Селезнев достоевский читать. Юрий Иванович Селезнев - (Жизнь замечательных людей)
Алексей Ганин родился в семье крестьянина в деревне Коншино Вологодского уезда Вологодской губернии (сейчас это территория Архангельского сельского поселения Сокольского района Вологодской области). Получил образование в двуклассном земском училище в селе Усть-Кубенское и городской гимназии в Вологде . Далее он учился в Вологодском фельдшерско-акушерском училище (1911-1914). Первые свои стихи Ганин опубликовал в вологодской газете «Эхо» (1913). В 1914 году поэт пошёл в армию и получил назначение в Николаевский военный госпиталь в Петербурге. В 1916 году он познакомился с Сергеем Есениным, служившим в госпитале Царского села. Летом 1917 г. вместе с Сергеем Есениным и Зинаидой Райх Ганин совершил поездку на родину в Вологду и в Соловки. Во время этой поездки произошло венчание Есенина с Райх. По архивным данным это произошло в церкви Кирика и Иулитты в деревне Толстиково неподалёку от Вологды . Ганин был свидетелем со стороны невесты, в которую сам был влюблён. Ей он посвятил написанное в Соловках стихотворение «Русалка», в котором признаётся в неразделённой любви к героине, выбравшей «разбойника кудрявых полей» - его друга Сергея Есенина.
Творчество
В 1917 г. Ганин вместе с Николаем Клюевым, Сергеем Есениным и Орешиным публиковался в альманахе левоэсеровской ориентации «Скифы». В 1918 г. поэт познакомился с Александром Блоком. В том же году вступает в Красную Армию. Служит фельдшером. В 1920 г. публикуется в имажинистском сборнике «Конница бурь». В 1920-21 гг. Ганин издает в Вологде миниатюрным изданием поэму «Звёздный корабль».
В 1923 г. Ганин переехал в Москву, где участвовал в поэтических вечерах, посещал литературные кафе, жил у знакомых поэтов, а иногда ночевал на улице. У него практически никогда не было денег, тем не менее ему удалость выпустить 11 сборников, изготовленных литографическим способом. В 1924 году в Москве вышла его первая книга «Былинное поле». По своей направленности творчество Ганина было близко к творчеству новокрестьянских поэтов.
Дело «Ордена русских фашистов»
В первые годы после революции Ганин создал ряд произведений, направленных (в иносказательной форме) против большевиков как врагов России и в первую очередь крестьянства: «России» (1918), поэмы «Сарай» (1917), «Былинное поле» (1917-23). Сложным раздумьям о дальнейшем пути крестьянства в трудной и опасной для него исторической обстановке посвящает он своеобразный роман-притчу «Завтра» (1923).
В начале 1920-х годов он с группой единомышленников создал программу спасения России от «ига еврейского интернационала», где выдвинул идею «Великого Земского собора», воссоздания национального государства и очищения страны от «поработивших её захватчиков». Ганин написал антибольшевистские «Тезисы».
Осенью 1924 г. Алексея Ганина арестовали по обвинению в принадлежности к «Ордену русских фашистов».
Существует версия, согласно которой дело «Ордена русских фашистов» было сфабриковано по сценарию руководства ОГПУ.
2 ноября 1924 г. Ганин был арестован в Москве. Ему в карман пальто были подложены листки с «Тезисами манифеста русских националистов». Ганин был назван руководителем организации. «Тезисы» были сразу же переданы в руки Генриха Ягоды. По делу привлекли:
- Ганина
- Петра Чекрыгина, 23 лет, поэта
- Николая Чекрыгина, 22 лет, поэта
- Виктора Дворяшина, 27 лет, поэта и художника
- Владимира Галанова, 29 лет, поэта
- Григория Никитина, 30 лет, поэта
- Александра Кудрявцева, 39 лет, наборщика
- Александровича-Потеряхина, 32 лет, литератора
- Михаила Кроткова, 44 лет, юриста
- Сергея Селивановича Головина, 58 лет, врача
- Бориса Глубоковского, 30 лет, артиста, литератора, режиссёра
- Ивана Колобова, 37 лет
- Тимофея Сахно, 31 года, врача
- Евгения Заугольникова, 22 лет.
Все обвиняемые не только не состояли в выдуманном «Ордене», но и большинство их друг друга никогда в глаза не видели. В обвинительном заключении не был назван ни один факт нарушения закона или какого-либо преступления. В процессе расследования «дела» двое арестованных потеряли рассудок. Алексею Ганину провели судебно-психиатрическую экспертизу, признавшую его невменяемым, то есть не отвечающим в уголовном порядке ни за какое преступление. Попытка выдать текст тезисов за фрагмент задуманного романа (списав тем самым криминал на счёт отрицательного героя - «классового врага») не удалась.
Секретарь Президиума ВЦИК СССР А. С. Енукидзе 27 марта 1925 г. писал:
Дело было рассмотрено во внесудебном порядке. По приказу В. Менжинского, Г. Бокия и Я. Петерса были расстреляны: Ганин, братья Чекрыгины, Дворяшин, Галанов и Кротков. Глубоковскому и Александровичу-Потеряхину дали 10 лет заключения в Соловецком лагере. Судьба остальных неизвестна.
Алексей Ганин был расстрелян в подвалах Лубянки после жестоких пыток, которыми руководил начальник седьмого отдела СО ОГПУ Абрам Славотинский. Прах Ганина погребён на территории Яузской больницы.
Дело по обвинению Ганина было прекращено только 6 октября 1966 г. за отсутствием состава преступления. Ганин был реабилитирован посмертно.
Судьба наследия
Большую часть неопубликованных рукописей Алексея Ганина его родственникам сохранить не удалось. Бумаги, завернутые в рогожу и закопанные под домом, были навсегда утрачены после пожара. Но в 1970-е годы жизнь поэта стала предметом исследований ряда краеведов, прежде всего - ленинградца Н. Парфёнова, который и возродил интерес к Ганину. В 1991 году в Северо-Западном издательстве вышел первый посмертный сборник его стихов и прозы с предисловием Станислава Куняева. В 2003 году именем Алексея Ганина назвали улицу в Вологде. На его стихи написаны романсы, в Вологде проходят вечера его памяти.
В 1917 г. Ганин вместе с Николаем Клюевым, Сергеем Есениным и Орешиным публикуется в альманахе левоэсеровской ориентации "Скифы". В 1918 г. поэт знакомится с Александром Блоком. В 1920 г. публикуется в имажинистском сборнике "Конница бурь". В 1920-21 гг. Ганин издает в Вологде миниатюрным изданием поэму "Звездный корабль". В 1923 г. Ганин переезжает в Москву, где и выходит полный и последний сборник его стихотворений "Былинное поле" (1924). По своей направленности он близок к группе новокрестьянских поэтов.
Осенью 1924 г. Алексея Ганина арестовывают по обвинению в принадлежности к "Ордену русских фашистов".
"По рассказам моей бабушки Анны – Алексей Алексеевич Ганин – вологодский поэт, ближайший друг Сергея Есенина, сын двоюродного брата моего деда, – был расстрелян большевиками-интернационалистами 30 марта 1925 года в Бутырской тюрьме в день своих именин, почитаемый как день Святого Алексея – Божьего человека. Вместе с ним были расстреляны семь молодых русских поэтов, верных Православию. Алексей Ганин принял смерть в возрасте Христа. Прах его погребён на территории Яузской больницы". (Евгений Ганин, псевдоним – Питер Свирь, Peter Sweer).
В интервью Николаю Отришко. Журнал "Самиздат". 04.02.2004).
Дело по обвинению Ганина А.А. прекращено 6 октября 1966 г. за отсутствием состава преступления. Ганин реабилитирован посмертно.
"Орден русских фашистов" в Соловках
"...сам Ганин был назван руководителем организации. Нет ни малейшего сомнения, что "Орден русских фашистов" – плод болезненной фантазии чекистов и инспирирован по сценарию Дзержинского, Менжинского, Блюмкина, Лациса, Петерса, Агранова, Ягоды (Иегуды) и других руководителей ГПУ...
В процессе расследования "дела" двое арестованных потеряли рассудок. Алексею Ганину даже провели судебно-психиатрическую экспертизу, признавшую его невменяемым, т.е. не отвечающим в уголовном порядке ни за какое преступление. И тем не менее А. Ганин, братья Чекрыгины, В. Дворянский и В. Галанов были расстреляны. Троим подсудимым – Б. Глубоковскому, А. Александрову-Потерехину и И. Колобову – чекисты определили по 10 лет лишения свободы на Соловках, 58-летний профессор С. Головин вскоре оказался на свободе. Кто спас его от чекистской пули, возможно, мы не узнаем никогда. Судьба остальных арестованных по этому делу неизвестна".
(Эдуард Хлысталов. Тайна гостиницы "Англетер": История одного частного расследования. Журнал "Москва". N7. С.178-193. 1989.)
Дело об "Ордене русских фашистов"
Курировалось лично Аграновым, тогда уже заместителем Генриха Ягоды.
Выдержка из заключения по следственному делу, подписанному начальником 7-го отдела СО ОГПУ Славотинским и следователем Врачевым // Наш современник.- 1992.- 4.- С.168-169. Об "Ордене русских фашистов" и его "члене" – поэте А.А.Ганине, друге С.Есенина.
20 января, за день до смерти Ленина, к Есенину в больницу пришел Алексей Ганин. Друзья решили пройтись, по дороге зашли в кафе, выпили, а потом... Потом некто Ю. Эрлих давал показания в милиции: "Я сидел в клубе поэтов и ужинал. Вдруг влетели туда С. Есенин и Ганин. Не говоря ни слова, Есенин и Ганин начали бить швейцара и, продолжая толкать и бить присутствующих, добрались до сцены, где начали бить конферансье. Пришедший милиционер просил всех разойтись, но Есенин начал бить по лицу милиционера, последний при помощи дворника усадил его на извозчика и отправил в отделение. В продолжение всей дороги Есенин кричал: "жиды продают Россию" и т. д." Дворник также засвидетельствовал, что Есенин "разорвал мне тулуп и бил по лицу, кричал "бей жидов" и все в этом духе". С чего начался скандал – осталось неизвестным. В постановлении о предании поэта суду зафиксировано, что "гр-н Есенин, явившись в кафе "Домино", начал придираться без повода к посетителям и кричал: "бей жидов". Так вот, ни с того ни с сего "злостный антисемит" начал драку...
Более серьёзные удары последовали со стороны компетентных органов, где тогда имелось множество троцкистов. В 1924 году ОГПУ начало расследование по так называемому делу "Ордена русских фашистов", где фигурировали близкие друзья Есенина вроде поэта Алексея Ганина. Основанием для дела стали тезисы Ганина под названием "Мир и свободный труд – народам". Это был резкий антисоветский и антисемитский документ. Вот лишь некоторые отрывки из него:
"Достаточно вспомнить те события, от которых ещё не высохла кровь многострадального русского народа, когда по приказу этих сектантов-комиссаров оголтелые, вооружённые с ног до головы, воодушевляемые еврейскими выродками банды латышей беспощадно терроризировали сельское население…
Необходимо объединить все разрозненные силы в одну единую крепкую партию, чтобы её активная сила могла бы в нужный момент руководить стихийными взрывами восстания масс против жидовского III Интернационала, направляя их к единой цели. К великому возрождению России".
Есенин читает стихи на митинге
Историки до сих пор спорят о том, были ли это тезисы уже сложившейся русской националистической организации или всего лишь литературными опусами самого Ганина. Скорее всего, верно последнее предположение. По отзывам современников, слабовольный и пьющий поэт Ганин вряд ли был способен на серьёзную подпольную политическую деятельность. Видимо, своими тезисами он выразил настроения, витавшие в обществе, которые буквально пронизывали тогда бытовой антисемитизм.
Такие настроения возникли благодаря деятельности Троцкого и других далеко не самых лучших представителей еврейского народа, коих революция вознесла на вершину власти. Их тотальное пренебрежение к русскому народу, к его культуре, вере и традициям рождал и настоящие погромные настроения. Таких настроений не наблюдалось даже в царской России, которая сама не особенно жаловала евреев. Причём, как следует из архивных справок ОГПУ-НКВД за 1922 – 1927 годы, антисемитизм процветал даже среди "сознательных" рабочих, бойцов Красной Армии, комсомольцев и членов партии, считавших, что коммунисты-евреи буквально узурпировали власть в стране. Кстати, Сталин и его сподвижники в дальнейшем очень умело использовали такие настроения в борьбе с группировкой Троцкого за высшую власть в стране.
Дело Ганина и прочих "фашистов", чья вина состояла лишь в том, что они, напившись в литературном московском кафе "Стойло Пегаса", орали на всю Тверскую улицу о том, что "жиды Россию продали", вёл следователь ОГПУ Яков Саулович Агранов. Завсегдатай всевозможных литературных салонов, большой друг режиссёра Мейерхольда и поэта Маяковского, любовник Лили Брик, чекист Агранов и состряпал в итоге дело "Ордена русских фашистов", приписав его членам не только антисемитизм, но и подготовку к терактам едва ли не против всех красных вождей. По настоянию Троцкого, имя Есенина косвенно проходило "красной нитью" через всё дело – видимо, это было последним предупреждением великому поэту. Это предупреждение недвусмысленно усиливал и суровый приговор – Ганин и его товарищи были расстреляны в марте 1925 года.
А в декабре 1925 года загадочно погиб и сам Сергей Есенин.
Наверное, сегодня вряд ли кто сможет со стопроцентной уверенностью сказать, как именно погиб поэт. Версия авторов фильма о невольном участии Есенина в противостоянии между Сталиным и Троцким на стороне Сталина кажется фантастической. Ибо как политическая фигура Есенин, конечно же, не представлял для "демона революции" никакой угрозы. Хотя участие Блюмкина в возможном убийстве Есенина исследователями рассматривается серьёзно – Янкель был известным специалистом по "мокрым" делам.
Смело можно утверждать только одно – поэт был обречён.
В 1927 году один из красных лидеров Николай Бухарин опубликовал в газете "Правда" "Злые заметки", которые обозначили творчество поэта как "пьяно-рыдающее" и "махрово-реакционное". Бухаринские заметки наложили на изучение самого творчества фактический запрет, растянувшийся на десятилетия даже после гибели самого Бухарина…
И всё же высшая справедливость существует. Помимо Бухарина не своей смертью канули в Лету и прочие недруги Есенина. В 1929 году чекисты расстреляли Янкеля Блюмкина, который уже во времена правления Сталина посмел якшаться с Троцким и даже попытался из-за границы провезти в СССР письмо «демона» к своим оставшимся в стране соратникам.
В 1938 году рука возмездия настигла Якова Агранова. При Сталине он ещё успел поучаствовать в организации всевозможных громких процессов над различного рода "уклонистами". Но вождь всех времён и народов так и не простил Агранову ни его былой близости к Троцкому, ни слишком тесных связей Якова с репрессированным наркомом НКВД Генрихом Ягодой. После ареста "железный чекист" Агранов валялся в ногах у следователей, вымаливая себе жизнь, писал слёзные письма в ЦК ВКП(б). Но всё было напрасно – пуля в затылок оборвала его никчёмную жизнь.
А в 1940 году в далёкой Мексике советский агент Рамон Меркадер ледорубом проломил голову самому "демону революции" Троцкому, который в своей ненависти к Сталину "дожил" до связей со спецслужбами нацистской Германии…
Достоевский
Часть первая
СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА
История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народа, особенно... когда она писана без тщеславного желания возбудить участие или удивление.
Лермонтов
Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком.
Достоевский
Глава I. ГОЛГОФА
Истинно, истинно глаголю вам: аще пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода.
Евангелие от Иоанна XII.24.
Эпиграф к «Братьям Карамазовым»; слова, высеченные на могиле Достоевского
Каждое мгновение - плод сорока тысячелетий.
Томас Вулф. Взгляни на дом свой, ангел
В детстве, когда порой случалось взбежать на пригорок и взгляду открывались вдруг дальние дали, необъятные пространства земной, залитой полуденным солнцем шири, бездны небесной голубой глубины, на него вдруг накатывало удивительное чувство; казалось, кто-то невидимый зовет, и манит его, и нашептывает: стоит только пойти прямо, далеко-далеко, и если зайти вон за ту, едва различимую черту, ту самую, где небо с землей встречается, то там-то и вся разгадка всего, и тотчас увидишь и поймешь иную жизнь.
Вот и грянул последний день его недолгой вечности, и он на пороге перед вратами неведомого... И тогда вдруг открылся ему таинственный смысл древнего изречения о том, что наступит миг, когда времени больше не будет.
До смерти оставалось несколько минут. Троих уже привязывали к серым столбам, прозвучала какая-то команда - он ее не расслышал, но увидел, как серые солдаты подняли ружья на изготовку. Теперь уж наверное... И этот саван, в который их облачили, и священник подносит уже крест для целования, и всем существом еще глухо осознается неотвратимое: «...отставного инженер-поручика Достоевского... подвергнуть смертной казни расстрелянием...»
Он стоял на эшафоте, ослепленный после томительных месяцев угрюмой одиночки серостью долго зачинающегося и как будто не желающего рождаться петербургского утра 22 декабря 1849 года. Самого обычного для всех, последнего для него.
Сквозь морозные клубы дыма над серыми домами вдруг выбился луч солнца, сверкнул тепло на золоченом куполе дальнего собора, высек холодные искры из занесенного свежевыпавшим снегом Семеновского плаца, ударил в глаза неизъяснимым светом. Восемь месяцев не видел он солнца, а жить оставалось минут пять - не больше. Но «эти пять минут казались ему бесконечным сроком, огромным богатством; ему казалось, что в эти пять минут он проживет столько жизней, что еще сейчас нечего и думать о последнем мгновении, так что он еще... рассчитал время, чтобы проститься с товарищами, на это положил минуты две, потом две минуты еще положил, чтобы подумать в последний раз про себя, а потом, чтобы в последний раз кругом поглядеть...
Он умирал двадцати семи лет, здоровый и сильный...» Обнял стоявших рядом Плещеева и Дурова. «Потом, когда он простился с товарищами... он знал заранее, о чем он будет думать: ему все хотелось представить себе как можно скорее и ярче, что вот как же это так: он теперь есть и живет, а через три минуты будет уже нечто, кто-то или что-то, - так кто же? где же?..
Вершина собора с позолоченною крышей сверкала на ярком солнце. Он помнил, что ужасно упорно смотрел на эту крышу и на лучи, от нее сверкавшие; оторваться не мог от лучей: ему казалось, что эти лучи его новая природа, что он через три минуты как-нибудь сольется с ними...» И беспрерывная мысль: «Что, если бы не умирать! Что, если бы воротить жизнь, - какая бесконечность! И все это было бы мое! Я бы тогда каждую минуту в целый век обратил...» - так расскажет потом об этом своем дне страстотерпства сам Достоевский в романе «Идиот» устами князя Мышкина. «Что же с душой в эту минуту делается, до каких судорог ее доводят?.. Подумайте, если, например, пытка; при этом страдания и раны, мука телесная, и, стало быть, все это от душевного страдания отвлекает... А ведь главная, самая сильная боль может быть не в ранах, а вот что вот знаешь наверно, что вот через час, потом через десять минут, потом через полминуты, потом теперь, вот сейчас - душа из тела вылетит, и что человеком уж больше не будешь, и что это уж наверно; главное то, что наверно... тут всю эту последнюю надежду... отнимают наверно: тут приговор... и сильнее этой муки нет на свете...
Кто сказал, что человеческая природа в состоянии вынести это без сумасшествия...»
Жить оставалось считанные минуты, а «кругом народ, крик, шум, десять тысяч лиц, десять тысяч глаз, - все это надо перенести...». По «воспоминаниям» же III отделения, «народа было на Семеновском плацу до 3000 человек; все было тихо, и все были проникнуты особенным вниманием». Но и эту тишину нужно было перенести... И он стоял. Молча, безропотно, смиренно. Он - недавний политический бунтарь, свято веривший в свое необыкновенное будущее, мечтавший о спасении отечества...
Вспоминая через много-много лет то далекое, но вечно памятное ему время, Достоевский писал: тогда я «твердо был уверен, что будущее все-таки мое и что я один ему господин».
Господин, безропотно ждущий своей очереди к позорному столбу?
Раб, тысячу раз раб... Еще несколько минут - и... Скорее бы... И это все? Вся жизнь, все 27 лет - ради этих минут безысходного унижения, всенародного поругания, беспомощной безответности?
Затем ли тогда даны были тебе сердце, и талант, и слово, к которому уже прислушивались и по нему узнавали среди сотен других? И муки душевные, и радости, и встречи - зачем все это и что все это значит - перед лицом последнего, предсмертного страдания? И не сойти с ума? И не умереть духовно? И не презирать себя потом за эти минуты смиренного ожидания приговора, вынесенного чужими ему людьми, не могущими понять ни его самого, ни его страданий, ни его надежд... «Господи, зачем ты оставил меня в эти минуты?»
Величайшее смирение, но и величайшая гордыня. Может быть, уже и тогда, в те роковые минуты, не мыслью даже, но ощущением, подсознанием сравнил он свой эшафот с Голгофой, прозрел в великом своем позоре унижения путь к духовному воскресению?
Один из осужденных вместе с ним, Ф. Н. Львов, рассказывал позднее, что, пока еще шли приготовления к казни, они могли переговариваться вполголоса, у большей части была на лице неизъяснимо спокойная улыбка. Достоевский вспоминал «Последний день осужденного на смерть» Виктора Гюго и, подойдя к Спешневу, сказал: «Мы будем вместе с Христом». - «Горстью пепла», - отвечал тот с усмешкой...
В Петербург он вернулся вместе с братом Андреем - пора и тому думать о дальнейшем образовании. Успешно сдав экзамены, Михаил наконец стал офицером, самостоятельным человеком. Пришло время для новой разлуки братьев. Накануне отъезда в Ревель Михаил устроил прощальный вечер, на который, кроме братьев, пригласил и Ризенкампфа. Михаил читал свои стихи, а Федор, радуясь новому сближению, впервые открылся ему в сокровенном - прочитал свои еще не законченные драмы: «Мария Стюарт», «Борис Годунов», «Жид Янкель» . Рано утром 17 февраля 41-го года Михаил отбыл в Ревель, оставив на попечение Федора Андрея. А 5 августа Достоевский переводится приказом по училищу из кондукторов в полевые инженер-прапорщики с оставлением в Инженерном училище Для продолжения полного курса наук в нижнем офицерском классе.
Получив офицерский чин и обретя наконец право поселиться на свободе, вне стен училища, Достоевский вместе с товарищем по классу - Адольфом Тотлебеном - подыскали себе небольшую квартиру на Караванной улице, близ Манежа. Каждому досталось по комнате - маленькой, длинной, похожей на гроб, мрачной и всегда в табачном дыму, но зато по средствам. Частная квартира давала относительную свободу, но жизнь, казалось, продолжала течь по старому заведенному руслу. То болел Андрей и старший превращался в няньку и ночную сиделку; иногда к соседу заходил его брат - ничем не примечательный лет тридцати штабс-капитан Эдуард Иванович Тотлебен , большой любитель игры на гитаре и поклонник Глинки; бывало, забегали то Григорович, то Трутовский. Григорович оставил училище, решив полностью посвятить себя живописи и литературе. Ну что ж, Григорович имел средства для устройства своей жизни по собственному выбору. Рано лишившегося отца, его пестовали мать-француженка и бабка-вольтерьянка, достаточно состоятельные.
Вскоре Достоевский переехал на другую квартиру, в угловой дом на углу Владимирского проспекта и Графского переулка, где и поселился вместе с Ризенкампфом. И эта квартира невелика, но куда светлее прежней, о трех комнатах; сам Достоевский, правда, жил всегда в одной угловой, другие, снятые им, не были даже меблированы. Платить пришлось побольше, но очень уж понравилось ему здесь: окно на церковь, и хозяин - деликатнейший человек, любитель искусства. Ризенкампф сидел дни и ночи за учеными книгами, Достоевский, если бывал при деньгах, в свободные минуты отправлялся в кондитерскую, чтобы почитать последние книжки «Отечественных записок» или «Библиотеки для чтения», а то, случалось, и вбиблиотеку заходил, брал русских писателей и французов. Домашним же собранием немецкой литературы, бывшей у Ризенкампфа, к огорчению Александра Егоровича, пренебрегал. Великих немцев он давно прочитал и пережил, а от душещипательной посредственности - увольте! Зато, в утешение ученому соседу, часами декламировал ему из Гоголя, особенно из только что появившихся «Мертвых душ». Новых знакомств избегал, со старыми приятелями встречался нечасто, семейные дома и вовсе обходил - чувствовал в них себя не в своей тарелке. Правда, Ризенкампфу как-то удалось чуть не силой затащить его в семейство немцев, своих петербургских друзей, где в этот вечер собрались художники и писатели, - так Федор Михайлович, скромно и незаметно просидевший в дальнем углу весь вечер, внимательно вслушиваясь в разговоры знаменитостей, вдруг неожиданно для всех разгорячился, плюнул и разразился - по воспоминаниям Ризенкампфа - такой филиппикой против иностранцев, что изумленные гости, приняв его за сумасшедшего, поспешили удалиться, - вот и приучай таких к порядочным домам... Бедный Ризенкампф решил было, что тихий Достоевский питает какую-то неприязнь ко всем иностранцам, и был чрезвычайно удивлен и даже обижен, узнав, что его русский приятель, оказывается, близко сошелся с его товарищами по Медицинской академии из поляков, особенно с добродушным красавцем, человеком большого ума - Станиславом Сталевским.
Еще более безуспешными оказались старания доброго и аккуратного Александра Егоровича приучить Достоевского к порядку и расчетливости, о чем его, кстати, просил и Михаил Михайлович. Ризенкампф приступил к делу с методическим рвением, но и сколько же разочарований ему пришлось пережить. Ну ладно, когда у Михаила в 42-м году родился сын, Федор Михайлович на радостях послал ему 155 рублей, - эту щедрость добрый Александр Егорович еще мог понять, хотя и при этом стоило бы оставить и себе хоть что-нибудь. Но вот его друг и сосед снова оказался в кратковременном и редком состоянии - «при деньгах»: видимо, расщедрился опекун, дабы побудить опекаемого закончить училище. Достоевский позволил себе вместе с Ризенкампфом посетить концерты Листа, только что прибывшего в Петербург, певца Рубини, кларнетиста Бгаза, а после пасхи были они вдвоем и на «Руслане и Людмиле». Балет, Александрийский театр - все это Ризенкампф тоже еще понимал. Однако, когда Федор Михайлович однажды ни с того ни с сего буквально стащил его с постели, посадил в пролетку и повез в ресторан Лерха на Невском проспекте, потребовал отдельный номер с роялем и закатил роскошный обед с изысканными винами - Александр Егорович решительно запротестовал. Во-первых, он очень болен - и врачи запретили ему есть что бы то ни было, кроме предписанного (о вине и речи быть не может!), а во-вторых, как можно тратить такие деньги черт знает на что, когда чуть не каждый день приходится наведываться к ненавистным кредиторам и ростовщикам, заглядывать в ломбард? Но разве можно сопротивляться заразительности Федора Михайловича? Через полчаса добрый Ризенкампф был уже сыт и пьян, уселся за рояль - и тут же выздоровел...
