Запутанное дело салтыков щедрин читать. Щедрин: от повестей в духе «натуральной школы» («Противоречие», «Запутанное дело») к сатирической эпопее

Дата публикации или обновления 15.12.2017

Начало жизни - мудрая стихия.

Древнегреческое изречение гласит: «Нельзя войти в одну и ту же реку дважды». Но почему только в реку? В озеро - тоже. Ведь оно также постоянно-изменчиво в своем бесконечном движении и несет свои воды, наполненные жизнью, сквозь время.

Ростовцы не представляют ни себя, ни своего города без озера. И пусть за последнюю тысячу лет сменилось несколько его имен, для жителей Ростова и прибрежных селений оно было и есть Озеро, начало начал, исток всего сущего вокруг.

Берега Озера, возраст которого около 500 тыс. лет, сформировал ледник, растаявший здесь по одним сведениям 60, по другим 20 тыс. лет назад. Ах, какое оно в те времена было огромное и глубокое! Озеро заполняло всю сегодняшнюю приозерную котловину и занимало 750 кв. км. Современные его размеры и очертания сложились около 5 тыс. лет назад. И сегодня это самое большое озеро Ярославской области. Длина его береговой линии - около 48 км, наибольшая ширина - 8 км, наибольшая длина - 12 км, площадь - 54 кв.км. А вот наибольшая глубина - всего 4 м, при средней чуть больше 1 м. Дно Озера - многометровые (до 20 м) илистые отложения.

Озерные берега - топкие и низкие, обильно поросшие рогозом, сусаком, телорезом, тростником, камышом, ивняком.

Несмотря на то, что озеро проточное, летом большая часть его зарастает водорослями, которые здесь называют «тарнава». Может быть поэтому вода из Озера невкусная и для питья пригодна мало. Хотя до конца XIX в. большинство жителей Ростова вынуждены были ею пользоваться. Есть крайне выразительное высказывание о свойствах ростовской местности: «Земля сырая, вода гнилая. Народ как дуб».

Озеро питают 17 рек и речушек, названия которых напоминают о некогда жившем здесь народе мери: Ишня, Кучибошь, Варус, Мазиха, Чучерка, Уница, Суда... Самая большая из впадающих в него рек - Сара, в своем нижнем течении имеющая название Гда. Ее мощный поток (местное название - «заструга») проходит через все Озеро и вытекает из него рекой Вексой, которая, соединяясь с р.Устье, образует р.Которосль (ранее - Которость). В Ярославле она впадает в Волгу.

В своей юго-западной части Озеро образует несколько заливов - Варус, Ключи, Макариха, Батеево. Близ Варуса расположен остров Левский. Второй остров находится напротив Ростова и носит название Городской. Они оба низкие, топкие, заливаемые во время весеннего половодья. В основании Городского острова лежит доставленный сюда ледником огромный каменный монолит, высота которого 20 м.

Первые люди в котловине Озера появились 6 тыс. лет назад. Об этом говорят многочисленные археологические находки - неолитические каменные и костяные орудия труда, фрагменты керамики.

Первыми местными обитателями, имя которых донесли до нашего времени древнерусские летописи, было угрофинское племя мери (VII-XI вв.). Очевидно, два первых названия Озера - Каово и Неро - дали ему именно они. Современная лингвистика дает следующие толкования этим названиям: Каово - «место, где обитают чайки» (и действительно, они живут здесь до сих пор), Неро - «илистое, болотистое место», что также соответствует действительности.

В дальнейшем (и очень долгое время!) Озеро официально именовалось просто «Ростовским» - по названию древнерусского города Ростова, возникшего на его северном берегу и впервые упомянутого в летописи под 862 г. И с этого времени Город и Озеро - едины и неразделимы.

Парадоксально, но до 1917 г. Ростову Озеро не принадлежало. В разные времена им владели: Государственная казна, помещики, а позднее - крестьяне приозерных сел Угодичи и Поречье-Рыбное.

Озеро изобиловало рыбой. Об этом говорит старинная песня:

«Ой ты, гой еси, море тинное,

Море тинное, ты чужское,

Отчего тебя зовут озером?

Оттого меня зовут озером,

Что песку во мне нет на донышке,

И что нет во мне рыб заморских,

Лишь живут во мне ерш со щукою,

Мелка плотичка с карасиком,

Красноперый окунь со налимами,

Еще сом-рыба когда жалует,

Из тое-ль реки Волги быстрыя,

Со язем рыбой и лещом».

Заметим, что рыбные ловы на Озере четко распределялись и регламентировались и указами.

До конца XVII в. в Ростове существовала Рыболовная слободка, жители которой были обязаны поставлять рыбу: щук, линей, плотиц, окуней к царскому столу. Остальные жители имели право ловить рыбу только «удой» - удочкой).

На перевоз грузов и людей имели исключительное право крестьяне с. Угодичи. За плату они доставляли пассажиров с одного берега на другой на больших гребных и парусных лодках - «соминах».

Пароходное движение по Озеру открылось 23 апреля 1883 г. Владельцем первого парохода был рыбинский купец Емельянов, который за право перевоза платил крестьянам с. Угодичи определенную сумму.

Но ростовцам никогда не возбранялось кататься по Озеру на своих лодках; водные прогулки были их излюбленным развлечением. С Озера Ростов удивительно красив.

Его многочисленные купола парят над водой, складываясь в сказочное ожерелье: на востоке виднеется старейший в России Богоявленский Авраамиев монастырь (XVI – XIX вв.), в центре – Рождественский Девичий монастырь (XVII – XIX вв.), и величественный ансамбль Кремля (XVI-XVIII вв.), на западе - самый известный из ростовских монастырей - Спасо-Яковлевский Димитриев монастырь (XVII – XIX вв.).

Кроме Ростова, на берегах Озера расположены старинные селения: Воржа, Угодичи, Поречье-Рыбное, Львы и др.

С ростовского берега в ясную погоду хорошо видно с.Угодичи (в древности Угожь) - одно из древнейших селений, равное Ростову по возрасту, традиционный центр ростовского огородничества. До наших дней здесь сохранилась колокольня Богоявленской церкви и Никольский храм (XVIII в).

Правее, на том же берегу высится знаменитая «Порецкая башня» - колокольня храма св. Никиты Мученика с. Поречье. Пятиярусное сооружение легко взметнулось ввысь, и его выразительный силуэт виден на многие километры. Колокольня построена в 1772-79 гг. местным архитектором-самоучкой А.С. Козловым. Высота ее 94 м, что на 6 м превышает знаменитую колокольню Ивана Великого в Московском Кремле.

«А колокольня - есть, что царская невеста!

Ее ль колоколов Всевышний не услышит?

Я не скажу, что нет на свете лучше места,

Но нет стройней. И нету ее выше

Во всей Святой Руси. Ну, как не подивиться?!

И, надо полагать, что этот взлет был нужен,

Не чтобы умалить достоинства столицы,

Но чтобы показать, что, мол, и мы – не хуже!»

Оба эти села – Угодичи и Поречье – издавна спорят за право называться «родиной ростовского огородничества». Выращивание (или, как здесь говорили, «воспитание») овощей было основным занятием крестьян всей приозерной котловины, земли которой отличаются высоким плодородием и в старину даже назывались «ростовской золотухой».

Не брезговали огородничеством и «надменные гордостию ростовцы». Известно выражение, пришедшее к нам из Переписных книг XVII в. И ставшее крылатым - «… пашет лук чеснок, тем и кормится». То есть, выращивание овощей имело здесь характер по-настоящему товарный. Не зря же до сих пор местные огородники называют все овощи, выращиваемые ими на продажу, просто «товаром». Но особую славу здешнему огородничеству принес знаменитый ростовский лук. Технология его выращивания отработана веками. И только в Ростове семена лука называют «чернушкой», луковичку первого поля (года) - «сенчиком», а последующих лет - «выборком». Ростовский лук до сих пор считается одним из лучших сортов для средней полосы России, поскольку главное его достоинство «многосемейность», т.е. из одной луковицы-выборка можно получить до восьми. Забавно, что в старину богатую невесту здесь называли «ростовской луковицей». Удивительно свойство народа поэтизировать самые обычные вещи и явления! Множеством сказок, легенд и преданий овеяно само Озеро.

Еще до появления научного толкования названия «Неро», в Ростове были известны легенды, объясняющие его. По одной из них, во время вражеского набега Ростов был разрушен до основания, а жители его разбежались. Прошло время, город поднялся из пепла, но враги об этом не знали. И когда они вновь двинулись на русскую землю под предводительством старого воина и вышли из лесной чащи на берег озера, то неожиданно увидели над его гладью прекрасный город.

Старый воин был настолько изумлен, что у него невольно вырвались слова: «Это не Ро…», - он хотел сказать «это не Ростов». Но не успел: пущенная с крепостной стены стрела вонзилась ему в горло, и он рухнул на берегу озера. Так оно и стало называться Неро.

Другое предание повествует о том, что царь Иван Грозный , разгневавшийся на Ростовцев, решил отнять у них Озеро и приписать его к с. Угодичи, своей вотчине. Вызвал дьяка и стал диктовать ему указ: «А впредь считать озеро не Ростовским, а Угодическим». Но неожиданно его поразила немота, и он успел произнести только «А впредь считать озеро не Ро...».

И бытует в Ростове поверье: живет на дне Озера в зарослях гарнавы его хозяин Водяной. Он собирает дань с рыбаков: не «закроет» и не «вскроет» озера без человеческих жертв.

И действительно, ежегодно глубокой осенью и ранней весной в озере, при всей его незначительной глубине, до сих пор тонут люди.

В рукописи XVIII в. дошла до нас сказка о Ерше Щетинникове, сложенная так, как писались старинные ябеднические (исковые) судебные бумаги.

«Боярский сынишко, Лещ Ростовского озера со товарищами бьет челом судьям: Осетру, Белуге и Белой рыбице на Ерша Щетинникова, нахально завладевшего Ростовским озером, что он, Ерш, их колет щетинами и выгоняет из наследственно Ростовского озера.

Ерш – ябедник (ответчик) ,по его делу вызывается масса свидетелей, некоторые из них в своих показаниях дают прекрасную характеристику обвиняемого. Судьи допрашивают Ерша. Ерш отвечает, что Ростовское озеро было еще за его дедами, а что самого его знают за хорошего человека на Москве и в других великих городах князья и бояре, стольники и дворяне, дьяки и подьячие:

«Покупают, - говорит, - меня дорогою ценою и варят меня с перцем и с шафраном и ставят перед собою честно».

Свидетелями своего дела Лещ выставляет Сига на реке Нарве, Лодугу в реке Волхове.

А Ерш отводит этих свидетелей: они, говорит, такие же богатые люди, как и Лещ, и будут держать его сторону. Тогда Лещ указывает еще свидетеля - Сельдь из Переяславского озера.

Ерш попробовал было и этого свидетеля отвести:

«И Сиг, и Лодуга, и Сельдь - сродни и живут в соседстве, едят и пьют вместе», но судьи все-таки послали за Сельдью в Переяславское озеро пристава-Окуня с понятыми - Налимом, Головлем и Язем.

И показала на суде Сельдь:

«Леща со товарищи знает. Лещ - человек добрый и христианин Божий, живет своею, а не чужою силой, а Ерш, господа, злой человек, Щетинник». Судья Осетр сказал: он и сам про Ерша слышал, «что сварят его в ухе, а столько не едят, сколько расплюют», и рассказал, как его самого Ерш обидел: нарочно завел его в невод, а потом над ним же и смеялся. И рассудили все судьи:

«Выдать истцу Лещу того Ерша головою и велели казнить его торговой казнью. У судного дела были: Сом с большим усом и доводчик Карась, а список судного дела писал Вьюн, а печатал Рак своею задней клешней, а у печати сидел Сняток (Вандыш) переяславский. Выслушал решение суда Ерш и сказал:

«Господа судьи! Судили вы не по правде, судили по мзде. Леща со товарищами оправили, а меня обвинили». Плюнул Ерш судьям в глаза и скочил в хворост; только того Ерша и видели».

Из поколения в поколение в Ростове передаются рассказы о якобы несметных сокровищах, лежащих на дне озера - золотых воротах, богатой церковной утвари, украшениях, оружии и т.п. Правда, пока еще никто не нашел и самой малой их толики.

Но ростовцев озеро влекло и до сих пор влечет к себе вовсе не своими призрачными сокровищами. Есть в нем что-то необъяснимо-притягательное. Как древним язычникам, оно представляется нам живым существом, с которым все окружающее связано незримыми, но вполне осязаемыми нитями. Способным каким-то непостижимым образом влиять на климат, природу, город, людей, животных...

Источник материала: Государственный музей-заповедник «Ростовский Кремль».

Впервые напечатано в журнале «Отечественные записки», 1848.

Весь комплекс общественно-психологических проблем «Запутанного дела» неразрывно связан с напряженной обстановкой второй половины сороковых годов, когда вопрос «о судьбе низших классов» стал одним из «самых важных вопросов современности» 1 .

Основным мотивом творчества Салтыкова также становится противопоставление изнемогающего от нужды бедняка богатым бездельникам, «жадным волкам», завладевшим жизнью. В «Запутанном деле» эта мысль о трагической стороне бедности стала идейным и художественным центром повествования о гибели «будто лишнего на свете» Ивана Самойлыча Мичулина.

В истолковании житейской философии «бедного человека» Салтыков вновь перекликался с Милютиным, который анализировал не только экономическую, но и нравственную природу «пауперизма», чтобы «дать истинное понятие о действительной глубине этой общественной раны». «Если бедный, - подчеркивал Милютин, - повсюду видит вокруг себя достаток, изобилие и даже роскошь, то сравнение своей судьбы с судьбою других людей должно естественно еще более усиливать его мучения и к страданиям физическим прибавлять страдания нравственные». Именно эти трагические контрасты - источник горестных раздумий Мичулина, воплощенных и в его аллегорических снах. Сила обличения социального неравенства возрастает с каждым новым видением Мичулина.

Первый сон Мичулина о неожиданном превращении в «баловня фортуны», несмотря на печальную развязку, выдержан в гоголевских, сочувственно-насмешливых тонах. Второй сон по существу был развернутой иллюстрацией к скорбным раздумьям Нагибина относительно участи бедняка, решившегося иметь семью. Переосмыслив сюжет некрасовского стихотворения «Еду ли ночью по улице темной» 2 , Салтыков нарисовал картину, «полную жгучего, непереносимого отчаяния», усилив обличение и протест введением аллегорического мотива «жадных волков», которых «надо убить», «всех до одного». Эти мрачные видения завершает образ социальной пирамиды, символизирующей задавленность, бесправие, «умственный пауперизм», «нравственную нищету» угнетенных масс, олицетворяемых Мичулиным, голова которого была «так изуродована тяготевшей над нею тяжестью, что лишилась даже признаков своего человеческого характера».

В изображении Мичулина Салтыков шел от традиционных представлений о «маленьком человеке», сложившихся под влиянием Гоголя и Достоевского. К гоголевским повестям восходил в «Запутанном деле» эпизод с украденной шинелью, описание смерти Мичулина, первый сон его, ощутимо перекликающийся с грезами Пискарева, характеристика Петербурга с его безобразной нищетой и безумной роскошью. Однако Салтыков не повторил Гоголя: его Мичулин был своеобразным синтезом обездоленного «бедного человека» и рефлектирующего философа типа Нагибина. Это был тот самый «бедный человек», в котором «образованность», по словам Милютина, «развила... сознание собственного достоинства и множество самых разнообразных потребностей» 3 . Мичулин пытается осмыслить свое «бедственное положение» и найти какие-то выходы из «обстоятельств», которые «так плохи, так плохи, что просто хоть в воду».

Существенно отличается Мичулин и от «бедных людей» Достоевского, хотя, по сравнению с «маленьким человеком» Гоголя, герой «Запутанного дела» гораздо ближе к рассуждающим Девушкину или Голядкину, нежели к безмолвно-покорному Башмачкину. Салтыков стремился показать в «Запутанном деле» сложность душевного мира бедняка с его «внешней робостью» и «скрытой амбицией», его «ропотом и либеральными мыслями », «выражающими протест личности против внешнего насильственного давления». Однако характер протеста в повести Салтыкова значительно отличается от позиции Достоевского с его широким толкованием гуманизма, лишенным той суровой непримиримости, которая была присуща «Запутанному делу». Сцена столкновения Мичулина с «нужным человеком», напоминающим гоголевское «значительное лицо» (ср. «Шинель»), контрастировала с идиллическим описанием встречи «преданного начальству» Девушкина с «его превосходительством», который не только «пожалел» несчастного чиновника и помог ему деньгами, но, по словам Макара Алексеевича, - «сами мне, соломе, пьянице, руку мою недостойную пожать изволили» («Бедные люди», 1846).

Анализ угнетенной психики Мичулина был подчинен Салтыковым осмыслению и «исследованию» социальной действительности, отражением и следствием которой была «больная» душа Мичулина, измученного размышлениями о «смысле и значении жизни, о конечных причинах и так далее». Мичулин, в сущности, решал те же «проклятые вопросы», которые задавал Валинскому Нагибин в повести «Противоречия», требуя объяснения, «отчего бы это одни в каретах ездят, а мы с вами пешком по грязи ходим».

Но теперь герой Салтыкова напряженно ищет возможности действовать, чтобы по крайней мере не умереть с голода. В отчаянии он даже решается нарушить «отцовский кодекс» «смиренномудрия, терпения и любви», вступая в гневные пререкания с «нужным человеком». Однако попытки Мичулина найти «свою роль» в жизни кончались плачевно - «для него нет места, нет, нет и нет».

Одним из объектов критики Салтыкова явились характерные для учений утопических социалистов представления о возможности утверждения справедливого общественного строя путем пропаганды этических идеалов, в частности христианской заповеди о любви к ближнему. «Самое общество», заявлял, например, Петрашевский вслед за Сен-Симоном и Фейербахом на страницах «Карманного словаря иностранных слов», должно стать «практическим осуществлением завета братской любви и общения, оставленного нам спасителем; одним словом, чтоб каждый сознательно полюбил ближнего, как самого себя »

Ироническая тема «распростертых объятий» проходит через всю повесть, начиная от намека на «истину насчет распростертых объятий», мерещившуюся отцу Мичулина, и кончая встречей Ивана Самойлыча с «сыном природы», предложившим «соединиться в одни общие объятия». Ядовитый шарж на теоретиков мечтательной «любви» к человечеству» и «объятий» дан в образе поэта Алексиса Звонского. По предположению П. Н. Сакулина, Салтыков использовал для сатирической характеристики Звонского некоторые детали из биографии поэта-петрашевца А. Н. Плещеева с его «анонимной восторженностью» и «социальной грустью» 1 . К этой гипотезе присоединился В. И. Семевский, указав, что «недоросль из дворян» Звонский, подобно Плещееву, не кончил университетского курса и публиковал фельетоны в газетах 2 .

С не меньшей иронией очерчен в повести образ друга Звонского - «кандидата философии» Вольфганга Антоныча Беобахтера (по-немецки - наблюдатель), «непременно требовавшего ррразрушения» и намекавшего «крошечным движением руки сверху вниз» на падение ножа гильотины. Призывы к восстанию и революционному террору в условиях русской действительности сороковых годов казались Салтыкову столь же утопическими, как и воззвания к «всеобщей» любви, поэтому он прямо указывал, что «разногласия» между Беобахтером и Звонским «только в подробностях», а «в главном они оба держатся одних и тех же принципов», оставаясь в пределах созерцательной теории. Как и Звонский, Беобахтер оказался совершенно бессильным перед «запутанным делом» Мичулина, порекомендовав ему, вместо действительной помощи, «крохотную книжонку из тех, что в Париже, как грибы в дождливое лето, нарождаются тысячами».

К сознанию общественной несправедливости и стихийному протесту Мичулин пришел под воздействием самой жизни, а не книжных представлений о ней. Убедившись на практике, что «безмолвное склонение головы» грозит голодной смертью, Мичулин начинает задумываться над «образом мыслей Беобахтера». С особенной силой эти настроения овладели Мичулиным в театре, когда, под влиянием героической музыки, ему грезились «обаятельный дым» восстания и возмущенная толпа, которую он хотел бы видеть в действительности. Облекая «бунтарские» мысли Мичулина в форму сна, грез, бреда, Салтыков подчеркивал смутность и неопределенность его вольнолюбивых намерений, оттеняя их призрачность ироническим описанием обитателей «гарнира» и неожиданных союзников Мичулина, ограбивших его после уверений в «любви и братстве». Самой гибелью Мичулина, так и не решившего вопрос о своем «жизненном назначении», Салтыков еще раз указывал, что дело мичулиных остается пока «запутанным», и пробуждал мысль о необходимости коренных изменений в положении «страдающего человечества».

Во второй своей повести Салтыков глубже усвоил идейно-эстетические принципы «натуральной школы». Вместо «затейливых силлогизмов» и отвлеченных рассуждений Нагибина насчет А, В и С, «спокойно и без труда наслаждающихся жизнью», в «Запутанном деле» предстают совершенно конкретные колоритные фигуры, выписанные в резкообличительных тонах. Владельцы «щегольских дрожек», раздражительный «нужный человек», грозный «набольший», сердитый Бородавкин, «угрюмый» приказчик и старый волокита из мичулинских снов - все они, с разных сторон, демонстрировали непримиримость социальных противоречий в формах жизни действительной.

Острота проблематики, антикрепостническая направленность (см. рассказы Пережиги о жестоком обращении с крепостными и расправе крестьян над исправником), насыщенность политически смелыми реминисценциями из прогрессивной философской и социально-экономической литературы (см. намеки на отрицание бога Фейербахом, споры Беобахтера и Звонского, эзоповское описание разговора в карете) сразу привлекли к повести Салтыкова внимание и передовых и консервативных кругов русской общественности.

«Среди всеобщей паники» в связи с французской революцией «Запутанное дело» и «Сорока-воровка» Герцена, по словам M. H. Лонгинова, «сделались поводами к уголовной процедуре над литературой» 2 . Салтыков был арестован властями и по решению Николая I сослан в Вятку какбавтор повестей, - речь шла и о «Противоречиях», - «все изложение» которых «обнаруживает вредный образ мыслей и пагубное стремление к распространению идей, потрясших уже всю Западную Европу и ниспровергших власти и общественное спокойствие».

Радикальная молодежь, возбужденная революционными событиями во Франции, увидела в «Запутанном деле» прямой выпад против самодержавно-крепостнического строя. В кружке И. И. Введенского, куда входили Чернышевский, Благосветлов и др., «очень хорошо знали и близко принимали к сердцу... ссылку Салтыкова».

«Запутанное дело», наделавшее, по свидетельству Чернышевского, «большого шума» в сороковые годы, продолжало «возбуждать интерес в людях молодого поколения». В середине пятидесятых годов Добролюбов, наряду с повестью Герцена «Кто виноват?», пытался пропагандировать среди молодежи и произведение Салтыкова, разъяснив причины и значение успеха «Запутанного дела» у демократического читателя в статье «Забитые люди»: «Ни в одном из «Губернских очерков» его не нашли мы в такой степени живого, до боли сердечной прочувствованного отношения к бедному человечеству, как в его «Запутанном деле», напечатанном 12 лет тому назад. Видно, что тогда были другие годы, другие силы, другие идеалы. То было направление живое и действенное, направление истинно гуманическое, не сбитое и не расслабленное разными юридическими и экономическими сентенциями... и, если бы продолжалось это направление, оно, без сомнения, было бы плодотворнее всех, за ним последовавших». Противопоставляя «Запутанное дело» либеральной обличительной беллетристике, Добролюбов утверждал далее, что повесть Салтыкова не только указывала основной источник зла, но и пробуждала «мужественную мысль» о борьбе с ним.