Кавказский пленник сочинение. В кругу семьи

Роман Федора Михайловича Достоевского «Преступление и наказание» был написан в 1866 году. Замысел произведения появился у писателя еще в 1859, когда он отбывал наказание на каторге. Изначально Достоевский собирался написать роман «Преступление и наказание» в форме исповеди, но в процессе работы первоначальная идея постепенно изменилась и, описывая свое новое произведение редактору журнала «Русский вестник» (в котором книгу впервые напечатали), автор характеризует роман как «психологический отчет одного произведения».

«Преступление и наказание» относится к литературному течению реализм, написано в жанре философско-психологического полифонического романа, так как идеи героев в произведении равноправны между собой, а автор стоит рядом с персонажами, а не над ними.

Составленное по «Преступлению и наказанию» краткое содержание по главам и частям позволяет ознакомиться с ключевыми моментами романа, подготовиться к уроку литературы в 10 классе или контрольной работе. Представленный на нашем сайте пересказ романа вы можете читать онлайн либо сохранить на любой электронный носитель.

Главные герои

Родион Раскольников – бедный студент, молодой, гордый, бескорыстный юноша. Он «был замечательно хорош собою, с прекрасными темными глазами, темно-рус, ростом выше среднего, тонок и строен» .

Соня Мармеладова – родная дочь Мармеладова, пьяницы, бывшего титулярного советника. «Девушка малого роста, лет восемнадцати, худенькая, но довольно хорошенькая блондинка, с замечательными голубыми глазами» .

Петр Петрович Лужин – жених Дуни, расчетливый, «чопорный, осанистый, с осторожною и брюзгливою физиономией» господин сорока пяти лет.

Аркадий Иванович Свидригайлов – азартный игрок с противоречивым характером, переступивший через несколько жизней. «Человек лет пятидесяти, росту повыше среднего, дородный» .

Порфирий Петрович – пристав следственных дел, который занимался делом об убийстве старухи-процентщицы. «Человек лет тридцати пяти, росту пониже среднего, полный и даже с брюшком, выбритый, без усов и без бакенбард» . Человек умный, «скептик, циник» .

Разумихин – студент, друг Родиона. Очень неглупый молодой человек, хотя иногда простоватый, «наружность его была выразительная - высокий, худой, всегда худо выбритый, черноволосый. Иногда он буянил и слыл за силача» .

Дуня (Авдотья Романовна) Раскольникова – сестра Раскольникова, «твердая, благоразумная, терпеливая и великодушная, хотя и с пылким сердцем» девушка. «У нее были темно-русые, немного светлей, чем у брата; глаза почти черные, сверкающие, гордые и в то же время иногда, минутами, необыкновенно добрые» .

Другие персонажи

Алена Ивановна – старуха-процентщица, которую убил Раскольников.

Лизавета Ивановна – сестра старухи-процентщицы, «высокая, неуклюжая, робкая и смиренная девка, чуть не идиотка, тридцати пяти лет, бывшая в полном рабстве у сестры своей, работавшая на нее день и ночь, трепетавшая перед ней и терпевшая от нее даже побои» .

Семен Захарович Мармеладов – отец Сони, пьяница, «человек лет уже за пятьдесят, среднего роста и плотного сложения, с проседью и с большою лысиной» .

Екатерина Ивановна Мармеладова – женщина благородного происхождения (из разорившейся дворянской семьи), мачеха Сони, жена Мармеладова. «Ужасно похудевшая женщина, тонкая, довольно высокая и стройная, еще с прекрасными темно-русыми волосами» .

Пульхерия Александровна Раскольникова – мать Родиона, женщина сорока трех лет.

Зосимов – доктор, приятель Раскольникова 27-ми лет.

Заметов – письмоводитель в полицейском участке.

Настасья – кухарка хозяйки, у которой снимал комнату Раскольников.

Лебезятников – сосед Лужина по комнате.

Микола – красильщик, сознавшийся в убийстве старухи

Марфа Петровна Свидригайлова – жена Свидригайлова.

Полечка, Леня, Коля – дети Катерины Ивановны.

Часть первая

Глава 1

Главный герой романа Родион Раскольников находится в положении, граничащем с бедностью, он второй день почти ничего не ел и должен хозяйке квартиры приличную сумму за аренду. Юноша направляется к старухе-процентщице Алене Ивановне, обдумывая по дороге «загадочное» дело, мысли о котором тревожили его давно – герой собирался убить.

Придя к Алене Ивановне, Раскольников закладывает серебряные часы, при этом внимательно осматривая обстановку ее квартиры. Уходя, Родион обещает вскоре вернуться, чтобы заложить серебряную папиросницу.

Глава 2

Зайдя в распивочную, Раскольников знакомится там с титулярным советником Мармеладовым. Узнав, что Родион студент, опьяневший собеседник начинает рассуждать о бедности, высказываясь, что «бедность не порок, это истина, нищета - порок-с» , и рассказывает Родиону о своей семье. Его жена, Катерина Ивановна, имея на руках троих детей, вышла за него от безысходности, хотя была умной и образованной. Но Мармеладов пропивает все деньги, унося из дома последнее. Чтобы хоть как-то обеспечивать семью, его дочери, Соне Мармеладовой пришлось пойти на панель.

Раскольников решил провести пьяного Мармеладова домой, так как тот уже плохо держался на ногах. Студента поразила нищенская обстановка их жилья. Катерина Ивановна начинает ругать мужа, что снова пропил последние деньги и Раскольников, не желая ввязываться в ссору, уходит, по не понятным для себя причинам оставив им мелочь на подоконнике.

Глава 3

Раскольников жил в маленькой, с очень низким потолком комнате: «это была крошечная клетушка, шагов в шесть длиной» . В комнате было три старых стула, стол, большая софа в лохмотьях и маленький столик.

Родиону приходит письмо от матери Пульхерии Раскольниковой. Женщина писала, что его сестру Дуню, оклеветала семья Свидригайловых, в доме у которых девушка работала гувернанткой. Свидригайлов проявлял к ней недвусмысленные знаки внимания. Узнав об этом, Марфа Петровна, его жена, и начала оскорблять и унижать Дуню. Кроме того, к Дуне посватался сорокапятилетний надворный советник Петр Петрович Лужин с небольшим капиталом. Мать пишет, что вскоре они с сестрой приедут в Петербург, так как Лужин хочет устроить свадьбу как можно быстрее.

Глава 4

Раскольникова сильно встревожило письмо матери. Юноша понимает, что родные согласились на женитьбу Лужина и Дуни, только чтобы покончить с нищетой, однако юноша против этого брака. Раскольников понимает, что не вправе запретить Дуне выходить замуж за Лужина. И Родин вновь начал думать о мучившей его давно мысли (убийстве процентщицы).

Глава 5

Прогуливаясь по Островам, Раскольников решил перекусить куском пирога и водкой. Юноша давно не пил, поэтому почти сразу опьянел и, не дойдя домой, заснул в кустах. Ему приснился страшный сон: эпизод из детства, в котором мужики забивали старую лошадь. Маленький Родион не может ничего сделать, он подбегает к мертвой лошади, целует ее морду и, разозлившись, бросается на мужика с кулаками.

Проснувшись, Раскольников снова размышляет об убийстве процентщицы и сомневается, что сможет на него решиться. Проходя мимо базара на Сенной, юноша увидел сестру старухи – Лизавету. Из разговора Лизаветы с торговками, Раскольников узнает, что процентщица будет завтра в семь вечера одна дома. Юноша понимает, что теперь «все решено окончательно» .

Глава 6

Раскольников случайно слышит разговор студента и офицера о том, что старуха-процентщица недостойна жить, и если ее убить, то на ее деньги можно было бы помочь очень многим неимущим молодым людям. Родиона очень взволновало услышанное.

Придя домой, Раскольников, находясь в близком к бреду состоянии, начинает готовиться к убийству. Юноша пришил с внутренней стороны пальто под левой подмышкой петлю для топора так, чтобы, когда пальто было надето, топор не был заметен. Затем достал спрятанный в щели между диваном и полом «заклад» – дощечку, величиной с папиросочницу, обмотанную в бумагу и перевязанную тесемкой, которую собирался дать старухе для отвлечения внимания. Закончив приготовления, Родион украл в дворницкой топор и отправился к старухе.

Глава 7

Придя к процентщице, Родион переживал, что старуха заметит его волнение и не впустит, однако она берет «заклад», поверив, что это папиросочница, и пытается развязать тесемку. Юноша, понимая, что медлить нельзя, достает топор и опускает ей на голову обухом, старуха осела, Раскольников бьет ее второй раз, после чего понимает, что она уже умерла.

Раскольников достает из кармана старухи ключи и идет в ее комнату. Только он нашел богатства процентщицы в большой укладке (сундуке) и начал набивать ими карманы пальто и панталон, как неожиданно вернулась Лизавета. В растерянности, герой убивает и сестру старухи. Его охватывает ужас, но постепенно герой берет себя в руки, смывает кровь с рук, топора и сапог. Раскольников хотел уже уходить, но тут услышал на лестнице шаги: к старухе пришли клиенты. Переждав, пока они уйдут, Родион сам быстро покидает квартиру процентщицы. Вернувшись домой, юноша возвращает топор и, зайдя в свою комнату, не раздеваясь упал в забытьи на кровать.

Часть вторая

Глава 1

Раскольников проспал до трех часов дня. Проснувшись, герой вспоминает о содеянном. Он в ужасе пересматривает всю одежду, проверяя, не осталось ли на ней следов крови. Тут же находит взятые у процентщицы драгоценности, о которых совсем забыл и прячет их в угол комнаты, в дыру под обоями.

К Родиону приходит Настасья. Она принесла ему повестку от квартального: герою нужно было явиться в полицейскую контору. Родион нервничает, но в участке выясняется, что от него требуется только написать расписку с обязательством выплатить долг квартирной хозяйке.

Уже собираясь уходить из участка, Родион случайно слышит разговор полицейских об убийстве Алены Ивановны и падает в обморок. Все решают, что Раскольников болен и отпускают домой.

Глава 2

Опасаясь обыска, Родион прячет ценности старухи (кошелек с деньгами и драгоценности) под камень в безлюдном дворе, окруженном глухими стенами.

Глава 3

Вернувшись домой, Раскольников пробредил несколько дней, а очнувшись, увидел рядом с собой Разумихина и Настасью. Юноше приносят денежный перевод от матери, приславшей деньги на оплату жилья. Дмитрий рассказывает другу, что пока тот был болел, к Родиону несколько раз заходил полицейский Заметов и расспрашивал о его вещах.

Глава 4

К Раскольникову заходит еще один товарищ – студент-медик Зосимов. Он начинает разговор об убийстве Алены Ивановны и ее сестры Лизаветы, рассказывая, что в преступлении подозревают многих, в том числе красильщика Миколу, однако достоверных улик пока у полиции нет.

Глава 5

К Раскольникову приходит Петр Петрович Лужин. Раскольников упрекает мужчину, что тот собирается жениться на Дуне только для того, чтобы девушка до конца жизни была благодарна за избавление ее семьи от нищеты. Лужин пытается это отрицать. Рассерженный Раскольников выгоняет его.

Вслед за ним уходят и друзья Раскольникова. Разумихин переживает за друга, считая, что «у него что-то есть на уме! Что-то неподвижное, тяготящее» .

Глава 6

Случайно зайдя в распивочную «Хрустальный дворец» Раскольников встречает там Заметова. Обсуждая с ним дело об убийстве старухи, Родион высказывает свое мнение о том, как бы он действовал на месте убийцы. Студент спрашивает, что бы делал Заметов, если бы убийцей оказался он и почти напрямую говорит, что это он убил старуху. Заметов решает, что Родион сумасшедший и не верит в его виновность.

Гуляя по городу, Раскольников решает утопиться, но, передумав, в полубреду идет к дому убитой старухи-процентщицы. Там идет ремонт и студент заговаривает с рабочими о случившемся преступлении, все думают, что он сумасшедший.

Глава 7

По дороге к Разумихину Раскольников видит толпу, собравшуюся вокруг случайно сбитого, совершенно пьяного Мармеладова. Пострадавшего относят домой, он находится в тяжелом состоянии.
Перед смертью Мармеладов просит у Сони прощения и умирает у дочери на руках. Раскольников отдает все свои деньги на похороны Мармеладова.

Родион чувствует, что выздоравливает и идет в гости к Разумихину. Дмитрий провожает его домой. Подходя к дому, Раскольникова, студенты видят в его окнах свет. Когда друзья поднялись в комнату, оказалось, что к Родиону приехали мать и сестра. Увидев близких, Раскольников упал в обморок.

Часть третья

Глава 1

Придя в себя, Родион просит родных не беспокоиться. Беседуя с сестрой о Лужине, Раскольников требует, чтобы девушка отказала ему. Пульхерия Александровна хочет остаться присматривать за сыном, но Разумихин уговаривает женщин вернуться в гостиницу.

Разумихину очень понравилась Дуня, его привлекает ее красота: в ее внешности сила и самоуверенность соединялись с мягкостью и грациозностью.

Глава 2

С утра Разумихин навещает мать и сестру Раскольникова. Обсуждая Лужина, Пульхерия Александровна делится с Дмитрием, что с утра они получили письмо от Петра Петровича. Лужин пишет, что хочет навестить их, но просит, чтобы во время их встречи не присутствовал Родион. Мать и Дуня едут к Раскольникову.

Глава 3

Раскольников чувствует себя лучше. Студент рассказывает матери и сестре о том, как вчера отдал все свои деньги на похороны бедной семье. Раскольников замечает, что родные его боятся.
Заходит разговор о Лужине. Родиону неприятно, что Петр Петрович не проявляет должного внимания невесте. Юноше говорят о письме Петра Петровича, он готов сделать так, как посчитают правильным его родные. Дуня считает, что Родион непременно должен присутствовать во время визита Лужина.

Глава 4

К Раскольникову пришла Соня с приглашением на похороны Мармеладова. Несмотря на то, что репутация девушки не позволяет общаться ей на равных с матерью и сестрой Родиона, юноша представляет ее близким. Уходя, Дуня поклонилась Соне, чем очень сильно смутила девушку.

Когда Соня шла домой, ее начал преследовать какой-то незнакомец, оказавшийся ее соседом (дальше по сюжету становится ясно, что это был Свидригайлов).

Глава 5

Раскольников и Разумихин едут к Порфирию, так как Родион попросил друга познакомить его со следователем. Раскольников обращается к Порфирию с вопросом, как можно заявить свое право на вещи, которые он закладывал старухе. Следователь говорит, что ему нужно подать объявление в милицию, и что вещи его не пропали, так как помнит их среди изъятого следствием.

Обсуждая с Порфирием убийство процентщицы, юноша понимает, что его также подозревают. Порфирий вспоминает о статье Раскольникова. В ней Родион излагает собственную теорию о том, что люди делятся на «обыкновенных» (так называемый «материал») и «необыкновенных» (талантливых, способных сказать «новое слово»)»: «обыкновенные должны жить в послушании и не имеют права переступать закона» . «А необыкновенные имеют право делать всякие преступления и всячески преступать закон, собственно потому, что они необыкновенные» . Порфирий спрашивает у Раскольникова, считает ли он себя таким «необыкновенным» человеком и способен ли он убить или ограбить, Раскольников отвечает, что «очень может быть» .

Уточняя детали дела, следователь спрашивает у Раскольникова, видел ли он, например, во время последнего визита к процентщице, красильщиков. Медля с ответом, юноша говорит, что не видел. Тут же Разумихин отвечает за друга, что тот был у старухи за три дня до убийства, когда красильщиков там еще не было, ведь они работали в день убийства. Студенты уходят от Порфирия.

Глава 6

Возле дома Родиона поджидал незнакомец, который назвал Родиона убийцей и, не пожелав объясниться, уходит.

Дома Раскольникова снова начала мучить лихорадка. Юноше приснился этот незнакомец, который манил его за собой к квартире старухи-процентщицы. Родион ударил Алену Ивановну по голове топором, но она смеется. Студент пытается убежать, но видит вокруг толпу осуждающих его людей. Родион просыпается.

К Раскольникову приходит Свидригайлов.

Часть четвертая

Глава 1

Раскольников не рад приходу Свидригайлова, так как из-за него серьезно подпортилась репутация Дуни. Аркадий Иванович высказывает мнение, что они с Родионом очень похожи: «одного поля ягоды» . Свидригайлов пытается уговорить Раскольникова устроить ему встречу с Дуней, так как его жена оставила девушке три тысячи, а он сам хотел бы дать Дуне десять тысяч за все причиненные ей неприятности. Родион отказывается устраивать их встречу.

Главы 2-3

Вечером Раскольников и Разумихин наведываются к маме и сестре Родиона. Лужин возмущен тем, что женщины не учли его просьбу, и не хочет при Раскольникове обсуждать детали свадьбы. Лужин напоминает Дуне, в каком бедственном положении находится ее семья, упрекая девушку в том, что она не осознает своего счастья. Дуня говорит, что не может выбирать между братом и женихом. Лужин сердится, они ссорятся, и девушка просит Петра Петровича уйти.

Глава 4

Раскольников приходит к Соне. «Сонина комната походила как будто на сарай, имела вид весьма неправильного четырехугольника, и это придавало ей что-то уродливое» . Во время разговора юноша спрашивает, что теперь будет с девушкой, ведь на ней теперь почти сумасшедшая мать, брат и сестра. Соня говорит, что не может их оставить, ведь без нее они просто умрут от голода. Раскольников кланяется Соне в ноги, девушка думает, что юноша безумен, но Родион объясняет свой поступок: «Я не тебе поклонился, я всему страданию человеческому поклонился» .

Родион обращает внимание на лежащий на столе Новый Завет. Раскольников просит прочесть ему главу о воскресении Лазаря: «огарок уже давно погасал в кривом подсвечнике, тускло освещая в этой нищенской комнате убийцу и блудницу, странно сошедшихся за чтением вечной книги» . Уходя, Родион обещает прийти на следующий день и рассказать Соне, кто убил Лизавету.

Весь их разговор слышал Свидригайлов, находящийся в соседней комнате.

Глава 5

На следующий день Раскольников приходит к Порфирию Петровичу с просьбой возвратить ему его вещи. Следователь снова пытается проверить юношу. Не выдержав, Родион, сильно нервничая, просит Порфирия наконец признать его виновным либо невиновным в убийстве старухи. Однако следователь уходит от ответа, сообщив, что в соседней комнате находится сюрприз, но не говорит юноше, какой.

Глава 6

Неожиданно для Раскольникова и Порфирия приводят красильщика Миколу, который при всех признается в убийстве Алены Ивановны. Раскольников возвращается домой и на пороге своей квартиры встречает того загадочного мещанина, который назвал его убийцей. Мужчина извиняется за свои слова: как оказалось, именно он был приготовленным Порфирием «сюрпризом» и теперь раскаивался в своей ошибке. Родион чувствует себя спокойней.

Часть пятая

Глава 1

Лужин считает, что в их ссоре с Дуней виноват исключительно Раскольников. Петр Петрович думает о том, что зря не дал Раскольниковым денег до свадьбы: это бы решило многие проблемы. Желая отомстить Родиону, Лужин просит своего соседа по комнате Лебезятникова, хорошо знакомого с Соней, позвать девушку к нему. Петр Петрович извиняется перед Соней, что не сможет присутствовать на похоронах (хотя и был приглашен), и дает ей десять рублей. Лебезятников замечает, что Лужин что-то задумал, но пока не понимает, что именно.

Глава 2

Катерина Ивановна устроила хорошие поминки по мужу, однако многие из приглашенных не пришли. Здесь присутствовал и Раскольников. Екатерина Ивановна начинает ссориться с хозяйкой квартиры Амалией Ивановной из-за того, что та пригласила кого попало, а не «народ получше и именно знакомых покойного» . Во время их ссоры приходит Петр Петрович.

Глава 3

Лужин сообщает, что Соня украла у него сто рублей и свидетелем этому является его сосед Лебезятников. Девушка сначала теряется, но быстро начинает отрицать свою вину и отдает Петру Петровичу его десять рублей. Не веря в вину девушки, Катерина Ивановна начинает при всех выворачивать карманы дочери и оттуда выпадает сторублевая купюра. Лебезятников понимает, что Лужин ввязал его в неловкую ситуацию и говорит присутствующим, что вспомнил, как Петр Петрович сам подсунул Соне деньги. Раскольников защищает Соню. Лужин кричит и злится, обещает вызывать полицию. Амалия Ивановна выгоняет Катерину Ивановну вместе с детьми из квартиры.

Глава 4

Раскольников идет к Соне, раздумывая о том, стоит ли говорить девушке, кто убил Лизавету. Юноша понимает, что должен все рассказать. Мучаясь, Родион говорит девушке, что знаком с убийцей и что Лизавету он убил нечаянно. Соня все понимает и, сочувствуя Раскольникову, говорит, что несчастнее его нет «никого теперь в целом свете» . Она готова пойти за ним даже на каторгу. Соня спрашивает у Родиона, почему он пошел убивать, если даже не взял награбленное, на что юноша отвечает, что хотел стать Наполеоном: «я захотел осмелиться и убил… я только осмелиться захотел, Соня, вот вся причина!» . «Мне другое надо было узнать Смогу ли я переступить или не смогу! Тварь ли я дрожащая или право имею» .
Соня говорит, что ему нужно пойти и признаться в содеянном, тогда его бог простит и «опять жизнь пошлет» .

Глава 5

К Соне приходит Лебезятников и говорит, что Катерина Ивановна сошла с ума: женщина заставила детей просить милостыню, ходит по улице, бьет в сковороду и заставляет детей петь и танцевать. Катерину Ивановну помогают отнести в комнату к Соне, где женщина и умирает.

К находившемуся у Сони Родиону подошел Свидригайлов. Аркадий Иванович говорит, что оплатит похороны Катерины Ивановны, устроит детей в сиротские заведения и позаботится о судьбе Сони, прося передать Дуне, что так потратит те десять тысяч, которые хотел отдать ей. На вопрос Родиона, отчего Аркадий Иванович стал таким щедрым, Свидригайлов отвечает, что слышал через стенку все их разговоры с Соней.

Часть шестая

Главы 1-2

Похороны Катерины Ивановны. Разумихин рассказывает Родиону, что Пульхерия Александровна заболела.

К Раскольникову приходит Порфирий Петрович. Следователь заявляет, что подозревает Родиона в убийстве. Он советует юноше явиться в участок с повинной, дав на размышления два дня. Тем не менее, никаких доказательств против Раскольникова нет, а в убийстве он пока не признается.

Главы 3-4

Раскольников понимает, что ему нужно поговорить со Свидригайловым: «в этом человеке таилась какая-то власть над ним» . Родион встречает Аркадия Ивановича в трактире. Свидригайлов рассказывает юноше о своих отношениях с покойной женой и о том, что действительно был очень сильно влюблен в Дуню, но сейчас у него есть невеста.

Глава 5

Свидригайлов уходит из трактира, после чего в тайне от Раскольникова встречается с Дуней. Аркадий Иванович настаивает, чтобы девушка зашла к нему в квартиру. Свидригайлов рассказывает Дуне об услышанном разговоре Сони и Родиона. Мужчина обещает спасти Раскольникова в обмен на расположение и любовь Дуни. Девушка хочет уйти, но дверь оказывается запертой. Дуня достает припрятанный револьвер, несколько раз стреляет в мужчину, но не попадает, и просит отпустить ее. Свидригайлов дает Дуне ключ. Девушка, бросив оружие, уходит.

Глава 6

Весь вечер Свидригайлов проводит по трактирам. Вернувшись домой, мужчина зашел к Соне. Аркадий Иванович говорит ей, что, возможно, уедет в Америку. Девушка благодарит его за то, что он устроил похороны и помог сиротам. Мужчина дает ей три тысячи рублей, чтобы она смогла жить нормальной жизнью. Девушка сначала отказывается, но Свидригайлов говорит, что знает, что она готова пойти за Родионом на каторгу и деньги ей точно понадобятся.

Свидригайлов забредает в глушь города, где останавливается в гостинице. Ночью ему снится девочка-подросток, которая давно из-за него погибла, утопившись после того, как мужчина разбил ей сердце. Выйдя на рассвете на улицу, Свидригайлов выстрелил себе в голову из револьвера Дуни.

Глава 7

Раскольников прощается с сестрой и матерью. Юноша говорит близким, что собирается признаться в убийстве старухи, обещает начать новую жизнь. Родион сожалеет, что не смог переступить через заветный порог собственной теории и своей совести.

Глава 8

Раскольников идет к Соне. Девушка надевает на него кипарисовый нательный крестик, советуя ему пойти на перекресток, поцеловать землю и сказать вслух «Я убийца» . Родион делает так, как сказала Соня, после чего идет в полицейский участок и признается в убийстве старухи-процентщицы и ее сестры. Там же юноша узнает о самоубийстве Свидригайлова.

Эпилог

Глава 1

Родиона приговаривают к восьми годам каторги в Сибири. Пульхерия Александровна еще в начале процесса заболела (болезнь ее была нервной, больше похожей на помешательство) и Дуня и Разумихин увезли ее из Петербурга. Женщина придумывает историю о том, что Раскольников уехал и живет этой выдумкой.

Соня уезжает за партией арестантов, в которой отправили на каторгу Раскольников. Дуня и Разумихин поженились, оба планируют через пять лет переехать в Сибирь. Через некоторое время Пульхерия Александровна умирает от тоски по сыну. Соня регулярно пишет близким Родиона о его жизни на каторге.

Глава 2

На каторге Родион не мог найти общего языка с другими заключенными: его все не любили и избегали, считая безбожником. Юноша размышляет о своей судьбе, ему стыдно, что он так бездарно и глупо загубил свою жизнь. Свидригайлов, сумевший покончить с собой кажется юноше сильнее духом, чем он сам.

Соню же, приходившую к Родиону, все арестанты полюбили, при встрече снимали перед ней шапки. Девушка передавала им деньги и вещи от близких.

Раскольников заболел, лежит в госпитале, выздоравливая тяжело и медленно. Соня регулярно его навещала и в один из дней Родион, плача, бросился к ее ногам и начал обнимать колени девушки. Соня сначала испугалась, но после поняла, «что он любит, бесконечно любит ее» . «Их воскресила любовь, сердце одного заключало бесконечные источники жизни для сердца другого»

Заключение

В романе «Преступление и наказание» Достоевский рассматривает вопросы человеческой морали, добродетели и права человека на убийство ближнего. На примере главного героя автор показывает, что любое преступление невозможно без наказания, – студент Раскольников, который, пожелав стать такой же великой личностью, как и его кумир Наполеон, убивает старуху процентщицу, однако не может снести моральных мучений после содеянного и сам признается в своей вине. В романе Достоевский подчеркивает, что даже самые великие цели и идеи не стоят человеческой жизни.

Тест по роману

Рейтинг пересказа

Средняя оценка: 4.6 . Всего получено оценок: 22061.

Преступление и наказание. Художественный фильм 1969 г. 1 серия

На следующий день он долго и тревожно спит, просыпается поздно вечером – и в возбуждении от того, что удобное время уходит, незаметно берёт в каморке дворника топор и торопится на преступление. (См. .)

«Что мне теперь делать!», – в отчаянии восклицает он. – «Стань на перекрёстке, – говорит Соня, – поцелуй землю, которую ты осквернил и скажи всем, вслух: "Я убил!" Прими страдание и искупи себя им!» Родион отказывается: «Нет, я ещё поборюсь!» Отталкивает крест, который Соня хочет навесить на него.

Глава I. Раскольников не пытается оправдать себя на суде, но от многих смягчающих обстоятельств получает всего восемь лет каторги. Соня идёт за ним по этапу. Готовятся ехать в Сибирь и Дуня с Разумихиным, когда тот кончит университетский курс. Пульхерия Александровна с тоски по сыну умирает.

Глава II. Раскольников равнодушен к тяжёлому каторжному быту, однако тяжко страдает от уязвлённой гордости за то, что не вынес «решительного шага». Раскаяния у него пока нет. Другие арестанты ненавидят Раскольникова, чувствуя: он не верит в добро и Бога. Зато все они любят жалостливую Соню. В болезни Родион видит сон о заразительных трихинах , которые вселяют в людей ненависть друг к другу и едва не губят весь мир.

Сердце Раскольникова всё же начинают слегка смягчать преданные заботы о нём Сони. Наконец при одной из встреч с нею ранним утром на берегу реки что-то бросает его плакать к сониным ногам. Она понимает – это предвестье его воскрешения любовью. Он и сам это чувствует. Но новую жизнь надо ещё заслужить великим будущим подвигом.

В эту минуту дверь тихо отворилась, и в комнату, робко озираясь, вошла одна девушка. Все обратились к ней с удивлением и любопытством. Раскольников не узнал ее с первого взгляда. Это была Софья Семеновна Мармеладова. Вчера видел он ее в первый раз, но в такую минуту, при такой обстановке и в таком костюме, что в памяти его отразился образ совсем другого лица. Теперь это была скромно и даже бедно одетая девушка, очень еще молоденькая, почти похожая на девочку, с скромною и приличною манерой, с ясным, но как будто несколько запуганным лицом. На ней было очень простенькое домашнее платьице, на голове старая, прежнего фасона шляпка; только в руках был, по-вчерашнему, зонтик. Увидав неожиданно полную комнату людей, она не то что сконфузилась, но совсем потерялась, оробела, как маленький ребенок, и даже сделала было движение уйти назад.

— Ах. это вы. — сказал Раскольников в чрезвычайном удивлении и вдруг сам смутился.

Ему тотчас же представилось, что мать и сестра знают уже вскользь, по письму Лужина, о некоторой девице «отъявленного» поведения. Сейчас только он протестовал против клеветы Лужина и упомянул, что видел эту девицу в первый раз, и вдруг она входит сама. Вспомнил тоже, что нисколько не протестовал против выражения: «отъявленного поведения». Все это неясно и мигом скользнуло в его голове. Но, взглянув пристальнее, он вдруг увидел, что это приниженное существо до того уже принижено, что ему вдруг стало жалко. Когда же она сделала было движение убежать от страху, — в нем что-то как бы перевернулось.

— Я вас совсем не ожидал, — заторопился он, останавливая ее взглядом. — Сделайте одолжение, садитесь. Вы, верно, от Катерины Ивановны. Позвольте, не сюда, вот тут сядьте.

При входе Сони Разумихин, сидевший на одном из трех стульев Раскольникова, сейчас подле двери, привстал, чтобы дать ей войти. Сначала Раскольников указал было ей место в углу дивана, где сидел Зосимов, но, вспомнив, что этот диван был слишком фамильярное место и служит ему постелью, поспешил указать ей на стул Разумихина.

— А ты садись здесь, — сказал он Разумихину, сажая его в угол, где сидел Зосимов.

Соня села, чуть не дрожа от страху, и робко взглянула на обеих дам. Видно было, что она и сама не понимала, как могла она сесть с ними рядом. Сообразив это, она до того испугалась, что вдруг опять встала и в совершенном смущении обратилась к Раскольникову.

— Я. я. зашла на одну минуту, простите, что вас обеспокоила, — заговорила она, запинаясь. — Я от Катерины Ивановны, а ей послать было некого. А Катерина Ивановна приказала вас очень просить быть завтра на отпевании, утром. за обедней. на Митрофаниевском, а потом у нас. у ней. откушать. Честь ей сделать. Она велела просить.

Соня запнулась и замолчала.

— Постараюсь непременно. непременно, — отвечал Раскольников, привстав тоже и тоже запинаясь и не договаривая. — Сделайте одолжение, садитесь, — сказал он вдруг, — мне надо с вами поговорить. Пожалуйста, — вы, может быть, торопитесь, — сделайте одолжение, подарите мне две минуты.

И он пододвинул ей стул. Соня опять села и опять робко, потерянно, поскорей взглянула на обеих дам и вдруг потупилась.

Бледное лицо Раскольникова вспыхнуло; его как будто всего передернуло; глаза загорелись.

— Маменька, — сказал он твердо и настойчиво, — это Софья Семеновна Мармеладова, дочь того самого несчастного господина Мармеладова, которого вчера в моих глазах раздавили лошади и о котором я уже вам говорил.

Пульхерия Александровна взглянула на Соню и слегка прищурилась. Несмотря на все свое замешательство перед настойчивым и вызывающим взглядом Роди, она никак не могла отказать себе в этом удовольствии. Дунечка серьезно, пристально уставилась прямо в лицо бедной девушки и с недоумением ее рассматривала. Соня, услышав рекомендацию, подняла было глаза опять, но смутилась еще более прежнего.

— Я хотел вас спросить, — обратился к ней поскорей Раскольников, — как это у вас сегодня устроилось? Не обеспокоили ли вас. например, от полиции.

— Нет-с, все прошло. Ведь уж слишком видно, отчего смерть была; не беспокоили; только вот жильцы сердятся.

— Что тело долго стоит. ведь теперь жарко, дух. так что сегодня, к вечерне, на кладбище перенесут, до завтра, в часовню. Катерина Ивановна сперва не хотела, а теперь и сама видит, что нельзя.

— Она просит вас сделать нам честь на отпевании в церкви быть завтра, а потом уж к ней прибыть, на поминки.

— Она поминки устраивает?

— Да-с, закуску; она вас очень велела благодарить, что вы вчера помогли нам. без вас совсем бы нечем похоронить. — И губы и подбородок ее вдруг запрыгали, но она скрепилась и удержалась, поскорей опять опустив глаза в землю.

Между разговором Раскольников пристально ее разглядывал. Это было худенькое, совсем худенькое и бледное личико, довольно неправильное, какое-то востренькое, с востреньким маленьким носом и подбородком. Ее даже нельзя было назвать и хорошенькою, но зато голубые глаза ее были такие ясные, и, когда оживлялись они, выражение лица ее становилось такое доброе и простодушное, что невольно привлекало к ней. В лице ее, да и во всей ее фигуре, была сверх того одна особенная характерная черта: несмотря на свои восемнадцать лет, она казалась почти еще девочкой, гораздо моложе своих лет, совсем почти ребенком, и это иногда даже смешно проявлялось в некоторых ее движениях.

— Но неужели Катерина Ивановна могла обойтись такими малыми средствами, даже еще закуску намерена. — спросил Раскольников, настойчиво продолжая разговор.

— Гроб ведь простой будет-с. и все будет просто, так что недорого. мы давеча с Катериной Ивановной все рассчитали, так что и останется, чтобы помянуть. а Катерине Ивановне очень хочется, чтобы так было. Ведь нельзя же-с. ей утешение. она такая, ведь вы знаете.

— Понимаю, понимаю. конечно. Что это вы мою комнату разглядываете? Вот маменька говорит тоже, что на гроб похожа.

— Вы нам все вчера отдали! — проговорила вдруг в ответ Сонечка, каким-то сильным и скорым шепотом, вдруг опять сильно потупившись. Губы и подбородок ее опять запрыгали. Она давно уже поражена была бедною обстановкой Раскольникова, и теперь слова эти вдруг вырвались сами собой. Последовало молчание. Глаза Дунечки как-то прояснели, а Пульхерия Александровна даже приветливо посмотрела на Соню.

— Родя, — сказала она, вставая, — мы, разумеется, вместе обедаем. Дунечка, пойдем. А ты бы, Родя, пошел, погулял немного, а потом отдохнул, полежал, а там и приходи скорее. А то мы тебя утомили, боюсь я.

— Да, да, приду, — отвечал он, вставая и заторопившись. — У меня, впрочем, дело.

— Да неужели ж вы будете и обедать розно? — закричал Разумихин, с удивлением смотря на Раскольникова, — что ты это?

— Да, да, приду, конечно, конечно. А ты останься на минуту. Ведь он вам сейчас не нужен, маменька? Или я, может, отнимаю его?

— Ох, нет, нет! А вы, Дмитрий Прокофьич, придете обедать, будете так добры?

— Пожалуйста, придите, — попросила Дуня.

Разумихин откланялся и весь засиял. На одно мгновение все как-то странно вдруг законфузились.

— Прощай, Родя, то есть до свиданья; не люблю говорить «прощай». Прощай, Настасья. ах, опять «прощай» сказала.

Пульхерия Александровна хотела было и Сонечке поклониться, но как-то не удалось, и, заторопившись, вышла из комнаты.

Но Авдотья Романовна как будто ждала очереди и, проходя вслед за матерью мимо Сони, откланялась ей внимательным, вежливым и полным поклоном. Сонечка смутилась, поклонилась как-то уторопленно и испуганно, какое-то даже болезненное ощущение отразилось в лице ее, как будто вежливость и внимание Авдотьи Романовны были ей тягостны и мучительны.

— Дуня, прощай же! — крикнул Раскольников уже в сени, — дай же руку-то!

— Да ведь я же подавала, забыл? — отвечала Дуня, ласково и неловко оборачиваясь к нему.

— Ну что ж, еще дай!

И он крепко стиснул ее пальчики. Дунечка улыбнулась ему, закраснелась, поскорее вырвала свою руку и ушла за матерью, тоже почему-то вся счастливая.

— Ну вот и славно! — сказал он Соне, возвращаясь к себе и ясно посмотрев на нее, — упокой господь мертвых, а живым еще жить! Так ли? Так ли? Ведь так?

Соня даже с удивлением смотрела на внезапно просветлевшее лицо его; он несколько мгновений молча и пристально в нее вглядывался: весь рассказ о ней покойника отца ее пронесся в эту минуту вдруг в его памяти.

— Господи, Дунечка! — заговорила тотчас же Пульхерия Александровна, как вышли на улицу, — вот ведь теперь сама точно рада, что мы ушли: легче как-то. Ну, думала ли я вчера, в вагоне, что даже этому буду радоваться!

— Опять говорю вам, маменька, он еще очень болен. Неужели вы не видите? Может быть, страдая по нас, и расстроил себя. Надо быть снисходительным и многое, многое можно простить.

— А вот ты и не была снисходительна! — горячо и ревниво перебила тотчас же Пульхерия Александровна. — Знаешь, Дуня, смотрела я на вас обоих, совершенный ты его портрет и не столько лицом, сколько душою: оба вы меланхолики, оба угрюмые и вспыльчивые, оба высокомерные и оба великодушные. Ведь не может быть, чтоб он эгоист был, Дунечка? а. А как подумаю, что у нас вечером будет сегодня, так все сердце и отнимается!

— Не беспокойтесь, маменька, будет то, что должно быть.

— Дунечка! Да подумай только, в каком мы теперь положении! Ну что, если Петр Петрович откажется? — неосторожно высказала вдруг бедная Пульхерия Александровна.

— Так чего ж он будет стоить после того! — резко и презрительно ответила Дунечка.

— Это мы хорошо сделали, что теперь ушли, — заторопилась, перебивая, Пульхерия Александровна, — он куда-то по делу спешил: пусть пройдется, воздухом хоть подышит. ужас у него душно. а где тут воздухом-то дышать? Здесь и на улицах, как в комнатах без форточек. Господи, что за город. Постой, посторонись, задавят, несут что-то! Ведь это фортепиано пронесли, право. как толкаются. Этой девицы я тоже очень боюсь.

— Какой девицы, маменька?

— Да вот этой, Софьи-то Семеновны, что сейчас была.

— Предчувствие у меня такое, Дуня. Ну, веришь или нет, как вошла она, я в ту же минуту и подумала, что тут-то вот главное-то и сидит.

— Совсем ничего не сидит! — с досадой вскрикнула Дуня. — И какие вы с вашими предчувствиями, мамаша! Он только со вчерашнего дня с ней знаком, а теперь, как вошла, не узнал.

— Ну, вот и увидишь. Смущает она меня, вот увидишь, увидишь! И так я испугалась: глядит она на меня, глядит, глаза такие, я едва на стуле усидела, помнишь, как рекомендовать начал? И странно мне: Петр Петрович так об ней пишет, а он ее нам рекомендует, да еще тебе! Стало быть, ему дорога!

— Мало ли что пишет! Об нас тоже говорили, да и писали, забыли, что ль? А я уверена, что она. прекрасная и что все это — вздор!

— А Петр Петрович негодный сплетник, — вдруг отрезала Дунечка.

Пульхерия Александровна так и приникла. Разговор прервался.

— Вот что, вот какое у меня до тебя дело. — сказал Раскольников, отводя Разумихина к окошку.

— Так я скажу Катерине Ивановне, что вы придете. — заторопилась Соня, откланиваясь, чтоб уйти.

— Сейчас, Софья Семеновна, у нас нет секретов, вы не мешаете. Я бы хотел вам еще два слова сказать. Вот что, — обратился он вдруг, не докончив, точно сорвал, к Разумихину. — Ты ведь знаешь этого. Как его. Порфирия Петровича?

— Еще бы! Родственник. А что такое? — прибавил тот каким-то взрывом любопытства.

— Ведь он теперь это дело. ну, вот, по этому убийству. вот вчера-то вы говорили. ведет?

— Да. ну? — Разумихин вдруг выпучил глаза.

— Он закладчиков спрашивал, а там у меня тоже заклады есть, так, дрянцо, однако ж сестрино колечко, которое она мне на память подарила, когда я сюда уезжал, да отцовские серебряные часы. Все стоит рублей пять-шесть, но мне дорого, память. Так что мне теперь делать? Не хочу я, чтоб вещи пропали, особенно часы. Я трепетал давеча, что мать спросит взглянуть на них, когда про Дунечкины часы заговорили. Единственная вещь, что после отца уцелела. Она больна сделается, если они пропадут! Женщины! Так вот как быть, научи! Знаю, что надо бы в часть заявить. А не лучше ли самому Порфирию, а? Как ты думаешь? Дело-то поскорее бы обделать. Увидишь, что еще до обеда маменька спросит!

— Отнюдь не в часть и непременно к Порфирию! — крикнул в каком-то необыкновенном волнении Разумихин. — Ну, как я рад! Да чего тут, идем сейчас, два шага, наверно застанем!

— А он очень, очень, очень, очень будет рад с тобой познакомиться! Я много говорил ему о тебе, в разное время. И вчера говорил. Идем. Так ты знал старуху? То-то. Ве-ли-ко-лепно это все обернулось. Ах да. Софья Ивановна.

— Софья Семеновна, — поправил Раскольников. — Софья Семеновна, это приятель мой, Разумихин, и человек он хороший.

— Если вам теперь надо идти. — начала было Соня, совсем и не посмотрев на Разумихина, а от этого еще более сконфузившись.

— И пойдемте! — решил Раскольников, — я к вам зайду сегодня же, Софья Семеновна, скажите мне только, где вы живете?

Он не то что сбивался, а так, как будто торопился и избегал ее взглядов. Соня дала свой адрес и при этом покраснела. Все вместе вышли.

— Не запираешь разве? — спросил Разумихин, сходя по лестнице вслед за ними.

— Никогда. Впрочем, вот уж два года хочу все замок купить, — прибавил он небрежно. — Счастливые ведь люди, которым запирать нечего? — обратился он, смеясь, к Соне.

На улице стали в воротах.

— Вам направо, Софья Семеновна? Кстати: как вы меня отыскали? — спросил он, как будто желая сказать ей что-то совсем другое. Ему все хотелось смотреть в ее тихие, ясные глаза, и как-то это все не так удавалось.

— Да ведь вы Полечке вчера адрес сказали.

— Поля? Ах да. Полечка! Это. маленькая. это ваша сестра? Так я ей адрес дал?

— Да разве вы забыли?

— А я об вас еще от покойника тогда же слышала. Только не знала тогда еще вашей фамилии, да и он сам не знал. А теперь пришла. и как узнала вчера вашу фамилию. то и спросила сегодня: тут господин Раскольников где живет. И не знала, что вы тоже от жильцов живете. Прощайте-с. Я Катерине Ивановне.

Она ужасно рада была, что наконец ушла; пошла потупясь, торопясь, чтоб поскорей как-нибудь уйти у них из виду, чтобы пройти как-нибудь поскорей эти двадцать шагов до поворота направо в улицу и остаться наконец одной, и там, идя, спеша, ни на кого не глядя, ничего не замечая, думать, вспоминать, соображать каждое сказанное слово, каждое обстоятельство. Никогда, никогда она не ощущала ничего подобного. Целый новый мир неведомо и смутно сошел в ее душу. Она припомнила вдруг, что Раскольников сам хотел к ней сегодня зайти, может, еще утром, может, сейчас!

— Только уж не сегодня, пожалуйста, не сегодня! — бормотала она с замиранием сердца, точно кого-то упрашивая, как ребенок в испуге. — Господи! Ко мне. в эту комнату. он увидит. о господи!

И, уж конечно, она не могла заметить в эту минуту одного незнакомого ей господина, прилежно следившего за ней и провожавшего ее по пятам. Он провожал ее с самого выхода из ворот. В ту минуту, когда все трое, Разумихин, Раскольников и она, остановились на два слова на тротуаре, этот прохожий, обходя их, вдруг как бы вздрогнул, нечаянно на лету поймав слова Сони: «и спросила: господин Раскольников где живет?» Он быстро, но внимательно оглядел всех троих, в особенности же Раскольникова, к которому обращалась Соня; потом посмотрел на дом и заметил его. Все это сделано было в мгновение, на ходу, и прохожий, стараясь не показать даже виду, пошел далее, убавив шагу и как бы в ожидании. Он поджидал Соню; он видел, что они прощались и что Соня пойдет сейчас куда-то к себе.

«Так куда же к себе? Видел где-то это лицо, — думал он, припоминая лицо Сони. — надо узнать».

Дойдя до поворота, он перешел на противоположную сторону улицы, обернулся и увидел, что Соня уже идет вслед за ним, по той же дороге, и ничего не замечая. Дойдя до поворота, как раз и она повернула в эту же улицу. Он пошел вслед, не спуская с нее глаз с противоположного тротуара; пройдя шагов пятьдесят, перешел опять на ту сторону, по которой шла Соня, догнал ее и пошел за ней, оставаясь в пяти шагах расстояния.

Это был человек лет пятидесяти, росту повыше среднего, дородный, с широкими и крутыми плечами, что придавало ему несколько сутуловатый вид. Был он щегольски и комфортно одет и смотрел осанистым барином. В руках его была красивая трость, которою он постукивал, с каждым шагом, по тротуару, а руки были в свежих перчатках. Широкое, скулистое лицо его было довольно приятно, и цвет лица был свежий, не петербургский. Волосы его, очень еще густые, были совсем белокурые и чуть-чуть разве с проседью, а широкая, густая борода, спускавшаяся лопатой, была еще светлее головных волос. Глаза его были голубые и смотрели холодно-пристально и вдумчиво; губы алые. Вообще это был отлично сохранившийся человек и казавшийся гораздо моложе своих лет.

Когда Соня вышла на канаву, они очутились вдвоем на тротуаре. Наблюдая ее, он успел заметить ее задумчивость и рассеянность. Дойдя до своего дома, Соня повернула в ворота, он за ней и как бы несколько удивившись. Войдя во двор, она взяла вправо, в угол, где была лестница в ее квартиру. «Ба!» — пробормотал незнакомый барин и начал взбираться вслед за ней по ступеням. Тут только Соня заметила его. Она прошла в третий этаж, повернула в галерею и позвонила в девятый нумер, на дверях которого было написано мелом: «Капернаумов портной». «Ба!» — повторил опять незнакомец, удивленный странным совпадением, и позвонил рядом в восьмой нумер. Обе двери были шагах в шести одна от другой.

— Вы у Капернаумова стоите! — сказал он, смотря на Соню и смеясь. — Он мне жилет вчера перешивал. А я здесь, рядом с вами, у мадам Ресслих, Гертруды Карловны. Как пришлось-то!

Соня посмотрела на него внимательно.

— Соседи, — продолжал он как-то особенно весело. — Я ведь всего третий день в городе. Ну-с, пока до свидания.

Соня не ответила; дверь отворили, и она проскользнула к себе. Ей стало отчего-то стыдно, и как будто она обробела.

Разумихин дорогою к Порфирию был в особенно возбужденном состоянии.

— Это, брат, славно, — повторял он несколько раз, — и я рад! Я рад!

«Да чему ты рад?» — думал про себя Раскольников.

— Я ведь и не знал, что ты тоже у старухи закладывал. И. и. давно это было? То есть давно ты был у ней?

«Экой ведь наивный дурак!»

— Когда. — приостановился Раскольников, припоминая, — да дня за три до ее смерти я был у ней, кажется. Впрочем, я ведь не выкупить теперь вещи иду, — подхватил он с какой-то торопливою и особенною заботой о вещах, — ведь у меня опять всего только рубль серебром. из-за этого вчерашнего проклятого бреду.

О бреде он произнес особенно внушительно.

— Ну да, да, да, — торопливо и неизвестно чему поддакивал Разумихин, — так вот почему тебя тогда. поразило отчасти. а знаешь, ты и в бреду об каких-то колечках и цепочках все поминал. Ну да, да. Это ясно, все теперь ясно.

«Вона! Эк ведь расползлась у них эта мысль! Ведь вот этот человек за меня на распятие пойдет, а ведь очень рад, что разъяснилось, почему я о колечках в бреду поминал! Эк ведь утвердилось у них у всех. «

— А застанем мы его? — спросил он вслух.

— Застанем, застанем, — торопился Разумихин. — Это, брат, славный парень, увидишь! Неуклюж немного, то есть он человек и светский, но я в другом отношении говорю неуклюж. Малый умный, умный, очень даже неглупый, только какой-то склад мыслей особенный. Недоверчив, скептик, циник. надувать любит, то есть не надувать, а дурачить. Ну и материальный старый метод. А дело знает, знает. Он одно дело, прошлого года, такое об убийстве разыскал, в котором почти все следы были потеряны! Очень, очень, очень желает с тобой познакомиться!

— Да с какой же стати очень-то?

— То есть не то чтобы. видишь, в последнее время, вот как ты заболел, мне часто и много приходилось об тебе поминать. Ну, он слушал. и как узнал, что ты по юридическому и кончить курса не можешь, по обстоятельствам, то сказал: «Как жаль!» Я и заключил. то есть все это вместе, не одно ведь это; вчера Заметов. Видишь, Родя, я тебе что-то вчера болтал в пьяном виде, как домой-то шли. так я, брат, боюсь, чтоб ты не преувеличил, видишь.

— Что это? Что меня сумасшедшим-то считают? Да, может, и правда.

Он напряженно усмехнулся.

— Да. да. то есть тьфу, нет. Ну, да все, что я говорил (и про другое тут же), это все было вздор и с похмелья.

— Да чего ты извиняешься! Как это мне все надоело! — крикнул Раскольников с преувеличенною раздражительностию. Он, впрочем, отчасти притворился.

— Знаю, знаю, понимаю. Будь уверен, что понимаю. Стыдно и говорить даже.

— А коль стыдно, так и не говори!

Оба замолчали. Разумихин был более чем в восторге, и Раскольников с отвращением это чувствовал. Тревожило его и то, чт`о Разумихин сейчас говорил о Порфирии.

«Этому тоже надо Лазаря петь, — думал он, бледнея и с постукивающим сердцем, — и натуральнее петь. Натуральнее всего ничего бы не петь. Усиленно ничего не петь! Нет, усиленно было бы опять ненатурально. Ну, да там как обернется. посмотрим. сейчас. хорошо иль не хорошо, что я иду? Бабочка сама на свечку летит. Сердце стучит, вот что нехорошо. «

— В этом сером доме, — сказал Разумихин.

«Важнее всего, знает Порфирий иль не знает, что я вчера у этой ведьмы в квартире был. и про кровь спрашивал? В один миг надо это узнать, с первого шагу, как войду, по лицу узнать; и-на-че. хоть пропаду, да узнаю!»

— А знаешь что? — вдруг обратился он к Разумихину с плутоватою улыбкой, — я, брат, сегодня заметил, что ты с утра в каком-то необыкновенном волнении состоишь? Правда?

— В каком волнении? Вовсе ни в каком не в волнении, — передернуло Разумихина.

— Нет, брат, право, заметно. На стуле ты давеча сидел так, как никогда не сидишь, как-то на кончике, и все тебя судорога дергала. Вскакивал ни с того, ни с сего. То сердитый, а то вдруг рожа как сладчайший леденец отчего-то сделается. Краснел даже; особенно, когда тебя пригласили обедать, ты ужасно покраснел.

— Да ничего я; врешь. Ты про что это?

— Да что ты, точно школьник, юлишь! Фу, черт, да он опять покраснел!

— Какая ты свинья, однако ж!

— Да ты чего конфузишься? Ромео! Постой, я это кое-где перескажу сегодня, ха-ха-ха! Вот маменьку-то посмешу. да и еще кой-кого.

— Послушай, послушай, послушай, ведь это серьезно, ведь это. Что ж это после этого, черт! — сбился окончательно Разумихин, холодея от ужаса. — Что ты им расскажешь? Я, брат. Фу, какая же ты свинья!

— Просто роза весенняя! И как это к тебе идет, если б ты знал; Ромео десяти вершков росту! Да как ты вымылся сегодня, ногти ведь отчистил, а? Когда это бывало? Да ей-богу же ты напомадился! Нагнись-ка!

Раскольников до того смеялся, что, казалось, уж и сдержать себя не мог, так со смехом и вступили в квартиру Порфирия Петровича. Того и надо было Раскольникову: из комнат можно было услышать, что они вошли смеясь и все еще хохочут в прихожей.

— Ни слова тут, или я тебя. размозжу! — прошептал в бешенстве Разумихин, хватая за плечо Раскольникова.

Преступление и наказание (часть 3, глава 1)

Раскольников приподнялся и сел на диване.

Он слабо махнул Разумихину, чтобы прекратить целый поток его бессвязных и горячих утешений, обращенных к матери и сестре, взял их обеих за руки и минуты две молча всматривался то в ту, то в другую. Мать испугалась его взгляда. В этом взгляде просвечивалось сильное до страдания чувство, но в то же время было что-то неподвижное, даже как будто безумное. Пульхерия Александровна заплакала.

Авдотья Романовна была бледна; рука ее дрожала в руке брата.

— Ступайте домой. с ним, — проговорил он прерывистым голосом, указывая на Разумихина, — до завтра; завтра все. Давно вы приехали?

— Вечером, Родя, — отвечала Пульхерия Александровна, — поезд ужасно опоздал. Но, Родя, я ни за что не уйду теперь от тебя! Я ночую здесь подле.

— Не мучьте меня! — проговорил он, раздражительно махнув рукой.

— Я останусь при нем! — вскричал Разумихин, — ни на минуту его не покину, и к черту там всех моих, пусть на стены лезут! Там у меня дядя президентом.

— Чем, чем я возблагодарю вас! — начала было Пульхерия Александровна, снова сжимая руки Разумихина, но Раскольников опять прервал ее:

— Я не могу, не могу, — раздражительно повторял он, — не мучьте! Довольно, уйдите. Не могу.

— Пойдемте, маменька, хоть из комнаты выйдем на минуту, — шепнула испуганная Дуня, — мы его убиваем, это видно.

— Да неужели ж я и не погляжу на него, после трех-то лет! — заплакала Пульхерия Александровна.

— Постойте! — остановил он их снова, — вы все перебиваете, а у меня мысли мешаются. Видели Лужина?

— Нет, Родя, но он уже знает о нашем приезде. Мы слышали, Родя, что Петр Петрович был так добр, навестил тебя сегодня, — с некоторою робостию прибавила Пульхерия Александровна.

— Да. был так добр. Дуня, я давеча Лужину сказал, что его с лестницы спущу, и прогнал его к черту.

— Родя, что ты! Ты, верно. ты не хочешь сказать, — начала было в испуге Пульхерия Александровна, но остановилась, смотря на Дуню.

Авдотья Романовна пристально вглядывалась в брата и ждала дальше. Обе уже были предуведомлены о ссоре Настасьей, насколько та могла понять и передать, и исстрадались в недоумении и ожидании.

— Дуня, — с усилием продолжал Раскольников, — я этого брака не желаю, а потому ты и должна, завтра же, при первом слове, Лужину отказать, чтоб и духу его не пахло.

— Боже мой! — вскричала Пульхерия Александровна.

— Брат, подумай, что ты говоришь! — вспыльчиво начала было Авдотья Романовна, но тотчас же удержалась. — Ты, может быть, теперь не в состоянии, ты устал, — кротко сказала она.

— В бреду? Нет. Ты выходишь за Лужина для меня. А я жертвы не принимаю. И потому, к завтраму, напиши письмо. с отказом. Утром дай мне прочесть, и конец!

— Я этого не могу сделать! — вскричала обиженная девушка. — По какому праву.

— Дунечка, ты тоже вспыльчива, перестань, завтра. Разве ты не видишь. — перепугалась мать, бросаясь к Дуне. — Ах, уйдемте уж лучше!

— Бредит! — закричал хмельной Разумихин, — а то как бы он смел! Завтра вся эта дурь выскочит. А сегодня он действительно его выгнал. Это так и было. Ну, а тот рассердился. Ораторствовал здесь, знания свои выставлял, да и ушел, хвост поджав.

— Так это правда? — вскричала Пульхерия Александровна.

— До завтра, брат, — с состраданием сказала Дуня, — пойдемте, маменька. Прощай, Родя!

— Слышишь, сестра, — повторил он вслед, собрав последние усилия, — я не в бреду; этот брак — подлость. Пусть я подлец, а ты не должна. один кто-нибудь. а я хоть и подлец, но такую сестру сестрой считать не буду. Или я, или Лужин! Ступайте.

— Да ты с ума сошел! Деспот! — заревел Разумихин, но Раскольников уже не отвечал, а может быть, и не в силах был отвечать. Он лег на диван и отвернулся к стене в полном изнеможении. Авдотья Романовна любопытно поглядела на Разумихина; черные глаза ее сверкнули: Разумихин даже вздрогнул под этим взглядом. Пульхерия Александровна стояла как пораженная.

— Я ни за что не могу уйти! — шептала она Разумихину, чуть не в отчаянии, — я останусь здесь, где-нибудь. проводите Дуню.

— И всё дело испортите! — тоже прошептал, из себя выходя, Разумихин, — выйдемте хоть на лестницу. Настасья, свети! Клянусь вам, — продолжал он полушепотом, уж на лестнице, — что давеча нас, меня и доктора, чуть не прибил! Понимаете вы это? Самого доктора! И тот уступил, чтобы не раздражать, и ушел, а я внизу остался стеречь, а он тут оделся и улизнул. И теперь улизнет, коли раздражать будете, ночью-то, да что-нибудь и сделает над собой.

— Ах, что вы говорите!

— Да и Авдотье Романовне невозможно в нумерах без вас одной! Подумайте, где вы стоите! Ведь этот подлец, Петр Петрович, не мог разве лучше вам квартиру. А впрочем, знаете, я немного пьян и потому. обругал; не обращайте.

— Но я пойду к здешней хозяйке, — настаивала Пульхерия Александровна, — я умолю ее, чтоб она дала мне и Дуне угол на эту ночь. Я не могу оставить его так, не могу!

Говоря это, они стояли на лестнице, на площадке, перед самою хозяйкиною дверью. Настасья светила им с нижней ступеньки. Разумихин был в необыкновенном возбуждении. Еще полчаса тому, провожая домой Раскольникова, он был хоть и излишне болтлив, что и сознавал, но совершенно бодр и почти свеж, несмотря на ужасное количество выпитого в этот вечер вина. Теперь же состояние его походило на какой-то даже восторг, и в то же время как будто все выпитое вино вновь, разом и с удвоенною силой, бросилось ему в голову. Он стоял с обеими дамами, схватив их обеих за руки, уговаривая их и представляя им резоны с изумительною откровенностью, и, вероятно для большего убеждения, почти при каждом слове своем, крепко-накрепко, как в тисках, сжимал им обеим руки до боли и, казалось, пожирал глазами Авдотью Романовну, нисколько этим не стесняясь. От боли они иногда вырывали свои руки из его огромной и костлявой ручищи, но он не только не замечал, в чем дело, но еще крепче притягивал их к себе. Если б они велели ему сейчас, для своей услуги, броситься с лестницы вниз головой, то он тотчас же бы это исполнил, не рассуждая и не сомневаясь. Пульхерия Александровна, вся встревоженная мыслию о своем Роде, хоть и чувствовала, что молодой человек очень уж эксцентричен и слишком уж больно жмет ей руку, но так как в то же время он был для нее провидение, то и не хотела замечать всех этих эксцентрических подробностей. Но, несмотря на ту же тревогу, Авдотья Романовна хоть и не пугливого была характера, но с изумлением и почти даже с испугом встречала сверкающие диким огнем взгляды друга своего брата, и только беспредельная доверенность, внушенная рассказами Настасьи об этом странном человеке, удержала ее от покушения убежать от него и утащить за собою свою мать. Она понимала тоже, что, пожалуй, им и убежать-то от него теперь уж нельзя. Впрочем, минут через десять она значительно успокоилась: Разумихин имел свойство мигом весь высказываться, в каком бы он ни был настроении, так что все очень скоро узнавали, с кем имеют дело.

— Невозможно к хозяйке, и вздор ужаснейший! — вскричал он, убеждая Пульхерию Александровну. — Хоть вы и мать, а если останетесь, то доведете его до бешенства, и тогда черт знает что будет! Слушайте, вот что я сделаю: теперь у него Настасья посидит, а я вас обеих отведу к вам, потому что вам одним нельзя по улицам; у нас в Петербурге на этот счет. Ну, наплевать. Потом от вас тотчас же бегу сюда и через четверть часа, мое честнейшее слово, принесу вам донесение: каков он? спит или нет? и все прочее. Потом, слушайте! Потом от вас мигом к себе, — там у меня гости, все пьяные, — беру Зосимова — это доктор, который его лечит, он теперь у меня сидит, не пьян; этот не пьян, этот никогда не пьян! Тащу его к Родьке и потом тотчас к вам, значит, в час вы получите о нем два известия, — и от доктора, понимаете, от самого доктора; это уж не то что от меня! Коль худо, клянусь, я вас сам сюда приведу, а хорошо, так и ложитесь спать. А я всю ночь здесь ночую, в сенях, он и не услышит, а Зосимову велю ночевать у хозяйки, чтобы был под рукой. Ну что для него теперь лучше, вы или доктор? Ведь доктор полезнее, полезнее. Ну, так и идите домой! А к хозяйке невозможно; мне возможно, а вам невозможно: не пустит, потому. потому что она дура. Она меня приревнует к Авдотье Романовне, хотите знать, да и к вам тоже. А уж к Авдотье Романовне непременно. Это совершенно, совершенно неожиданный характер! Впрочем, я тоже дурак. Наплевать! Пойдемте! Верите вы мне? Ну, верите вы мне или нет?

— Пойдемте, маменька, — сказала Авдотья Романовна, — он верно так сделает, как обещает. Он воскресил уже брата, а если правда, что доктор согласиться здесь ночевать, так чего же лучше?

— Вот вы. вы. меня понимаете, потому что вы — ангел! — в восторге вскричал Разумихин. — Идем! Настасья! Мигом наверх и сиди там при нем, с огнем; я через четверть часа приду.

Пульхерия Александровна хоть и не убедилась совершенно, но и не сопротивлялась более. Разумихин принял их обеих под руки и потащил с лестницы. Впрочем, он ее беспокоил: «хоть и расторопный, и добрый, да в состоянии ли исполнить, что обещает? В таком ведь он виде. «

— А, понимаю, вы думаете, что я в таком виде! — перебил ее мысли Разумихин, угадав их и шагая своими огромнейшими шажищами по тротуару, так что обе дамы едва могли за ним следовать, чего, впрочем, он не замечал. — Вздор! то есть. я пьян, как олух, но не в том дело; я пьян не от вина. А это, как я вас увидал, мне в голову и ударило. Да наплевать на меня! Не обращайте внимания: я вру; я вас недостоин. Я вас в высшей степени недостоин. А как отведу вас, мигом, здесь же в канаве, вылью себе на голову два ушата воды, и готов. Если бы вы только знали, как я вас обеих люблю. Не смейтесь и не сердитесь. На всех сердитесь, а на меня не сердитесь! Я его друг, а стало быть, и ваш друг. Я так хочу. Я это предчувствовал. прошлого года, одно мгновение такое было. Впрочем, вовсе не предчувствовал, потому что вы как с неба упали. А я, пожалуй, и всю ночь не буду спать. Этот Зосимов давеча боялся, чтоб он не сошел с ума. Вот отчего его раздражать не надо.

— Что вы говорите! — вскричала мать.

— Неужели сам доктор так говорил? — спросила Авдотья Романовна, испугавшись.

— Говорил, но это не то, совсем не то. Он и лекарство такое дал, порошок, я видел, а вы тут приехали. Эх. Вам бы завтра лучше приехать! Это хорошо, что мы ушли. А через час вам обо всем сам Зосимов отрапортует. Вот тот так не пьян! И я буду не пьян. А отчего я так нахлестался? А оттого, что в спор ввели, проклятые! Заклятье ведь дал не спорить. Такую чушь городят! Чуть не подрался! Я там дядю оставил, председателем. Ну, верите ли: полной безличности требуют и в этом самый смак находят! Как бы только самим собой не быть, как бы всего менее на себя походить! Это-то у них самым высочайшим прогрессом и считается. И хоть бы врали-то они по-своему, а то.

— Послушайте, — робко перебила Пульхерия Александровна, но это только поддало жару.

— Да вы что думаете? — кричал Разумихин, еще более возвышая голос, — вы думаете, я за то, что они врут? Вздор! Я люблю, когда врут! Вранье есть единственная человеческая привилегия перед всеми организмами. Соврешь — до правды дойдешь! Потому я и человек, что вру. Ни до одной правды не добирались, не соврав наперед раз четырнадцать, а может, и сто четырнадцать, а это почетно в своем роде; ну, а мы и соврать-то своим умом не умеем! Ты мне ври, да ври по-своему, и я тебя тогда поцелую. Соврать по-своему — ведь это почти лучше, чем правда по одному по-чужому; в первом случае ты человек, а во втором ты только что птица! Правда не уйдет, а жизнь-то заколотить можно; примеры были. Ну, что мы теперь? Все-то мы, все без исключения, по части науки, развития, мышления, изобретений, идеалов, желаний, либерализма, рассудка, опыта и всего, всего, всего, всего, всего еще в первом предуготовительном классе гимназии сидим! Понравилось чужим умом пробавляться — въелись! Так ли? Так ли я говорю? — кричал Разумихин, потрясая и сжимая руки обеих дам, — так ли?

— О боже мой, я не знаю, — проговорила бедная Пульхерия Александровна.

— Так, так. хоть я и не во всем с вами согласна, — серьезно прибавила Авдотья Романовна и тут же вскрикнула, до того больно на этот раз стиснул он ей руку.

— Так? Вы говорите, так? Ну так после этого вы. вы. — закричал он в восторге, — вы источник доброты, чистоты, разума и. совершенства! Дайте вашу руку, дайте. вы тоже дайте вашу, я хочу поцеловать ваши руки здесь, сейчас, на коленах!

И он стал на колени середи тротуара, к счастью, на этот раз пустынного.

— Перестаньте, прошу вас, что вы делаете? — вскричала встревоженная до крайности Пульхерия Александровна.

— Встаньте, встаньте! — смеялась и тревожилась тоже Дуня.

— Ни за что, прежде чем не дадите рук! Вот так, и довольно, и встал, и пойдемте! Я несчастный олух, я вас недостоин, и пьян, и стыжусь. Любить я вас недостоин, но преклоняться пред вами — это обязанность каждого, если только он не совершенный скот! Я и преклонился. Вот и ваши нумера, и уж тем одним прав Родион, что давеча вашего Петра Петровича выгнал! Как он смел вас в такие нумера поместить? Это скандал! Знаете ли, кого сюда пускают? А ведь вы невеста! Вы невеста, да? Ну так я вам скажу, что ваш жених подлец после этого!

— Послушайте, господин Разумихин, вы забылись. — начала было Пульхерия Александровна.

— Да, да, вы правы, я забылся, стыжусь! — спохватился Разумихин, — но. но. вы не можете на меня сердиться за то, что я так говорю! Потому я искренно говорю, а не оттого, что. гм! это было бы подло; одним словом, не оттого, что я в вас. гм. ну, так и быть не надо, не скажу отчего, не смею. А мы все давеча поняли, как он вошел, что этот человек не нашего общества. Не потому, что он вошел завитой у парикмахера, не потому, что он свой ум спешил выставлять, а потому что он соглядатай и спекулянт; потому что он жид и фигляр, и это видно. Вы думаете, он умен? Нет, он дурак, дурак! Ну, пара ли он вам? О боже мой! Видите, барыни, — остановился он вдруг, уже поднимаясь на лестницу в нумера, — хоть они у меня там все пьяные, но зато все честные, и хоть мы и врем, потому ведь и я тоже вру, да довремся же наконец и до правды, потому что на благородной дороге стоим, а Петр Петрович. не на благородной дороге стоит. Я хотя их сейчас и ругал ругательски, но я ведь их всех уважаю; даже Заметова хоть не уважаю, так люблю, потому — щенок! Даже этого скота Зосимова, потому — честен и дело знает. Но довольно, все сказано и прощено. Прощено? Так ли? Ну, пойдемте. Знаю я этот коридор, бывал; вот тут, в третьем нумере, был скандал. Ну, где вы здесь? Который нумер? Восьмой? Ну, так на ночь запритесь, никого не пускайте. Через четверть часа ворочусь с известием, а потом еще через полчаса с Зосимовым, увидите! Прощайте, бегу!

— Боже мой, Дунечка, что это будет? — сказала Пульхерия Александровна, тревожно и пугливо обращаясь к дочери.

— Успокойтесь, маменька, — отвечала Дуня, снимая с себя шляпку и мантильку, — нам сам бог послал этого господина, хоть он и прямо с какой-то попойки. На него можно положиться, уверяю вас. И все, что он уже сделал для брата.

— Ах, Дунечка, бог его знает, придет ли! И как я могла решиться оставить Родю. И совсем, совсем не так воображала его найти! Как он был суров, точно он нам не рад.

Слезы показались на глазах ее.

— Нет, это не так, маменька. Вы не вгляделись, вы все плакали. Он очень расстроен от большой болезни — вот всему и причина.

— Ах, эта болезнь! Что-то будет, что-то будет! И как он говорил с тобою, Дуня! — сказала мать, робко заглядывая в глаза дочери, чтобы прочитать всю ее мысль, и уже вполовину утешенная тем, что Дуня же и защищает Родю, а стало быть, простила его. — Я уверена, что он завтра одумается, — прибавила она, выпытывая до конца.

— А я так уверена, что он и завтра будет то же говорить. об этом, — отрезала Авдотья Романовна, и, уж конечно, это была загвоздка, потому что тут был пункт, о котором Пульхерия Александровна слишком боялась теперь заговаривать. Дуня подошла и поцеловала мать. Та крепко молча обняла ее. Затем села в тревожном ожидании возвращения Разумихина и робко стала следить за дочерью, которая, скрестив руки, и тоже в ожидании, стала ходить взад и вперед по комнате, раздумывая про себя. Такая ходьба из угла в угол, в раздумье, была обыкновенною привычкой Авдотьи Романовны, и мать всегда как-то боялась нарушать в такое время ее задумчивость.

Разумихин, разумеется, был смешон с своею внезапною, спьяну загоревшеюся страстью к Авдотье Романовне; но, посмотрев на Авдотью Романовну, особенно теперь, когда она ходила, скрестив руки, по комнате, грустная и задумчивая, может быть, многие извинили бы его, не говоря уже об эксцентрическом его состоянии. Авдотья Романовна была замечательно хороша собою — высокая, удивительно стройная, сильная, самоуверенная, — что высказывалось во всяком жесте ее и что, впрочем, нисколько не отнимало у ее движений мягкости и грациозности. Лицом она была похожа на брата, но ее даже можно было назвать красавицей. Волосы у нее были темно-русые, немного светлей, чем у брата; глаза почти черные, сверкающие, гордые и в то же время иногда, минутами, необыкновенно добрые. Она была бледна, но не болезненно бледна; лицо ее сияло свежестью и здоровьем. Рот у ней был немного мал, нижняя же губка, свежая и алая, чуть-чуть выдавалась вперед, вместе с подбородком, — единственная неправильность в этом прекрасном лице, но придававшая ему особенную характерность и, между прочим, как будто надменность. Выражение лица ее всегда было более серьезное, чем веселое, вдумчивое; зато как же шла улыбка к этому лицу, как же шел к ней смех, веселый, молодой, беззаветный! Понятно, что горячий, откровенный, простоватый, честный, сильный как богатырь и пьяный Разумихин, никогда не видавший ничего подобного, с первого взгляда потерял голову. К тому же случай, как нарочно, в первый раз показал ему Дуню в прекрасный момент любви и радости свидания с братом. Он видел потом, как дрогнула у ней в негодовании нижняя губка в ответ на дерзкие и неблагодарно-жестокие приказания брата, — и не мог устоять.

Он, впрочем, правду сказал, когда проврался давеча спьяну на лестнице, что эксцентрическая хозяйка Раскольникова, Прасковья Павловна, приревнует его не только к Авдотье Романовне, но, пожалуй, и к самой Пульхерии Александровне. Несмотря на то, что Пульхерии Александровне было уже сорок три года, лицо ее все еще сохраняло в себе остатки прежней красоты, и к тому же она казалась гораздо моложе своих лет, что бывает почти всегда с женщинами, сохранившими ясность духа, свежесть впечатлений и честный, чистый жар сердца до старости. Скажем в скобках, что сохранить все это есть единственное средство не потерять красоты своей даже с старости. Волосы ее уже начинали седеть и редеть, маленькие лучистые морщинки уже давно появились около глаз, щеки впали и высохли от заботы и горя, и все-таки это лицо было прекрасно. Это был портрет Дунечкинова лица, только двадцать лет спустя, да кроме еще выражения нижней губки, которая у ней не выдавалась вперед. Пульхерия Александровна была чувствительна, впрочем не до приторности, робка и уступчива, но до известной черты: она многое могла уступить, на многое могла согласиться, даже из того, что противоречило ее убеждению, но всегда была такая черта честности, правил и крайних убеждений, за которую никакие обстоятельства не могли заставить ее переступить.

Ровно через двадцать минут по уходе Разумихина раздались два негромкие, но поспешные удара в дверь; он воротился.

— Не войду, некогда! — заторопился он, когда отворили дверь, — спит во всю ивановскую, отлично, спокойно, и дай бог, чтобы часов десять проспал. У него Настасья; велел не выходить до меня. Теперь притащу Зосимова, он вам отрапортует, а затем и вы на боковую; изморились, я вижу, донельзя.

И он пустился от них по коридору.

— Какой расторопный и. преданный молодой человек! — воскликнула чрезвычайно обрадованная Пульхерия Александровна.

— Кажется, славная личность! — с некоторым жаром ответила Авдотья Романовна, начиная опять ходить взад и вперед по комнате.

Почти через час раздались шаги в коридоре и другой стук в дверь. Обе женщины ждали, на этот раз вполне веруя обещанию Разумихина; и действительно, он успел притащить Зосимова. Зосимов тотчас же согласился бросить пир и идти посмотреть на Раскольникова, но к дамам пошел нехотя и с большою недоверчивостью, не доверяя пьяному Разумихину. Но самолюбие его было тотчас же успокоено и даже польщено: он понял, что его действительно ждали, как оракула. Он просидел ровно десять минут и совершенно успел убедить и успокоить Пульхерию Александровну. Говорил он с необыкновенным участием, но сдержанно и как-то усиленно серьезно, совершенно как двадцатисемилетний доктор на важной консультации, и ни единым словом не уклонился от предмета и не обнаружил ни малейшего желания войти в более личные и частные отношения с обеими дамами. Заметив еще при входе, как ослепительно хороша собою Авдотья Романовна, он тотчас же постарался даже не примечать ее вовсе, во все время визита, и обращался единственно к Пульхерии Александровне. Все это доставляло ему чрезвычайное внутреннее удовлетворение. Собственно о больном он выразился, что находит его в настоящую минуту в весьма удовлетворительном состоянии. По наблюдениям же его, болезнь пациента, кроме дурной материальной обстановки последних месяцев жизни, имеет еще некоторые нравственные причины, «есть, так сказать, продукт многих сложных нравственных и материальных влияний, тревог, опасений, забот, некоторых идей. и прочего». Заметив вскользь, что Авдотья Романовна стала особенно внимательно вслушиваться, Зосимов несколько более распространился на эту тему. На тревожный же и робкий вопрос Пульхерии Александровны насчет «будто бы некоторых подозрений в помешательстве» он отвечал с спокойною и откровенною усмешкой, что слова его слишком преувеличены; что, конечно, в больном заметна какая-то неподвижная мысль, что-то обличающее мономанию, — так как он, Зосимов, особенно следит теперь за этим чрезвычайно интересным отделом медицины, — но ведь надо же вспомнить, что почти вплоть до сегодня больной был в бреду, и. и, конечно, приезд родных его укрепит, рассеет и подействует спасительно, «если только можно будет избегнуть новых особенных потрясений», — прибавил он значительно. Затем встал, солидно и радушно откланялся, сопровождаемый благословениями, горячею благодарностию, мольбами и даже протянувшеюся к нему для пожатия, без его искания, ручкой Авдотьи Романовны, и вышел чрезвычайно довольный своим посещением и еще более самим собою.

— А говорить будем завтра; ложитесь, сейчас, непременно! — скрепил Разумихин, уходя с Зосимовым. — Завтра, как можно раньше, я у вас с рапортом.

— Однако, какая восхитительная девочка эта Авдотья Романовна! — заметил Зосимов, чуть не облизываясь, когда оба вышли на улицу.

— Восхитительная? Ты сказал восхитительная! — заревел Разумихин и вдруг бросился на Зосимова и схватил его за горло. — Если ты когда-нибудь осмелишься. Понимаешь? Понимаешь? — кричал он, потрясая его за воротник и прижав к стене, — слышал?

— Да пусти, пьяный черт! — отбивался Зосимов и потом, когда уже тот его выпустил, посмотрел на него пристально и вдруг покатился со смеху. Разумихин стоя перед ним, опустив руки, в мрачном и серьезном раздумье.

— Разумеется, я осел, — проговорил он, мрачный как туча, — но ведь. и ты тоже.

— Ну нет, брат, совсем не тоже. Я о глупостях не мечтаю.

Они пошли молча, и, только подходя к квартире Раскольникова, Разумихин, сильно озабоченный, прервал молчание.

— Слушай, — сказал он Зосимову, — ты малый славный, но ты, кроме всех твоих скверных качеств, еще и потаскун, это я знаю, да еще из грязных. Ты нервная, слабая дрянь, ты блажной, ты зажирел и ни в чем себе отказать не можешь, — а это уж я называю грязью, потому что прямо доводит до грязи. Ты до того себя разнежил, что, признаюсь, я всего менее понимаю, как ты можешь быть при всем этом хорошим и даже самоотверженным лекарем. На перине спит (доктор-то!), а по ночам встает для больного! Года через три ты уж не будешь вставать для больного. Ну да, черт, не в том дело, а вот в чем: ты сегодня в хозяйкиной квартире ночуешь (насилу уговорил ее!), а я в кухне: вот вам случай познакомиться покороче! Не то, что ты думаешь! Тут, брат, и тени этого нет.

— Да я вовсе и не думаю.

— Тут, брат, стыдливость, молчаливость, застенчивость, целомудрие ожесточенное, и при всем этом — вздохи, и тает как воск, так и тает! Избавь ты меня от нее, ради всех чертей в мире! Преавенантненькая. Заслужу, головой заслужу!

Зосимов захохотал пуще прежнего.

— Ишь тебя разобрало! Да зачем мне ее?

— Уверяю, заботы немного, только говори бурду какую хочешь, только подле сядь и говори. К тому же ты доктор, начни лечить от чего-нибудь. Клянусь, не раскаешься. У ней клавикорды стоят; я ведь, ты знаешь, бренчу маленько; у меня там одна песенка есть, русская, настоящая: «Зальюсь слезьми горючими. » Она настоящие любит, — ну, с песенки и началось; а ведь ты на фортепианах-то виртуоз, метр, Рубинштейн. Уверяю, не раскаешься!

— Да что ты ей обещаний каких надавал, что ли? Подписку по форме? Жениться обещал, может быть.

— Ничего, ничего, ровно ничего этого нет! Да она и не такая совсем; к ней было Чебаров.

— Ну, так брось ее!

— Да нельзя так бросить!

— Да почему же нельзя?

— Ну да, как-то так нельзя, да и только! Тут, брат, втягивающее начало есть.

— Так зачем же ты ее завлекал?

— Да я вовсе не завлекал, я, может, даже сам завлечен, по глупости моей, а ей решительно все равно будет, ты или я, только бы подле кто-нибудь сидел и вздыхал. Тут, брат. Не могу я это тебе выразить, тут, — ну вот ты математику знаешь хорошо, и теперь еще занимаешься, я знаю. ну, начни проходить ей интегральное исчисление, ей-богу не шучу, серьезно говорю, ей решительно все равно будет: она будет на тебя смотреть и вздыхать, и так целый год сряду. Я ей, между прочим, очень долго, дня два сряду, про прусскую палату господ говорил (потому что о чем же с ней говорить?), — только вздыхала да прела! О любви только не заговаривай, — застенчива до судорог, — но и вид показывай, что отойти не можешь, — ну, и довольно. Комфортно ужасно; совершенно как дома, — читай, сиди, лежи, пиши. Поцеловать даже можно, с осторожностью.

— Да на что мне она?

— Эх, не могу я тебе разъяснить никак! Видишь: вы оба совершенно друг к другу подходите! Я и прежде о тебе думал. Ведь ты кончишь же этим! Так не все ли тебе равно — раньше иль позже? Тут, брат, этакое перинное начало лежит, — эх! да и не одно перинное! Тут втягивает; тут конец свету, якорь, тихое пристанище, пуп земли, трехрыбное основание мира, эссенция блинов, жирных кулебяк, вечернего самовара, тихих воздыханий и теплых кацавеек, натопленных лежанок, — ну, вот точно ты умер, а в то же время и жив, обе выгоды разом! Ну, брат, черт, заврался, пора спать! Слушай: я ночью иногда просыпаюсь, ну, и схожу к нему посмотреть. Только ничего, вздор, все хорошо. Не тревожься и ты особенно, а если хочешь, сходи тоже разик. Но чуть что приметишь, бред например, али жар, али что, тотчас же разбуди меня. Впрочем, быть не может.

dostoevskiy.niv.ru

Смотрите так же:Размер минимальная пенсия в омске в 2018 году ЧТО ВАЖНО ЗНАТЬ О НОВОМ ЗАКОНОПРОЕКТЕ О ПЕНСИЯХ Подписка на новости Письмо для подтверждения подписки отправлено на указанный вами e-mail. 18 декабря 2017 Новый календарный и финансовый […]