Жорж санд о чем говорят. О чём говорят цветы

Может быть, больше, чем в других странах Европы, читали ее произведения, упивались и вдохновлялись ими в России. «Жорж Санд - это, бесспорно, первая поэтическая слава современного мира», - писал в 1842 году В. Г. Белинский. «Жорж Санд одна из наших святых», - сказал И. С. Тургенев в год ее смерти.

Она родилась 1 июля 1804 года, спустя месяц после свадьбы своих родителей - адъютанта наполеоновского генерала и актрисы. Бабушка Авроры, дочь Морица Саксонского - незаконнорожденного сына польского короля, почти четыре года не желала признавать этот неравный брак и родившуюся от него внучку. Смягчилась лишь тогда, когда малышку удалось невзначай посадить к ней на колени. Вдруг она узнала прекрасные глаза своего сына и была покорена…

К сожалению, семейная идиллия длилась недолго. Когда девочке исполнилось четыре года, ее отец погиб, упав с необъезженной лошади. А его вдова, оставив маленькую дочь на попечение бабушки, уехала в Париж. Аврора одинаково любила и мать, и бабушку, и разрыв между ними причинил ей первую серьезную боль.

Бабушка сделала из внучки превосходную музыкантшу и привила ей любовь к литературе. В четырнадцатилетнем возрасте Аврору отдали в пансион августинского монастыря, где получали образование девицы из самых знатных семей Франции. Все воспитательницы были англичанками, и на всю оставшуюся жизнь Аврора сохранила привычку пить чай, говорить и даже думать по-английски.

Жорж Санд в детстве

Домой в Ноан она вернулась образованной, глубоко верующей девушкой, к тому же богатой наследницей. Внешне Аврора походила на креолку: смуглая, с большими черными глазами и густыми волосами. Крупные зубы и слегка выдающийся подбородок вовсе не портили ее лица.

«В детстве, - говорила она, - я обещала быть очень красивой. Обещание не сдержала, быть может, потому, что в том возрасте, когда красота расцветает, я уже проводила ночи за чтением и писанием».

Современники изображают ее женщиной невысокого роста, плотного телосложения, с мрачным выражением лица, рассеянным взглядом, желтым цветом кожи и преждевременными морщинами на шее…

В отличие от большинства своих сверстниц Аврора пользовалась почти неограниченной свободой. Она ходила на охоту и ездила верхом в мужском костюме, училась у своего воспитателя тайнам управления поместьем, свободно встречалась с молодыми людьми. Старая госпожа Дюпен скончалась, когда внучке было всего семнадцать.

Через год у своих друзей в Париже юная владелица Ноана познакомилась с артиллерийским поручиком Казимиром Дюдеваном. Будучи старше ее на десять лет, он не отличался особой красотой, но считался, что называется, «добрым малым». Аврора влюбилась в него как в воплощение мужественности. В сентябре 1822 года Аврора Дюпен де Франкеней стала баронессой Дюдеван.

Муж ее относился к женщинам весьма упрощенно, тем более что привык иметь дело с горничными и модистками. Чувства возлюбленной его мало занимали. Так что для молодой баронессы уже через полгода после свадьбы не имело значения ничего, кроме будущего ребенка. В девятнадцать она родила сына Мориса.

А оправившись от родов, с изумлением поняла, что вряд ли найдет в замужестве спокойствие и душевный мир, на которые так рассчитывала. Ее муж не оставлял без внимания ни одну служанку в доме. А однажды Казимир ударил супругу… Брак двух людей дал серьезную трещину.

Есть сведения о том, что именно занятия Авроры литературой (из-за постоянной нехватки средств она взялась за переводы и начала писать роман, впоследствии брошенный в огонь) способствовали семейным ссорам. Мачеха Казимира, узнав, что Аврора намеревается издавать свои сочинения, пришла в ярость и настаивала на том, чтобы фамилия Дюдеван никогда не появлялась ни на одной из книг. И она действительно не появилась…

На одном из пикников Аврора встретила хрупкого, с аристократической внешностью, блондина Жюля Сандо, до безумия влюбившегося в молодую женщину. «Малыш» Сандо полностью олицетворял собой ее мечты о Прекрасном Принце - ребенке и возлюбленном одновременно.

Провинция смотрела сквозь пальцы на связь владелицы Ноана с юным парижанином. Но то, что баронесса Дюдеван бросилась вслед за любовником в столицу, было неслыханно! По одной версии, муж выдал ей на дорогу несколько сот франков из ее собственного состояния - сумма, которой едва хватило на первые дни пребывания в Париже.

Для того чтобы избавиться от расходов на женские наряды, Аврора стала носить мужской костюм… Она сама стирала и гладила белье, сама водила гулять свою дочь, малютку Соланж, рожденную, как говорили, от одного из любовников. Муж, наезжая в Париж, непременно посещал Аврору и появлялся с ней в театре. Летом она на несколько месяцев возвращалась в Ноан, главным образом для того, чтобы повидаться с горячо любимым сыном…

В столицу Аврора привезла роман «Эме», написанный еще в Ноане, но рукопись была отвергнута издателями. Тогда ей удалось проникнуть в журналистский мир Парижа, чтобы заработать какие-то гроши. Чуть позже она протащила за собой Жюля - их статьи подписывались так: Ж. Сандо. Под таким же именем вышел и роман «Роз и Бланш».

После очередной поездки в Ноан Аврора вернулась с новой рукописью - то была «Индиана». Потрясенный Жюль (возлюбленная явно превосходила его талантом!) отказался подписывать произведение, к созданию которого не имел ни малейшего отношения. Так появился на свет псевдоним Авроры: Жорж Санд.

Роман имел головокружительный успех. А у его автора был уже готов следующий - «Валентина» - и несколько повестей. Связь с Сандо продолжалась, хотя явно тяготила обоих. Прежде всего писательницу, которую начал раздражать постоянно утомленный, хнычущий, болезненный Жюль. А тут на одном из званых вечеров она познакомилась со знаменитой актрисой Мари Дорваль и ее другом Альфредом де Виньи, открывшими для вчерашней провинциалки мир богемных кругов Парижа. Ее заметили. Шатобриан предсказывал ей, что она станет «Байроном Франции».

В личной жизни Жорж Санд все складывалось непросто. За нею около двух лет ухаживал Проспер Мериме - писатель большого таланта и не меньшего цинизма. Впоследствии он утверждал, что отсутствие стыдливости у Авроры убило в нем всякое желание. Она же после его ухода плакала - от горя, отвращения, безнадежности.

И тут в ее жизнь вошел человек, равный ей по одаренности: Альфред де Мюссе - ребенок, избалованный женщинами и славой, мужчина, пресытившийся шампанским, опием и проститутками.

«Когда я увидел ее в первый раз, - вспоминал он впоследствии, - она была в женском платье, а не в элегантном мужском костюме, которым так часто себя безобразила. И вела она себя также с истинно женским изяществом, унаследованным ею от своей знатной бабушки. Следы юности лежали еще на щеках, великолепные глаза ее ярко блестели, и блеск этот под тенью темных густых волос производил поистине чарующее впечатление, поразив меня в самое сердце. На лбу лежала печать бесконечности мыслей. Говорила она мало, но твердо».

Мюссе вспоминал, что он как бы переродился под влиянием этой женщины, что ни до нее, ни после он никогда не испытывал такого восторженного состояния, таких порывов любви и счастья…

Сначала любовники отправились в романтическое путешествие по Италии. Режим Авроры оставался прежним: восемь часов работы в сутки. Днем или ночью она непременно исписывала своим крупным почерком двадцать листов бумаги. Ее измученный возлюбленный становился грубым. «Мечтательница, дура, монахиня» - это самые невинные его выпады в адрес подруги.

Недели, проведенные в Венеции, стали для Жорж Санд кошмаром. Болезнь приковала ее к постели, Мюссе же явно тяготился ею. Он надолго уходил из отеля в поисках развлечений в городе. Когда же она почувствовала себя лучше и встала, вдруг расхворался Мюссе. Врачи подозревали воспаление мозга или тиф.

Аврора хлопотала возле больного днем и ночью, не раздеваясь и почти не притрагиваясь к еде. Потом на сцене появился третий персонаж драмы - Пьетро Паджелло, двадцатишестилетний врач. Он-то и стал очередным избранником писательницы…

Спустя какое-то время Аврора решила развестись с мужем, чтобы обрести долгожданную свободу. Друзья познакомили ее с адвокатом Луи Мишелем. Впервые в жизни Жорж Санд имела дело с более волевым человеком, чем она сама. Любопытство вскоре переросло в страсть.

Но когда Мишель добился благоприятного исхода бракоразводного процесса, отношения между любовниками стали стремительно охладевать. О каждом свидании Жорж должна была умолять… Наконец ее терпение иссякло.

…В конце 1820-х годов, когда Аврора Дюдеван еще не помышляла о литературной деятельности, она была во власти сентиментальной традиции Жан-Жака Руссо и женских романов. Она говорила о «чувствительных сердцах», считала любовь высшим занятием и счастьем человека.

Затем, в 1830-е годы, ее влекло уже к психологическому роману, который в то время усиленно проповедовал Стендаль. Сотни произведений написаны ею за сорок пять лет непрерывного труда - романы, повести, публицистические и критические статьи, воспоминания…

В своем творчестве Жорж Санд главное место отводила женской судьбе. Индиана, Валентина, Лелия, Лавиния, Консуэло, героини «Леоне Леони» или «Андре» - все они лучше и выше своих супругов или возлюбленных, несмотря на то, что унижены и оскорблены и страдают от эгоизма, малодушия или злодейства мужчин.

Сравнительно рано пришло к ней мировое признание. Письма летели со всех концов Европы… Русские, итальянские, польские, венгерские писатели, общественные деятели благодарили, выражали свои восторги.

Почти нечеловеческая интенсивность творческой работы требовала крайнего умственного и физического напряжения. После недолгого сна - письменный стол, хозяйственные заботы, занятия с детьми, просмотр рукописей, присылаемых со всех концов страны с просьбами прочесть, исправить, напечатать. Денег всегда не хватало: нужно было помогать всем - друзьям, знакомым и незнакомым людям, начинающим литераторам, крестьянам округи.

«Вы спрашиваете, работаю ли я, - писала она одному из своих корреспондентов. - Конечно, да, поскольку я еще существую на свете».

В хозяйстве и в переписке иногда помогали секретари, для детей и внуков брали учителей, но чрезмерная работа вызывала бессонницу, от которой не помогали ни сигареты, ни лекарства. Да и личных неприятностей было сколько угодно, начиная от устной и печатной клеветы и кончая бестактным вмешательством в ее домашние дела дочери Соланж, превратившейся в красивую женщину и изобретательную интриганку.

…О последней большой любви Жорж Санд написано много книг. Предметом ее страсти и обожания стал молодой польский пианист, гениальный композитор Фридерик Шопен. Он был моложе ее всего на семь лет, но Аврора относилась к нему с почти материнской нежностью. Шопен показал себя не слишком искушенным в любовных делах, хотя «ребенку» шел уже двадцать восьмой год.

Жорж Санд и Фредерик Шопен

А «стареющей» обольстительнице - тридцать четыре! Их связь продолжалась семь лет. В «шопеновский» период она написала одно из лучших своих произведений - роман «Консуэло», пронизанный огромной страстью к музыке и искусству.

При всей своей ангельской внешности голубоглазый Фридерик характер имел отнюдь не легкий. Жорж Санд приходилось лавировать между его мнительностью, сыновней ревностью Мориса и злыми капризами Соланж. Последняя доходила до того, что, к великому восторгу провинциальных сплетников, открыто кокетничала с Шопеном и ловко стравливала Фридерика со своим легкомысленным братом.

В Ноане прочно воцарилась удушливая атмосфера ссор. В результате композитор уехал в Париж. Но и там Соланж, вышедшая замуж за известного скульптора, упорно настраивала Шопена против своей матери, приписывая ей бесчисленных любовников.

Последняя встреча - совершенно случайная - произошла в гостиной у общих знакомых. Писательница, полная раскаяния, подошла к бывшему возлюбленному и протянула ему руку. Красивое лицо Шопена покрылось бледностью. Он отшатнулся и вышел из зала, не промолвив ни слова. Полтора года спустя Фридерик умер…

Достоверно известно: после него Жорж Санд никого не любила. Правда, в ее жизни существовали и другие привязанности. Пятнадцать лет, с сорока пяти до шестидесяти, она тихо и мирно прожила с Александром Мансо, который был моложе ее на тринадцать лет и к тому же (опять!) слаб здоровьем.

С возрастом госпожа Санд из «жаворонка» превратилась в «сову» и вставала не раньше четырех часов дня. Навсегда уходили близкие подруги, бывшие возлюбленные, даже любимый внук. Ушел в мир иной и Александр Мансо. Пять месяцев Жорж ни на один день не покидала умирающего - он скончался на ее руках… Мансо сменил художник Шарль Маршал, которого Жорж называла «мой толстый ребенок».

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

О чем говорят цветы

Когда я была маленькой, меня очень мучило, что я не могу разобрать, о чем говорят цветы. Мой учитель ботаники уверял, что они ни о чем не говорят. Не знаю, был ли он глух или скрывал от меня правду, но он клялся, что цветы совсем не разговаривают.

Между тем я знала, что это не так. Я сама слышала их неясный лепет, в особенности по вечерам, когда уже садилась роса. Но они говорили так тихо, что я не различала слов. К тому же они были очень недоверчивы, и если я шла по саду между клумбами или же по полю, то они шептали друг другу: «Тсс!» По всему ряду как бы передавалась тревога: «Замолчите, а то любопытная девочка подслушивает вас».

Но я добивалась своего. Я научилась ступать так осторожно, чтобы не задеть ни одной былинки, и цветы не слышали, как я подходила к ним близко. И тогда, притаившись под деревьями, чтобы они не видели моей тени, я наконец поняла их речь.

Надо было напрягать все свое внимание. У цветов голоса были такие тоненькие, нежные, что дуновение ветерка или жужжание какой-нибудь ночной бабочки совершенно заглушало их.

Не знаю, на каком языке они разговаривали. Это не был ни французский, ни латинский, которым меня в то время обучали, но я его отлично понимала. Мне даже кажется, что я его понимала лучше других знакомых мне языков.

Однажды вечером мне удалось, лежа на песке, не проронить ни слова из того, что говорилось в углу цветника. Я старалась не шелохнуться и услышала, как один из полевых маков заговорил:

– Господа, пора уже покончить с этими предрассудками. Все растения одинаково благородны. Наше семейство не уступит никакому другому. Пусть кто угодно признает розу царицей, но я заявляю, что с меня довольно, я и не считаю никого вправе называть себя более знатным, чем я.

– Я не понимаю, чем так кичится семейство роз. Скажите, пожалуйста, разве роза красивее и стройнее меня? Природа и искусство общими усилиями увеличили число наших лепестков и сделали наши краски особенно яркими. Мы, несомненно, богаче, так как у самой роскошной розы бывает много-много двести лепестков, a у нас – до пятисот. А уж таких оттенков лилового и даже почти синего цвета, как у нас, розе никогда не добиться.

– Скажу про себя, – вмешался бойкий вьюнок, – я принц Дельфиниум. В моем венчике отражается небесная лазурь, а мои многочисленные родичи владеют всеми розовыми переливами. Как видите, пресловутая царица во многом может нам позавидовать, а что касается ее хваленого аромата, то...

– Ах, уж и не говорите об этом, – с жаром перебил полевой мак. – Меня просто раздражают вечные толки о каком-то аромате. Ну, что такое аромат, скажите, пожалуйста? Условное понятие, придуманное садовниками и бабочками. Я нахожу, что у роз неприятный запах, а у меня приятный.

– Мы ничем не пахнем, – сказала астра, – и этим доказываем свою порядочность и благовоспитанность. Запах свидетельствует о нескромности или хвастовстве. Цветок, уважающий себя, не станет бить в нос. Достаточно того, что он красив.

– Я с вами не согласен! – воскликнул махровый мак, отличавшийся сильным ароматом. – Запах есть отражение ума и здоровья.

Голос махрового мака был заглушён дружным смехом. Гвоздики держались за бока, а резеда раскачивалась из стороны в сторону. Но, не обращая на них внимания, он стал критиковать форму и цвет розы, которая отвечать не могла – все розовые кусты незадолго перед тем были подрезаны, и на молодых побегах лишь появились маленькие бутончики, туго стянутые зелеными свивальниками.

Богато одетые анютины глазки высказались против махровых цветов, а так как в цветнике преобладали махровые, то начались всеобщие неудовольствия. Впрочем, все так завидовали розе, что скоро помирились между собою и стали наперерыв ее высмеивать. Ее сравнивали даже с кочаном капусты, причем говорили, что кочан, во всяком случае, и толще, и полезнее. Глупости, которые я слушала, вывели меня из терпения, и, топнув ногой, я вдруг заговорила на языке цветов:

– Замолчите! Вы все вздор мелете! Я думала услышать здесь чудеса поэзии, а, к своему крайнему разочарованию, нашла в вас только соперничество, тщеславие, зависть!

Наступило глубокое молчание, и я убежала из сада.

Посмотрю-ка, думала я, может, полевые цветы разумнее этих чванливых садовых растений, которые получают от нас искусственную красоту и в то же время как бы заражаются нашими предрассудками и ошибками.

Под тенью живой изгороди я пробиралась к полю. Мне хотелось знать, неужели и спирии, которых называют царицами поля, так же горды и завистливы. Дорогою я остановилась около большого шиповника, на котором все цветы вели разговор.

Надо вам сказать, что во времена моего детства еще не существовало многочисленных сортов роз, которые впоследствии были получены искусными садоводами посредством колировок. Тем не менее, природа не обделила нашей местности, где в диком виде росли разнообразные розы. А в саду у нас водилась сентифолия – роза с сотнею лепестков; родина ее неизвестна, но ее происхождение обыкновенно приписывают культуре.

Для меня, как и для всех тогда, эта сентифолия представляла идеал розы, и я вовсе не была уверена, как мой учитель, что она лишь порождение искусного садоводства. Из книг я знала, что еще в глубокой древности роза восхищала людей своей красотой и своим ароматом. Конечно, им в ту пору не была известна чайная роза, которая уж вовсе не пахнет розой, и все эти прелестные породы, которые теперь до бесконечности разнообразят, но, по существу, искажают истинный тип розы. Меня стали учить ботанике, но я понимала ее по-своему. У меня было тонкое обоняние, и я непременно хотела, чтобы аромат считался одним из главных признаков цветка. Мой учитель, нюхавший табак, не разделял моего увлечения. Он был восприимчив только к запаху табака, и если нюхал какое-нибудь растение, то потом уверял, что от него щекочет в носу.

Я во все уши слушала, о чем говорил шиповник над моею головою, так как уже с первых слов я поняла, что речь идет о происхождении розы.

– Побудь еще с нами, милый ветерок, – говорили цветы шиповника. – Мы расцвели, а прекрасные розы на клумбах еще спят в своих зеленых оболочках. Смотри, какие мы свежие и веселые, и если ты нас немного покачаешь, то у нас будет такой же нежный аромат, как у нашей славной царицы.

– Замолчите, вы ведь только дети севера. Я минутку поболтаю с вами, но не думайте равняться с царицей цветов.

– Милый ветерок, мы ее уважаем и обожаем, – ответили цветы шиповника. – Мы знаем, как ей завидуют другие цветы. Они уверяют, что роза не лучше нас, что она дочь шиповника и своею красотой обязана только колировке и уходу. Мы сами необразованные и не умеем возразить. Ты старше и опытнее нас. Скажи, знаешь ли ты что-нибудь о происхождении розы?

– Как же, с нею связана и моя собственная история. Слушайте и никогда этого не забывайте!

Вот что рассказал ветерок.

– В те времена, когда земные создания еще говорили языком богов, я был старшим сыном царя бурь. Концами своих черных крыльев я касался противоположных точек горизонта. Мои огромные волосы переплетались с облаками. Вид у меня был величественный и грозный. В моей власти было собрать с запада все тучи и разостлать их непроницаемой пеленой между Землей и Солнцем.

Долго я с отцом и братьями царствовал над бесплодной планетой. Нашей задачей было все уничтожать и разрушать. Когда мои братья и я устремлялись со всех сторон на этот беспомощный и маленький мир, то казалось, что жизнь никогда не сможет появиться на бесформенной глыбе, ныне называемой Землею. Если отец мой чувствовал усталость, то ложился отдыхать на тучах, предоставляя мне продолжать его разрушительную работу. Но внутри Земли, сохранявшей еще неподвижность, скрыт был могучий божественный дух – дух жизни, который стремился наружу и однажды, разбивая горы, раздвигая моря, собирая кучу пыли, проложил себе дорогу. Мы удвоили свои усилия, но только содействовали росту бесчисленных созданий, которые благодаря своей малой величине ускользали от нас или сопротивлялись нам самою своею слабостью. На теплой еще поверхности земной коры, в расщелинах, в водах появились гибкие растеньица, плавучие раковинки. Тщетно мы гнали яростные волны на эти крошечные создания. Жизнь беспрестанно появлялась в новых формах, словно терпеливый и изобретательный гений творчества решил приспособить все органы и потребности существ к обуреваемой нами среде.

Нам начало надоедать это сопротивление, по виду такое слабое, но на деле непреодолимое. Мы уничтожали целые семейства живых созданий, но на их место являлись другие, более приспособленные к борьбе, которую они благополучно выдерживали. Тогда мы решили собраться с облаками, чтобы обсудить положение и попросить у нашего отца новые подкрепления.

В то время, как он отдавал нам свои распоряжения, Земля, ненадолго отдохнувшая от наших преследований, успела покрыться множеством растений, среди которых двигались мириады животных самых разнообразных пород, искавшие себе пристанища и пищи в огромных лесах, на склонах могучих гор или в прозрачных водах огромных озер.

– Ступайте, – сказал царь бурь, отец мой. – Смотрите, Земля вырядилась, как невеста, собирающаяся вступить в брак с Солнцем. Разведите их. Соберите огромные тучи, дуйте изо всех сил. Пусть ваше дыхание выворачивает деревья, сплющивает горы, взбаламутит моря. Идите и не возвращайтесь, пока останется хоть одно живое существо, хоть одно растение на этой проклятой Земле, где жизнь хочет водвориться нам наперекор.

Мы отправились сеять смерть в обоих полушариях. Рассекая облачную завесу, как орел, я помчался в страны Дальнего востока, туда, где на покатых низменностях, спускающихся к морю под знойным небом, среди сильной влаги водятся исполинские растения и лютые звери. Я отдохнул от прежнего утомления и теперь чувствовал необыкновенный подъем сил. Я гордился тем, что несу погибель слабым созданиям, которые осмеливались не поддаваться мне с первого раза. Одним взмахом крыла я дочиста выметал целую местность, одним дуновением я выламывал целый лес и безумно, слепо радовался тому, что я сильнее всех могучих сил природы.

Внезапно я почувствовал незнакомый мне аромат и, удивляясь этому новому ощущению, остановился, чтобы сообразить, откуда оно взялось. Тогда я впервые увидел создание, которое появилось во время моего отсутствия, нежное, изящное, прелестное создание – розу!

Я кинулся, чтобы раздавить ее. Она пригнулась, легла на землю и сказала мне:

– Пожалей меня! Ведь я такая красивая и кроткая! Вдохни мой аромат, тогда ты меня пощадишь.

Я вдохнул ее аромат – и внезапное опьянение смягчило мою ярость. Опустившись около нее на землю, я заснул.

Когда я проснулся, роза уже выпрямилась и стояла, слегка покачиваясь от моего спокойного дыхания.

– Будь мне другом, – сказала она, – не покидай меня. Когда твои ужасные крылья сложены, ты мне нравишься. Какой ты красивый! Верно, ты царь лесов! В твоем нежном дуновении я слышу чудную песню. Останься здесь или возьми меня

с собой. Я хочу посмотреть вблизи на Солнце и облака.Я положил розу к себе на грудь и полетел. Но вскоре мне показалось, что она умирает. От изнеможения она уже не в состоянии была со мной говорить, но ее аромат продолжал восхищать меня. Опасаясь погубить ее, я летел тихонько над верхушками деревьев, избегая малейшего толчка. Таким образом, я с предосторожностями добрался до дворца из темных туч, где меня ждал отец.

– Что тебе нужно? – спросил он. – Отчего ты оставил лес на берегах Индии? Я его вижу отсюда. Вернись и уничтожь его поскорее.

– Хорошо, – ответил я, показывая ему розу.– Но позволь мне оставить у

тебя это сокровище, которое я хочу спасти.

– Спасти! – воскликнул он и зарычал от гнева. – Ты хочешь что-то спасти?

Одним дуновением он вышиб из моих рук розу, которая исчезла в пространстве, рассыпая кругом свои поблекшие лепестки.

Я бросился за нею, чтобы схватить хоть один лепесток. Но царь, грозный и неумолимый, в свою очередь, схватил меня, повалил, придавил коленом мою грудь и с силою оторвал мне крыла, так, что перья с них полетели в пространство вслед за лепестками розы.

– Несчастный! – сказал он. – Ты проникся состраданием, теперь ты мне больше не сын. Ступай на Землю к злополучному духу жизни, который оказывает мне сопротивление. Посмотрим, сделает ли он что-нибудь из тебя, когда теперь, по моей милости, ты уже ни к чему не годен.

Толкнув меня в бездонную пропасть, он навеки отрекся от меня.

Я покатился до лужайки и, разбитый, уничтоженный, оказался рядом с розой. А она была весела и благоухала больше прежнего.

– Что за чудо? Я думал, что ты умерла, и оплакивал тебя. Разве ты одарена способностью возрождаться после смерти?

– Разумеется, – ответила она, – так же, как и все существа, поддерживаемые духом жизни. Взгляни на окружающие меня бутоны. Сегодня вечером я уже утрачу свой блеск и должна буду заботиться о своем возрождении, а мои сестры будут пленять тебя своею красотой и благоуханием. Останься с нами. Разве ты нам не друг и товарищ?

Я был до того унижен своим падением, что проливал слезы на землю, к которой отныне чувствовал себя прикованным. Мои рыдания растрогали духа жизни. Он явился мне в образе лучезарного ангела и сказал:

– Ты познал сострадание, ты пожалел розу, за это я пожалею тебя. Твой отец силен, но я сильнее его, потому что он уничтожает, а я созидаю.С этими словами он прикоснулся ко мне, и я превратился в хорошенького румяного ребенка. За плечами у меня внезапно выросли такие крылышки, как у бабочек, и я с восхищением принялся летать.

– Останься с цветками под сенью лесов, – сказал мне дух. – Теперь эти зеленые своды будут укрывать и защищать тебя. Впоследствии, когда мне удастся победить ярость стихии, ты сможешь облетать всю Землю, где тебя будут благословлять и воспевать. А ты, прекрасная роза, ты первая обезоружила гнев своею красотою! Будь же символом грядущего примирения враждебных ныне сил природы. Поучай также будущие поколения. Цивилизованные народы захотят все использовать для своих целей. Мои драгоценные дары – кротость, красота, грация – будут казаться им чуть ли не ниже, чем богатство и сила. Покажи им, милая роза, что нет высшего могущества, чем способность очаровывать и примирять. Я даю тебе титул, который никто у тебя не осмелится отнять во веки веков. Провозглашаю тебя царицей цветов. Учреждаемое мною царство божественно и действует только очарованием.

С этого дня я зажил мирно, а люди, животные и растения горячо полюбили меня. Благодаря своему божественному происхождению я могу выбирать себе место жительства где угодно, но я преданный слуга жизни, которой содействую своим благотворным дыханием, и не хочу покинуть дорогой Земли, где меня удерживает моя первая и вечная любовь. Да, милые цветочки, я верный поклонник розы, а следовательно, ваш брат и друг.

– В таком случае устрой нам бал! – воскликнули цветы шиповника. – Мы будем веселиться и воспевать хвалу нашей царице, розе востока с сотней лепестков.Ветерок зашевелил своими хорошенькими крылышками, и над моей головою начались оживленные танцы, сопровождаемые шуршанием веток и шелестом листьев, которые заменяли бубны и кастаньеты. От увлечения некоторые дикие розы порвали свои бальные платья и осыпали своими лепестками мои волосы. Но это не помешало им плясать дальше, припевая:

– Да здравствует красавица роза, победившая своею кротостью сына царя бурь! Да здравствует добрый ветерок, оставшийся другом цветов!

Когда я сообщила своему учителю все, что слышала, то он заявил, что я больна и что мне надо дать слабительного. Однако бабушка выручила меня и сказала ему:

– Очень жалею вас, если вы сами никогда не слышали, о чем говорят цветы. Я хотела бы вернуть те времена, когда я их понимала. Это свойство детей. Не смешивайте свойства с недугами!

Размеренной жизни хозяйки поместья она предпочла полную взлетов и падений профессию писателя. В ее произведениях главенствовали идеи свободы и гуманизма, а в душе бушевали страсти. Пока читатели боготворили романистку, поборники морали считали Санд олицетворением вселенского зла. На протяжении всей жизни Жорж отстаивала себя и свое творчество, вдребезги разбивая закостенелые представления о том, как должна выглядеть женщина.

Детство и юность

Амандина Аврора Люсиль Дюпен родилась первого июля 1804 года в столице Франции – Париже. Отец литераторши – Морис Дюпен – выходец из знатного рода, который праздному существованию предпочел военную карьеру. Мать романистки – Антуанетта-Софи-Виктория Делаборд, дочь птицелова – имела скверную репутацию и зарабатывала на жизнь танцами. Из-за происхождения матери аристократичные родственники на протяжении долгого времени не признавали Амандину. Смерть главы семейства перевернула жизнь Санд с ног на голову.

Госпожа Дюпен (бабушка писательницы), которая ранее отказывалась от встреч с внучкой, после кончины горячо любимого сына признала Аврору, но общего языка с невесткой так и нашла. Между женщинами часто возникали конфликты. Софи-Виктория боялась, что после очередной ссоры престарелая графиня назло ей лишит Амандину наследства. Дабы не испытывать судьбу, она покинула усадьбу, оставив дочь на попечении свекрови.

Детство Санд нельзя назвать счастливым: она крайне редко общалась со сверстниками, а служанки бабушки при каждом удобном случае выказывали ей неуважение. Круг общения писательницы ограничивался престарелой графиней и учителем месье Дешартром. Девочка так сильно хотела иметь друга, что выдумала его. Верного соратника Авроры звали Корамбе. Это волшебное существо было и советчиком, и слушателем, и ангелом-хранителем.

Амандина тяжело переживала разлуку с матерью. Девочка видела ее лишь изредка, приезжая с бабушкой в Париж. Госпожа Дюпен стремилась свести влияние Софи-Виктории к минимуму. Устав от чрезмерной опеки, Аврора задумала побег. Графиня прознала о намерении Санд и отправила отбившуюся от рук внучку в Августинский католический монастырь (1818-1820 годы).

Там писательница познакомилась с религиозной литературой. Превратно истолковав текст Священного Писания, впечатлительная особа на протяжении нескольких месяцев вела аскетичный образ жизни. Отождествление со святой Терезой привело к тому, что Аврора лишилась сна и аппетита.

Неизвестно, чем мог закончиться этот опыт, если бы аббат Премор вовремя не вразумил ее. Из-за упаднических настроений и постоянных болезней Жорж более не могла продолжать обучение. С благословения настоятельницы бабушка забрала внучку домой. Свежий воздух пошел Санд на пользу. Через пару месяцев от религиозного фанатизма не осталось и следа.

Несмотря на то что Аврора была богата, умна и хороша собой, в обществе она считалась совершенно неподходящей кандидатурой на роль жены. Низменное происхождение матери делало ее не вполне равноправной в среде аристократической молодежи. Графиня Дюпен не успела подыскать внучке жениха: она умерла, когда Жорж было 17 лет. Начитавшаяся работ Мабли, Лейбница и Локка девушка осталась на попечении у неграмотной матери.

Пропасть, образовавшаяся за время разлуки между Софи-Викторией и Санд, была непомерно большой: Аврора любила читать, а мать считала это занятие пустой тратой времени и постоянно забирала у нее книги; девочка стремилась в просторный дом в Ноане – Софи-Виктория держала ее в маленькой квартирке в Париже; Жорж горевала о бабушке – бывшая танцовщица то и дело осыпала почившую свекровь грязными ругательствами.

После того как Антуанетте не удалось принудить дочь выйти замуж за человека, вызывавшего в Авроре крайнюю степень отвращения, разъяренная вдова волоком притащила Санд в монастырь и пригрозила ей заточением в келье-темнице. В тот момент юная литераторша осознала, что освободиться от гнета деспотичной матери ей поможет брак.

Личная жизнь

Еще при жизни об амурных похождениях Санд слагали легенды. Злопыхатели приписывали ей романы со всем литературным бомондом Франции, утверждая, что из-за нереализованного в полной мере материнского инстинкта женщина подсознательно выбирала мужчин намного моложе ее. Также ходили слухи и о любовной связи литераторши с ее подругой, актрисой Мари Дорваль.

Женщина, имевшая огромное количество поклонников, была замужем лишь однажды. Ее мужем (с 1822 по 1836 год) был барон Казимир Дюдеван. В этом союзе писательница родила сына Мориса (1823 год) и дочь Соланж (1828 год). Ради детей разочаровавшиеся друг в друге супруги до последнего пытались сохранить брак. Но непримиримость во взглядах на жизнь оказалась сильнее желания вырастить сына и дочь в полной семье.

Аврора не скрывала своей любвеобильной натуры. Она состояла в открытых отношениях с поэтом Альфредом де Мюссе, композитором и пианистом-виртуозом . Отношения с последним оставили глубокую рану в душе Авроры и нашли свое отражение в произведениях Санд «Лукреция Флориани» и «Зима на Майорке».

Настоящее имя

Дебютный роман «Роз и Бланш» (1831 год) – результат сотрудничества Авроры с Жюлем Сандо, близким другом писательницы. Совместная работа, как и большая часть фельетонов, опубликованных в журнале «Фигаро», была подписана их общим псевдонимом – Жюль Санд. Второй роман «Индиана» (1832 год) литераторы также планировали написать в соавторстве, но из-за болезни беллетрист не принимал участия в создании шедевра, и Дюдеван самолично написала произведение от корки до корки.

Сандо наотрез отказался под общим псевдонимом выпускать в свет книгу, к созданию которой он не имел никакого отношения. Издатель в свою очередь настаивал на сохранении криптонима, с которым читатели были уже знакомы. Из-за того что семья романистки была против выставления их фамилии на всеобщее обозрение, печататься под своим настоящим именем писательница не могла. По совету друга Аврора заменила Жюля на Жоржа, а фамилию оставила без изменений.

Литература

Романы, опубликованные вслед за «Индианой» («Валентина», «Лелия», «Жак»), поставили Жорж Санд в ряды демократических романтиков. В середине 30-х годов Аврора увлекалась идеями сенсимонистов. Работы представителя социального утопизма Пьера Леру («Индивидуализм и социализм», 1834 год; «О равенстве», 1838 год; «Опровержение эклектизма», 1839 год; «О гуманности», 1840 год) вдохновили литераторшу на написание ряда произведений.

В романе «Мопра» (1837 год) прозвучало осуждение романтического бунтарства, а в «Орасе» (1842 год) произошло развенчание индивидуализма. Вера в творческие возможности простых людей, пафос национально-освободительной борьбы, мечта об искусстве, служащем народу, пронизывают и дилогию Санд – «Консуэло» (1843 год) и «Графиню Рудольштадт» (1843 год).

В 40-х годах литературная и общественная деятельность Дюдеван достигла своего апогея. Писательница участвовала в издании левореспубликанских журналов и поддерживала рабочих поэтов, пропагандируя их творчество («Диалоги о поэзии пролетариев», 1842 год). В своих романах она создала целую галерею резко отрицательных образов представителей буржуа (Бриколен – «Мельник из Анжибо», Кардонне – «Грех господина Антуана»).

В годы Второй империи в творчестве Санд появились антиклерикальные настроения (реакция на политику Луи Наполеона). Ее роман «Даниелла» (1857 год), содержащий нападки на католическую религию, вызвал скандал, а газету «Ла Пресс», в которой он публиковался, закрыли. После этого Санд отошла от общественной деятельности и писала романы в духе ранних произведений: «Снеговик» (1858 год), «Жан де ля Рош» (1859 год) и «Маркиз де Вильмер» (1861 год).

Творчеством Жорж Санд восхищались и , и , и , и Герцен, и даже .

Смерть

Последние годы жизни Аврора Дюдеван провела в своем имении во Франции. Она занималась детьми и внуками, которые обожали слушать ее сказки («О чем говорят цветы», «Говорящий дуб», «Розовое облако»). Под конец жизни Жорж даже заслужила прозвище «добрая дама из Ноана».

Легенда французской литературы ушла в небытие 8 июня 1876 года (в 72 года). Причиной смерти Санд стала кишечная непроходимость. Именитая писательница была похоронена в семейном склепе в Ноане. Друзья Дюдеван – Флобер и Дюма-сын – присутствовали при ее захоронении. Узнав о кончине литераторши, гений поэтического арабеска написал:

«Оплакиваю умершую, приветствую бессмертную!»

Литературное наследие писательницы сохранилось в сборниках поэм, драм и романов.

Помимо прочего, в Италии режиссер Джорджо Альбертацции по мотивам автобиографического романа Санд «История моей жизни» снял телефильм, а во Франции были экранизированы произведения «Прекрасные господа из Буа-Доре» (1976 год) и «Мопра» (1926 год и 1972 год).

Библиография

• «Мельхиор» (1832 год)
• «Леоне Леони» (1835 год)
• «Младшая сестра» (1843 год)
• «Кероглу» (1843 год)
• «Карл» (1843 год)
• «Жанна» (1844 год)
• «Исидора» (1846 год)
• «Теверино» (1846 год)
• «Мопра» (1837 год)
• «Мастера мозаики» (1838 год)
• «Орко» (1838 год)
• «Спиридион» (1839 год)
• «Грех господина Антуана» (1847 год)
• «Лукреция Флориани» (1847 год)
• «Мон-Ревеш» (1853 год)
• «Маркиз де Вильмер» (1861 год)
• «Исповедь молодой девушки» (1865 год)
• «Нанон» (1872 год)
• «Бабушкины сказки» (1876 год)

О чем говорят цветы

Когда я была маленькой, меня очень мучило, что я не могу разобрать, о чем говорят цветы. Мой учитель ботаники уверял, что они ни о чем не говорят. Не знаю, был ли он глух или скрывал от меня правду, но он клялся, что цветы совсем не разговаривают.

Между тем я знала, что это не так. Я сама слышала их неясный лепет, в особенности по вечерам, когда уже садилась роса. Но они говорили так тихо, что я не различала слов. К тому же они были очень недоверчивы, и если я шла по саду между клумбами или же по полю, то они шептали друг другу: «Тсс!» По всему ряду как бы передавалась тревога: «Замолчите, а то любопытная девочка подслушивает вас».

Но я добивалась своего. Я научилась ступать так осторожно, чтобы не задеть ни одной былинки, и цветы не слышали, как я подходила к ним близко. И тогда, притаившись под деревьями, чтобы они не видели моей тени, я наконец поняла их речь.

Надо было напрягать все свое внимание. У цветов голоса были такие тоненькие, нежные, что дуновение ветерка или жужжание какой-нибудь ночной бабочки совершенно заглушало их.

Не знаю, на каком языке они разговаривали. Это не был ни французский, ни латинский, которым меня в то время обучали, но я его отлично понимала. Мне даже кажется, что я его понимала лучше других знакомых мне языков.

Однажды вечером мне удалось, лежа на песке, не проронить ни слова из того, что говорилось в углу цветника. Я старалась не шелохнуться и услышала, как один из полевых маков заговорил:

Господа, пора уже покончить с этими предрассудками. Все растения одинаково благородны. Наше семейство не уступит никакому другому. Пусть кто угодно признает розу царицей, но я заявляю, что с меня довольно, я и не считаю никого вправе называть себя более знатным, чем я.

Я не понимаю, чем так кичится семейство роз. Скажите, пожалуйста, разве роза красивее и стройнее меня? Природа и искусство общими усилиями увеличили число наших лепестков и сделали наши краски особенно яркими. Мы, несомненно, богаче, так как у самой роскошной розы бывает много-много двести лепестков, a у нас - до пятисот. А уж таких оттенков лилового и даже почти синего цвета, как у нас, розе никогда не добиться.

Скажу про себя, - вмешался бойкий вьюнок, - я принц Дельфиниум. В моем венчике отражается небесная лазурь, а мои многочисленные родичи владеют всеми розовыми переливами. Как видите, пресловутая царица во многом может нам позавидовать, а что касается ее хваленого аромата, то...

Ах, уж и не говорите об этом, - с жаром перебил полевой мак. - Меня просто раздражают вечные толки о каком-то аромате. Ну, что такое аромат, скажите, пожалуйста? Условное понятие, придуманное садовниками и бабочками. Я нахожу, что у роз неприятный запах, а у меня приятный.

Мы ничем не пахнем, - сказала астра, - и этим доказываем свою порядочность и благовоспитанность. Запах свидетельствует о нескромности или хвастовстве. Цветок, уважающий себя, не станет бить в нос. Достаточно того, что он красив.

Я с вами не согласен! - воскликнул махровый мак, отличавшийся сильным ароматом. - Запах есть отражение ума и здоровья.

Голос махрового мака был заглушён дружным смехом. Гвоздики держались за бока, а резеда раскачивалась из стороны в сторону. Но, не обращая на них внимания, он стал критиковать форму и цвет розы, которая отвечать не могла - все розовые кусты незадолго перед тем были подрезаны, и на молодых побегах лишь появились маленькие бутончики, туго стянутые зелеными свивальниками.

Богато одетые анютины глазки высказались против махровых цветов, а так как в цветнике преобладали махровые, то начались всеобщие неудовольствия. Впрочем, все так завидовали розе, что скоро помирились между собою и стали наперерыв ее высмеивать. Ее сравнивали даже с кочаном капусты, причем говорили, что кочан, во всяком случае, и толще, и полезнее. Глупости, которые я слушала, вывели меня из терпения, и, топнув ногой, я вдруг заговорила на языке цветов:

Замолчите! Вы все вздор мелете! Я думала услышать здесь чудеса поэзии, а, к своему крайнему разочарованию, нашла в вас только соперничество, тщеславие, зависть!

Наступило глубокое молчание, и я убежала из сада.

Посмотрю-ка, думала я, может, полевые цветы разумнее этих чванливых садовых растений, которые получают от нас искусственную красоту и в то же время как бы заражаются нашими предрассудками и ошибками.

Под тенью живой изгороди я пробиралась к полю. Мне хотелось знать, неужели и спирии, которых называют царицами поля, так же горды и завистливы. Дорогою я остановилась около большого шиповника, на котором все цветы вели разговор.

Надо вам сказать, что во времена моего детства еще не существовало многочисленных сортов роз, которые впоследствии были получены искусными садоводами посредством колировок. Тем не менее, природа не обделила нашей местности, где в диком виде росли разнообразные розы. А в саду у нас водилась сентифолия - роза с сотнею лепестков; родина ее неизвестна, но ее происхождение обыкновенно приписывают культуре.

Для меня, как и для всех тогда, эта сентифолия представляла идеал розы, и я вовсе не была уверена, как мой учитель, что она лишь порождение искусного садоводства. Из книг я знала, что еще в глубокой древности роза восхищала людей своей красотой и своим ароматом. Конечно, им в ту пору не была известна чайная роза, которая уж вовсе не пахнет розой, и все эти прелестные породы, которые теперь до бесконечности разнообразят, но, по существу, искажают истинный тип розы. Меня стали учить ботанике, но я понимала ее по-своему. У меня было тонкое обоняние, и я непременно хотела, чтобы аромат считался одним из главных признаков цветка. Мой учитель, нюхавший табак, не разделял моего увлечения. Он был восприимчив только к запаху табака, и если нюхал какое-нибудь растение, то потом уверял, что от него щекочет в носу.

Я во все уши слушала, о чем говорил шиповник над моею головою, так как уже с первых слов я поняла, что речь идет о происхождении розы.

Побудь еще с нами, милый ветерок, - говорили цветы шиповника. - Мы расцвели, а прекрасные розы на клумбах еще спят в своих зеленых оболочках. Смотри, какие мы свежие и веселые, и если ты нас немного покачаешь, то у нас будет такой же нежный аромат, как у нашей славной царицы.

Замолчите, вы ведь только дети севера. Я минутку поболтаю с вами, но не думайте равняться с царицей цветов.

Милый ветерок, мы ее уважаем и обожаем, - ответили цветы шиповника. - Мы знаем, как ей завидуют другие цветы. Они уверяют, что роза не лучше нас, что она дочь шиповника и своею красотой обязана только колировке и уходу. Мы сами необразованные и не умеем возразить. Ты старше и опытнее нас. Скажи, знаешь ли ты что-нибудь о происхождении розы?

Как же, с нею связана и моя собственная история. Слушайте и никогда этого не забывайте!

Вот что рассказал ветерок.

В те времена, когда земные создания еще говорили языком богов, я был старшим сыном царя бурь. Концами своих черных крыльев я касался противоположных точек горизонта. Мои огромные волосы переплетались с облаками. Вид у меня был величественный и грозный. В моей власти было собрать с запада все тучи и разостлать их непроницаемой пеленой между Землей и Солнцем.

Долго я с отцом и братьями царствовал над бесплодной планетой. Нашей задачей было все уничтожать и разрушать. Когда мои братья и я устремлялись со всех сторон на этот беспомощный и маленький мир, то казалось, что жизнь никогда не сможет появиться на бесформенной глыбе, ныне называемой Землею. Если отец мой чувствовал усталость, то ложился отдыхать на тучах, предоставляя мне продолжать его разрушительную работу. Но внутри Земли, сохранявшей еще неподвижность, скрыт был могучий божественный дух - дух жизни, который стремился наружу и однажды, разбивая горы, раздвигая моря, собирая кучу пыли, проложил себе дорогу. Мы удвоили свои усилия, но только содействовали росту бесчисленных созданий, которые благодаря своей малой величине ускользали от нас или сопротивлялись нам самою своею слабостью. На теплой еще поверхности земной коры, в расщелинах, в водах появились гибкие растеньица, плавучие раковинки. Тщетно мы гнали яростные волны на эти крошечные создания. Жизнь беспрестанно появлялась в новых формах, словно терпеливый и изобретательный гений творчества решил приспособить все органы и потребности существ к обуреваемой нами среде.