у нас ничем не гарантированна! Справедливость находится в руках палачей! Совестью и благополучием семьи торгуют воры! Ни у кого нет уверенности в сохранности ни собственности, ни свободы, ни жизни! Судьба каждого человека висит на волоске - ибо не право определяет судьбу каждого человека, а любой чиновник, доносчик или соглядатай! Что же тут удивляться, Ваше Величество, что нашлись люди, которые решились разрушить сложившееся положение вещей? Что же тут удивляться, что они, возмущенные видом унижений и страданий своей Родины, обиженные на правительство, подняли знамя сопротивления, раздули пожар мятежа, чтобы сокрушить то, что существовало, и провозгласить то, что должно возникнуть на старых руинах. Вместо притеснения и угнетения - свобода! Вместо насилия - безопасность! Вместо продажности - нравственность! Вместо злоупотреблений официальной власти - защита законом всех и равенство всех перед законом!

- Вы могли, Ваше Величество, осудить логику этого замысла, нелегальные способы его воплощения, чрезмерную дерзость этого начинания - но этот благородный порыв Вы не можете осудить! Вы могли и имели право осудить виновников, которые в помешательстве патриотического порыва вознамерились свергнуть трон Романовых. Однако я уверен, что даже наказывая их, в глубине души Вы не откажите им ни в сочувствии, ни в уважении! Я уверен, что если царь наказывал, то человек прощал.

- Слова твои смелые! - изрек царь сурово, но без гнева, - значит, ты одобряешь бунт? Оправдываешь государственный переворот? Покушение на жизнь монарха?

- О нет! Государь! - я обратился к нему с волнением, - я оправдывал только цель этого начинания, а не способы его осуществления! Ваше Величество! Вы умеете заглядывать в душу - загляните в мою, она чиста и открыта перед Вами! В такой душе злонамеренный порок не гнездится, преступление не зреет!

- Я хочу верить, что так оно и есть, и верю! - ласково обратился ко мне царь, - есть в тебе и благородные принципы и благородные порывы, но не хватает благоразумия, осмотрительности, опыта, основательности и устойчивости. Когда ты видишь зло, ты возмущаешься и легкомысленно обвиняешь власть в том, что она в тот же час не разрушила это зло и что на его развалинах не поспешила воздвигнуть здание всеобщего благоденствия! - Sachez que la critique est facile et que l"art est difficile - для радикальной реформы, которая необходима России, недостаточно одной только монаршей воли, каким бы энергичным и могущественным он ни был. Для достижения этой цели монарху нужно действовать сообща с народом, нужно время. Необходимо объединить все наивысшие духовные ценности страны в одну великую прогрессивную идею; необходимо объединить все усилия и весь пыл в одном, похвалы достойном стремлении сформировать чувство национальной гордости и достоинства. Пусть лучшие и талантливые люди объединятся вокруг меня. Пусть они уверуют в меня. Пусть неутомимо и единодушно пойдут туда, куда я их поведу. Тогда эта гидра будет побеждена, тогда эта гангрена, разъедающая силы России, отступит! Ибо победа - только в объединении всех сил, а спасение - в единении благородных сердец!

- Что касается тебя, Пушкин, - ты свободен! Я забуду, что было - я уже забыл! Я не вижу здесь перед собой государственного преступника - вижу только человека сердца и таланта, вижу великого поэта-прорицателя народной славы, на которого возложена почетная миссия призывать добродетель и воодушевлять на великие дела!

Теперь ты можешь идти! Где бы ты ни поселился - а выбор зависит от тебя, - помни, что я тебе сказал и как с тобой поступил. Служи Отчизне мыслью, словом и пером! Пиши для современников и потомков. Пиши вдохновенно и свободно, поскольку твоим цензором буду я.

Таким было содержание рассказа А. С. Пушкина. Самые яркие его моменты глубоко отпечатались в моей памяти, и я привёл их почти дословно.

Действительно ли произведения А. С. Пушкина получали в дальнейшем разрешение от царя на публикацию или проходили обычную процедуру проверки в комитете по цензуре - с уверенностью утверждать не могу. Мне как-то не пришло в голову спрашивать об этом А. С. Пушкина, и благосклонный читатель легко это себе объяснит, когда постарается представить, что я был тогда ещё очень молод, и что другие, более привлекательные темы возбуждали мой интерес.

Вышеприведённый рассказ является слишком сенсационным по своему содержанию и значительным по объёму, чтобы сам факт его существования не пробуждал чувство недоверия и скептицизма, не говоря уже о том, что данный эпизод укрылся от ока пушкинских библиографов.

Сами обстоятельства несомненно доверительного рассказа, который был адресован очень молодому человеку, случайному знакомому А. С. Пушкина, а кроме этого форма, в которой представлен разговор, реконструированный сорок лет спустя - если принять во внимание дату публикации, - её литературное оформление и подробность рассказа, несомненно вызывают обоснованную критику.

С другой стороны, давайте примем во внимание, что аудиенция А. С. Пушкина в Кремле продолжалась больше часа, как указывает барон Дельвиг , и больше двух часов, как сказано в донесении агента Локателли , а значит, она могла дать достаточно материала для рассказа.

Правда, у Струтинского нет той детали, о которой упоминают Хомутов и барон Корф , а именно вопроса Николая о том, принял ли бы А. С. Пушкин участие в восстании декабристов, если бы он на тот момент был в Петербурге, тем не менее, у Струтинского есть развитие этой темы.

Я позволю себе сделать эти небольшие замечания как бы на полях, поскольку, как я упоминал, я не являюсь пушкинистом и не могу считать себя даже дилетантом в области обширных знаний об А. С. Пушкине. Мне сложно высказывать какое-либо суждение о достоверности рассказа .

Единственное, что я могу сделать, это добавить ещё несколько деталей из биографии автора воспоминаний, которые косвенно могут оказаться полезными. Причем я должен подчеркнуть, что когда я ближе познакомился с частью литературного наследия Струтинского, этот писатель произвел на меня впечатление человека честного и заслуживающего доверия. Правда, в воспоминаниях Струтинского случаются неточности и явные ошибки, например, он дважды указывает 1826 год как дату восстания декабристов. Однако эти ошибки, равно как и тот факт, что он опускает известные по другим источникам исторические подробности, могут в определенных случаях свидетельствовать в пользу автора, снимая с него подозрения в сознательной мистификации.

Струтинский не сделал карьеры ни в жизни, ни в литературе. Его любовь к военному ремеслу входила в конфликт с определенным идеализмом его порывов и с большими, хотя менее обоснованными, литературными амбициями. В поэтическом творчестве ему не хватало таланта, ну и в армии ему не очень везло. Кроме того, обманным образом его лишили миллионного наследства, и до конца жизни он судился, чтобы его вернуть.

Некоторое время он был адъютантом киевского генерал-губернатора Бибикова . Именно тогда помимо своей воли из-за Михаила Грабовского он стал героем громкого скандала. Струтинскому было адресовано нашумевшее в свое время письмо Грабовского, в котором тот изложил свою предательскую идею морального осуждении разделов Польши и восторженного одобрения неволи путем последовательного использования для этих целей печатных органов и художественной литературы. Cтрутинский получил это письмо по долгу службы и должен был выступить посредником между Грабовским и представителями власти. Письмо выкрали из его кабинета до того, как адресат успел его прочитать. Благодаря многочисленным рукописным копиям, содержание письма стало достоянием широкой общественности. Ходили слухи, что пропажа письма произошла не без ведома Струтинского. Во всяком случае он не чувствовал себя хорошо на этой не особо привлекательной должности. После отъезда из Киева он направился в Петербург, где был назначен адъютантом генерала Нейдгардта , наместника и главнокомандующего армии на Кавказе. В скором времени состоялась его помолвка с дочерью генерала, но после смерти генерала Нейдгардта она была расторгнута. Позднее он женился на гречанке Марии Маврокордато.

Воспоминания о боях на Кавказе легли в основу первого тома «Бесед», в котором мы находим ряд подробностей, имеющих значение для истории, а также интересные с точки зрения литературы эпизоды. К этому же периоду времени относятся его геологические исследования, посвященные Кавказу и изданные в Берлине. Из Тифлиса Струтинский ездил в Тегеран в составе делегации, которая вручала подарки царя персидскому шаху; за это он был награжден орденом Льва и Солнца. Позднее он принимал ещё участие в Крымской кампании, по окончании которой ушел в отставку в звании майора. Он поселился в своем имении в деревне, а потом жил в Петербурге. В 1869 году он переехал во Львов , где сотрудничал с журналом «Cвит». С 1872 года поселился в Кракове и здесь писал для «Края» Людвика Гумпловича . Академия наук избрала его членом Комиссии по археологии. С 1836 года, когда в Петербурге появились «Essais poétiques», он издал за свою жизнь более десяти томов стихотворений (весьма слабых), романов и повестей, а также интересных воспоминаний.

В Кракове Струтинский поддерживал близкие отношения в том числе со славистом А. Г. Киркором, который в своё время был издателем «Теки виленской». В 1874 году А. Г. Киркор издал свой цикл краковских лекций «О литературе славянских народов-побратимов», в которых больше всего места посвятил русской литературе и А. С. Пушкину. Я бы хотел тут подчеркнуть удивительное совпадение по времени двух достаточно обширных высказываний об А. С. Пушкине в Кракове. После смерти Струтинского в 1878 году А. Г. Киркор написал о нем большой биографический некролог в «Клосах», где весьма хвалебно отзывался о присущей Струтинскому культуре и его знаниях, указывая при этом на его необыкновенную память. Эта характерная черта достойна внимания, как и следующая информация: «Перед отъездом из Кракова Струтинский сжёг более десяти томов своих записок, переписку с самыми известными людьми не только в Польше, но и в России, и за границей. А в этих записках были заключены настоящие сокровища, которые имели отношение не только к истории литературы, но и к истории последней эпохи Литвы и Руси.».

«Вядомости литерацке» («Wiadomosci Literackie»), №52-53, 26.12.1937 г.

ПРИМЕЧАНИЯ

Письмо Чаадаеву было написано по-французски, существуют разные версии его перевода. Приведённый текст опубликован в журнале «Русский колокол», издававшемся И. А. Ильиным (№5, 1928 г.).

Для сравнения - перевод из собрания сочинений, вышедшего в 1959-1962 г. в издательстве «Художественная литература»: «...Клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам бог ее дал.» Мог ли Пушкин в 1836 году писать слово «Бог» с маленькой буквы? Ответ на этот вопрос оставим на совести редакторов советского издательства.

Встреча состоялась в Малом Николаевском дворце в Кремле. Дворец снесён в 1929 г.
У И. С. Глазунова ошибочно указано, что встреча состоялась 18 сентября 1826 г. в Чудовом монастыре. Впрочем, и Чудов монастырь был разрушен в те же годы.

Польск. Juljusz Struty?ski. С точки зрения современных языковедов, по-русски правильнее писать «Струтинский».

См., например, http://hodasevich.lit-info.ru/hodasevich/kritika/hodasevich/pushkin-i-nikolaj-i.htm. Статья вышла в газете «Возрождение», №4118-4119 за 1938 г.
Ходасевич пишет, что встреча состоялась «в Чудовом дворце», явно путая Малый Николаевский дворец и Чудов монастырь.

В. Ф. Ходасевич - сын поляка и еврейки. Впрочем, как сообщают биографы, мать его с детства воспитывалась в католичестве в польской семье, поэтому родным языком поэта был именно польский.

См. Д. Д. Благой «Творческий путь Пушкина (1826-1930)», М., 1967.

Berlicz Sas «Moskwa (Dalszy ciag «Gaw?d»)».

Экземпляр этой книги я получил от пана Яна Михальского во время поисков в его великолепной библиотеке польских источников, связанных с Пушкиным А. С. Библиография этих источников будет опубликована в ближайшем будущем.

Инфляндия - часть Ливонии, отошедшая в 1660 г. к Польше, а затем в 1772 г. к России. Далее входила в состав Витебской губернии (современная Республика Беларусь). (Здесь и далее курсивом выделены примечания редактора.)

В девичестве Теофила Петровна Креуер (1792- 1882).

Голицын Павел Сергеевич (1788-1837).

Ныне г. Романов на Украине, районный центр в Житомирской области (с 1933 по 2003 г. - Дзержинск).

Граф Иоганн Карл Фридрих Антон фон Дибич, на русский манер Иван Иванович Дибич-Забалканский (1785-1831) — русский полководец прусского происхождения, генерал-фельдмаршал. Умер от холеры.

Первая в истории России эпидемия холеры имела место в 1830-1831 г. (с сопутствовавшими ей «холерными бунтами»). До Москвы она дошла осенью 1830 г.

Имеется в виду польское восстание 1830-1831 г., начавшееся в Варшаве 29 ноября 1830 г.

Дочь генерала от инженерии, впоследствии пани Рюмина. (Струтинский здесь совершает ошибку qui pro quo [лат. «кто вместо кого»]. Каролина Яниш, дочь профессора немецкого языка, стала женой литератора Павлова - В круглых скобках здесь примечание М. Топоровского.).
Каролина Карловна Павлова (урождённая Яниш, 1807-1893) - русская поэтесса и переводчица.

Адам Бернард Мицкевич (1798-1855) - польский поэт, деятель антирусского польского национального движения. Топоровский намекает на роман, имевший место между Мицкевичем и Яниш.

Знай, что критика легка, а искусство трудно (франц.).

Барон Антон Антонович Дельвиг (1798-1831) - русский поэт, друг А. С. Пушкина.

И. Локателли - тайный агент (осведомитель) Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, высшего органа политической полиции Российской империи в правление Николая I и Александра II (1826-1880 годы).

Хомутов Михаил Григорьевич (1795-1864) - русский генерал. В 1833-1839 гг. - командир Лейб-гвардии Гусарского полка. Друг А. С. Пушкина.

Барон Корф Модест Андреевич (1800-1876, граф с 1872 г.) - русский государственный деятель. Друг А. С. Пушкина.

Несмотря на столь скромное заявление о себе (сделанное в 1937 году), по итогам своей творческой биографии Мариан Топоровский (1901-1971) признан одним из выдающихся польских пушкинистов.

Бибиков Дмитрий Гаврилович (1792-1870) - русский государственный деятель, киевский генерал-губернатор в 1837-1852 г.

Михаил Грабовский (Micha? Grabowski, 1804-1863) - польский писатель и публицист.

Нейдгардт Александр Иванович (1784-1845) - русский генерал. Командир Отдельного Кавказского корпуса и главноуправляющий гражданской частью и пограничными делами Кавказского и Закавказского краёв в 1842-1844 г. (Топоровский ошибочно называет Нейдгардта «наместником» на Кавказе. Кавказское наместничество существовало в 1785-1796 г. и в 1844-1883 г.)

Таким образом, Струтинский переехал на жительство из Российской империи в Австро-Венгрию, в состав которой в то время входили Львов и Краков.

Людвиг Гумплович (Ludwig Gumplowicz, 1838-1909) - польский социолог еврейского происхождения. Жил и работал на той части территории Польши, которая входила в состав тогдашней Австро-Венгрии.

Киркор Адам Гоноры (1812-1886) - литератор, издатель, деятель русской, польской и литовской культуры. До середины 1860-х годов жил в г. Вильна, входившем в состав Виленской губернии Северо-Западного края Российской империи (ныне г. Вильнюс, столица Литовской республики). В 1857-1858 г. издавал альманах «Teka Wile?ska» («Виленский сборник»). С 1871 г. в связи с банкротством переехал в г. Краков, бывший тогда в составе Австро-Венгрии.