О каких нравственных принципах рассказывает фонвизин. Две главные проблемы в комедии «Недоросль

Комедия "Недоросль" вобрала в себя весь опыт, накопленный Фонвизиным ранее, и по глубине идейной проблематики, по смелости и оригинальности найденных художественных решений остается непревзойденным шедевром русской драматургии XVIII века. Обличительный пафос содержания "Недоросля" питается двумя мощными источниками, в равной степени растворенными в структуре драматического действия. Таковыми являются сатира и публицистика.

Уничтожающая и беспощадная сатира наполняет все сцены, изображающие жизненный уклад семейства Простаковой. В сценах учения Митрофана, в откровениях его дядюшки о своей любви к свиньям, в алчности и самоуправстве хозяйки дома мир Простаковых и Скотининых раскрывается во всей неприглядности своего духовного убожества.

Не менее уничтожающий приговор этому миру произносит и присутствующая тут же на сцене группа положительных дворян, контрастно противопоставляемая в своих взглядах на жизнь скотскому существованию родителей Митрофана. Диалоги Стародума и Правдина, в которых затрагиваются глубокие, порой государственные проблемы,- это страстные публицистические выступления, содержащие авторскую позицию. Пафос речей Стародума и Правдина также выполняет обличительную функцию, но здесь обличение сливается с утверждением позитивных идеалов автора.

Две проблемы, особенно волновавшие Фонвизина, лежат в основе "Недоросля". Это прежде всего проблема нравственного разложения дворянства. В словах Стародума, с негодованием обличающего дворян, в которых благородство, можно сказать, "погребено с их предками", в сообщаемых им наблюдениях из жизни двора Фонвизин не только констатирует упадок моральных устоев общества - он ищет причины этого упадка.

Заключительная реплика Стародума, которой завершается "Недоросль": "Вот злонравия достойные плоды!" - в контексте идейных положений фонвизинского трактата придает всей пьесе особое политическое звучание. Неограниченная власть помещиков над своими крестьянами при отсутствии должного нравственного примера со стороны высшей власти становилась источником произвола, это вело к забвению дворянством своих обязанностей и принципов сословной чести, то есть к духовному вырождению правящего класса. В свете общей нравственно-политической концепции Фонвизина, выразителями которой в пьесе выступали положительные персонажи, мир Простаковых и Скотининых представал зловещей реализацией торжества злонравия.

Другая проблема "Недоросля" - это проблема воспитания. Понимаемое достаточно широко, воспитание в сознании мыслителей XVIII века рассматривалось как первоочередной фактор, определяющий нравственный облик человека. В представлениях Фонвизина проблема воспитания приобретала государственное значение, ибо в правильном воспитании коренился единственно надежный, по его мнению, источник спасения от грозящего обществу зла - духовной деградации дворянства.

Значительная часть драматического действия в "Недоросле" в той или иной мере спроецирована на решение проблемы воспитания. Ей подчинены как сцены учения Митрофана, так и подавляющая часть нравоучений Стародума. Кульминационным пунктом в разработке этой темы, бесспорно, является сцена экзамена Митрофана в IV действии комедии. Эта убийственная по силе заключенного в ней обличительного сарказма сатирическая картина служит приговором системе воспитания Простаковых и Скотиииных. Вынесение этого приговора обеспечивается не только изнутри, за счет самораскрытия невежества Мнтрофана, но и благодаря демонстрации тут же на сцене примеров иного воспитания. Это, например, сцены, в которых Стародум беседует с Софьей и Милоном.

Сын своего времени, Фонвизин всем своим обликом и направлением творческих исканий принадлежал к тому кругу передовых русских людей XVIII века, которые составили лагерь просветителей. Все они были писателями, и их творчество былэ пронизано пафосом утверждения идеалов справедливости и гуманизма. Сатира и публицистика были их оружием. Мужественный протест против несправедливостей самовластья и гневные обвинения крепостническим злоупотреблениям звучали в их произведениях. В этом состояла историческая заслуга русской сатиры XVIII века, одним из наиболее ярких представителей которой был Д. И. Фонвизин.

В эпоху Просвещения ценность искусства сводилась к его воспитательно-нравственной роли. Деятели искусства этого времени взяли на себя тяжелый труд пробудить в человеке стремление к развитию и самосовершенствованию. Классицизм - одно из течений, в рамках которого они творили. Целью литературы, по мысли классицистов, является воздействие на разум человека для исправления пороков и воспитания добродетели. Конфликт между чувством и разумом, между жизнью только для себя и долгом перед государством разрешался всегда в пользу последнего. Таким образом, создавался тип человека, творящего добро, - идеал, к которому должен был стремиться каждый живущий в этом мире. Русские деятели Просвещения всегда активно участвовали в политической жизни страны.

Писатели, говорил Фонвизин, «...имеют... долг возвысить громкий глас свой против злоупотреблений и предрассудков, вредящих отечеству, так что человек с дарованием может в своей комнате, с пером в руках, быть полезным советодателем государю, а иногда и спасителем сограждан своих и отечества».

Основная проблема, которую Фонвизин поднимает в комедии « », - проблема воспитания просвещенных передовых людей. Дворянин, будущий гражданин страны, который должен творить дела на благоотечества, с рождения воспитывается в атмосфере безнравственности, самодовольства и равнодушия к общественным интересам. Подобное воспитание сразу отбирало у него цель и смысл жизни. И учителя тут не смогут помочь (учитель - лишь дань моде со стороны госпожи Простаковой) у Митрофана и не возникало иных желаний, кроме как поесть, погонять голубей да жениться.

То же самое происходит в придворной жизни. Придворная жизнь - большой скотный двор, где каждый хочет ухватить кусок получше и поваляться в золотой грязи. «Тут себя любя отменно; о себе одном пекуся; об одном настоящем часе суетяся», дворяне забыли, что такое долг и полезные добрые дела. Они «...не оставляют двора... двор им полезен», «...чины нередко выпрашиваются». Они забыли, что такое душа, честь, благонравие. Но автор не оставляет надежды на то, что что-то может измениться. Правдин берет под опеку хозяйство Простаковой, запрещает ей властвовать в своем поместье. «Тщетно звать врача к больным неисцельно. Тут врач не пособит, разве сам заразится» - такой вывод делает Стародум о жизни при дворе. За всем этим просматриваются радикальные меры, которые" Фонвизин предлагает принять: ограничить власть Простаковых и Скотининых над крестьянами, а царя и придворных - над всей российской жизнью. А вот как сформулировал драматург жизненные «...правила, которым следовать должны...» настоящие дворяне:

• «...Имей сердце, имей душу, и будешь человек во всякое время».
• «Всякий найдет в себе довольно сил, чтоб быть добродетельну. Надобно захотеть решительно, а там всего будет легче не делать того, за что б совесть угрызала».
• «Прямую цену ему (уму) дает благонравие. Без него умный человек - чудовище. Оно неизмеримо выше всей беглости ума».
• «...Любочестивый человек ревнует к делам, а не к чинам».
• «Одно почтение должно быть лестно человеку- душевное; а душевного почтения достоин только тот, кто в чинах не по деньгам, а в знати не по чинам».
• «Степени знатности рассчитываю я по числу дел, которые большой господин сделал для отечества, а не по числу дел, которые нахватал на себя из высокомерия... По моему расчету, не тот богат, который отсчитывает деньги, чтоб прятать их в сундук, а тот, который отсчитывает у себя лишнее, чтоб помочь тому, у кого нет нужного».
• «...Что такое должность? Это тот священный обет, которым обязаны мы все тем, с кем живем и от кого зависим... Дворянин, например, считал бы за первое бесчестие не делать ничего, когда есть ему столько дела: есть люди, которым помогать, есть отечество, которому служить. Тогда не было б таких дворян, которых благородство... погребено с их предками. Дворянин, недостойный быть дворянином! Подлее его ничего на свете не знаю».

Появилась в 1782 году, когда правление императрицы Екатерины Великой вступило в свою завершающую фазу.

После подавления восстания Пугачёва императрица отказалась от ранних проектов по демократизации управления и перешла к выстраиванию абсолютистского государства.

Вконтакте

Одноклассники

Важным этапом на этом пути стало закрепление положения дворянства как самого привилегированного и наиболее защищённого государством класса. Исключению дворянства из фактически всего населения страны и его последующему преобладанию над этим населением в значительной степени способствовала отмена обязательной службы. В силу этого разрушилась традиционная с петровских времён схема карьерного роста молодого дворянина в соответствии с Табелью о рангах.

Таким образом, возможность прожить жизнь, как хочется, приводила к определённому безразличию и фатализму в сознании ребёнка, выросшего в дворянской семье, и отчасти в сознании его родителей. Именно поэтому в XVIII веке резко возрастает количество так называемых недорослей - юных дворян, не получивших необходимого документа о прохождении домашнего обучения. Без этого документа было невозможно вступление во взрослую жизнь: получение подходящего статусу места и вступление в брак. Это стало одной из причин создания комедии Фонвизина.

Духовная жизнь конца екатерининской эпохи

Несмотря на ужесточение цензуры и сужение границ дозволенного для писателя и художника? искусство и культура находились на подъёме. Екатерина обладала глубокими познаниями в культуре и искусстве, состояла в переписке с выдающимися зарубежными мыслителями эпохи Просвещения.

Императрица способствовала появлению литературных журналов, чаще всего сатирических, и сама была редактором еженедельника «Всякая всячина». Хотя существует мнение , что под своим именем она публиковала сочинения более талантливых авторов, невозможно отрицать её образованность и подвергать сомнению намерение посредством журналистики и иронии указать обществу на его недостатки.

Стиль классицизм в литературе

Господствующим художественным стилем эпохи был классицизм. Его отличительные черты состояли в следующем:

1. Жёсткая структура текста.
2. Требования соблюдения закона трёх единств: места, времени и действия.
3. Ориентация на образцы античной культуры.
4. Торжественность и академизм.

Упорядоченность и назидательный элемент идеально вписывались в тогдашние требования к театральному представлению.

Необходимость завершить действие в тот же день, когда оно началось, и в том же месте до известной степени упрощала техническую сторону постановки. Перебор античных образцов и создание на их основе однотипных пьес спровоцировали театральный бум.

Чтобы прикрыть слабость текста и придать некое значение произведению, драматурги использовали многочисленные моральные сентенции в финале. Морализаторство придавало определённую значимость пьесе и полностью соответствовало литературному кредо Екатерины: «Сатира в улыбательном духе».

Со временем античные персонажи и сцены уступают место отечественному материалу . Не в последнюю очередь это связано и с деятельностью Фонвизина как драматурга. Для усиления воспитательного элемента пьесы часто используются «говорящие имена». Их задача: выразить отношение автора к своему персонажу и пороку или же добродетели, им олицетворяемыми.

В «Недоросле» говорящими именами наделены все : слабый и глупый отец семейства Простаков, его жена, урождённая Скотинина, вместе со своим братом - грубые и невежественные люди, даже жестокие. Сам недоросль - бестолковый Митрофанушка, как будто бы застывший в детском возрасте со своим уменьшительно-ласкательным именем. Ничего не смыслящие учителя с фамилиями Кутейкин, Цыфиркин и Вральман в характеристике даже не нуждаются.

Другой шлюз, с помощью которого автор озвучивал публике свои идеалы и фактически напрямую обращался к ней, - наличие в структуре пьесы «героя-резонёра». Это положительный персонаж, который порицает пороки главных героев и предлагает в итоге свою платформу улучшения нравов. В «Недоросле» таких резонёров два. Оба они наделены говорящей фамилией . Условно их можно классифицировать в соответствии с занимаемой позицией:

Можно заключить, что в совокупности говорящие фамилии и резонёры исполняют необходимую классицизму назидательно-дидактическую роль.

Итак, с одной стороны, мы имеем заданную стилем необходимость воспитания и совершенствования общества, с другой - наличие в России конца XVIII века огромного количества не получивших даже примитивного образования молодых дворян. Эти два аргумента приводят Фонвизина к написанию комедии, посвящённой нравственной проблематике. «Недоросль» оказался столь успешным и злободневным, что попросту проигнорировал некоторые каноны классицизма и опередил своё время.

«Недоросль» и концепции воспитания

Моральные качества семейства Простаковых

Проблема воспитания в комедии «Недоросль» постулируется уже самим названием. Фактически главное обвинение предъявляется родителям Митрофанушки, вовсе не стремящимся дать отпрыску качественное образование. Вместо этого, они нанимают всяких шарлатанов, которые едва смыслят в науках ими преподаваемых. Возможно, это ощущается семейством Простаковых, но бездарность учителей - не повод им отказывать: главное - получить документ во взрослую жизнь, а не научить ребёнка чему-то полезному.

В настоящее время XVIII век воспринимается как эпоха Просвещения, когда закладывались основы фундаментальных наук, характеризуется развитием философии и окончательной секуляризацией сознания. И в это же время Простакова училась только по «Домострою» и была глубоко возмущена умением нынешних девиц читать. Отец Митрофанушки, человек от природы глупый и вдобавок стеснённый наделённой крутым нравом женой, проявляет полное безразличие к обучению сына. В таком контексте неудивительно, что недоросль хочет жениться, а не учиться.

Линия на обвинение родителей в том, что дети глупы и жестоки подчёркивается фамилиями. По отцу Митрофанушка - Простаков, а вот по матери - Скотинин. Глупость, унаследованная от одного родителя, сочетается в недоросле с жестокостью, взятой от другого. Впору только порадоваться, что младший Простаков так и не стал Митрофаном: он издевается над нянькой Еремеевной и другими крепостными, вместо того, чтобы учиться, резвится во дворе, ссылаясь на болезнь.

Важно заметить, что именно в этом Фонвизин делает значительное отступление от норм классицизма, согласно которым персонаж должен быть либо строго положительным, либо отрицательным. По-человечески жаль Простакова , которого жена временами колотит, а сын ни во что не ставит. Сама Простакова, озабоченная тем, чтобы содрать побольше с крестьян, безумно любит сына, и когда тот в финале говорит: «Да отвяжись ты, матушка», падает от потрясения в обморок.

Воспитание Митрофанушки - отрицательный пример

Сцены «уроков» с Митрофанушкой уверенно можно назвать наиболее комичными: дверь превращается в прилагательное, поскольку это нечто «приложено к своему месту», преподаватель арифметики в негодовании резюмирует, что ученик до трёх сосчитать не может, а учитель по всем наукам - бывший кучер, воспользовавшийся потребностью дворянства в учителях.

Своей сатирой Фонвизин жёстко критикует современное ему состояние дел, когда образование необходимо, чтобы лишь получить место, жениться и в итоге унаследовать состояние родителей. Драматург чётко указывает на то, что нынешний недоросль - впоследствии чиновник, который в силу происхождения будет способен воздействовать на судьбу страны.

Кроме того, желание Митрофанушки жениться во многом связано с желанием поскорее избавиться об опостылевших родителей: единственная добрая мысль, которую он может сказать матери, состоит в жалости к тому, как она устала в его сне колотить батюшку. В остальном же отец и мать - «всякая дрянь».

Воспитание Софии - положительный пример

В противовес глупости и жестокости семейства Простаковых, Фонвизин рисует более благожелательную картину, посвящённую воспитательным методам состоятельного дворянина Стародума.

Здесь проблема воспитания в произведении «Недоросль» раскрывается с другой стороны. Стародум вкладывает в голову своей племянницы Софии идеи того, как стать разумным и добропорядочным гражданином.

Девушка от природы является рассудительной и благоразумной, хотя Простаковы-Скотинины видят только тугой кошелёк её дяди, за который в буквальном смысле разворачивается борьба. Она желает выйти замуж за достойного человека, снискать о себе доброе мнение, и Стародум всячески поощряет её в этом.

Разница между Простаковыми и Стародумом проявляется и в методах воспитания. Простакова поручает образование сына совсем неподходящим для этого людям и сама часто вмешивается в учебный процесс. Стародум же общается со своей племянницей, обучение происходит в виде назидательных бесед. Он не желает задавить её авторитетом и знаниями, вместо этого он делится своим опытом, кратко резюмируя его ёмкой фразой вроде «честный человек должен быть совершенно честный человек», «есть счастье всего этого больше. Это то, чтоб чувствовать себя достойною всех благ, которыми ты можешь наслаждаться».

Столкновение двух концепций и значение комедии

В сочинениях о проблеме воспитания в комедии Фонвизина «Недоросль» часто выделяют два побудительных мотива автора, повлёкших за собой создание этого произведения:

• критика состояния образования и нравственного облика дворянства;
• сатира на глупость, царящую внутри привилегированного класса.

Верно это лишь отчасти. Действительно, Фонвизин возмущён, что рано или поздно Простаковы придут к власти и окажутся причастны к управлению. Но представляется, что «Недоросль» не столько сатира на государственное устройство, сколько сатира на людей, формирующих общество.

Истинный смысл пьесы состоит в упрёке тем родителям, которые пренебрегая своими обязанностями, выпускают в свет детей бесталанных и вдобавок жестоких.

Автор понимает, что родители и не видят прока в образовании или в воспитателях, поэтому в финале вся материнская любовь Простаковой оказывается отвергнута, а Стародум произносит крылатую фразу: «Вот злонравия достойные плоды».

Нравственный урок комедии состоит именно в этом: глупость, жестокость и безразличие родителей являются причиной появления столь большого количества ни к чему не приученной молодёжи. Финалом, где Простаковы лишились имения и сына, Фонвизин подчёркивает их вину и призывает задуматься над тем, какими путями можно было бы избежать такой развязки. Воспитание Митрофана в комедии «Недоросль» имеет определяющее значение именно в контексте обязанностей родителей по отношению к ребёнку. Исправить же трагикомическую ситуацию с дверями-прилагательными можно лишь в том случае, если родители-Простаковы начнут совершенствовать мир с себя.

Открытый урок.
Нравственные проблемы комедии Д.И.Фонвизина «Недоросль».
Учитель: Проблема воспитания – центральная в комедии Фонвизина. Возникает вопрос: почему одни люди, вырастая, становятся добронравными, а другие – злыми и жестокими? В чем причина? Чему учит нас комедия «Недоросль»? Какие уроки мы извлекаем из нее?
Вот это тот круг вопросов, над которыми мы будем работать.
Вспомним особенности классицизма. В произведениях классицизма герои носят говорящие имена и фамилии, четко разделяются на положительных и отрицательных.
Обратимся к доске:
(антонимы)
Добронравие Злонравие Голос истины
(2-ую колонку заполняем после выступления г-жи Простаковой и Митрофана)
Воспитание
Честь, честность невежество
(незапятнанная репутация, бессердечиенепорочность) жестокость
совесть эгоизм и себялюбие(Стародум,
ум (способность человека д.III, яв.1: «при дворе себя любятмыслить) отменно; на ум не приходили
совесть + ум = мудрость никогда ни предки, ни потомки»)
любочестие (поступать злостьпо чести, заслуженное лень
почитание) потакание
добродетель (творить властолюбиедобро) честолюбие (стремление к почестям
благонравие (нрав - обходными путями)
характер) хитрость, лень (Стародум,
достоинство (совокуп- д.V, яв.1)
ность высоких мораль-
ных качеств)должность (святое слу-жение отчизне)Почему становится возможным появление зла?
Разобрав и пояснив значение слов из 1-ой колонки, учитель приглашает г-жу Простакову, а затем Митрофана выступить перед учащимися.
Чтобы не ошибиться с выводами и свободней говорить на эти темы, послушаем самих героев.
Г-жа Простакова рассказывает о себе.
Возмлжные к ней вопросы:
Кем были Ваши родители и как они Вас воспитывали?
Кто такой Вавила Фалелеевич?
Почему Вы вышли замуж за г-на Простакова?
Кто глава в Вашем доме?
Как Вы управляете своим имением?
Что Вы думаете о своих крепостных людях и учителях Митрофана?
Что Вы думаете об образовании? Вы сами неграмотны, а Митрофану 3-х учителей наняли. Почему? Чему научился Ваш сын?
Г-жа Простакова, почему Вы так грубы и жестоки со своими подданными? (Право имеет). А с мужем?
Софья приходится Вам свойственницей. Это не близкое родство. Почему же Вы взяли ее к себе в дом, да еще спустя некоторое время решили выдать замуж за своего брата Тараса Скотинина? Почему Софье не сказали об этом? Что Вас заставило сменить решение?
Г-жа Простакова, что Вы думаете о г-дах Стародуме и Правдине?
Каждый человек хоть раз в жизни задумывается, для чего живет на свете. Какова цель Вашей жизни? Какое будущее Вы видите для своего сына?
Спасибо, г-жа Простакова, за Ваше выступление. Теперь мы пригласим Митрофана Терентьевича.
- Ребята, скажите, почему после г-жи Простаковой мы обращаемся к Митрофану? Что значит имя «Митрофан»?
Выступление Митрофана.
Возможные к нему вопросы:
Как проходит Ваш день? Чем занимаетесь?
Вы счастливы?
Нравится ли Вам учиться? Каковы успехи?
Как относитесь к учителям? А к Еремеевне – Вашей мамке?
Любите ли Вы своих родителей?
Что такое для Вас любовь? Кого или что Вы больше всего любите на свете?
Почему Вы решили жениться на Софье? Любите ли Вы ее? Как представляете свою жизнь с ней?
Почему Вы предали мать?
Спасибо, Митрофан Терентьевич.
Вопросы ученикам:
Кому принадлежит афоризм: «Век живи – век учись»?
К чему приводит животная, слепая любовь Простаковой к своему сыну? Мог ли быть результат этой любви другим? Почему?
Как Простакова обращается ко всем в доме (бестия, воровская харя, скот, урод, рохля, теленок) и как к Митрофану (друг мой сердечный, отрада моя)? Г-жа Простакова бранится и дерется не только со слугами, но и с мужем (ремарка «с робостью», в сторону «Сон в руку»).
Каковы причины женитьбы Митрофана на Софье? (Деньги; деревеньки; Простакова: «Ты столь уже смыслишь, что и сам взведешь деточек»). Готов ли Митрофан к женитьбе? (Мы не видим, чтобы Митрофан и Софья вместе гуляли, общались. Митрофан ни разу не обмолвился о своей симпатии к Софье, хотя та живет в доме Простаковых уже полгода).Жаль вам г-жу Простакову в финале комедии или нет? Кто из героев проявляет сочувствие к ней?
Воспитание зависит от родителей, среды и, конечно, от учителей. Посмотрим же, кто учителя Митрофана. За что такой почет оказывался Вральману в доме Простаковых? Каким должен быть учитель, на ваш взгляд?
Обратимся теперь ко 2-ой колонке и заполним ее. Какие качества характерны людям злонравным?
- Ребята, скажите, как могли появляться в жизни такие люди, как Простаковы, Скотинины? (Крепостное право). Что говорят Стародум и Правдин о крепостном праве (д.V, яв.1)?
Стародум: «Угнетать рабством себе подобных беззаконно».Правдин: «Как мудрено истреблять закоренелые предрассудки, в которых низкие души находят свои выгоды».
Комедия написана в стиле классицизма. Мы видим четкое разделение на положительных и отрицательных героев, и наша таблица подтверждает это. Фамилии героев говорящие.
- Кого мы относим к отрицательным, а кого к положительным героям?
- Двух отрицательных героев мы уже заслушали, теперь давайте пригласим положительного – рупор идей Фонвизина – Стародума. Что значит его фамилия?
Выступление Стародума.
Возможные вопросы:
Объясните Ваше правило: «В первом движении ничего не начинать».
Объясните значение афоризма: «…». (уч-ся называют любой его афоризм)
Какое правило Вам было завещано отцом и как Вы его реализовали в жизни?
Г-н Стародум, каким должен быть добронравный человек? «Всякий найдет в себе довольно сил, чтоб быть добродетельну».
Вам не жаль г-жу Простакову? А ее сына?
Что, на Ваш взгляд, важнее – воспитание или образование? «Наука в развращенном человеке есть лютое оружие делать зло. Просвещение возвышает одну добродетельную душу».
Какой, на Ваш взгляд, должна быть семья?
В чем смысл притчи о табакерке?
Спасибо, г-н Стародум.
- Итак, давайте еще раз вспомним слова Стародума, какой должна быть семья, и сопоставим их с семьей Простаковых.
- Как вы думаете, почему мы слово «воспитание» расположили между понятиями «добронравие» и «злонравие»?
- Если бы перед вами стоял выбор, в какой семье расти и воспитываться, то что бы вы предпочли – семью Простаковых или Стародума? Почему? (В семье Стародума жить нелегко. Постоянно надо работать над собой. Но такие люди, как Стародум, тебя никогда не предадут).- Какое качество из 1-ой колонки самое главное, на ваш взгляд? (совесть и ум (деятельный, иметь свое мнение)).
- Какой афоризм вам больше всего понравился, как вы его понимаете? (небольшая творческая письменная работа на 5-7 минут).
- Какую награду «по заслугам» получает каждый из героев комедии?
- Как обернулось «злонравие» Простаковой против нее самой в финале комедии? Что ее огорчает больше всего в ее теперешнем положении?
- Все ли отрицательные герои наказаны за свое злонравие?
И сейчас проблемы воспитания стоят остро. В этом и заключается актуальность комедии.
- Над чем нас заставляет задуматься Митрофан?
(Мы должны преодолевать свою лень; не быть обжорами (сколько съел Митрофан на ужин?); чтобы ум был добрым и деятельным; жить по совести).
Чтобы человек стал добронравным, надо большое внимание уделять воспитанию. Помните об этом, когда будете создавать свою семью.
Итак, подведем итоги.
- Какие уроки мы извлекаем из комедии?
(Уважать и любить своих родителей; уважать людей; преодолевать лень; заниматься самовоспитанием, а в будущем воспитанием детей; иметь свое мнение на все вопросы; справедливо поступать; не зависеть от денег; «век живи – век учись» и т.д.)
Д/з: домашнее сочинение «Один день в доме Простаковых» (жанре письма).

О нравственности и русской культуре Ключевский Василий Осипович

Недоросль Фонвизина (Опыт исторического объяснения учебной пьесы)

Недоросль Фонвизина

(Опыт исторического объяснения учебной пьесы)

Добрый дядя Стародум в усадьбе Простаковых, застав свою благонравную племянницу Софью за чтением Фенелонова трактата о воспитании девиц, сказал ей:

– Хорошо. Я не знаю такой книжки; однако читай ее, читай! Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать не станет.

Можно ли применить такое суждение к самому «Недорослю»? Современному воспитателю или воспитательнице трудно уследить за той струей впечатлений, какую вбирают в себя их воспитанники и воспитанницы, читая эту пьесу. Могут ли они с доверчивостью дяди Стародума сказать этим впечатлительным читателям, увидев у них в руках «Недоросля»: «хорошо, читайте его, читайте: автор, который устами дяди Стародума высказывает такие прекрасные житейские правила, пером своим нравов развращать не может». Имей сердце, имей душу, и будешь человек во всякое время. Ум, коль он только что ум, самая безделица; прямую цену уму дает благонравие. Главная цель всех знаний человеческих – благонравие. Эти сентенции повторяются уже более ста лет со времени первого представления «Недоросля» и хотя имеют вид нравоучений, заимствованных из детской прописи, однако до сих пор не наскучили, не стали приторными наперекор меткому наблюдению того же Стародума, что «всечасное употребление некоторых прекрасных слов так нас с ними знакомит, что, выговаривая их, человек ничего уже не мыслит, ничего не чувствует». Но, кроме прекрасных мыслей и чувств Стародума, Правдина, Софьи, поучающих прямо своим простым, всем открытым смыслом, в комедии есть еще живые лица с своими страстями, интригами и пороками, которые ставят их в сложные, запутанные положения. Нравственный смысл этих драматических лиц и положений не декламируется громко на сцене, даже не нашептывается из суфлерской будки, а остается за кулисами скрытым режиссером, направляющим ход драмы, слова и поступки действующих лиц. Можно ли ручаться, что глаз восприимчивого молодого наблюдателя доберется до этого смысла разыгрываемых перед ним житейских отношений и это усилие произведет на него надлежащее воспитательное действие, доставит здоровую пищу его эстетическому ощущению и нравственному чувству? Не следует ли стать подле такого читателя или зрителя «Недоросля» с осторожным комментарием, стать внятным, но не навязчивым суфлером?

«Недоросль» включается в состав учебной хрестоматии русской литературы и не снят еще с театрального репертуара. Его обыкновенно дают в зимнее каникулярное время, и, когда он появляется на афише, взрослые говорят: это – спектакль для гимназистов и гимназисток. Но и сами взрослые охотно следуют за своими подростками под благовидным прикрытием обязанности проводников и не скучают спектаклем, даже весело вторят шумному смеху своих несовершеннолетних соседей и соседок.

Можно без риска сказать, что «Недоросль» доселе не утратил значительной доли своей былой художественной власти ни над читателем, ни над зрителем, несмотря ни на свою наивную драматическую постройку, на каждом шагу обнаруживающую нитки, которыми сшита пьеса, ни на устарелый язык, ни на обветшавшие сценические условности екатерининского театра, несмотря даже на разлитую в пьесе душистую мораль оптимистов прошлого века. Эти недостатки покрываются особым вкусом, какой приобрела комедия от времени и которого не чувствовали в ней современники Фонвизина. Эти последние узнавали в ее действующих лицах своих добрых или недобрых знакомых; сцена заставляла их смеяться, негодовать или огорчаться, представляя им в художественном обобщении то, что в конкретной грубости жизни они встречали вокруг себя и даже в себе самих, что входило в их обстановку и строй их жизни, даже в их собственное внутреннее существо, и чистосердечные зрители, вероятно, с горестью повторяли про себя добродушное и умное восклицание Простакова-отца: «Хороши мы!» Мы живем в другой обстановке и в другом житейском складе; те же пороки в нас обнаруживаются иначе. Теперь вокруг себя мы не видим ни Простаковых, ни Скотининых, по крайней мере с их тогдашними обличиями и замашками; мы вправе не узнавать себя в этих неприятных фигурах. Комедия убеждает нас воочию, что такие чудовища могли существовать и некогда существовали действительно, открывает нам их в подлинном первобытном их виде, и это открытие заставляет нас еще более ценить художественную пьесу, которая их увековечила. В наших глазах пьеса утратила свежесть новизны и современности, зато приобрела интерес художественного памятника старины, показывающего, какими понятиями и привычками удобрена та культурная почва, по которой мы ходим и злаками которой питаемся. Этого исторического интереса не могли замечать в комедии современники ее автора: смотря ее, они не видели нас, своих внуков; мы сквозь нее видим их, своих дедов. Что смешно в «Недоросле», и одно ли и то же смешит в нем разные возрасты? Молодежь больше всего смеется, разумеется, над Митрофаном, героем драмы, неистощимым предметом смеха, нарицательным именем смешной несовершеннолетней глупости и учащегося невежества. Но да будет позволено немного заступиться за Митрофана: он слишком засмеян. Правда, он смешон, но не всегда и даже очень редко, именно только в лучшие минуты своей жизни, которые находят на него очень нечасто. В комедии он делает два дела: размышляет, чтобы выпутаться из затруднений, в которые ставит его зоологическая любовь матери, и поступает, выражая в поступках свои обычные чувства. Забавны только его размышления, а поступки – нисколько. По мысли автора, он дурак и должен рассуждать по-дурацки. Тут ничего смешного нет; грешно смеяться над дураком, и кто это делает, тот сам становится достойным предметом своего смеха. Однако на деле Митрофан размышляет по-своему находчиво и умно, только недобросовестно и потому иногда невпопад, размышляет не с целью узнать истину или найти прямой путь для своих поступков, а чтобы только вывернуться из одной неприятности, и потому тотчас попадает в другую, чем и наказывает сам себя за софистическое коварство своей мысли. Это самонаказание и вызывает вполне заслуженный смех. Он забавен, когда, объевшись накануне и для избежания неприятности учиться, он старается преувеличить размеры и дурные следствия своего обжорства, даже подличает перед матерью, чтобы ее разжалобить; но, увертываясь от учителя, он подвергает себя опасности попасть в руки врача, который, разумеется, посадит его на диету, и, чтобы отклонить от себя эту новую напасть, сообразительно отвечает на предложение испугавшейся его болезни матери послать за доктором: «Нет, нет, матушка, я уж лучше сам выздоровлю», и убегает на голубятню. Он очень забавен со своей оригинальной теорией грамматики, со своим очень бойко и сообразительно изобретенным учением о двери существительной и прилагательной, за каковое изобретение умные взрослые люди, его экзаменовавшие, торжественно, с митрофановским остроумием награждают его званием дурака. Но чувства и направляемые ими поступки Митрофана вовсе не смешны, а только гадки. Что смешного в омерзительной жалости, какая проняла объевшегося 16-летнего шалопая – в его тяжелом животном сне – при виде матери, уставшей колотить его отца? Ничего смешного нет и в знаменитой сцене ученья Митрофана, в этом бесподобном, безотрадно печальном квартете бедных учителей, ничему научить не могущих, мамаши, в присутствии учащегося сынка с вязанием в руках ругающейся над ученьем, и разбираемого охотой жениться сынка, в присутствии матери ругающегося над своими учителями? Если современный педагог так не настроит своего класса, чтобы он не смеялся при чтении этой сцены, значит, такой педагог плохо владеет своим классом, а чтобы он был в состоянии сам разделять такой смех, об этом страшно и подумать. Для взрослых Митрофан вовсе не смешон; по крайней мере над ним очень опасно смеяться, ибо митрофановская порода мстит своей плодовитостью. Взрослые, прежде чем потешаться над глупостью или пошлостью Митрофана, пусть из глубины ложи представят себе свою настоящую или будущую детскую или взглянут на сидящих тут же, на передних стульях птенцов своих, и налетевшая улыбка мгновенно слетит с легкомысленно веселого лица. Как Митрофан сам себя наказывает за свои сообразительные глупости заслуженными напастями, так и насмешливый современный зритель сценического Митрофана может со временем наказать себя за преждевременный смех не театральными, а настоящими, житейскими и очень горькими слезами. Повторяю, надобно осторожно смеяться над Митрофаном, потому что Митрофаны мало смешны и притом очень мстительны, и мстят они неудержимой размножаемостью и неуловимой проницательностью своей породы, родственной насекомым или микробам.

Да я и не знаю, кто смешон в «Недоросле». Г-н Простаков? Он только неумный, совершенно беспомощный бедняга, не без совестливой чуткости и прямоты юродивого, но без капли воли и с жалким до слез избытком трусости, заставляющей его малодушествовать даже перед своим сыном. Тарас Скотинин также мало комичен: в человеке, который сам себя характеризовал известным домашним животным, которому сама родная сестрица нежно сказала в глаза, что хорошая свинья ему нужнее жены, для которого свиной хлев заменяет и храм наук, и домашний очаг, – что комичного в этом благородном российском дворянине, который из просветительного соревнования с любимыми животными доцивилизовался до четверенек? Не комична ли сама хозяйка дома, госпожа Простакова, урожденная Скотинина? Это лицо в комедии, необыкновенно удачно задуманное психологически и превосходно выдержанное драматически: в продолжение всех пяти актов пьесы с крепколобым, истинно скотининским терпением ни разу она не смигнула с той жестокой физиономии, какую приказал ей держать безжалостный художник во все время неторопливого сеанса, пока рисовал с нее портрет. Зато она и вдвойне некомична: она глупа и труслива, т. е. жалка, – по мужу, как Простакова, безбожна и бесчеловечна, т. е. отвратительна, – по брату, как Скотинина. Она вовсе не располагает к смеху; напротив, при одном виде этой возмутительной озорницы не только у ее забитого мужа, но и у современного зрителя, огражденного от нее целым столетием, начинает мутиться в глазах и колеблется вера в человека, в ближнего.

В комедии есть группа фигур, предводительствуемая дядей Стародумом. Они выделяются из комического персонала пьесы: это – благородные и просвещенные резонеры, академики добродетели. Они не столько действующие лица драмы, сколько ее моральная обстановка: они поставлены около действующих лиц, чтобы своим светлым контрастом резче оттенить их темные физиономии. Они выполняют в драме назначение, похожее на то, какое имеют в фотографическом кабинете ширмочки, горшки с цветами и прочие приборы, предназначенные регулировать свет и перспективу. Таковы они должны быть по тогдашней драматической теории; может быть, таковы они были и по плану автора комедии; но не совсем такими представляются они современному зрителю, не забывающему, что он видит перед собой русское общество прошлого века. Правда Стародум, Милон, Правдин, Софья не столько живые лица, сколько моралистические манекены; но ведь и их действительные подлинники были не живее своих драматических снимков. Они наскоро затверживали и, запинаясь, читали окружающим новые чувства и правила, которые кой-как прилаживали к своему внутреннему существу, как прилаживали заграничные парики к своим щетинистым головам; но эти чувства и правила так же механически прилипали к их доморощенным, природным понятиям и привычкам, как те парики к их головам. Они являлись ходячими, но еще безжизненными схемами новой, хорошей морали, которую они надевали на себя как маску. Нужны были время, усилие и опыты, чтобы пробудить органическую жизнь в этих, пока мертвенных, культурных препаратах, чтобы эта моралистическая маска успела врасти в их тусклые лица и стать их живой нравственной физиономией. Где, например, было взять Фонвизину живую благовоспитанную племянницу Софью, когда такие племянницы всего лет за 15 до появления «Недоросля» только еще проектировались дядюшкой Бецким в разных педагогических докладах и начертаниях, когда учрежденные с этой целью воспитательные общества для благородных и мещанских девиц по его заказу лепили еще первые, пробные образчики новой благовоспитанности, а сами эти девицы, столь заботливо задуманные педагогически, подобно нашей Софье, только еще садились за чтение Фенелоновых и других трактатов о своем собственном воспитании? Художник мог творить только из материала, подготовленного педагогом, и Софья вышла у него свежеизготовленной куколкой благонравия, от которой веет еще сыростью педагогической мастерской. Таким образом, Фонвизин остался художником и в видимых недостатках своей комедии не изменил художественной правде и в самых своих карикатурах: он не мог сделать живые лица из ходячих мертвецов или туманных привидений, но изображенные им светлые лица, не становясь живыми, остаются действительными лицами, из жизни взятыми явлениями.

Да и так ли они безжизненны, как привыкли представлять их? Как новички в своей роли, они еще нетвердо ступают, сбиваются, повторяя уроки, едва затверженные из Лябрюйера, Дюкло, Наказа и других тогдашних учебников публичной и приватной морали; но как новообращенные, они немного заносчивы и не в меру усердны. Они еще сами не насмотрятся на свой новенький нравственный убор, говорят так развязно, самоуверенно и самодовольно, с таким вкусом смакуют собственную академическую добродетель, что забывают, где они находятся, с кем имеют дело, и оттого иногда попадают впросак, чем усиливают комизм драмы. Стародум, толкующий госпоже Простаковой пользу географии тем, что в поездке с географией знаешь, куда едешь, – право, не менее и не более живое лицо, чем его собеседница, которая с обычной своей решительностью и довольно начитанно возражает ему тонким соображением, заимствованным из одной повести Вольтера: «Да извозчики-то на что ж? Это их дело». Умные, образованные люди так самодовольно потешаются над этим обществом грубых или жалких дикарей, у которых они в гостях, даже над такими петыми дураками, какими они считают Митрофана и Тараса Скотинина, – что последний обнаружил необычную ему зоркость, когда спросил, указывая на одного из этих благородных гостей, Софьина жениха: «Кто ж из нас смешон? Ха, ха, ха!» Сам почтенный дядя Стародум так игриво настроен, что при виде подравшихся в кровь братца и сестрицы, к которой в дом он только что приехал, не мог удержаться от смеха и даже засвидетельствовал самой хозяйке, что он отроду ничего смешнее не видывал, за что и был заслуженно оборван ее замечанием, что это, сударь, вовсе и не смешно. Во всю первую сцену пятого акта тот же честным трудом разбогатевший дядя Стародум и чиновник наместничества Правдин важно беседуют о том, как беззаконно угнетать рабством себе подобных, какое удовольствие для государей владеть свободными душами, как льстецы отвлекают государей от стези истины и уловляют их души в свои сети, как государь может сделать людей добрыми: стоит только показать всем, что без благонравия никто не может выйти в люди и получить место на службе, и «тогда всякий найдет свою выгоду быть благонравным и всякий хорош будет». Эти добрые люди, рассуждавшие на сцене перед русской публикой о таких серьезных предметах и изобретавшие такие легкие средства сделать всех людей добрыми, сидели в одной из наполненных крепостными людьми усадеб многочисленных госпож Простаковых, урожденных Скотининых, с одной из которых насилу могли справиться оба они, да и то с употреблением оружия офицера, проходившего мимо со своей командой. Внимая этим собеседникам, точно слушаешь веселую сказку, уносившую их из окружавшей их действительности «за тридевять земель, за тридесятое царство», куда заносила Митрофана обучавшая его «историям» скотница Хавронья. Значит, лица комедии, призванные служить формулами и образцами добронравия, не лишены комической живости.

Все это – фальшивые ноты не комедии, а самой жизни, в ней разыгранной. Эта комедия – бесподобное зеркало. Фонвизину в ней как-то удалось стать прямо перед русской действительностью, взглянуть на нее просто, непосредственно, в упор, глазами, не вооруженными никаким стеклом, взглядом, не преломленным никакими точками зрения, и воспроизвести ее с безотчетностью художественного понимания. Срисовывая, что наблюдал, он, как испытанный художник, не отказывался и от творчества; но на этот раз и там, где он надеялся творить, он только копировал. Это произошло оттого, что на этот раз поэтический взгляд автора сквозь то, что казалось, проник до того, что действительно происходило; простая, печальная правда жизни, прикрытая бьющими в глаза миражами, подавила шаловливую фантазию, обыкновенно принимаемую за творчество, и вызвала к действию высшую творческую силу зрения, которая за видимыми для всех призрачными явлениями умеет разглядеть никем не замечаемую действительность. Стекло, которое достигает до невидимых простым глазом звезд, сильнее того, которое отражает занимающие досужих зрителей блуждающие огоньки.

Фонвизин взял героев «Недоросля» прямо из житейского омута, и взял, в чем застал, без всяких культурных покрытий, да так и поставил их на сцену со всей неурядицей их отношений, со всем содомом их неприбранных инстинктов и интересов. Эти герои, выхваченные из общественного толока для забавы театральной публики, оказались вовсе не забавны, а просто нетерпимы ни в каком благоустроенном обществе: автор взял их на время для показа из-под полицейского надзора, куда и поспешил возвратить их в конце пьесы при содействии чиновника Правдина, который и принял их в казенную опеку с их деревнями. Эти незабавные люди, задумывая преступные вещи, туда же мудрят и хитрят, но, как люди глупые и растерянные, к тому же до самозабвения злые, они сами вязнут и топят друг друга в грязи собственных козней. На этом и построен комизм «Недоросля». Глупость, коварство, злость, преступление вовсе не смешны сами по себе; смешно только глупое коварство, попавшееся в собственные сети, смешна злобная глупость, обманувшая сама себя и никому не причинившая задуманного зла. «Недоросль» – комедия не лиц, а положений. Ее лица комичны, но не смешны, комичны как роли, и вовсе не смешны, как люди. Они могут забавлять, когда видишь их на сцене, но тревожат и огорчают, когда встречаешь вне театра, дома или в обществе. Фонвизин заставил печально-дурных и глупых людей играть забавно веселые и часто умные роли. В этом тонком различении людей и ролей художественное мастерство его «Недоросля»; в нем же источник того сильного впечатления, какое производит эта пьеса. Сила впечатления в том, что оно составляется из двух противоположных элементов: смех в театре сменяется тяжелым раздумьем по выходе из него. Пока разыгрываются роли, зритель смеется над положениями себя перехитрившей и самое себя наказывающей злой глупости. Но вот кончилась игра, ушли актеры, и занавес опустился – кончился и смех. Прошли забавные положения злых людей, но люди остались, и, из душного марева электрического света вырвавшись на пронизывающую свежесть уличной мглы, зритель с ущемленным сердцем припоминает, что эти люди остались и он их встретит вновь прежде, чем они попадутся в новые заслуженные ими положения, и он, зритель, запутается с ними в их темные дела, и они сумеют наказать его за это раньше, чем успеют сами наказать себя за свою же перехитрившую себя злую глупость.

В «Недоросле» показана зрителю зажиточная дворянская семья екатерининского времени в невообразимо хаотическом состоянии. Все понятия здесь опрокинуты вверх дном и исковерканы; все чувства выворочены наизнанку; не осталось ни одного разумного и добросовестного отношения; во всем гнет и произвол, ложь и обман и круговое, поголовное непонимание. Кто посильнее, гнетет; кто послабее, лжет и обманывает, и ни те ни другие не понимают, для чего они гнетут, лгут и обманывают, и никто не хочет даже подумать, почему они этого не понимают. Жена-хозяйка вопреки закону и природе гнетет мужа, не будучи умнее его, и ворочает всем, т. е. все переворачивает вверх дном, будучи гораздо его нахальнее. Она одна в доме лицо, все прочие – безличные местоимения, и когда их спрашивают, кто они, робко отвечают: «Я – женин муж, а я – сестрин брат, а я – матушкин сын». Она ни в грош не ставит мнение мужа и, жалуясь на Господа, ругается, что муж на все смотрит ее глазами. Она заказывает кафтан своему крепостному, который шить не умеет, и беснуется, негодуя, почему он не шьет как настоящий портной. С утра до вечера не дает покоя ни своему языку, ни рукам, то ругается, то дерется: «тем и дом держится», по ее словам. А держится он вот как. Она любит сына любовью собаки к своим щенятам, как сама с гордостью характеризует свою любовь, поощряет в сыне неуважение к отцу, а сын, 16-летний детина, платит матери за такую любовь грубостью скотины. Она позволяет сыну объедаться до желудочной тоски и уверена, что воспитывает его, как повелевает родительский долг. Свято храня завет своего великого батюшки воеводы Скотинина, умершего с голоду на сундуке с деньгами и при напоминании об учении детей кричавшего: «Не будь тот Скотинин, кто чему-нибудь учиться захочет», верная фамильным традициям дочь ненавидит науку до ярости, но бестолково учит сынка для службы и света, твердя ему: «Век живи, век учись», и в то же время оправдывает его учебное отвращение неопрятным намеком на полагаемую ею конечную цель образования: «Не век тебе, моему другу, учиться: ты благодаря Бога столько уже смыслишь, что и сам взведешь деточек». Самый дорогой из учителей Митрофана, немец, кучер Вральман, подрядившийся учить всем наукам, не учит ровно ничему и учить не может, потому что сам ничего не знает, даже мешает учить другим, оправдывая перед матерью свою педагогику тем, что головушка у ее сынка гораздо слабее его брюха, а и оно не выдерживает излишней набивки; и за это доступное материнско-простаковскому уму соображение Вральман – единственный человек в доме, с которым хозяйка обращается прилично, даже с посильным для нее респектом. Обобрав все у своих крестьян, госпожа Простакова скорбно недоумевает, как это она уже ничего с них содрать не может – такая беда! Она хвастается, что приютила у себя сиротку-родственницу со средствами и исподтишка обирает ее. Благодетельница хочет пристроить эту сиротку Софью за своего братца без ее спроса, и тот не прочь от этого не потому, что ему нравится «девчонка», а потому, что в ее деревеньках водятся отличные свиньи, до которых у него «смертная охота». Она не хочет верить, чтобы воскрес страшный ей дядя Софьи, которого она признала умершим только потому, что уж несколько лет поминала его в церкви за упокой, и рвет и мечет, готова глаза выцарапать всякому, кто говорит ей, что он и не умирал. Но самодур-баба – страшная трусиха и подличает перед всякой силой, с которой не надеется справиться, – перед богатым дядей Стародумом, желая устроить нечаянно разбогатевшую братнину невесту за своего сынка; но когда ей отказывают, она решается обманом насильно обвенчать ее с сыном, т. е. вовлечь в свое безбожное беззаконие самую Церковь. Рассудок, совесть, честь, стыд, приличие, страх Божий и человеческий – все основы и скрепы общественного порядка горят в этом простаковско-скотининском аду, где черт – сама хозяйка дома, как называет ее Стародум, и когда она наконец попалась, когда вся ее нечестивая паутина разорвана была метлой закона, она, бросившись на колени перед его блюстителем, отпевает свою безобразную трагедию, хотя и не гамлетовским, но тартюфовским эпилогом в своей урожденной редакции: «Ах, я собачья дочь! Что я наделала!» Но это была минутная растерянность, если не было притворство: как только ее простили, она спохватилась, стала опять сама собой, и первою мыслью ее было перепороть насмерть всю дворню за свою неудачу, и, когда ей заметили, что тиранствовать никто не волен, она увековечила себя знаменитым возражением:

– Не волен! Дворянин, когда захочет, и слуги высечь не волен! Да на что ж дан нам указ о вольности дворянства?

В этом все дело. «Мастерица толковать указы!» – повторим и мы вслед за Стародумом. Все дело в последних словах госпожи Простаковой; в них весь смысл драмы и вся драма в них же. Все остальное – ее сценическая или литературная обстановка, не более; все, что предшествует этим словам, – их драматический пролог; все, что следует за ними, – их драматический эпилог. Да, госпожа Простакова мастерица толковать указы. Она хотела сказать, что закон оправдывает ее беззаконие. Она сказала бессмыслицу, и в этой бессмыслице весь смысл «Недоросля»; без нее это была бы комедия бессмыслиц. Надобно только в словах госпожи Простаковой уничтожить знаки удивления и вопрос, переложить ее несколько патетическую речь, вызванную тревожным состоянием толковательницы, на простой логический язык, и тогда ясно обозначится ее неблагополучная логика. Указ о вольности дворянства дан на то, чтобы дворянин волен был сечь своих слуг, когда захочет. Госпожа Простакова, как непосредственная, наивная дама, понимала юридические положения только в конкретных, практических приложениях, каковым в ее словах является право произвольного сечения крепостных слуг. Возводя эту подробность к ее принципу, найдем, что указ о вольности дворянства дан был на права дворян и ничего, кроме прав, т. е. никаких обязанностей, на дворян не возлагал, по толкованию госпожи Простаковой. Права без обязанностей – юридическая нелепость, как следствие без причины – нелепость логическая; сословие с одними правами без обязанностей – политическая невозможность, а невозможность существовать не может. Госпожа Простакова возомнила русское дворянство такою невозможностью, т. е. взяла да и произнесла смертный приговор сословию, которое тогда вовсе не собиралось умирать и здравствует доселе. В этом и состояла ее бессмыслица. Но дело в том, что, когда этот знаменитый указ Петра III был издан, очень многие из русских дворян подняли руки на свое сословие, поняли его так же, как поняла госпожа Простакова, происходившая из «великого и старинного» рода Скотининых, как называет его сам ее брат, сам Тарас Скотинин, по его же уверению, «в роде своем не последний». Я не могу понять, для чего Фонвизин допустил Стародума и Правдина в беседе со Скотининым трунить над стариной рода Скотининых и искушать генеалогическую гордость простака Скотинина намеком, что пращур его, пожалуй, даже старше Адама, «создан хоть в шестой же день, да немного попрежде Адама», что Софья потому и не пара Скотинину, что она дворянка: ведь сама комедия свидетельствует, что Скотинин имел деревню, крестьян, был сын воеводы, значит, был тоже дворянин, даже причислялся по табели о рангах к «лучшему старшему дворянству во всяких достоинствах и авантажах», а потому пращур его не мог быть создан в одно время с четвероногими. Как это русские дворяне прошлого века спустили Фонвизину, который сам был дворянин, такой неловкий намек? Можно сколько угодно шутить над юриспруденцией госпожи Простаковой, над умом г. Скотинина, но не над их предками: шутка над скотининской генеалогией, притом с участием библейских сказаний, со стороны Стародума и Правдина, т. е. Фонвизина, была опасным, обоюдоострым оружием; она напоминает комизм Кутейкина, весь построенный на пародировании библейских терминов и текстов, – неприятный и ненадежный комический прием, едва ли кого забавить способный. Это надобно хорошенько растолковать молодежи, читающей «Недоросля», и истолковать в том смысле, что здесь Фонвизин не шутил ни над предками, ни над текстами, а только по-своему обличал людей, злоупотребляющих теми и другими. Эту шутку может извинить если не увлечение собственным остроумием, то негодование на то, что Скотинины слишком мало оправдывали свое дворянское происхождение и подходили под жестокую оценку того же Стародума, сказавшего: «Дворянин, недостойный быть дворянином, подлее его ничего на свете не знаю». Негодование комика вполне понятно: он не мог не понимать всей лжи и опасности взгляда, какой усвоили многие дворяне его времени на указ о вольности дворянства, понимая его, как он истолковывался в школе простаковского правоведения. Это толкование было ложно и опасно, грозило замутить юридический смысл и погубить политическое положение руководящего сословия русского общества. Дворянская вольность по указу 1762 г. многими понята была как увольнение сословия от всех специальных сословных обязанностей с сохранением всех сословных прав. Это была роковая ошибка, вопиющее недоразумение. Совокупность государственных обязанностей, лежавших на дворянстве как сословии, составляла то, что называлось его службой государству. Знаменитый манифест 18 февраля 1762 г. гласил, что дворяне, находящиеся на военной или гражданской службе, могут оную продолжать или выходить в отставку по своему желанию, впрочем, с некоторыми ограничениями. Ни о каких новых правах над крепостными, ни о каком сечении слуг закон не говорил ни слова; напротив, прямо и настойчиво оговорены были некоторые обязанности, оставшиеся на сословии, между прочим, установленное Петром Великим обязательное обучение: «чтобы никто не дерзал без учения пристойных благородному дворянству наук детей своих воспитывать под тяжким нашим гневом». В заключение указа вежливо выражена надежда, что дворянство не будет уклоняться от службы, но с ревностью в оную вступать, не меньше и детей своих с прилежностью обучать благопристойным наукам, а впрочем, тут же довольно сердито прибавлено, что тех дворян, которые не будут исполнять обеих этих обязанностей, как людей нерадивых о добре общем повелевается всем верноподданным «презирать и уничтожать» и в публичных собраниях не терпеть. Как можно было еще сказать яснее этого, и где тут вольность, полное увольнение от обязательной службы? Закон отменял, да и то с ограничениями, только обязательную срочность службы (не менее 25 лет), установленную указом 1736 г. Дворяне простаковского разумения были введены в заблуждение тем, что закон не предписывал прямо служить, что было не нужно, а только грозил карой за уклонение от службы, что было не излишне. Но ведь угроза закона наказанием за поступок есть косвенное запрещение поступка. Это юридическая логика, требующая, чтобы угрожающее наказание вытекало из запрещаемого поступка, как следствие вытекает из своей причины. Указ 18 февраля отменил только следствие, а простаковские законоведы подумали, что отменена причина. Они впали в ошибку, какую сделали бы мы, если бы, прочитав предписание, что воры не должны быть терпимы в обществе, подумали, что воровство дозволяется, но прислуге запрещается принимать воров в дом, когда они позвонят. Эти законоведы слишком буквально понимали не только слова, но и недомолвки закона, а закон, желая говорить вежливо, торжественно объявляя, что он жалует «всему российскому благородному дворянству вольность и свободу», говорил приятного больше, чем хотел сказать, и старался возможно больше смягчить то, что было неприятно напоминать. Закон говорил: будьте так добры, служите и учите своих детей, а впрочем, кто не станет делать ни того ни другого, тот будет изгнан из общества. Многие в русском обществе прошлого века не поняли этой деликатной апелляции закона к общественной совести, потому что получили недостаточно мягкое гражданское воспитание. Они привыкли к простому, немного солдатскому языку петровского законодательства, которое любило говорить палками, плетьми, виселицей да пулей, обещало преступнику ноздри распороть и на каторгу сослать, или даже весьма живота лишить и отсечением головы казнить, или нещадно аркебузировать (расстрелять). Эти люди понимали долг, когда он вырезывался кровавыми подтеками на живой коже, а не писался человеческой речью в людской совести. Такой реализм юридического мышления и помешал мыслителям вникнуть в смысл закона, который за нерадение о добре общем грозил, что нерадивые «ниже ко двору нашему приезд или в публичных собраниях и торжествах терпимы не будут»: ни палок, ни плетей, а только закрытие придворных и публичных дверей! Вышло крупное юридическое недоразумение. Тогдашняя сатира вскрыла его источник: это слишком распущенный аппетит произвола. Она изобразила уездного дворянина, который так пишет сыну об указе 18 февраля: «Сказывают, что дворянам дана вольность; да черт ли это слыхал, прости Господи, какая вольность! Дали вольность, а ничего неможно своею волею сделать, нельзя у соседа и земли отнять». Мысль этого законоведа шла еще дальше простаковской, требовала не только увольнительного свидетельства от сословного долга, но и патента на сословную привилегию беззакония.

Итак, значительная часть дворянства в прошлом столетии не понимала исторически сложившегося положения своего сословия, и недоросль, фонвизинский недоросль Митрофан, был жертвой этого непонимания. Комедия Фонвизина неразрывно связала оба этих слова так, что Митрофан стал именем нарицательным, а недоросль – собственным: недоросль – синоним Митрофана, а Митрофан – синоним глупого неуча и маменькина баловня. Недоросль Фонвизина – карикатура, но не столько сценическая, сколько бытовая: воспитание изуродовало его больше, чем пересмеяла комедия. Историческим прототипом этой карикатуры было звание, в котором столь же мало смешного, как мало этого в звании гимназиста. На языке Древней Руси недоросль – подросток до 15 лет, дворянский недоросль – подросток, «поспевавший» в государеву ратную службу и становившийся новиком, «срослым человеком», как скоро поспевал в службу, т. е. достигал 15 лет. Звание дворянского недоросля – это целое государственное учреждение, целая страница из истории русского права. Законодательство и правительство заботливо устрояли положение недорослей, что и понятно: это был подрастающий ратный запас. В главном военном управлении, в Разрядном московском приказе, вели их списки с обозначением лет каждого, чтобы знать ежегодный призывный контингент; был установлен порядок их смотров и разборов, по которым поспевших писали в службу, в какую кто годился, порядок надела их старыми отцовскими или новыми поместьями и т. п. При таком порядке недорослю по достижении призывного возраста было трудно, да и невыгодно залеживаться дома: поместное и денежное жалованье назначали, к первым «новичным» окладам делали придачи только за действительную службу или доказанную служебную годность, «кто чего стоил», а «избывая от службы», можно было не только не получить нового поместья, но и потерять отцовское. Бывали и в XVII в. недоросли, «которые в службу поспели, а службы не служили» и на смотры не являлись, «огурялись», как тогда говорили про таких неслухов. С царствования Петра Великого это служебное «огурство» дворянских недорослей усиливается все более по разным причинам: служба в новой регулярной армии стала несравненно тяжелее прежней; притом закон 20 января 1714 г. требовал от дворянских детей обязательного обучения для подготовки к службе; с другой стороны, поместное владение стало наследственным, и наделение новиков поместными окладами прекратилось. Таким образом, тягости обязательной службы увеличивались в одно время с ослаблением материальных побуждений к ней. «Лыняние» от школы и службы стало хроническим недугом дворянства, который не поддавался строгим указам Петра I и его преемниц об явке недорослей на смотры с угрозами кнутом, штрафами, «шельмованием», бесповоротной отпиской имений в казну за ослушание. Посошков уверяет, что в его время «многое множество» дворян веки свои проживали, старели, в деревнях живучи, а на службе и одною ногою не бывали. Дворяне пользовались доходами с земель и крепостных крестьян, пожалованных сословию для службы, и по мере укрепления тех и других за сословием все усерднее уклонялись от службы. В этих уклонениях выражалось то же недобросовестное отношение к сословному долгу, какое так грубо звучало в словах, слышанных тем же Посошковым от многих дворян: «Дай Бог Великому государю служить, а сабли б из ножен не вынимать». Такое отношение к сословным обязанностям перед государством и обществом воспитывало в дворянской среде «лежебоков», о которых Посошков ядовито заметил: «Дома соседям своим страшен, яко лев, а на службе хуже козы». Этот самый взгляд на государственные и гражданские обязанности сословия и превратил дворянского недоросля, поспевавшего на службу, в грубого и глупого неуча и лентяя, всячески избывавшего от школы и службы.

Такой превращенный недоросль и есть фонвизинский Митрофан, очень устойчивый и живучий тип в русском обществе, переживший самое законодательство о недорослях, умевший «взвесть» не только деточек, по предсказанию его матери госпожи Простаковой, но и внучек «времен новейших Митрофанов», как выразился Пушкин. Митрофану Фонвизина скоро 16 лет; но он еще состоит в недорослях: по закону 1736 г. срок учения (т. е. звания) недоросля был продолжен до 20 лет. Митрофан по состоянию своих родителей учится дома, а не в школе: тот же закон дозволял воспитываться дома недорослям со средствами. Митрофан учится уже года четыре, и из рук вон плохо: по часослову едва бредет с указкой в руке и то лишь под диктовку учителя, дьячка Кутейкина, по арифметике «ничего не перенял» у отставного сержанта Цыфиркина, а «по-французски и всем наукам» его совсем не учит и сам учитель, дорого нанятой для обучения этим «всем наукам» бывший кучер, немец Вральман. Но мать очень довольна и этим последним учителем, который «ребенка не неволит», и успехами своего «ребенка», который, по ее словам, столько уже смыслит, что и сам «взведет» деточек. У нее природное, фамильное скотининское отвращение от ученья: «Без наук люди живут и жили», внушительно заявляет она Стародуму, помня завет своего отца, сказавшего: «Не будь тот Скотинин, кто чему-нибудь учиться захочет». Но и она знает, что «ныне век другой», и, труся его, с суетливой досадой готовит сына «в люди»: неученый поезжай-ка в Петербург – скажут, дурак. Она балует сына, «пока он еще в недорослях»; но она боится службы, в которую ему, «избави Боже», лет через десяток придется вступить. Требования света и службы навязывали этим людям ненавистную им науку, и они тем искреннее ее ненавидели. В этом и состояло одно из трагикомических затруднений, какие создавали себе эти люди непониманием своего сословного положения, наделавшим им столько Митрофанов; а в положении сословия происходил перелом, требовавший полного к себе внимания.

В комедии Фонвизина, сознательно или бессознательно для ее автора и первых зрителей, нашли себе художественное выражение и эти затруднения, и создавшее их непонимание перелома в положении русского дворянства, который имел решительное влияние на дальнейшую судьбу этого сословия, а через него и на все русское общество. Давно подготовляемый, этот перелом наступил именно с минуты издания закона 18 февраля 1762 г. Много веков дворянство несло на себе тяжесть военной службы, защищая отечество от внешних врагов, образуя главную вооруженную силу страны. За это государство отдало в его руки огромное количество земли, сделало его землевладельческим классом, а в XVII в. предоставило в его распоряжение на крепостном праве и крестьянское население его земель. Это была большая жертва сословию: в год первого представления «Недоросля» (1782) за дворянством числилось более половины (53 %) всего крестьянского населения в старых великороссийских областях государства – более половины того населения, трудом которого преимущественно питалось государственное и народное хозяйство России. При Петре I к обязательной службе дворянства прибавилось по закону 20 января 1714 г. еще обязательное обучение как подготовка к такой службе. Так дворянин становился государственным, служилым человеком с той минуты, как только дорастал до возможности взять учебную указку в руки. По мысли Петра, дворянство должно было стать проводником в русское общество нового образования, научного знания, которое заимствовалось с Запада. Между тем воинская повинность была распространена и на другие сословия; поголовная военная служба дворянства после Петра стала менее прежнего нужна государству: в устроенной Петром регулярной армии дворянство сохранило значение обученного офицерского запаса. Тогда мирное образовательное назначение, предположенное для дворянства преобразователем, все настойчивее стало выступать вперед. Готово было, ожидая деятелей, и благодатное, мирное поле, работая на котором дворянство могло сослужить отечеству новую службу, нисколько не меньше той, какую оно служило на ратном поле. Крепостные крестьяне бедствовали и разорялись, предоставленные в отсутствие помещиков произволу сборщиков податей, старост, управляющих, приказчиков, которых само правительство уподобляло волкам. Помещик считался тогда естественным покровителем и хозяйственным опекуном своих крестьян, и его присутствие среди них рассматривалось как благодеяние для них. Потому и для государства дворянин в деревне стал не менее, если не более, нужен, чем в казарме. Вот почему со смерти Петра постепенно облегчались лежавшие на дворянстве тягости по службе, но взамен того осложнялись его обязанности по землевладению. С 1736 г. бессрочная военная служба дворянина ограничена 25-летним сроком, а в 1762 г. дано служащим дворянам право отставки по их усмотрению. Зато на помещиков возложена ответственность за податную исправность их крестьян, а потом обязанность кормить их в неурожайные годы и ссужать семенами для посевов. Но и в деревне государству нужен был образованный, разумный и человеколюбивый помещик. Потому правительство не допускало ни малейшего ослабления учебной повинности дворянства, угрозой отдавать неучей в матросы без выслуги загоняло недорослей в казенные школы, устанавливало периодические экзамены для воспитывавшихся дома, как и в школе, предоставляло значительные преимущества по службе обученным новикам. Самую обязанность дворянства служить стали рассматривать не только как средство комплектования армии и флота офицерским дворянским запасом, но и как образовательное средство для дворянина, которому военная служба сообщала вместе с военной и известную гражданскую выправку, знание света, людскость, обтесывала Простаковых и человекообразила Скотининых, вколачивала в тех и других радение «о пользе общей», «знание политических дел», как выражался манифест 18 февраля 1762 г., и побуждала родителей заботиться о домашней подготовке детей к казенной школе и службе, чтоб они не явились в столицу круглыми невеждами с опасностью стать посмешищем для товарищей. Такое значение службы живо чувствовала даже госпожа Простакова. Из-за чего она надрывается, хлопоча о выучке своего сынка? Она соглашается с мнением Вральмана об опасности набивать слабую голову непосильной для нее ученой пищей. «Да что ты станешь делать? – горюет она. – Ребенок, не выучась, поезжай-ка в тот же Петербург – скажут, дурак. Умниц-то ныне завелось много; их-то я боюсь». И фонвизинский бригадир уговаривает свою жену записать их Иванушку в полк: «Пусть он, служа в полку, ума набирается». Надобно было победить упорное отвращение от науки в дворянских детях, на которых указ императрицы Анны 1736 г. жаловался, что они предпочитают вступать в холопскую дворовую службу, чем служить государству, от наук убегают и тем сами себя губят. Ввиду опасности одичания неслужащего дворянства правительство долго боялось не только отменить, но и сократить обязательную службу сословия. На предложение комиссии Миниха установить 25-летний срок дворянской службы с правом сокращать его на известных условиях Сенат в 1731 г. возражал тем соображением, что богатые дворяне, пользуясь этими условиями, никогда волею своею в службу не пойдут, а будут дома жить «во всякой праздности и лености и без всяких добрых наук и обхождения». Надобно было отучить русских вральмановских учеников от нелепого мнения их учителя, выраженного им так простодушно: «Как будто бы российский дворянин уж и не может в свете авансировать без российской грамоты!» И вот в 1762 г. правительство решило, что упорство сломлено, и в манифесте 18 февраля торжественно возвестило, что принудительной службой дворянства «истреблена грубость в нерадивых о пользе общей, переменилось невежество в здравый рассудок, благородные мысли вкоренили в сердцах всех истинных России патриотов беспредельную к нам верность и любовь, великое усердие и отменную к службе нашей ревность». Но законодатель знал пределы этой «беспредельной верности и отменной ревности» и потому заключил даруемую сословию «вольность и свободу» в известные условия, которые сводились к требованию, чтобы сословие по доброй совести продолжало делать то, что оно дотоле делало из-под палки. Значит, принудительную срочность 25-летней службы закон заменил ее нравственной обязательностью, из повинности, предписываемой законом, превратил ее в требование государственной благопристойности или гражданского долга, неисполнение которого наказуется соответственной карой – изгнанием из порядочного общества; так учебная повинность была подтверждена строго-настрого.