Веселые рассказы для детей тэффи. Юмористические рассказы надежды тэффи
Тушь хороша тем, что ей можно рисовать по-моему абсолютно любыми инструментами. Я расскажу про то, что пробовала или планирую попробовать сама, а в частности про перья, рапидографы, кисти и нетрадиционные материалы. Про бумагу и тушь я уже немного говорила в , так что углубляться не буду.
Самый первый инструмент, который использовался для письма и рисования тушью - птичье перо. Обычно это были утиные перья, но когда возникала необходимость нарисовать более тонкую линию, выбирали перо вороны. Кончик пера, заостренный с помощью специального ножа, окунался в чернила, и полый стержень пера удерживал достаточно чернил для того, чтобы сделать несколько штрихов. Сейчас уже конечно с птиц перья дергают только эстеты, для остальных изобрели целую кучу разных металлических перьев.
Есть перья для письма, а есть перья для рисования. Перо для письма по сравнению с обычным для графических работ имеет более широкий наконечник. Вообще есть куча разных классификаций перьев в зависимости от типа письма или рисования, я еще пока ее целиком не уяснила и для себя делю перья на на 3 большие группы – ширококонечные, остроконечные, и рондо.
Ширококонечные перья – кончик похож на маленькую лопатку. Бывают металлическими, тростниковыми, бамбуковыми, птичьими и даже деревянными.
Остроконечные перья – похожи на копьё средневекового рыцаря в миниатюре. Изготавливаются из металла или перьев птиц, обычно гусиных. Именно такие перья чаще всего используются для рисования.
Рондо
– металлическое перо. В каллиграфии им пишут чертежный шрифт при подписывании чертежей и плакатов. На кончике имеет «блинчик», за счёт которого и получается «эффект шариковой ручки» - то есть линия одной толщины в любом направлении движения пера. Не очень хороший выбор вообще, я такими не пользуюсь.
Также в каждом пере есть расщеп
и должен быть тушедержатель
.
В остроконечном один расщеп, а в ширококонечном бывает один или два – на это влияет ширина самого пера. Придуман расщеп для того, чтобы тушь или чернила удерживались между краями пера, и стекали на бумагу точно через кончик пера в необходимом количестве.
Тушедержатель (этот такая штучка надевается на перо) нужен для того, чтобы не приходилось поминутно заправлять перо тушью – с помощью этого нехитрого приспособления можно написать несколько букв за одно заправление пера тушью.
Причём не рекомендуется обмакивать само перо в чернильницу – от этого образуется нежелательный наплыв туши на кончике пера, а тростниковые перья и вовсе быстро изнашиваются вследствие размокания их рыхлой внутренней части. Надо заправлять тушью образовавшееся пространство между пером и тушедержателем с помощью кисточки, которая выделяется специально для этой цели.
Еще раз повторю, что перед первым использование кончик пера нужно прокалить над огнем, чтобы убрать специальный состав, защищающий перо от ржавчины.
Я рисую обычно остроконечным пером, примерно таким - это японский G pen. 
На пере нужно избегать появления осадка, поскольку это непосредственно затрагивает качество проводимых линий. Перо хорошо очищается обычным споласкиванием в проточной воде (из-под крана) Наиболее важный момент очистки - вначале необходимо вынуть перо; в особенности, если ручка имеет металлический зажим для фиксации. Металл подвержен коррозии: если не вынуть перо, его неизбежно заклинит в зажиме. После полной очистки пера и зажима их следует насухо вытереть салфеткой или куском хлопчатобумажной ткани.
Для перьев есть разные держатели. Например такие для письма Copperplate для рисования не подходят 
Наш выбор вот такой. Здесь сверху вниз обычный держатель (у меня такой), универсальный и для тонкого пера. Второй подходит тоже для тонких перышек.
Лучше, чтобы держатель был либо пластиковым, либо покрыт лаком, так он будет меньше размокать и портиться. Подбирать держатель нужно под вашу руку, я для удобства частенько наматываю изоленту или надеваю резиновые мягкие штучки с ручек, чтобы не уставали пальцы. Это кстати еще добавляет вес, а мне удобней держать более тяжелый держатель.
Много полезного пишут про перья в Википедии .
Теперь немного про кисти. Из своего опыта могу сказать лучше брать кисти для каллиграфии, у них большой диапазон толщины линии. Если таковых нет, для большинства работ подойдет синтетика, за счет своей упругости и жесткости, хотя на самом деле я встречала людей, которые щетинными кистями пишут шедевры тушью, так что тут индивидуальные предпочтения и личные пробы очень пригодятся. Мне лично удобна синтетика еще тем, что ее проще отмыть, а делать это нужно обязательно после каждой работы. Синтетика не боится мыла, быстро сохнет и вообще непривередлива. Все мои белки, колонки и прочие нежные звери тушь не держат вообще.
Отдельно стоит сказать про BrushPen - это синтетическая кисть уже с резервуаром с тушью. Я в качестве аналога иногда заправляю разбавленной тушью Waterbrush - получается что-то похожее. Здесь главное правило - то, что заливается в картриджи и кисти должно быть либо разбавленным, либо специальным, для заливки в рапидографы и изографы, иначе все ваши устройства после высыхания намертво склеятся внутри и их придется выкинуть.
Теперь о самом загадочном - изографы и рапидографы. Чем отличается изограф от рапидографа?
Некоторыми особенностями конструкции пишущего узла и способами заправки, но на практике – ничем. Ходит слух, будто изографом можно рисовать под наклоном, а рапидографом – только строго перпендикулярно бумаге. На самом деле оба могут рисовать под разумным наклоном. Вот так выглядят изографы.
А вот так рапидографы
Изографы и рапидографы не самое дешевое удовольствие, и при этом капризное. Их нужно чистить и промывать хотя бы раз в месяц, следуя инструкции. И ни в коем случае не разбирать больше, чем та же инструкция позволяет – иначе обратно не соберете! Заправлять их можно только специальными чернилами для рапидографов, лучше фирменными. Обычные чернила или тушь – самый легкий способ испортить инструмент. А портятся они часто даже сами по себе, особенно тонкие, от 0,1 до 0.25 мм, и в один прекрасный день отказываются рисовать. Одна из причин: искривление наконечника или металлической «нитки» толщиной с волос, расположенной внутри конструкции на утяжелителе. С ее помощью чернила прокачиваются в стальную трубку наконечника, и от слишком активных встряхиваний она может погнуться. Такой инструмент починке в домашних условиях не подлежит.
Вот кстати так устроена ручка изнутри.
Зачем покупать дорогой и капризный инструмент? Можно ли вместо него использовать гелевые, капиллярные ручки или маркеры? Можно. Тут дела вкуса и финансовых возможностей. Но рапидографы пишут чернилами, близкими по качеству и цвету к туши для рисования, их удобно использовать как вспомогательный инструмент в рисунке пером и тушью, например, в манге. Основной плюс – варианты толщины линий. Изографы и рапидографы начинаются от 0,1 мм в диаметре до 2 мм и имеют около 15 градаций толщины. Толщина гелевых и капиллярных ручек около 0,5 мм и редко бывает другой. Изографы и рапидографы дают одинаково тонкую идеальную линию без потеков и точек, что иногда тоже может быть важно
Линеры - хороший, более дешевый аналог изографов и рапидографов. Я в основном пользуюсь ими, а не гелевыми ручками, они дают более ровную линию без потеков, чернила не блестят и не размываются водой, по крайней мере у Faber Castell. Stabilo размываются отлично. Однако у них мало градаций толщины по сравнению с изографами и рапидографами, они довольно быстро кончаются и одноразовые.
Еще я хотела упомянуть несколько нестандартных материалов для рисования. У меня есть диковинное стеклянное перо, привезенное мамой из Израиля. Перо представляет из себя красивое веретено сужающееся от корпуса к пишущей точке. А чернила набираются вот в эти самые спиральные бороздки снаружи пера. В моем варианте оно немного царапало бумагу, что решилось шлифовкой кончика мелкой наждачкой. Фишка такого перышка в том, что оно набирает больше чернил, чем обычное, но не имеет градации толщины линии.
Можно рисовать деревянными палочками и клинышками, затачивая их под разными углами. Они дают интересную текстуру и линию.
Интересные результаты можно получить, используя губки, ватные диски и ватные палочки - здесь все зависит только от вашего бесстрашия и тяги к экспериментам. Так же можно протирать бумагу наждачкой, комбинировать с акварелью, гуашью, клеем - в общем полная свобода.
Вот такой огромный получился пост, я старалась ничего не упустить и буду рада вашим комментариям об инструментах, которыми вы пользуетесь или хотите попробовать.
В следующем посте я планирую немного рассказать про технику рисования тушью.
Недавно мы посвятили очерк весьма колоритной фигуре А. В. Руманова.
Около 30 лет тому назад он «эпатировал» петербургские салоны «филигранным Христом».
Позже Руманов в тех же салонах ронял своим мягким, рокочущим почти баритоном:
Тэффи кроткая… Она кроткая, - Тэффи…
И ей он говорил:
Тэффи, вы кроткая.
На северных небесах Невской столицы уже сияла звезда талантливой поэтессы, фельетонистки и, - теперь это будет откровением для многих, - автора очаровательных нежных и совершенна самобытных песенок.
Тэффи сама исполняла их небольшим, но приятным голоском под аккомпанементом своей же гитары.
Так и видишь ее - Тэффи…
Запахнувшись в теплый отороченный мехом уютный халатик, уютно поджав ноги, сидит она с гитарой на коленях в глубоком кресле у камина, бросающего теплые, трепетные отсветы…
Умные серые кошачьи глаза смотрят не мигая в пышущее пламя камина и звенит гитара:
Грызутся злые кошки
У злых людей в сердцах
Мои танцуют ножки
На красных каблучках…
Тэффи любила красные туфельки.
Она уже печаталась. О ней говорили. Ея сотрудничества искали.
Опять Руманов, остриженный бобровым ежиком.
На кавказских минеральных водах он создавал большую курортную газету и привлекал лучшая петербургские «силы».
Один из первых визитов - к ней, «кроткой Тэффи».
Я приглашаю вас на два-три месяца в Ессентуки. Сколько?
И не дождавшись ответа, Руманов как-то незаметно и ловко веером положи на стол несколько новеньких кредиток с портретами Екатерины Великой.
Это аванс!..
Уберите его! Я люблю радугу на небе, а не на своем письменном столе - последовал ответ.
Руманов не растерялся. Он как фокусник мгновенно извлек откуда-то тяжелый замшевый мешочек и высыпал на стол звенящую, сверкающую струю золотых монет.
Надежда Александровна задумчиво пересыпала монеты эти сквозь пальцы, как ребенок, играющий с песком.
Через несколько дней она уехала в Эссентуки и там сразу подняла тираж курортной газеты.
Это было давно, очень давно, а все таки было…
Время кладет печать - говорят.
И время и печать на редкость снисходительны к Тэффи. Здесь в Париже она почти та-же, какой была с гитарой у камина в красных туфельках и в отороченном мехом халатике.
А умные глаза с кошачьей серой желтизною и в кошачьей оправе - совсем те же самые.
Беседуем о текущей политике:
Что вы скажете, Надежда Александровна, о «Лиге Нации», о принятии ею в свое лоно Советской России, вернее советского правительства?
Сначала улыбка, потом две ямочки возле углов рта. Давным давно знакомые ямочки, воскресившие Петербург…
Что я могу сказать? Я не политик, а юморист. Одно разве: Уж больно ироническое у всех отношение к «Лиге Нации», а следовательно, какая цена тому, признает она кого-нибудь, или не признает. И, право, ничего не изменилось и не изменится от того, что она украсила своими лаврами литвиновскую плешь с его, Литвинова, не совсем «римским профилем». Фарс, пусть трагикомический, но все же фарс…
Покончив с Лигой Нации и Литвиновым, переходим к объявленной большевиками амнистии.
Точно-ли она объявлена ими? - усумнилась Тэффи? - Большевики, по крайней мере, хранят по сему предмету молчание. Мне кажется эта амнистия подобна миражу в пустыне. Да, да, изверившаяся, измученная эмиграция, пожалуй, сама выдумала эту амнистию и хватается за нее… Говорят же мусульмане: «утопающий готов и за змею ухватиться».
Что вы скажете о современной Германии?
А вот что скажу: Был у меня рассказ «Демоническая женщина». Ему повезло. В Польше вышел сборник моих вещей под этим общим заглавием. На немецком языке тоже напечатана была «Демоническая женщина». И вот узнаю: какой-то развязный молодой немец возьми и помести этот разсказ под своим собственным именем. Я привыкла, что меня перепечатывали без гонорара, но не привыкла, чтобы под моими рассказами ставилось чужое имя. Друзья посоветовали призвать молодого, многообещающего плагиатора к порядку. Они же посоветовали обратиться к проф. Лютеру… Кажется, в Лейпцигском университете он занимает кафедру… Кафедру - сейчас вам скажу чего. Да, славянской литературы. Написала ему больше для того, чтобы успокоить своих друзей.
К великому удивленно, профессор Лютер откликнулся. Да как! С какой горячностью! Возникло целое дело. Разыскал многообещающаго молодого человека, намылил хорошенько ему голову, пригрозил: еще что-нибудь подобное, и в пределах Германии никто никогда не напечатает ни одной его строки. Гонорар за «Демоническую женщину» присужден был в мою пользу. Молодой человек написал мне покаянное письмо на нескольких страницах. Мало этого, за него же еще извинялся передо мной сам почтенный профессор Лютер. Извинялась корпорация немецких писателей и журналистов. В конце концов самой совестно стало, зачем заварила эту кашу?…
А теперь, покончив с Германией. два слова о перепечатках, вообще. Большая русская газета в Нью-Йорке повадилась «украшать» свои подвалы моими фельетонами из «Возрождения». Я обратилась о защите моих авторских правь к канадскому обществу русских журналистов. Спасибо им, занялись мною, но толку из этого - никакого! В ответ на угрозы привлечь к суду, упомянутая газета продолжает пользоваться моими фельетонами и количество перепечатанных рассказов достигло внушительной цифры 33. Увы, мои симпатичные канадские коллеги не обладают авторитетом трогательнейшего и всесильного профессора Лютера.
Я так и знала! Ни одно «настоящее» интервью без этого не обходится. Над чем я работаю? Скажу откровенно, не утаивая, - пишу эмигрантский роман, где хотя и под псевдонимами, но весьма прозрачно, вывожу целую фалангу живых людей, столпов эмиграции самых разнообразных профессий и общественных положений. Пощажу-ли я моих друзей? Может быть да, может быть нет. Не знаю. Нечто подобное было когда-то я с Шатобрианом. Он тоже объявил выход в свет такого же портретного романа. Всполошившиеся друзья тотчас-же сорганизовались в общество, целью которого было создать денежный фонд имени Шатобриана. Нечто вроде умилостивляющей жертвы грозному, карающему божеству… Ничего не имела бы против, - добавляет с улыбкой Тэффи - и я - ровно ничего - против подобного дружественного фонда в пользу меня, грешной. Однако, не пора-ли кончать? Боюсь, что займу своей особой много места в журнале «Для Вас»!
Получится, чего-доброго, уже не «Для Вас», а «Для меня». Так что-же еще? Одолевают меня начинающее авторы. Отовсюду свои произведения шлют с просьбой напечатать. А дабы просьба была действительной, посвящают все свои рассказы мне. Думают, восхищенная таким вниманием Тэффи немедленно помчится в соответствующие редакции и с браунингом в руке заставить печатать молодых авторов, хотя-бы в предвкушении опубликования лестных посвящений. Пользуясь случаем, оповещаю всех моих пылких корреспондентов, что я, ну, вот нисколько не тщеславна! Попадаются, правда, и не плохие рассказы, но чаще всего моя молодежь пишет о том, чего не знает. А что знает, про то молчит. Например, автор из Марокко прислал мне рассказ… О ком бы вы думали? Об эскимосах! Я в эскимосском житье-бытье хоть и не особенно маракую, однако, сразу учуяла, что-то неладное.
От начинающих писателей переходим к нашим парижским профессионалам.
Скажите, - спрашиваю - Надежда Александровна, чем объяснить такую грызню среди нашего брата? Казалось бы, одинаково обездоленного? Почему?
Грызутся злые кошки
У злых людей, в сердцах…
Какая у вас память! - изумилась Тэффи и в кошачьих глазах вспыхнули искорки. - Почему? Измучились все, сил больше нет терпеть…
…Ибо смех есть радость, а посему сам по себе – благо.
Спиноза. «Этика», часть IV.Положение XLV, схолия II.
Выслужился
У Лешки давно затекла правая нога, но он не смел переменить позу и жадно прислушивался. В коридорчике было совсем темно, и через узкую щель приотворенной двери виднелся только ярко освещенный кусок стены над кухонной плитой. На стене колебался большой темный круг, увенчанный двумя рогами. Лешка догадался, что круг этот не что иное, как тень от головы его тетки с торчащими вверх концами платка.
Тетка пришла навестить Лешку, которого только неделю тому назад определила в «мальчики для комнатных услуг», и вела теперь серьезные переговоры с протежировавшей ей кухаркой. Переговоры носили характер неприятно-тревожный, тетка сильно волновалась, и рога на стене круто поднимались и опускались, словно какой-то невиданный зверь бодал своих невидимых противников.
Предполагалось, что Лешка моет в передней калоши. Но, как известно, человек предполагает, а Бог располагает, и Лешка с тряпкой в руках подслушивал за дверью.
– Я с самого начала поняла, что он растяпа, – пела сдобным голосом кухарка. – Сколько раз говорю ему: коли ты, парень, не дурак, держись на глазах. Хушь дела не делай, а на глазах держись. Потому – Дуняшка оттирает. А он и ухом не ведет. Давеча опять барыня кричала – в печке не помешал и с головешкой закрыл.
Рога на стене волнуются, и тетка стонет, как эолова арфа:
– Куда же я с ним денусь? Мавра Семеновна! Сапоги ему купила, не пито, не едено, пять рублей отдала. За куртку за переделку портной, не пито, не едено, шесть гривен содрал…
– Не иначе как домой отослать.
– Милая! Дорога-то, не пито, не едено, четыре рубля, милая!
Лешка, забыв всякие предосторожности, вздыхает за дверью. Ему домой не хочется. Отец обещал, что спустит с него семь шкур, а Лешка знает по опыту, как это неприятно.
– Так ведь выть-то еще рано, – снова поет кухарка. – Пока что никто его не гонит. Барыня только пригрозила… А жилец, Петр Дмитрич-то, очень заступается. Прямо горой за Лешку. Полно вам, говорит, Марья Васильевна, он, говорит, не дурак, Лешка-то. Он, говорит, форменный адеот, его и ругать нечего. Прямо-таки горой за Лешку.
– Ну, дай ему Бог…
– А уж у нас, что жилец скажет, то и свято. Потому человек он начитанный, платит аккуратно…
– А и Дуняшка хороша! – закрутила тетка рогами. – Не пойму я такого народа – на мальчишку ябеду пущать…
– Истинно! Истинно. Давеча говорю ей: «Иди двери отвори, Дуняша», – ласково, как по-доброму. Так она мне как фыркнет в морду: «Я, грит, вам не швейцар, отворяйте сами!» А я ей тут все и выпела. Как двери отворять, так ты, говорю, не швейцар, а как с дворником на лестнице целоваться, так это ты все швейцар…
– Господи помилуй! С этих лет до всего дошпионивши. Девка молодая, жить бы да жить. Одного жалованья, не пито, не…
– Мне что? Я ей прямо сказала: как двери открывать, так это ты не швейцар. Она, вишь, не швейцар! А как от дворника подарки принимать, так это она швейцар. Да жильцову помаду…
Трррр… – затрещал электрический звонок.
– Лешка-а! Лешка-а! – закричала кухарка. – Ах ты, провались ты! Дуняшу услали, а он и ухом не ведет.
Лешка затаил дыхание, прижался к стене и тихо стоял, пока, сердито гремя крахмальными юбками, не проплыла мимо него разгневанная кухарка.
«Нет, дудки, – думал Лешка, – в деревню не поеду. Я парень не дурак, я захочу, так живо выслужусь. Меня не затрешь, не таковский».
И, выждав возвращения кухарки, он решительными шагами направился в комнаты.
«Будь, грит, на глазах. А на каких я глазах буду, когда никого никогда дома нет».
Он прошел в переднюю. Эге! Пальто висит – жилец дома.
Он кинулся на кухню и, вырвав у оторопевшей кухарки кочергу, помчался снова в комнаты, быстро распахнул дверь в помещение жильца и пошел мешать в печке.
Жилец сидел не один. С ним была молоденькая дама, в жакете и под вуалью. Оба вздрогнули и выпрямились, когда вошел Лешка.
«Я парень не дурак, – думал Лешка, тыча кочергой в горящие дрова. – Я те глаза намозолю. Я те не дармоед – я все при деле, все при деле!..»
Дрова трещали, кочерга гремела, искры летели во все стороны. Жилец и дама напряженно молчали. Наконец Лешка направился к выходу, но у самой двери остановился и стал озабоченно рассматривать влажное пятно на полу, затем перевел глаза на гостьины ноги и, увидев на них калоши, укоризненно покачал головой.
