Еврипид медея анализ трагедии. Психологизм трагедий еврипида

ЕВРИПИД (ок. 480-406 до н. э.) Последний из триады великих греческих трагиков родился на шестнадцать лет позже Софокла и умер в один с ним год. Еврипид написал от 75 до 90 трагедий, но до нас дошли лишь 17. Из-вестно, что Еврипида недолюбливали его современники, даже те, кто признавал его огромный талант. Афинянам он казался заносчивым, самолюбивым. Но главная беда его была в том, что как мыслитель он опередил свое время (а поднявшихся над толпой не любили во все времена). В отличие от Софокла, создававшего образы героические, герои Еврипида -люди «такие, какие они есть». Всего выше он ставил свободу и независимость личности. В своих трагедиях он выступал как знаток человеческой психологии. Если герои Софокла противостояли друг другу, то Еврипид показывал не только борьбу личностей, но (главное) внутреннюю борьбу в душах людей.
У Еврипида наблюдается дальнейшее развитие самого построения тра-гедии. Снижается роль хора, миф играет уже лишь роль как бы оболочки сюжета, в который нередко вводится сложная интрига; искусно построены диалоги. Не в полной мере понятый современниками, Еврипид сделался любимым драматургом у последующих поколений. Дальнейшее развитие драмы было им предугадано: особенностью стало погружение во внутренний мир человека, его психологию. . Аристофан совершил непривычный выход в критику синхронной ему литературы – явление, которого не знала вся последующая эллинская критика.

творчестве Еврипида отражен характерный для периода кризиса полиса интерес к отдельной личности и ее стремлениям, ему чужды монументаль-ные образы, вознесенные над обыденным уровнем, как воплощение общеобязательных норм. Лучше всего ему удаются картины пороков, сильных аффектов, патологических состояний. Его «конёк» – страстность, стремительность, порывистость героев. Отображение динамики чувства и страсти особенно характерно для Еврипида. Он впервые в античной литературе отчетливо ставит психологические проблемы, в особенности раскрытие женской психологии. Значение творчества Еврипида для мировой литературы – прежде всего в создании женских образов. Благодарный материал для изображения страстей Еврипид находит, используя тему любви. Особенно интересна в этом отношении трагедия “Медея ”. Трагедия, рисующая кровавыми красками тему отвергнутой любви.

И трагедии Еврипида отразили трансформацию современного ему общества. Но его поиски мучительные и часто жестокие редко завершались обретением истины. В этой же связи боги не играют значительной роли в его трагедиях. Все разочарованы.
Из разных вариантов мифа о Медее Еврипид выбирает тот, в котором она наиболее жестока: скрываясь от преследования отца, Медея убивает младшего брата Аспирта и разбрасывает куски его тела, чтобы отец задержался их собрать. Медея справляется с драконом и, наконец, Медея убивает собственных детей. Медея Еврипида пошла на все ради Ясона, на самые страшные преступления, причем в трагедии она не так могущественна, какой была в некоторых мифах. По одному мифу она дочь царя Колхиды Ээта и океаниды Идии, внучка Гелиоса и племянница Цирцеи. А по другому - мать Медеи - покровительница волшебниц Геката, а Цирцея - сестра.

По всей видимости, Еврипид сознательно избирает тот миф, который объясняет первопричину краха семьи Медеи и Ясона: Эрот, по просьбе Афины и Геры, внушил Медее страстную любовь к Ясону, но любовь ее была безответной, и женился он на ней только потому, что дал обещание, в обмен на ее помощь. Т.е. со стороны Ясона это был брак по расчету, поэтому-то ему было так легко отказаться от Медеи и детей ради царского престола Коринфа.
Медея - центральный персонаж трагедии. Основной характеристикой об-раза Медеи является ее страстный темперамент, который делает чрезмерными все ее чувства и приводит под конец к совершенно немыслимому, по словам Ясона, для гречанки поступку - убийству собственных детей. Медея - антипод эгоисту и себялюбцу Ясону, в ее душе любовь к детям сталкивается с ненавистью к предавшему мужу, желанием ему отомстить. Главным противником Медеи на протяжении всей трагедии выступает Ясон. Первоначально положение Медеи обрисовано Еврипидом как положение жертвы. Она пассивна, несчастья сыплются на нее одно за другим, измену дополняет изгнание, и она не знает, что противопоставить этому, кроме неоформленного желания мести, которое комментируется хором как совершенно справедливое и законное. Хор также не возражает против ее намерения убить соперницу. Однако сила ответного действия Медеи постепенно нарастает. Переломным моментом служит появление в ее доме афинского царя Эгея. Эгей бездетен, и его горе, видимо, наводит Медею на мысль об убийстве детей, которое будет самой страшной местью.

Неоднократно Еврипид возвращается в своих трагедиях к вопросу о месте женщины в семье, вкладывая в уста действующих лиц самые разнообразные мнения. Образ Федры был использован консервативными противниками Еврипида для того, что создать ему репутацию “женоненавистника”. Однако он относится к своим героиням с нескрываемым сочувствием. Автор жалеет женщину, потому что она стала заложницей собственного положения жены мужа-предателя, заложницей собственных чувств. Это и объясняет некоторую жестокость произведения. Еврипид уклоняется от прямого ответа на вопрос, откуда зло в мире. Но он уверенно отвечает на вопрос, откуда зло в человеке - от страстей. Любовь также становится страстью и ведет к страшнейшей из страстей – ревности. Из неё проистекают беспощадность, жестокость, бешенство. Победить страсти можно только силой разума, иначе страсть полностью овладеет душой, ослепит ее. Монолог у Медеи – это попытка понять себя. Изменения чувств подменяется самонаблюдением и самоанализом.

Если у Софокла герои еще были лишены внутреннего развития, психологии, то с творчеством Еврипида в греческую литературу приходит психологизм, особое внимание к борьбе страстей, кипящих в душе героев. Если Софокл изображает людей такими, какими они должны быть, то Еврипид рисует их такими, какие они есть.

ЕВРИПИД (ок. 484 - 406 гг. до н.э.)

Впервые он выступил на состязаниях трагических поэтов в 455 г., но первой награды добился лишь в 441 г. При жизни его трагедии одержали всего 4 победы, однако, позже, в эллинистическую, эпоху Еврипид становится самым популярным трагиком. Из 92 созданных им произведений до нас дошло 17 трагедий и сатиров­ская драма «Киклоп» . Вот некоторые из его пьес: «Алкестида» (438 г.), «Медея» (431 г.), «Гераклиды» (430 г.), «Ипполит» (428 г.), «Гекуба» (ок. 424 г.), «Геракл» , «Андромаха» (20-е гг. V в.), «Троянки» (415 г.), «Ифигения в Тавриде» (ок. 414 г.), «Электра» (413 г.), «Елена» (412 г.), «Орест» (408 г.), «Ион» , «Ифигения в Авлиде» (ок. 406 г.), «Вакханки» (ок. 406 г.).

Творчество Еврипида положило начало новым жанрам в античной литературе. Так из пьесы «Ион» развилась комедия совпадений, а «Елена» послужила отправной точкой для элли­нистического романа.

ОСНОВНЫЕ ЧЕРТЫ ТВОРЧЕСТВА ЕВРИПИДА:

1. Пристальное внимание к внутреннему миру человека - источнику постигающих его страданий (рок не вне, а внутри человека).

2. Изображение противоречивости человеческой души, охваченной колебаниями, надломленной страданиями или страстью.

3. Свел до минимума участие хора в трагедии, придав основное значение эписодиям, в которых разыгрываются основные события.

4. Средством выражения чувств кроме больших монологов у него становятся во­кальные партии героев (соло и дуэты).

5. Особую роль у Еврипида играют прологи и эпилоги, представляющие собой пере­сказ событий, случившихся до настоящего момента или ожидаемых в будущем.

6. Роль богов у Еврипида сведена до минимума. Действие вытекает из внутренней природы персонажей. Появляющееся божество (так называемый «бог из машины» ), как правило, связывает закончившуюся драму с традиционными вариантами мифа. Сами боги Еврипида лишены каких бы то ни было возвышенных черт - они мстительны, завист­ливы, коварны.

Одной из самых знаменитых, и одновременно самых мрачных, трагедий Еврипида была «Медея», которую по некоторым признакам можно было бы сравнить с романами Достоевского, например, «Преступлением и наказанием». Та же проблема: выпущенная на волю мысль, монст­рик, обитающий в душе, вырастает до чудовищных размеров. Медея расставляет сети, слишком удачно расставляет сети - и ужасно то, что это сети на саму себя. Она не верит, что может совершить последний шаг, но когда все предыдущие шаги с легкостью совершаются как бы сами собой (а остановить этот процесс может лишь внутреннее усилие, нравственное сопротивление), то последний делается почти автоматически, словно в бреду. Чтобы отомстить, то есть победить то мировое зло, которое олице­творяет для нее сейчас Ясон с его ханжеской невозмутимостью, цинизмом, ложью, она готова на любую жертву, даже такую, которая разобьет ее сердце. Однако подобная жертва бесплодна, по­тому что главное чувство, владеющее ею не любовь, а оскорбленная самолюбивая ревность, ги­пертрофированная гордыня (она более всего боится выглядеть смешной в глазах врага). Медея хочет, чтобы ее запомнили, чтобы к ней не были равнодушны - не в любви, так в страхе и нена­висти. И ради этого прольется кровь ее детей.

КРАТКОЕ СОДЕРЖАНИЕ «МЕДЕИ»

Медею , жену героя Ясона , царь Креонт изгоняет из города Коринфа, в котором она с детьми и мужем нашла пристанище после того, как им пришлось бежать из Афин. Дело в том, что Ясон задумал новый брак - на дочери Креонта, ревность же Медеи угрожает благополучию новобрачных, тем более, что она сама неод­нократно угрожала отомстить. Мольбы несчастной женщины не приводят ни к чему. Царь соглашается лишь отсрочить изгнание на день. Когда он уходит, выясняется, что этот срок нужен Медее для того, чтобы при­вести в исполнение свои ужасные замыслы.

Домой возвращается Ясон. Следует сцена объяснения, когда Медея пытается задеть неверного мужа укорами, напоминанием сколь многим он ей обязан, наконец, прямыми оскорблениями. Ничего не помогает: она имеет дело с холодным расчетливым эгоистом, готовым оправдать любой свой поступок, вывернуть ис­тину наизнанку. Оказывается, что ей нечем его уязвить. Нечем, кроме... И тут выясняется ужасная вещь: Ясон привязан к своим детям - это единственная трещина в той плотине ханжества и лицемерия, которую он воздвиг против бывшей жены.

В голове Медеи начинает созревать страшный план мести: надо убить детей и тогда с Ясона спадет маска лживой невозмутимости. Она любит детей, она пугается своих мыслей и пять раз отказывается от приведения в исполнение ужасного замысла. Однако логика событий втягивает ее в осуществление ужасного плана. В Коринф прибывает Эгей , который сулит Медее пристанище в своем царстве. Усыпляя притворной сговорчивостью бдительность Ясона, она отправляет с детьми богатые дары коринфской царевне: венец и пеплос, пропитанные ядом. Надев их, молодая невеста Ясона гибнет вместе со своим отцом, пытавшимся прийти ей на помощь.

В городе возмущение. Толпа коринфян ищет Медею и ее детей, чтобы расправиться с ними. Подбегающий к своему дому Ясон слышит крики: это мать убивает своих сыновей. На волшебной колеснице, запряженной драконами (ей послал эту летающую повозку бог Гелиос), Медея покидает Коринф. У ее ног трупы детей. Ясон молит отдать их ему для погребения, он раздавлен, жизнь его кончена. Медея отказыва­ется. Она торжествует, но за эту победу ей пришлось заплатить ужасную цену. По сути дела раздавлена и она.

Еврипид в своей трагедии подводит к пониманию бесплодности мести. На этом пути не одержать нравственной победы, не остаться человеком. В другой замечательной своей трагедии - «Ифигения в Авлиде» он покажет истинную кра­соту жертвы - жертвы собой ради других не в мести, а в любви.

Медея -- женщина, покинутая своим мужем. Открывающая действие кормилица своей болтовней осведомляет нас о происшедшем, сообщая все обстоятельства разрыва. Медея полюбила Ясона в далекой стране, в Колхиде, где они встретились впервые; он стал ее мужем, но оставляет ее теперь с двумя детьми. Медея была дочерью царя Колхиды, куда Ясон прибыл, разыскивая золотое руно. Она помогла Ясону добыть золотое руно, предав тем своего отца, бежала с Ясоном и последовала за ним в Грецию, в Коринф, где и развертывается действие. Но теперь Ясон собирается жениться на дочери коринфского царя. Это союз более выгодный, чем тот, который он заключил с чужеземкой. Он хладнокровно жертвует Медеей. Кормилица говорит нам о ней:

… Ее не любят,

И нежное глубоко страдает сердце

Ясон детей с супругою в обмен

На новое отдать решился ложе

Он на царевне женится - увы!

Оскорблена Медея…

Еврипид, Пьесы, перевод с древнегреческого.

«Искусство», М., 1960, «Медея», с. 20--25

Как отвечает Медея на эту измену? Сначала целые дни, проведенные в рыданиях, немое отчаяние, жалобные стоны об отце и о покинутой родине. Затем кормилица добавляет еще пару штрихов, более мрачных:

… Даже дети

Ей стали ненавистны, и на них

Глядеть не может мать. Мне страшно как бы

Шальная мысль какая не пришла

Ей в голову

(Там же, с. 46--50)

…Обид не переносит

Тяжелый нрав, и такова Медея

Да, грозен гнев Медеи: нелегко

Ее врагу достанется победа.

(Там же, с. 50 и 58--59)

И вот в наше сострадание к Медее уже вкрадывается тревога. Царица предстала перед нами загадкой. Мы знаем все обстоятельства, при которых она была покинута, но ничего не знаем о ней самой, нам известна только дикая необузданность ее души. Рок, который сразит ее, -- в ней самой, в глубинах, еще неведомых ни ей, ни нам.

Поэт продолжает это вступление в сцене диалога между кормилицей и старым дядькой?рабом, который приводит детей Медеи с гимнастики. Трагическое не вторгается в драму внезапно, оно незаметно проскальзывает в нее. Мы присутствуем при самой обычной болтовне двух слуг, преданных своей госпоже. Один передает другой пересуды, которые он слышал у фонтана. Это -- течение повседневной жизни. Присутствие детей доставило бы нам радость, если бы несколько слов, вырвавшихся у кормилицы и относящихся к детям, не внесли смутной тревоги в эту совсем обыденную жизнь.

Итак, тревога становится определенной: надвигающийся рок вызван скрытым волнением сердца Медеи. Там пружина драматического действия.

Совсем просто выходит на сцену хор трагедии. Он состоит из женщин, которые идут мимо и останавливаются, слыша странные крики, несущиеся из дворца. Женщины встревожены, они расспрашивают, они сочувствуют. Хор трагедии -- это улица, которая соприкасается с действием, улица с ее любопытством, с ее добрым сердцем, с ее легко возникающим состраданием. Это славные женщины, но не ждите, что они поступят опрометчиво. Они сочувствуют Медее, она ведь женщина, как и они. Но она чужеземка, и к тому же она женщина царского происхождения. Они опасаются вмешиваться в эту ссору великих мира сего. Они возмущаются поведением той и другой стороны. Они молят богов о предотвращении угрозы нарушения мира в их собственных семьях. Но они не бросаются в схватку. Еврипид посредством этих женщин, немного сентиментальных и морализирующих, дает почувствовать силу Медеи, охваченной страстью. Он любит показывать наряду с трагизмом великих судеб течение жизни совсем обычной и простой -- эффект, построенный на контрасте, но также и на тождестве, ведь Медея тоже только женщина. Мы здесь касаемся того, что можно счесть близостью наших будней к еврипидовскому трагическому началу.

Медея наконец выходит из дворца и появляется перед заинтересованным и растроганным хором. Совсем другая, чем мы ожидали. Какая странная женщина! Во дворце она жаловалась и проклинала. Перед этими женщинами из народа, на улице, при свете дня, она берет себя в руки, она овладевает собой. Нет более жалоб, лишь горечь соответствует ее достоинству. Горько быть чужеземкой в этом городе, где ее собственный муж обходится с ней действительно как с чужеземкой. В особенности горько быть женщиной и терпеть унизительное обращение, обычное для униженного положения женщины вообще, в то время как никто не обладает душой более мужественной, чем у нее. О эти прославленные мужчины, столь гордящиеся своей храбростью в битвах и столь презирающие спокойствие жизни женщины в ее доме.

Медея, обращаясь к хору, восклицает:

Какая ложь! Три раза под щитом

Охотней бы стояла, чем хоть раз

(Там же, с. 319--321)

У женщины есть своя святыня, за которую она сражается, -- это ее ложе. Она имеет право по крайней мере защищать его.

Робки мы,

И вид один борьбы или железа

Жену страшит. Но если брачных уз

Коснулася обида, кровожадней

Не сыщите вы сердца на земле

(Там же, с. 324--328)

Блестяще сыграв таким образом на женской гордости хора женщин, она требует у всех женщин поддержки в борьбе, которую она начинает против мужчины. Она легко добивается у хора обещания хранить сочувственное молчание.

Эта сцена дает нам первое доказательство могущества Медеи. Медея страдает, но Медея сильна. Ее самообладание равно ее влиянию на других.

Но вот она теперь лицом к лицу с мужчиной, явным врагом, с Креонтом -- коринфским царем, который только что объявил ей о ее изгнании. Это и есть тот приговор, против которого Медея будет бороться. Тут мы познаем ее странную власть, ее очарование, столь воздействующее на мужчин. Основа и сила этого очарования -- в очень редкостном соединении необычайной страстности с исключительным умом. В Медее страсть не только не туманит рассудка, но очищает его, делает его более ясным. Тут перед нами весьма точное положение Еврипида: страсть вовсе не ослепляет его действующих лиц (как утверждает ходячая мудрость), она придает ясность уму. Ум Медеи становится острее даже во время страстного волнения. Медея никогда не упускает из виду намеченную цель. Имея в виду эту цель, она даже может хладнокровно использовать страстный порыв. В этой сцене с царем у нее почти нет нужды играть роль. Она всего только страдает перед ним, но держит себя в определенных рамках, в которых страдание способно растрогать Креонта, не потревожив его. Это то, что можно назвать разумным использованием своей страсти. Иногда она позволяет себе несколько иронических слов:

…Женитесь

И наслаждайтесь жизнью…

(Там же, с. 394--395)

В целом сцена представляет подлинную страсть, но страсть контролируемую. В то же время за действительным страданием чувствуется, как от реплики к реплике в Медее растет необычайная радость быть более сильной: радость бороться и побеждать... Медея обрела в этой сцене то, что ей было нужно для ее мести: один?единственный день отсрочки. Она госпожа своих поступков. Что она сделает? Все зависит от того, что она представляет собою. Однако мы еще не знаем этого. Загадка ее существа еще не разгадана.

Одно несомненно: Медея совершит убийство. Она еще не представляет себе ясно никакой другой мести, кроме убийства своих врагов. Она кричит хору:

… О слепец!..

В руках держать решенье - и оставить

Нам целый день… Довольно за глаза,

Чтобы отца, и дочь, и мужа с нею

Мы в трупы обратили… ненавистных.

(Там же, с. 457--461)

Ее воображение разгорячено: она видит себя то поджигательницей, то входящей неслышными шагами в супружеский покой с мечом в руке. Она ликует.

(Там же, с. 474)

Она заранее предвкушает сладострастие убийства. Этот смертоносный бред, эта исступленность обладают какой?то такой торжественностью, что хор, вместо того чтобы в ужасе отступить, чего здесь можно было бы ожидать, как бы увлечен этим шумным изъявлением чувств. Он восклицает:

Реки священные вспять потекли,

Правда осталась, но та ли

Верно, и наша худая молва

Тоже хвалой обратится,

И полетят золотые слова

Женам в усладу, что птицы.

(Там же, с. 505--506 и 510--513)

Вдруг входит Ясон, сдержанный и холодный. Сцена до сих пор шла замедленно, к нашему величайшему удовольствию. Нужно было, чтобы мы прониклись сознанием силы Медеи, прежде чем она вступит в столкновение с другой, равной ей, силой -- с Ясоном. Медея охвачена жаром, Ясон холоден как лед.

Ясон ничего не любит. Он представлен нам совершенным эгоистом. Ясон циник, прошедший школу софистов и говорящий ее языком. Его умозаключения безукоризненны до парадокса. Медея оказала ему ряд услуг; он это признает и говорит об этом сам:

Я признаю твои заслуги

(Там же, с. 648--649)

Но, в конце концов, Медее было дано любить его. Это любви, самой Киприде он обязан некоторой признательностью, если только любовь вообще требует благодарности. Но любовь не требует платы -- иначе это не любовь. Кроме того, Медея получила столько же, сколько дала, и даже более, и, что особенно важно, она получила привилегию жить «не меж варваров», где господствует грубая сила, а в стране греков, где царит справедливость 1. Итак, слово «справедливость» слетает с уст Ясона. Ясон пользуется словами самыми священными с беспредельным бесстыдством. Что касается своего нового брака, то Ясон оправдывает его любовью, которую?де он питает к своим детям. Он это говорит, и он это доказывает: его дети извлекут пользу из такого выгодного брака, который он заключает как ради денег, так и ради их хорошего воспитания, следовательно, они получат выгоду и материальную и моральную.

Медея сама это признает, если только она подумает о чем?нибудь другом, кроме своего супружеского ложа. Наконец, Ясон собирается вести себя как порядочный человек: он порывает с женой, но он предлагает ей деньги и содействие за пределами страны.

Говоря о знаках, Ясон имеет в виду древний обычай пользоваться в случае необходимости так называемыми «гостевыми знаками», то есть половинками кости, которыми друзья обменивались на прощанье. Одна из половинок, будучи посланной другу, обладателю другой половинки, находящемуся на чужбине, давала право на содействие и помощь пришельцу, удостоверяя его принадлежность к семье друга.

Бывают случаи, когда вполне порядочный человек оказывается совершенным хамом.

Вскрывая эгоизм Ясона, Еврипид достигает неслыханной степени остроты. Еврипиду здесь приятно, так же как и в других местах своего представления, обнажить этот корень большинства наших поступков.

Такой персонаж, как Ясон, не только интересует нас: он нас волнует, потому что мы находим в нем очевидной не признаваемую нами часть нас самих. В этом один из секретов искусства Еврипида -- изображать то, от чего мы хотим отказаться.

В продолжение этой сцены страдающая Медея смогла лишь слегка задеть Ясона. Ясон, который ничего не любит, неуязвим. Одна любовь делает человека уязвимым, и Медея слишком хорошо знает это. Но действительно ли Ясон ничего не любит? У него вырвалось одно слово, относящееся к детям, слово циничное, как и все, что он изрекает.

…Я считаю,

Что их у нас довольно, и тебя

Мне упрекать тут не за что…

(Там же, с. 677--679)

Но это слово раскрывает его, и это слово запоминает Медея. Таким образом, и в этой сцене, в ходе которой она испытала столько унижений и действительно была придавлена глыбой эгоизма Ясона, Медея, всегда достаточно сильная для того, чтобы поддержать свое превосходство, также обретает оружие: Ясон дорожит своими детьми. Этого достаточно. Из временного торжества Ясона логически вытекает торжество Медеи.

Я перехожу теперь к сцене с Эгеем, царем Афин, старым другом Медеи. Медея дает Эгею убедить себя принять изгнание и соглашается воспользоваться убежищем, которое царь предлагает ей, если в том будет необходимость. В театре такие сцены вызывают у действующих лиц и у зрителя слишком тяжелые мысли. В данном случае возникает мысль об убийстве детей. Кроме того, здесь, в этой сцене, в известном смысле действуют заодно судьба -- иначе говоря, обстоятельства -- и наши страсти. Жизнь предлагает такие возможности; главное -- чтобы Медея смогла уловить это. Она не боится умереть после своего преступления, но она хочет насладиться своею местью. Вот почему она принимает гостеприимное предложение Эгея.

После этого разговора, дающего ей возможность обезопасить себя от врагов, Медея вдруг ясно видит: она сначала воспользуется детьми, чтобы расставить сети новой супруге Ясона. Дети преподнесут ей отравленные подарки, которые и вызовут ее смерть. После этого Медея убьет своих детей. Это единственный удар, который она может нанести Ясону. Не важно, что этот удар поразит также и ее самое. Только таким образом сможет она открыто продемонстрировать свою силу... Все это она объявляет хору, смешивая ликование с ужасом, перемежая слезы с торжествующими возгласами. Пролог уже подготовил нас к тому, что страсть Медеи может обратиться против ее же детей, и все?таки мы не допускаем мысли, чтобы это предчувствие обратилось в реальность. Нам еще не кажется, что необходимость убийства детей ясно осознана Медеей. Мы говорим вместе с хором:

Нет, никогда

Ты не дерзнешь

В гневе безбожном

Свою омочить

Руку в крови

Детей молящих!...

(Там же, с. 1024--1029)

Тем не менее планы Медеи начинают осуществляться с устрашающей точностью. Ей легко удается заманить Ясона в ловушку примирения. В этой сцене, где она испытывает отцовское сердце Ясона, в котором обнаруживается чувствительность, скрытая под корой эгоизма, она, притворно сияя, ощутила радостный трепет от того, что наконец?то нашла в непроницаемой броне Ясона щель, куда можно вонзить нож. Дрожь радости и ужас: ибо любовь Ясона к сыновьям -- это в то же время приговор, который обрекает детей на гибель и тем самым вырывает их у него для нее.

Когда Медея остается одна с детьми, в ее душе начинается величайшая борьба. Они перед ней, с их милыми глазами, с их последней улыбкой:

Увы! Зачем

Вы на меня глядите и смеетесь

Последним вашим смехом.

(Там же, с. 1230--1232)

Она -- полная владычица их жизни и смерти. Она сжимает их в своих объятиях, покрывает их поцелуями.

…дети, дайте руки,

Я их к губам прижать хочу… рука

Любимая, вы, волосы, вы, губы,

И ты, лицо, какое у царей

Бывает только… Вы найдете счастье

Не здесь, увы! Украдено отцом

Оно у нас… О сладкие объятья,

Щека такая нежная и уст

Отрадное дыханье!.. Уходите,

Скорее уходите

(Там же, с. 1262--1271)

Она их отстраняет и делает им знак идти домой.

Впервые в театре драматический конфликт оказался ограничен пределами человеческого сердца. Шесть раз, подобно бушующим волнам, материнская любовь и демон мщения сталкиваются в глубинах этого сердца, которое как будто сотворено одновременно из живой ткани и из железа. В один какой?то момент чудится, будто любовь побеждает.

Оставь детей, несчастная, в изгнанье

Они усладой будут…

(Там же, с. 1253--1254)

Но демон нападает, действуя новым оружием, убеждая Медею, что уже слишком поздно, что она более не свободна, нашептывая ей, что «все сделано... возврата больше нет...» (с. 188). И это одна из обычных уловок демона: внушать нам, что мы более не свободны, для того чтобы мы именно и перестали быть свободными. Еще одно потрясающее ее душевное волнение -- и она сдается на призыв к убийству. Внутреннее действие развязано.

Что же касается его внешнего проявления, то оно следует с быстротой молнии. Медея завершает его стихом, ставшим теперь весьма известным:

… Только гнев

Сильней меня, и нет для рода смертных

Свирепей и усердней палача…

(Там же, с. 1274--1276)

Fumos -- это страсть, это ярость, демон, который обитает в Медее, это смертельная ненависть.

Медея овладевает собой. Она спокойно ждет сообщения о смерти соперницы. Когда приходит вестник, чтобы рассказать ей об этом, она его слушает с наводящей ужас радостью. Этот рассказ ярок и почти непереносим. Образ маленькой царевны, этой кукольной фигурки, которую Ясон предпочел величию Медеи, излучает сияние жемчужины, -- жемчужины, которая вот?вот будет раздавлена каблуком. Царевна вначале отворачивается, увидев детей своей соперницы, но, привлеченная подарками, она не может удержаться, чтобы не примерить диадему и пеплос. Сцена перед зеркалом чарующе прелестна в своем изяществе. Вдруг ее поражает боль. Служанки на какое?то мгновение думали, что это припадок падучей. Затем появляется это пламя, которое брызжет от ее лба. И этот ужас...

Медея слушает этот рассказ, испытывая сладострастие. Она наслаждается жестокостью, вбирает ее в себя капля за каплей. Затем вдруг резкое движение: пора действовать! Ее ждет действие. Она стремится туда. Какие?то порывы сердца к горячо любимым детям витают в ней. Она делает усилие над собой. Спор окончен.

Она стучит в дверь в тот момент, когда хор призывает сияние солнца. Поэт воздерживается от рассказа о смерти детей. Возможно, рассказ ослабил бы наше впечатление на какие?то мгновения. Крики убиваемых детей прорываются сквозь пение хора, этого достаточно для того, чтобы наше нервное напряжение достигло предела... Действие развертывается с максимальной быстротой. Ясон уже здесь, перед закрытыми дверьми. Он ломает себе пальцы, стараясь открыть двери. Он хочет отомстить за свою молодую жену, он хочет спасти сыновей от народного возмездия, но хор кричит ему, что дети его уже мертвы. Сколько трагедий заканчивается словами -- «уж поздно!». Судьба опережает людей в быстроте.

Но здесь судьба -- это Медея. Она появляется в небе на крылатой колеснице, подле нее трупы детей, которых любили и она и Ясон и которых убила взаимная ненависть родителей. Медея теперь достигла предельного величия. Она заплатила за свою победу ценой более дорогой, чем сама жизнь. Ясон шлет ей проклятия, и он же обращается к ней с мольбами. Но слова Ясона, умеющего так искусно жонглировать ими, падают на землю, они не имеют более ни силы, ни смысла.

В своем ужасном триумфе Медея как бы застыла. В ней нет ничего живого, ничего, кроме железа. Бесстрастие, сотрясаемое только жестоким смехом, который она кидает в лицо Ясону. И теперь мы знаем, кто она.

Еврипид берет обычно легендарную сюжетную схему для своих трагедий, но при этом снижает ее, приближает к жизни. И если Софокл показывал героев такими, какими они должны быть, то Еврипид- такими какие они есть. Миф был для него сюжетной оболочкой, позволявшей представить на сцене психологически достоверные на бытовом уровне, драматические коллизии.

«Медея»

Первой, основополагающей позицией для создания психологизма является конфигурация конфликта: ведь миф является в «Медее» лишь декорацией, на фоне которой играют настоящие, живые люди. Конфликт -бытовой. Проблема произведения необычайно близка нам, жителям мира двадцать первого века, потому что мотивы любви, ревности и ненависти архетипичны. Сюжет трагедии строится на следующих событиях: Ясон предает Медею, отрекаясь от жены и детей в пользу выгодного брака, доводит отчаяние женщины до предела низким и циничным поведением. Медея решает отомстить, и ее выбор падает, конечно же, на новую избранницу мужа и на ее отца, который повинен в изгнании женщины из города. Лишенная родины, с которой давно порвала ради Ясона, лишенная всего, чем жила, Медея убивает и своих детей, повинуясь как отчаянию и нежеланию оставлять их отцу, которого ненавидит, так и осознанию того, что не сможет быть им, как прежде, достойной матерью. Однако сама Медея в соответствии с природой и цельностью своего характера не способна мириться с унижением. с той же силой, что любила, начинает она ненавидеть Ясона и искать способ мщения ему. На идею детоубийства ее окончательно наталкивает встреча с бездетным афинским царем Эгеем. В беседе с ним она понимает, как страдает бездетный мужчина, и решается отнять у Ясона самое дорогое. Но этот удар одновременно направлен и против нее самой, поэтому не сразу и со страшной мукой решается Медея на этот шаг. Несколько раз меняет героиня свое намерение, противоречивые чувства борются в ней, и все-таки постепенно страшное решение вызревает в ней. До Еврипида преобладала версия мифа, согласно которой детей убивали разгневанные коринфяне, узнав о смерти своего царя и молодой царевны. Еврипид предоставил это осуществить самой героине, убедительно показав, что, как ни страшно это деяние, Медея, принадлежащая к натурам гордым, могучим, не способным прощать обиды, могла это совершить. Зритель не может принять и простить Медее ее поступка, но понимает, кем и как она была доведена до преступления. Отступления от традиционных мифологических версий нередко встречаются в трагедиях Еврипида. За этим ощутима определенная тенденция: для Еврипида миф - не священная история народа, а материал для творчества. По сути дела, Еврипид стесняет рамки мифа: новое социально-бытовое содержание его трагедий вступает в противоречие со старой мифологической формой. По существу, Еврипиду нужно было бы отказаться от мифа, но это было бы слишком смелым и решительным нарушением традиции, однако он, безусловно, приблизил разрушение мифологической основы трагедии.

Психология человека раскрывается во всей своей полноте именно при попытке разрешения подобных конфликтов. Это можно объяснить даже тем, что общечеловеческий багаж знаний в этой сфере является самым объемным среди всех «коллекций» человечества, и автор, описывая поведение героев в подобной ситуации, невольно опирается на значительный опыт предыдущих поколений и сравнивает происходящее в его произведении с тем, что было раньше: в мифах, в искусстве, в его собственной жизни.

Большое значение в трагедиях Еврипида имеют монологи и диалоги. Нередко это диалог-спор, диалог-поединок. Еврипид любит словесные состязания героев в речах, выявляющие их сущность. Язык Еврипида приближен к разговорной речи и лучше приспособлен для живых диалогов. Наиболее яркие монологи встречаются опять же в «Медее». В некоторых из них Еврипид разоблачает порочную аргументацию софистов-ловкачей.

Суть монологов необычна: Еврипид совмещает исповедальность внутреннего монолога с яркостью, живостью, которую приобретает речь человека, когда он старается донести свои мысли и чувства до собеседника (собеседником в трагедии является зритель, которого требуется убедить в реалистичности происходящего, погрузить в мир трагедии). Монологи, напротив того, вмещают в себя многие приемы ораторского искусства, показывая мощный ум героев и всю сложность той борьбы, которую они ведут - друг с другом и одновременно - с собой. Многократные отклики Еврипида на современные философские течения создали ему репутацию «философа на сцене».

Кроме этого, Еврипид оставляет большое количество ремарок на страницах трагедии. Зачастую они не только подробны, но и психологичны по своей сути, как эта, описывающая Медею и ее детей:

(Привлекает к себе детей, которые веселы, еще полные воспоминаний о своей прогулке.)

Закономерным образом в новых исторических условиях Еврипида интересует прежде всего отдельный, частный человек, сфера его личной, а не общественной жизни. В соответствии с подобным смещением угла зрения обязательное для трагедии столкновение человека с противоборствующими силами Еврипид переносит в плоскость человеческой души, изображая конфликт человека с самим собой. Поступки, а как следствие, их несчастья и страдания у героев обычно вытекают из их собственных характеров. Таким образом, в сравнении со своими предшественниками, Еврипид в большей мере концентрирует внимание на изображении внутреннего мира героев. Драматург создает ряд многообразных характеров, рисуя различные душевные порывы, противоречивые состояния, вскрывая их закономерность и неминуемость трагической развязки. Зритель присутствует при тончайших душевных переживаниях героев и открывает для себя сложность человеческой природы. Акцент на изображении психологии персонажей приводит к второстепенности драматической интриги. Еврипид уже не уделяет столько внимания построению действия, как, скажем, Софокл, хотя драматические конфликты в его пьесах остры и напряженны. Но обратим, к примеру, внимание на начала и концы его драм. Нередко в прологе Еврипид не только дает завязку трагедии, но и рассказывает заранее ее главное содержание, чтобы в результате переключить внимание зрителя с интриги на ее психологическое развитие. Показательны также и концовки еврипидовских драм. Он пренебрегает естественным развитием и завершенностью действия и поэтому в финале часто предлагает внезапную, внешнюю, искусственную развязку, обычно связанную с вмешательством божества, появляющегося на специальной театральной машине («эореме»). Поэтому не случайно впоследствии подобный прием разрешения действия стал именоваться «deus ex machina» («бог из машины»).

Искусственное положение занимает в трагедиях Еврипида также хор. В соответствии с традицией хоровые партии сохранены, но хор не включен в действие органично. Так, к примеру, он присутствует при таких поступках и речах персонажей, которые принято скрывать от посторонних. Так, Медея рассказывает хору о своем намерении убить детей; слушающий ее хор потрясен, говорит о том, что надо вмешаться, воспрепятствовать ее намерению, однако, естественно, ничего не предпринимает, иначе не было бы и трагедии. Лирический элемент трагедии, выраженный в песнях хора, утрачивает у Еврипида былое значение, и на первый план выдвигается драматическая игра персонажей, их действия, поступки. Показательно, что в соответствии с этим Еврипид переносит лирическую часть на действующих лиц: он вводит так называемые монодии, арии действующих лиц, которые сопровождались также выразительной пластикой и создавали высокий художественный эффект.

Медея — центральный персонаж одноименной траге­дии. Медея вместе со своим мужем Ясоном и двумя деть­ми находится в изгнании в Коринфе после убийства фессалийского царя Пелия. Ясон намерен оставить Медею и жениться на Главке, дочери коринфского царя Креонта. Не желая стать посмешищем, дочь колхидского царя и внучка Гелиоса Медея грозит жесто­ко отомстить обидчикам. Креонт, зная, как сильны ча­ры волшебницы Медеи, обеспокоен судьбой дочери. Он намерен отослать Медею и ее детей из Коринфа. Медея просит его позволить ей остаться еще на день, якобы для того, чтобы устроить судьбу детей, сама же обду­мывает план мщения. Ясон, пытаясь оправдаться, го­ворит Медее, что женится на Главке ради блага их детей, которые будут расти в царской семье и найдут опору в братьях, если у него будут дети от нового брака. Медея укрепляется в своем желании отомстить человеку, ко­торого спасла, которому помогла добыть золотое руно, ради любви к которому забыла свою семью и покину­ла родину.

В Коринфе происходит встреча Медеи и афинского царя Эгея, возвращающегося от дельфийского ораку­ла, куда он совершал путешествие, чтобы узнать о причинах своей бездетности. Услышав рассказ о горе Медеи, Эгей предлагает ей приют в Афинах. Обеспечив себе будущее, Медея придумывает план отмщения. Она решает убить собственных детей, понимая, что это нанесет их отцу неизлечимую рану. Медея притворяется покорной, инсценирует примирение с Ясоном, упра­шивает его оставить детей с нею, затем посылает их с подарками для царевны — отравленным пеплосом (плащом) и венцом. Царевна надевает их и в страш­ных муках умирает. Креонт спешит ей на помощь, об­нимает умирающую дочь, отравленная одежда при­липает и к его телу, и он погибает от смертоносного дара.

Медея же убивает вернувшихся домой детей и на волшебной колеснице ускользает с их телами от по­трясенного горем Ясона. Тот молит оставить ему хотя бы тела сыновей, чтобы он мог их похоронить, но да­же этого утешения не оставляет ему Медея.

Главной чертой характера Медеи является ее неукро­тимый дух и необузданный темперамент, который ги­пертрофирует ее жестокость. Хор, комментируя проис­ходящее, рассказывает, что известно только об одном подобном поступке греческой женщины — несчастная Ино некогда тоже убила своих детей, но она сделала это в припадке безумия.

Главный антагонизм трагедии — между Ясоном и Медеей Вначале обманутая женщина выступает в роли жертвы, пассивно принимающей обрушившиеся на нее бедствия: измену, изгнание. Иного выхода, кроме мщения, она не видит. Хор считает желание Медеи ото­мстить справедливым и даже не возражает против ее замысла убить разлучницу. Но этого Медее кажется мало.

Против убийства детей хор уже настойчиво воз­ражает, тем самым убеждая Медею в том, что она пере­ступит границу мщения и превратит Ясона в жертву жестокого преступления. Хор уже сострадает не ей, а Ясону, у которого отнято все, даже возможность проститься с детьми и похоронить их.