Камилл стругацкие. Далёкая Радуга

Аркадий и Борис Стругацкие: двойная звезда Вишневский Борис Лазаревич

«Далекая радуга» (1962)

«Далекая радуга» (1962)

ДР – единственный у АБС «роман-катастрофа». Правда, гибнет в ней не Земля и не ее часть, а земная колония на далекой планете Радуга, превращенной в гигантский полигон для экспериментов по нуль-транспортировке. В книге две ключевые темы: возможные трагические последствия выхода научного эксперимента из-под контроля и поведение людей перед лицом неминуемой гибели.

Собственно, обе, и первая, и вторая темы, отнюдь не оригинальны. Кто только не предупреждал об опасности для человечества, которую могут нести с собой научные опыты, – начиная с Жюля Верна и заканчивая Полом Андерсоном. И кто только не описывал ситуации, когда мест в спасательных шлюпках меньше, чем желающих спастись пассажиров.

Но почему же, собственно, Стругацкие вдруг обратились к такому специфическому жанру?

Комментарий БНС:

В августе 1962 года в Москве состоялось первое (и кажется, последнее) совещание писателей и критиков, работающих в жанре научной фантастики. Были там идейно нас всех нацеливающие, доклады, встречи с довольно высокими начальниками (например, с секретарем ЦК ВЛКСМ Леном Карпинским), дискуссии и кулуарные междусобойчики, а главное – был там нам показан по большому секрету фильм Крамера «На последнем берегу».

(Фильм этот сейчас почти забыт, а зря. В те годы, когда угроза ядерной катастрофы была не менее реальна, чем сегодня угроза, скажем, повальной наркомании, фильм этот произвел на весь мир такое страшное и мощное впечатление, что в ООН было даже принято решение – показать его в так называемый День Мира во всех странах одновременно. Даже наше высшее начальство скрепя сердце пошло на этот шаг и показало «На последнем берегу» в День Мира в одном (!) кинотеатре города Москвы. Хотя могло бы, между прочим, и не показывать вовсе: как известно, нам, советским, чужда была и непонятна тревога за ядерную безопасность – мы и так были уверены, что никакая ядерная катастрофа нам не грозит, а грозит она только гниющим империалистическим режимам Запада.)

Фильм нас буквально потряс. Картина последних дней человечества, умирающего, почти уже умершего, медленно и навсегда заволакиваемого радиоактивным туманом под звуки пронзительно-печальной мелодии «Волсинг Матилда»… Когда мы вышли на веселые солнечные улицы Москвы, я, помнится, признался АН, что мне хочется каждого встречного военного в чине полковника и выше – лупить по мордам с криком «прекратите… вашу мать, прекратите немедленно!» АН испытывал примерно то же самое. (Хотя при чем тут, если подумать, военные, даже и в чине выше полковника? В них ли было дело? И что они, собственно, должны были немедленно прекратить?) Разумеется, это было совершенно, однозначно и безусловно исключено – написать роман-катастрофу на сегодняшнем и на нашем материале, а так мучительно и страстно хотелось нам сделать советский вариант «На последнем берегу»: мертвые пустоши, оплавленные руины городов, рябь от ледяного ветра на пустых озерах, черные землянки, черные от горя и страха люди и тоскливая мелодия-молитва над всем этим: «Летят утки, летят утки да два гуся…» Мы обдумывали все возможные и невозможные варианты такой повести (у нее уже появилось название – «Летят утки»), строили эпизоды, рисовали мысленные картинки и пейзажи и понимали: все это зря, ничего не выйдет и никогда – при нашей жизни.

Почти сразу же после совещания мы поехали вместе в Крым и там наконец придумали, как все это можно сделать: просто надо уйти в мир, где нет ядерных войн, но – увы! – все еще есть катастрофы. Тем более что этот мир у нас уже был придуман, продуман и создан заранее и казался нам немногим менее реальным, чем тот, в котором мы живем.

Надо сказать, что придуманный мир Радуги действительно лишь самую малость менее реален, чем настоящий. Собственно, Радуга – своего рода большая Дубна, где ученые проводят эксперименты, ведут жаркие дискуссии и не щадя живота своего сражаются за право получить вне очереди оборудование для этих экспериментов. Только что именуется это оборудование не синхрофазотронами, а ульмотронами… Все это прекрасно встраивалось в тогдашнее состояние интеллигентных умов! Напомним: начало 60-х годов – время беспредельной веры в могущество науки, особенно физики. Именно тогда физики уверенно побеждали лириков, конкурс в физические вузы зашкаливал, а самым популярным мужчиной в стране был Алексей Баталов, сыгравший физика Гусева в «Девяти днях одного года». Поэтому целая планета, безраздельно отданная под эксперименты ученым, – это полностью в духе времени. А фантастический антураж не так и много добавляет: в конце концов, чем Волна так уж страшнее ядерного взрыва? Между прочим, говорить в начале 60-х, что не обязательно беспрекословно снабжать ученых всем, что они попросят для удовлетворения своего любопытства за казенный счет (цитируя, кажется, Льва Ландау), – а мораль ДР именно такова – было близким к кощунству…

Но, конечно, ДР – это повесть о будущем, о том же Мире Полудня: время действия, как подсчитала группа «Людены», – 60-е годы XXII века. Более того, по замыслу авторов, это должна была быть последняя повесть о далеком коммунизме – еще 23.11.63 Аркадий Стругацкий делает соответствующую запись в своем дневнике…

Комментарий БНС:

Я наткнулся сейчас на эту запись в дневнике АН и вздрогнул. А ведь и верно! Ведь и на самом деле говорили мы тогда, в конце 62-го, друг другу: «Все! Хватит об этом. Надоело! Хватит о выдуманном мире, главное на Земле – даешь сугубый реализм!..» И ведь так (или почти так) оно и получилось: закончив ее, мы в течение долгих последующих лет не возвращались больше в Мир Полудня, аж до самого 1970-го года.

Что правда, то правда: считать «Обитаемый остров» и тем более «Трудно быть богом» произведениями о будущем трудновато. Но ДР – повесть о том будущем, где единственная проблема – откуда взять энергию для удовлетворения растущих потребностей ученых.

«Смысл человеческой жизни – это научное познание», – говорит один из персонажей ДР, физик Альпа. И добавляет: «Мне грустно видеть, что миллиарды людей сторонятся науки, ищут свое призвание в сентиментальном общении с природой, которое они называют искусством. Наука переживает период материальной недостаточности, а в то же время миллиарды людей рисуют картины, рифмуют слова… а ведь среди них много потенциально великолепных работников…» Физик так и не решается продолжить эту нехитрую мысль, и вместо него это делает Горбовский: мол, хорошо бы всех этих художников и поэтов согнать в учебные лагеря, отобрать у них кисти и гусиные перья, заставить пройти краткосрочные курсы и вынудить строить для солдат науки новые конвейеры для производства ульмотронов (нечто вроде аккумуляторов энергии огромной мощности)…

В будущем, обрисованном в ДР, на полном серьезе обсуждается такая проблема: не перебросить ли в науку часть энергии из Фонда Изобилия? Значит, верили Стругацкие тогда, что будет в Мире Полудня и Изобилие, и Фонд. Верили в то, что будет обсуждаться идея во имя чистой науки «поприжать человечество в области элементарных потребностей». Верили в то, что одни будут выдвигать лозунг «Ученые готовы голодать», а другие отвечать им «А шесть миллиардов детей не готовы. Так же не готовы, как вы не готовы разрабатывать социальные проекты»…

Впоследствии эта вера иссякнет довольно скоро – уже в «Малыше», не говоря о «Парне из преисподней», «Жуке в муравейнике» или «Волны гасят ветер», люди Полудня озабочены совсем другими проблемами. Куда более сложными – и куда более грустными.

Комментарий БНС:

Первый черновик «ДР» начат и закончен был в ноябре-декабре 1962-го, но потом мы еще довольно долго возились с этой повестью – переписывали, дописывали, сокращали, улучшали (как нам казалось), убирали философские разговоры (для издания в альманахе издательства «Знание»), вставляли философские разговоры обратно (для издания в «Молодой Гвардии»), и длилось все это добрых полгода, а может быть, и дольше.

Впрочем, главный вопрос, связанный с «Далекой Радугой», – это вопрос о Горбовском. Погиб ли Горбовский в смертоносном пламени Волны или все-таки уцелел? Если уцелел, то как ему это удалось? Если погиб, то почему во многих последующих повестях он появляется как ни в чем не бывало?

Никакого ответа на этот знаменитый вопрос АБНС так и не дают, и читателю приходится домысливать все самому. Но надо сказать, что ДР характерна, казалось бы, ни на чем не основанной, но притом полнейшей уверенностью читателя в том, что в последний момент должно случиться какое-то чудо. То ли Волна – неистовая всеразрушаюшая субстанция вырожденной материи – остановится, не успев уничтожить людей, то ли встречные северная и южная Волны самоликвидируются при сближении, то ли, как напишет Стругацким ученик четвертого класса Слава Рыбаков (ныне – знаменитый писатель-фантаст Вячеслав Рыбаков), в повести просто не дописана концовка. А должна она быть, по мнению Славы Рыбакова, такой:

«Вдруг в небе послышался грохот. У горизонта показалась черная точка. Она быстро неслась по небосводу и принимала все более ясные очертания. Это была „Стрела“».

Имеется в виду звездолет «Стрела», который в оригинале ДР успеть на помощь никак не может, но, по мнению многих и многих читателей, успеть обязан. В противном случае придется предположить, что погибнет не только Горбовский, но и Марк Валькенштейн, и Этьен Ламондуа, и Джина Пикбридж, и Матвей Вязаницын, и Роберт с Таней, и Аля Постышева, и Канэко, и отважная восьмерка так и не состоявшихся нуль-перелетчиков… Допустить такое в здравом уме и ясной памяти ни один читатель АБС не в состоянии. Значит, все ДОЛЖНЫ были спастись – что подтверждается благополучным появлением Горбовского в Мире Полудня в последующих романах. Поскольку спастись один Горбовский никак не мог (предположить, что Леонид Андреевич в последний момент тайком пробрался на борт «Тариэля-Второго» довольно трудно) – значит, спаслись и все прочие. И все научные проблемы нуль-Т, видимо, были впоследствии благополучно разрешены. Ведь, скажем, когда в «Жуке в муравейнике» Максим Каммерер пользуется кабиной для нуль-транспортировки, путешествуя на курорт «Осинушка» и обратно, никаких Волн поблизости не наблюдается…

И еще одно, что никак нельзя обойти, вспоминая ДР, – феномен Камилла. Последнего из «Чертовой Дюжины» фанатиков, срастивших себя с машинами. Голый разум и неограниченные возможности совершенствования организма – исследователь, который сам себе и транспорт, и приборы. Человек-ульмотрон, человек-флайер, человек-лаборатория, неуязвимый, бессмертный…

Получается, впрочем, по словам Камилла, совсем безрадостное состояние. Вместо «хочешь, но не можешь» – «можешь, но не хочешь». Выясняется, что отсутствие желаний, чувств и ощущений, дающее переход к абсолютной сосредоточенности для того, чтобы добиться научного успеха, гибельно для «человеческой» половины каждого из «Чертовой Дюжины». И влечет за собой лишь одно – невыносимо тоскливое ощущение одиночества. И недаром через три десятка лет после описываемых в ДР событий Камилл покончит с собой, точнее «саморазрушится», – об этом будут говорить герои «Волны гасят ветер». И вспомнят, что «последние лет сто Камилл был совершенно один – мы такого одиночества и представить себе не способны…

Радуга Радужное коромысло, Семицветный самоцвет, На плече горы повисло - И дождя на свете нет. День решительно и бодро Опустил к подножью гор Расплескавшиеся ведра Переполненных озер. И забыла вся округа, Как сады шуршат травой, Как звенит дождя кольчуга, Панцирь

ПРИРОДА ДАЛЕКАЯ И БЛИЗКАЯ Ученые-биологи и опытные натуралисты, путешествуя по нашей стране или за рубежом, пристально вглядываются в окружающий мир, тонко подмечают все новое или необычное, знакомятся с местной природой, проблемами ее охраны. Такая информация

ДАЛЕКАЯ ШХЕЛДА Тот снег - в ожидании нового снега, скажу лишь о нём, остальное я скрою. И прошлой зимой длилось действие неба над Шхелдою, над осиянной горою. Свеченья и тьмы непрестанная смена - вот опыт горы, умудряющий разум. Тот снег в ожидании нового снега - в

Радуга Вы не были на Ладоге, На дне рожденья Радуги? Ну неужели не были? Не видели? Не ведали… Из всех рожденных самое Святое и обманное, Прозрачное и зыбкое, Изящное и гибкое. Вода и свет ненадолго Рождают Дочку-Радугу, Всем-всем на удивление, Но только в отдалении. За

«Не далекая и не чужая…» Не далекая и не чужая, Ты моя в этот благостный час, Я ласкаю тебя, обнажая И для губ, и для рук, и для глаз. Я вчера ощущал до предела Неудовлетворенности гнет, А сегодня желанное тело К моему с женской пылкостью льнет. И пьяня поцелуями

Радуга Семицветная радуга - Триумфальная арка дождя! Не подскажут по радио, Где зажжешься ты, чуть погодя. Не расскажут синоптики, Как под радугой счастья пройти… Вдохновение оптики, Запрещенные людям пути. Но я слышала исстари, Что под радугой были следы - До

ДАЛЕКАЯ МУЗЫКА Это - послесловие, но не эпилог.Мы живем сейчас в Англии, где моя дочь учится в школе-пансионе квакеров. Я опять иностранец-резидент, но теперь с американским паспортом в руках. Тысячи американцев живут за границей, но никто не считает их «перебежчиками».

«Далекая радуга» (1962) ДР – единственный у АБС «роман-катастрофа». Правда, гибнет в ней не Земля и не ее часть, а земная колония на далекой планете Радуга, превращенной в гигантский полигон для экспериментов по нуль-транспортировке. В книге две ключевые темы: возможные

Часть четвертая ДАЛЕКАЯ ПРИНЦЕССА 12 июля 1952Ли. Англия - пасмурная, бесцветная, туманная, холодная. После Греции она кажется подлеском, сменившим открытый простор. Здравомыслящие ничтожества вместо людей, дотошно разработанный семейный порядок. Жизнь не глубинная, а

«ДАЛЕКАЯ РАДУГА» В августе 1962 года в Москве состоялось первое (и, кажется, последнее) совещание писателей и критиков, работающих в жанре научной фантастики. Были там идейно нас всех нацеливающие доклады, встречи с довольно высокими начальниками (например с секретарем ЦК

«Антарктида - далекая страна» Как-то весной 1959 года Андрей объявил, что мы идем к Михалковым, у Андрона для нашего диплома есть сценарий. Андрей познакомился с Кончаловским, студентом Ромма набора 1958 года, когда тот заглянул в монтажную, где шла работа над фильмом

ГЛАВА 5. ДАЛЕКАЯ ВОЙНА «Я понял, что чем становишься старше, тем загадочнее для тебя люди и весь окружающий мир» В маленькой деревушке Рендорф первые месяцы мировой войны прошли относительно спокойно. Правда, время от времени случались перебои с продуктами, особенно в

Далекая корреспондентка В те годы между Гёте и одной из читательниц «Вертера», которая сначала оставалась неизвестной, завязались отношения, которые стали столь необычными и значительными, что о них стоит специально рассказать. Поклонница сенсационного романа пожелала

«Радуга» Сегодня Иван Константинович проснулся раньше обычного. В доме царила тишина. Тихо было и за открытыми окнами. Город спал, даже дворники еще не вышли подметать улицы. Только прибой чуть шуршал по песку. Айвазовский лежал, прислушиваясь к предутренней тишине

8. «Радуга» Однажды вечером в «Уик» зашел Пит Таунзенд - он волновался за Эрика Клэптона.После того, как группа Эрика «Derek and the Dominos» распалась в 1971-м, он со своей тогдашней подружкой Эллис Ормсби-Гор (дочерью лорда Харлека, которая, к сожалению, скончалась от передоза) решил

Вторая ретроспектива - очень далекая Она многое может объяснить в поведении и делах Амосова, вчерашнего и сегодняшнего. Он родился в деревушке Ольхово на Вологодчине в канун первой мировой войны, в семье сельской акушерки. Его юношеские годы (а это конец двадцатых и

История создания

Произведение создано в 1963 году.

По словам Бориса Стругацкого, в августе 1962 года в Москве состоялось первое совещание писателей и критиков, работающих в жанре научной фантастики. На нем был показан фильм Крамера «На берегу » - фильм о последних днях человечества, умирающего после свершившейся ядерной катастрофы. Этот киносеанс потряс братьев Стругацких настолько, что Борис Стругацкий вспоминает, как ему хотелось тогда «каждого встречного военного в чине полковника и выше - лупить по мордам с криком „прекратите, …вашу мать, прекратите немедленно!“»

У братьев Стругацких почти сразу после этого просмотра возник замысел романа-катастрофы на современном им материале, советский вариант «На берегу», даже появилось его рабочее название - «Летят утки» (по названию песни, которая должна была стать лейтмотивом романа). Но оба понимали, что издать такое апокалиптическое произведение при советской власти им не дадут.

Пришлось Стругацким переносить действие романа в свой, придуманный, мир, который казался им «немногим менее реальным, чем тот, в котором мы живем.» Было создано множество черновиков, в которых описывались «разнообразные варианты реакции различных героев на происходящее; готовые эпизоды; подробный портрет-биография Роберта Склярова; подробный план „Волна и ее развитие“, любопытное „штатное расписание“ Радуги».

Первый черновик «Далекой Радуги» начат и закончен был в ноябре-декабре 1962 года . Писатели после этого долго работали над романом, переделывали, переписывали, сокращали и снова дописывали. Более полугода длилась эта работа, пока роман не принял окончательный вид, известный современному читателю.

Сюжет

• Время действия : предположительно, между 2140 и 2160 годом (см. Хронология мира Полудня).
• Место действия : дальний космос , планета Радуга .
• Социальное устройство : развитый коммунизм (Полдень ).

Действие происходит в течение одних суток. Планета Радуга уже тридцать лет используется учеными для проведения экспериментов (в том числе физиками по нуль-транспортировке (телепортации) - технологии, ранее доступной только Странникам). После каждого эксперимента по телепортации на планете возникает Волна - две энергетические стены «до неба», движущиеся от полюсов планеты к экватору, и выжигающие всю органику на своем пути. До последнего времени Волну удавалось остановить «харибдами » - машинами-энергопоглотителями, которые рассеивают смертоносные порождения опытов по нуль-транспортировке.

Возникшая в результате очередного эксперимента по нуль-транспортировке П-Волна небывалой мощности начинает движение по планете, уничтожая все живое. Одним из первых о надвигающейся опасности узнает Роберт Скляров, ведущий наблюдения за экспериментами с поста Степной. После гибели ученого Камилла, приехавшего посмотреть на извержение, Роберт эвакуируется со станции, спасаясь от Волны. Прибыв в Гринфилд к начальнику Маляеву, Роберт узнает, что Камилл не погиб - после отлета Роберта тот сообщает о странной природе новой Волны, и связь с ним прерывается. «Харибды» не способны остановить П-Волну - они горят, как свечки, не справляясь с ее чудовищной мощью.

Начинается спешная эвакуация ученых, их семей и туристов на экватор , в Столицу Радуги.

К Радуге приближается крупный транспортный звездолёт «Стрела», но он не успеет прибыть до катастрофы. На самой планете стоит только один звездолет, десантный корабль малой вместимости «Тариэль-2» под командованием Леонида Горбовского . Пока Совет Радуги обсуждает вопрос, кого и что спасать, Горбовский единолично принимает решение отправить в космос детей и, по возможности, самые ценные научные материалы. По приказу Горбовского с «Тариэля-2» снимают все оборудование для межзвездных полетов и превращают его в самоходную космическую баржу. Теперь корабль может принять на борт около сотни оставшихся на Радуге детей, выйти на орбиту и там дождаться «Стрелы». Сам Горбовский и его экипаж остаются на Радуге, как и почти все взрослые, ожидая момента, когда две Волны встретятся в районе Столицы. Ясно, что люди обречены. Последние свои часы они проводят спокойно и с достоинством.

Появление Горбовского в целом ряде других произведений Стругацких, описывающих более поздние события (в соответствии с хронологией Мира Полудня), подсказывает, что, возможно, Волна лишний раз продемонстрировала свою переменчивую сущность и остановилась, так и не столкнувшись своими крыльями на экваторе. В романе «Жук в муравейнике » описывается развитая общедоступная сеть «кабин Нуль-Т», то есть опыты с нуль-транспортировкой в вымышленном мире Стругацких все же привели к успеху.

Проблематика

• Проблема дозволенности научного познания, научного эгоизма: проблема «джинна в бутылке», которого человек выпустить может, а управлять им - нет (эта проблема автором статьи не указана, однако предполагается главной в данном произведении: произведение написано в 1963 году, при этом 1961 год - год испытания СССР самой мощной водородной бомбы)
• Проблема выбора и ответственности человека.
  • Роберт оказывается перед рационально неразрешимой задачей, когда он может спасти либо свою возлюбленную Татьяну, воспитательницу детского сада, либо кого-то из её воспитанников (но не всех). Роберт обманом вывозит в Столицу Таню, оставляя детей погибать.

Ты сошел с ума! - сказал Габа. Он медленно поднимался с травы. - Это дети! Опомнись!..
- А те, кто останется здесь, они не дети? Кто выберет троих, которые полетят в Столицу и на Землю? Ты? Иди, выбирай!
…
- Она возненавидит тебя, - тихо сказал Габа. Роберт отпустил его и засмеялся.
- Через три часа я тоже умру, - сказал он. - Мне будет все равно. Прощай, Габа.

• • Общественность Радуги испытывает явное облегчение, когда в разгар дискуссии о том, кого и что спасать на «Тариэле», появляется Горбовский и снимает с людей бремя этого решения.

Видите ли, - проникновенно сказал Горбовский в мегафон, - боюсь, что здесь какое-то недоразумение. Товарищ Ламондуа предлагает вам решать. Но понимаете ли, решать, собственно, нечего. Все уже решено. Ясли и матери с новорожденными уже на звездолете. (Толпа шумно вздохнула). Остальные ребятишки грузятся сейчас. Я думаю, все поместятся. Даже не думаю, уверен. Вы уж простите меня, но я решил самостоятельно. У меня есть на это право. У меня есть даже право решительно пресекать все попытки помешать мне выполнить это решение. Но это право, по-моему, ни к чему.
…
- Вот и все, - громко сказал кто-то в толпе. - И правильно. Шахтеры, за мной!
…
Они смотрели на тающую толпу, на оживившиеся лица, сразу ставшие очень разными, и Горбовский пробормотал со вздохом:
- Забавно, однако. Вот мы совершенствуемся, совершенствуемся, становимся лучше, умнее, добрее, а до чего все-таки приятно, когда кто-нибудь принимает за тебя решение…

• В «Далекой Радуге» Стругацкие впервые затрагивают проблематику скрещивания живых организмов и машин (или «очеловечивания» механизмов). Горбовский упоминает т. н. Массачусетскую машину - созданное в начале XXII века кибернетическое устройство с «феноменальным быстродействием» и «необозримой памятью». Эта машина проработала всего четыре минуты, а затем была выключена и полностью изолирована от окружающего мира и находится под запретом Мирового совета . Причиной стало то, что она «стала вести себя». По всей видимости, ученым будущего удалось создать устройство с искусственным разумом (согласно повести «Жук в муравейнике », «на глазах у ошеломленных исследователей зародилась и стала набирать силу новая, нечеловеческая цивилизация Земли»).

• Обратной стороной стремления сделать машины разумными стала деятельность т. н. «Чертовой Дюжины» - группы тринадцати ученых, которые попытались сращивать себя с машинами.

Их называют фанатиками, но в них, по-моему, есть что-то притягательное. Избавиться от всех этих слабостей, страстей, вспышек эмоций… Голый разум плюс неограниченные возможности совершенствования организма.

Официально считается, что все участники эксперимента погибли, однако в финале романа выясняется, что Камилл - последний оставшийся в живых член Чертовой Дюжины. Несмотря на обретенное бессмертие и феноменальные способности, Камилл заявляет, что опыт не удался. Человек не может стать бесчувственной машиной и перестать быть человеком.

- … Опыт не удался, Леонид. Вместо состояния «хочешь, но не можешь» состояние «можешь, но не хочешь». Это невыносимо тоскливо - мочь и не хотеть.
Горбовский слушал, закрыв глаза.
- Да, я понимаю, - проговорил он. - Мочь и не хотеть - это от машины. А тоскливо - это от человека.
- Вы ничего не понимаете, - сказал Камилл. - Вы любите мечтать иногда о мудрости патриархов, у которых нет ни желаний, ни чувств, ни даже ощущений. Мозг-дальтоник. Великий Логик. <…> А куда уйдешь от своей психической призмы? От врожденной способности чувствовать… Ведь нужно любить, нужно читать о любви, нужны зеленые холмы, музыка, картины, неудовлетворенность, страх, зависть… Вы пытаетесь ограничить себя - и теряете огромный кусок счастья.

- «Далёкая радуга»

• Трагедия Камилла иллюстрирует рассматриваемую в романе проблему соотношения и роли науки и искусства, мира разума и мира чувств . Это можно было бы назвать спором «физиков» и «лириков» XXII века. В Мире Полудня все четче прослеживается разделение на так называемых эмоциолистов и логиков (эмоциолизм как зарождающееся в искусстве XXII в. течение упоминается в более раннем романе «Попытка к бегству »). Как предсказывает Камилл, по словам одного из персонажей:

Человечество накануне раскола. Эмоциолисты и логики - по-видимому, он имеет в виду людей искусства и науки - становятся чужими друг другу, перестают друг друга понимать и перестают друг в друге нуждаться. Человек рождается эмоцилистом и логиком. Это лежит в самой природе человека. И когда-нибудь человечество расколется на два общества, так же чуждые друг другу, как мы чужды леонидянам…

Стругацкие символично показывают, что для людей Мира Полудня наука и искусство равноценны и при этом они никогда не затмят значение самой человеческой жизни. На корабль, в котором эвакуируют детей («будущее») с Радуги, Горбовский позволяет взять только одно произведение искусства и одну пленку с отснятыми научными материалами.

Что это? - спросил Горбовский.
- Моя последняя картина. Я Иоганн Сурд.
- Иоганн Сурд, - повторил Горбовский. - Я не знал, что вы здесь.
- Возьмите. Она весит совсем немного. Это лучшее, что я сделал в жизни. Я привозил ее сюда на выставку. Это «Ветер»…
У Горбовского все сжалось внутри.
- Давайте, - сказал он и бережно принял сверток.

Авторская оценка и критика. Цензура

В «Далекой Радуге» упоминается «ульмотрон», очень ценный и дефицитный прибор, имеющий отношение к научным экспериментам. Корабль Горбовского как раз и прибыл на Радугу с грузом ульмотронов. Назначение прибора неясно, да и не важно для понимания сюжета. Производство ульмотронов крайне сложно и дорого, очередь на их получение расписана на годы вперёд, а ценность настолько велика, что во время катастрофы главные герои спасали приборы с риском для собственной жизни. Чтобы заполучить вне очереди ульмотрон для своего подразделения, герои даже пускаются на разные предосудительные уловки (прозрачная аллюзия на ситуацию с распределением дефицита в СССР).

Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий

Далёкая радуга

Танина ладонь, тёплая и немного шершавая, лежала у него на глазах, и больше ему ни до чего не было дела. Он чувствовал горько–солёный запах пыли, скрипели спросонок степные птицы, и сухая трава колола и щекотала затылок. Лежать было жёстко и неудобно, шея чесалась нестерпимо, но он не двигался, слушая тихое, ровное дыхание Тани. Он улыбался и радовался темноте, потому что улыбка была, наверное, до неприличия глупой и довольной.

Потом не к месту и не ко времени в лаборатории на вышке заверещал сигнал вызова. Пусть! Не первый раз. В этот вечер все вызовы не к месту и не ко времени.

Робик, - шёпотом сказала Таня. - Слышишь?

Совершенно ничего не слышу, - пробормотал Роберт.

Он помигал, чтобы пощекотать Танину ладонь ресницами. Всё было далеко–далеко и совершенно не нужно. Патрик, вечно обалделый от недосыпания, был далеко. Маляев со своими манерами ледяного сфинкса был далеко. Весь их мир постоянной спешки, постоянных заумных разговоров, вечного недовольства и озабоченности, весь этот внечувственный мир, где презирают ясное, где радуются только непонятному, где люди забыли, что они мужчины и женщины, - всё это было далеко–далеко… Здесь была только ночная степь, на сотни километров одна только пустая степь, поглотившая жаркий день, тёплая, полная тёмных, возбуждающих запахов.

Снова заверещал сигнал.

Опять, - сказала Таня.

Пускай. Меня нет. Я помер. Меня съели землеройки. Мне и так хорошо. Я тебя люблю. Никуда не хочу идти. С какой стати? А ты бы пошла?

Не знаю.

Это потому, что ты любишь недостаточно. Человек, который любит достаточно, никогда никуда не ходит.

Теоретик, - сказала Таня.

Я не теоретик. Я практик. И, как практик, я тебя спрашиваю: с какой стати я вдруг куда–то пойду? Любить надо уметь. А вы не умеете. Вы только рассуждаете о любви. Вы не любите любовь. Вы любите о ней рассуждать. Я много болтаю?

Да. Ужасно!

Он снял её руку с глаз и положил себе на губы. Теперь он видел небо, затянутое облаками, и красные опознавательные огоньки на фермах вышки на двадцатиметровой высоте. Сигнал верещал непрерывно, и Роберт представил себе сердитого Патрика, как он нажимает на клавишу вызова, обиженно выпятив добрые толстые губы.

А вот я тебя сейчас выключу, - сказал Роберт невнятно. - Танёк, хочешь, он у меня замолчит навеки? Пусть уж всё будет навеки. У нас будет любовь навеки, а он замолчит навеки.

В темноте он видел её лицо - светлое, с огромными блестящими глазами. Она отняла руку и сказала:

Давай я с ним поговорю. Я скажу, что я галлюцинация. Ночью всегда бывают галлюцинации.

У него никогда не бывает галлюцинаций. Такой уж это человек, Танечка. Он никогда себя не обманывает.

Хочешь, я скажу тебе, какой он? Я очень люблю угадывать характеры по видеофонным звонкам. Он человек упрямый, злой и бестактный. И он ни за какие коврижки не станет сидеть с женщиной ночью в степи. Вот он какой - как на ладони. И про ночь он знает только, что ночью темно.

Нет, - сказал справедливый Роберт. - Насчёт коврижек верно. Но зато он добрый, мягкий и рохля.

Не верю, - сказала Таня. - Ты только послушай. - Они послушали. - Разве это рохля? Это явный «tenacem propositi virum» .

Правда? Я ему скажу.

Скажи. Пойди и скажи.

Немедленно.

Роберт встал, а она осталась сидеть, обхватив руками колени.

Только поцелуй меня сначала, - попросила она.

В кабине лифта он прислонился лбом к холодной стене и некоторое время стоял так, с закрытыми глазами, смеясь и трогая языком губы. В голове не было ни единой мысли, только какой–то торжествующий голос бессвязно вопил: «Любит!… Меня!… Меня любит!… Вот вам, вы!… Меня!…» Потом он обнаружил, что кабина давно остановилась, и попытался открыть дверь. Дверь нашлась не сразу, а в лаборатории оказалось множество лишней мебели: он ронял стулья, сдвигал столы и ударялся о шкафы до тех пор, пока не сообразил, что забыл включить свет. Заливаясь смехом, он нащупал выключатель, поднял кресло и присел к видеофону.

Когда на экране появился сонный Патрик, Роберт приветствовал его по–дружески:

Добрый вечер, поросёночек! И чего это тебе не спится, синичка ты моя, трясогузочка?

Патрик озадаченно глядел на него, часто помаргивая воспалёнными веками.

Что же ты смотришь, пёсик? Верещал–верещал, оторвал меня от важных занятий, а теперь молчишь!

Патрик, наконец, открыл рот.

У тебя… ты… - он постучал себя по лбу, и на лице его появилось вопросительное выражение. - А?…

Ещё как! - воскликнул Роберт. - Одиночество! Тоска! Предчувствия! И мало того - галлюцинации! Чуть не забыл!

Ты не шутишь? - серьёзно спросил Патрик.

Нет! На посту не шутят. Но ты не обращай внимания и приступай.

Патрик неуверенно моргал.

Не понимаю, - признался он.

Да где уж тебе, - злорадно сказал Роберт. - Это эмоции, Патрик! Знаешь?… Как бы это тебе попроще, попонятнее?… Ну, не вполне алгоритмируемые возмущения в сверхсложных логических комплексах. Воспринял?

Ага, - сказал Патрик. Он поскрёб пальцами подбородок, сосредотачиваясь. - Почему я тебе звоню, Роб? Вот в чём дело: опять где–то утечка. Может быть, это и не утечка, но, может быть, утечка. На всякий случай проверь ульмотроны. Какая–то странная сегодня Волна…

Роберт растерянно посмотрел в распахнутое окно. Он совсем забыл про извержение. Оказывается, я сижу здесь ради извержений. Не потому, что здесь Таня, а потому что где–то там - Волна.

Что ты молчишь? - терпеливо спросил Патрик.

Смотрю, как там Волна, - сердито сказал Роберт.

Патрик вытаращил глаза.

Ты видишь Волну?

Я? С чего ты взял?

Ты только что сказал, что смотришь.

Да, смотрю!

И всё. Что тебе от меня надо?

Глаза у Патрика опять посоловели.

Я тебя не понял, - сказал он. - О чём это мы говорили? Да! Так ты непременно проверь ульмотроны.

Ты понимаешь, что говоришь? Как я могу проверить ульмотроны?

Как–нибудь, - сказал Патрик. - Хотя бы подключения… Мы совсем потерялись. Я тебе объясню сейчас. Сегодня в институте послали к Земле массу… впрочем, это ты всё знаешь. - Патрик помахал перед лицом растопыренными пальцами. - Мы ждали Волну большой мощности, а регистрируется какой–то жиденький фонтанчик. Понимаешь, в чём соль? Жиденький такой фонтанчик… фонтанчик… - Он придвинулся к своему видеофону вплотную, так что на экране остался только огромный, тусклый от бессонницы глаз. Глаз часто мигал. - Понял? - оглушительно загремело в репродукторе. - Аппаратура у нас регистрирует квази–нуль поле. Счётчик Юнга даёт минимум… можно пренебречь. Поля ульмотронов перекрываются так, что резонирующая поверхность лежит в фокальной гиперплоскости, представляешь? Квази–нуль поле двенадцатикомпонентное, и приёмник свёртывает его по шести чётным компонентам. Так что фокус шестикомпонентный.

1. Вопрос: Ваша «Чертова дюжина» в «Далекой Радуге» появилась в те годы, когда споры о кибернетике и о том, что может машина, а что нет, достигли апогея. Сейчас если не многое, то кое-что уже прояснилось в этом споре. Скажите, пожалуйста, если бы Вы взялись за эту тему сегодня, в наше компьютеризированное время, изменилась бы судьба Камилла? И еще. В одном из интервью Вы признались, что не поклонник счастливых концов и для ДР такой конец не планировался. Тогда почему вы «воскресили» Горбовского (хотя я лично против этого ничего не имею!)?

Евгений Николаев < [email protected] >
Йошкар-Ола, Россия - 06/26/98 16:56:39 MSK

Уважаемый Евгений!
Судьба Камилла совершенно не зависит от уровня наших кибернетических знаний. Это судьба существа (я не говорю – человека), который может все, но не хочет ничего. Или – если угодно – судьба бога, вынужденного жить среди людей, с которыми ему не интересно, а без которых ему почему-то тоскливо. Но главное – это бесконечно длящееся ужасающее состояние, когда «на ответы нет вопросов».
«Далекая Радуга» была в свое время задумана как ПОСЛЕДНЯЯ повесть о мире Светлого Будущего. Это было своего рода прощание с этим миром навсегда. Когда же, спустя полдюжины лет, мы решили снова вернуться в этот мир, мы, естественно, вернулись и к Горбовскому, без которого этот мир немыслим. Многие наши читатели никак не желают поверить или принять, что АБС никогда не ставили перед собою цель написать «сериал» о Мире Полудня. Каждая вещь этого цикла задумывалась и писалась нами, как произведение совершенно отдельное и независимое – мы просто использовали уже готовый антураж, готовые декорации, в которых так удобно было разыгрывать все новые и новые истории.

Дмитрий < [email protected] >
Москва, Россия - 04/11/99 23:51:15 MSK

«Далекая Радуга» писалась под сильнейшим впечатлением от замечательного фильма Стенли Крамера «На последнем берегу» и задумывалась изначально как произведение сугубо трагическое – все без исключения должны были погибнуть. Кроме того, мы полагали тогда, что пишем ПОСЛЕДНЕЕ произведение о Мире Полудня, поэтому героев (Горбовского) было, конечно, жалко, но не слишком – это был уже «отработанный материал».

3. Вопрос: Уважаемый Борис Натанович!
Перечитываю в очередной раз ваши книги. И вчера перечитал «Далёкую Радугу». Может, это не совсем корректно – спрашивать авторов, почему они написали так, а не иначе. Но всё же: почему вы даже не затронули тему ответственности за всё произошедшее на планете. Ведь, на мой взгляд, это роман о преступлении. Преступлении против человечества, представленном всеми живущими на этой планете людьми. И пусть это может быть юридически классифицированно как преступная халатность, но с человеческой точки зрения... И второй вопрос: не считаете ли вы мораль того общества похожей на мораль овец на бойне. И к тому же прославляющим своих палачей и саму бойню. Честно говоря, я бы не хотел, чтобы мои внуки жили в таком будущем. Заранее спасибо (и извините, если очень резко высказался, но что-то сильно меня это задело)!

Андрей Кирик < [email protected] >
Санкт-Петербург, Россия - 01/02/00 20:31:55 MSK

Мне и раньше приходилось слышать от читателей что-то подобное, и каждый раз я в отчаянии всплескивал руками. Какое преступление? Какие преступники? Мне всегда казалось, что авторы очень ясно и совершенно однозначно показали, что мир Радуги был абсолютно безопасен по ВСЕОБЩЕМУ мнению! Ну, не случайно же допустили, чтобы это была планета-курорт, планета-санаторий, планета-пионерлагерь. Никому и в голову не могло прийти (и противоречило, кстати, всем теоретическим соображениям), что такая катастрофа возможна. Если подобный просчет считать преступлением, тогда история науки (и философии) битком набита преступниками. Тут и супруги Кюри, и Рентген, и Форд, и Жан-Жак Руссо, и Маркс... Что же касается «морали овец на бойне», то этого я просто не понимаю. По-моему, эти люди ведут себя весьма достойно. Сегодняшние на такое поведение, увы, не способны. En mass.

4. Вопрос: Уважаемый Борис Натанович!
С огромным интересом прочел в электронной «Библиотеке Максима Мошкова» Ваш текст с коротким предисловием-пояснением неизвестного автора (выдержка из него: «Комментарии к произведениям братьев Стругацких написаны Борисом Натановичем для полного собрания сочинений, которое готовится к выходу в донецком издательстве «Сталкер»). Ссылку на этот текст я нашел тут же в гостевой у А.Нешмонина: http://www.parkline.ru/Library/win/STRUGACKIE/comments.txt.
Вопросов, как Вы, конечно, понимаете, «Комментарий» вызывает гораздо больше, чем дает ответов, но я со скрежетом зубовным отказываюсь от них всех в пользу одного: куда делась Далекая Радуга? Или она там отсутствует потому, что «вариант – журнальный»? А может быть, ДР таки действительно стоит особняком? Вот и из Истории Мира Полудня она выбивается: ссылки на нее есть, катастрофа как бы и произошла, а тем не менее умерший там Горбовский живет далее как ни в чем не бывало.

Илья Юдин < [email protected] >
Oссининг, США - 01/25/00 17:43:55 MSK

Вы читали сокращенный текст «Комментариев», опубликованный в журнале «Если». Редакция журнала отбирала комментарии по своему усмотрению и, видимо, главу, касающуюся ДР (как и многие другие), решила не включать.

Илья Юдин < [email protected] >
Oссининг, США - 01/25/00 17:50:29 MSK

Вы недалеки от истины. Работая над ДР, мы, действительно, думали, что это наша последняя повесть о Мире Полудня («Мире Возвращения», как мы тогда его называли). И долго потом ничего об этом Мире не писали – лет пять, наверное (если не считать, впрочем, «Трудно быть богом»). Поэтому и Горбовским мы пожертвовали (рыдая и бия себя в грудь). А потом, когда он нам снова понадобился, мы перечитали ДР и убедили друг друга, что в повести разбросано достаточно много намеков на возможность спасения.

Илья Юдин < [email protected] >
Oссининг, США - 01/25/00 17:53:37 MSK

Например, реализовалась чья-то там гипотеза о том, что Северная и Южная Волны, столкнувшись, «аннигилировали» друг друга. Или – капитан «Стрелы» совершил невозможное и – успел-таки вовремя.

7. Вопрос: Здравствуйте, Борис Натанович!
Я – поклонник творчества АБС со школьных лет, с середины 80-х. В то время не так-то просто было достать Ваши произведения, и многое я читал в «самиздатовских» вариантах. Одно из них – «Далекая Радуга». Эта книга потрясла тогдашнего подростка и до сих пор остается для меня одной из самых любимых Ваших повестей. Недавно в интервью Вы ответили на несколько вопросов по ДР. Я очень прошу Вас вернуться к этой теме и ответить и на мои вопросы.
1. Как Вы считаете сейчас, через столько лет, – правильно ли и правомерно ли поступило руководство планеты, оставив умирать великих ученых, гениального художника во имя спасения детей, из которых еще неизвестно, что получится и получится ли вообще? Ведь даже в Мире Полудня не все были гениями, были же, к примеру, простые нуль-Т испытатели или тот же Роберт.

Максим Нерсесянц < [email protected] >
Ростов-на-Дону, Россия - 02/08/00 18:27:28 MSK

Ситуация Радуги в принципе не может быть разрешена в терминах «правильно-разумно-рационально-правомерно». Это – ситуация НРАВСТВЕННОГО выбора и решается она в терминах «нравственно-аморально-честно-подло». На мой взгляд Горбовский (и все прочие) решили эту проблему НРАВСТВЕННО ВЕРНО. Хотя, может быть, и нерационально. Так же нравственно верно, но совершенно нерационально поступает не умеющий плавать человек, бросающийся спасать тонущего ребенка или вообще – другого человека. Или интеллигент-очкарик, вступающийся за честь женщины, оскорбленной здоровенным хамом. Или учитель Януш Корчак, который пошел в газовую камеру вместе со своими дефективными воспитанниками, хотя эсэсовцы предлагали ему совершенно рациональное и разумное решение: этих воспитанников отправить на смерть, а самому заняться воспитанием других детей («ведь вы так талантливы, вы можете принести еще много пользы в дальнейшем...»).

Максим Нерсесянц < [email protected] >
Ростов-на-Дону, Россия - 02/08/00 18:30:42 MSK

Это – безусловно – серьезнейшая проблема. Детьми, я думаю, будут заниматься профессионалы-психологи. К счастью, психика детей лабильна и поддается «регулировке».

Максим Нерсесянц < [email protected] >
Ростов-на-Дону, Россия - 02/08/00 18:31:35 MSK

По-моему, Камилл упоминается в каком-то из более поздних произведений. (Кажется, в ВГВ.) Мы не писали о нем больше просто потому, что он стал нам неинтересен: все, что мы по его поводу думали, было сказано в ДР.

Михаил < [email protected] >
Херсон, Украина - 03/15/00 18:06:00 MSK

По всей повести разбросаны упоминания о нескольких возможных вариантах спасения от Волны. Считайте, что один из этих вариантов реализовался. Хотя на самом-то деле, когда мы писали «Радугу», мы были уверены, что это ПОСЛЕДНЯЯ повесть о будущем, и Горбовский наш был обречен на смерть, бедняга.

Макс
Москва, Россия - 06/06/00 22:25:59 MSD

В повести предлагается несколько вариантов возможного спасения. Считайте, что один из них реализовался.

12. Вопрос: Здравствуйте, уважаемый Борис Натанович.
Во-первых, хотелось бы поблагодарить Вас за ваши с братом книги.
Сейчас они как никогда нужны нам. Спасибо.
А во-вторых, хотелось бы задать вопрос:
Почему в книге «Далекая Радуга» «Тариэль» не мог эвакуировать людей из Столицы за Волну, в те широты, где она уже прошла?
Ведь ему не мог помешать плазменный барьер?

Кирилл < [email protected] >
Н.Новгород, Россия - 06/21/00 15:54:19 MSD

Слишком рискованно. На этих широтах нет ракетодрома – посадка возможна, но опасна. Кроме того, времени в обрез, некогда.

Румата < [email protected] >
Москва, Россия - 06/26/00 16:20:26 MSD

Потому что они не успели выкопать ее достаточно глубоко и установить надежные «двери».

14. Вопрос: Уважаемый Борис Натанович!
Дважды спасибо Вам: за книги Ваши, и за это интервью.
Книги – как умные собеседники; вернись к ним через год, и они немного другие, и уже сообщают что-то новое. А интервью – немного похоже на вопросы А.Привалова У-Янусу:
«И я спросил вполголоса, осторожно оглядевшись:
– Янус Полуэктович, разрешите, я вам задам один вопрос?»
Разрешите, Борис Натанович?
Вот Кирилл заметил, что в «Далекой Радуге» «Тариэль» мог перевозить людей через Волну. Признаться, я долго считал это неувязкой в книге: зачем десантному звездолету космодром?
Впрочем, к идее книги это никак не относится.

Чайченец Семен < [email protected] >
Оксфорд, Великобритания - 06/29/00 14:13:29 MSD

Десантирование – процедура достаточно рискованная и требующая умелого десанта. Десантный звездолет не приспособлен к десантированию по сто (необученных) пассажиров за раз. А главное – время! Времени не хватало на все эти операции: погрузка – взлет – посадка – выгрузка – и снова все сначала. И риск. Что там – за Волной? Жить там можно – часами, днями?.. Ведь «Стрела»-то НЕ десантный звездолет, он будет вынужден сесть на ракетодром, далеко от места десанта... Дети в выжженой пустыне – хорошо ли это? А если пойдет ЕЩЕ ОДНА Волна? Нет-нет, все это было слишком рискованно.

Первые две главы дают читающему картину почти лубочную и буколическую, рисуют образ совершенно благоустроенной и какой-то едва ли не полусонной планеты с абсолютно лояльным климатом и отличной пригодностью для томительной неги. Присутствие в первой главе влюблённой пары только резче и чётче прорисовывает эти приметы Радуги. И экипаж небольшого Д-звездолёта "Тэриэль" немедленно наполняется этим чувством, и авторы тут же помогают своим героям погрузиться в глубины охватившего их чувства, отправляя добряка и бородача Перси Диксона в Детское, устраивая штурману и космическому "волку" Марку Валькенштейну совершенно "случайную" встречу с томной красавицей-брюнеткой Алей Постышевой и суля дружеский обед с бывшим коллегой-десантником Леониду Андреевичу Горбовскому, капитану "Тэриэля". Для контраста Стругацкие подкидывают и демонстрируют нам самые актуальные и острые проблемы Радуги - дефицит энергии, чрезвычайно необходимой всем научным группам населения планеты. Энергии, необходимой, прежде всего, для решения самой насущной проблемы, проблемы нуль-транспортировки.
Вся эта благодать заканчивается весьма быстро - ход эксперимента вышел из под контроля физиков и на обоих полюсах планеты возникла смертоносная Волна совершенно нового, неизученного ещё типа, представляющая собой мощнейший выброс вырожденной материи и обладающая чрезвычайной разрушительной силой. И перед людьми во весь рост встают самые простые и самые сложно решаемые проблемы - как спасать, что спасать и кого спасать. Спасать при минимуме средств спасения. Должен (и не единожды) сделать свой страшный Выбор наш влюблённый физик-нулевик Роберт Скляров, должны сделать Выбор физики-теоретики Патрик, Ламондуа, Маляев, энергетик Радуги Пагава и их оппоненты и визави, обречены на Выбор все остальные маленькие и большие люди этой научной планеты, и точно так же вынуждены принимать непростые решения Диксон, Валькенштейн и Горбовский - экипаж маленького десантного Д-звездолёта.
Собственно говоря, вот эта необходимость делать какой-то определённый Выбор в острой, критической, смертельной ситуации, и является зерном этой небольшой по объёму, но такой важной для понимания системы ценностей Стругацких повести. И поневоле сам себя ставишь на место самых разных героев книги, пытаешься понять их мотивы и пытаешься разобраться в себе, в том, а как поступил бы ты сам...

Огромное удовольствие - читать и перечитывать эту книгу, смаковать остроумные фразочки, непривычные словечки, ярких героев, головокружительные повороты сюжета. Люблю эту повесть за многое: за неподражаемого Горбовского с его "Можно я лягу?", за образ милой Али Постышевой, "высокой полной брюнетки в белых шортах", тянущей за собой тяжелый кабель, за Камилла, последнего из Чёртовой дюжины, за многих других.
И особенно за это: "Он испустил протяжный рык и, брыкнув ногами, помчался на четвереньках в лес. Несколько секунд ребятишки, открыв рты, смотрели на него, потом кто-то весело взвизгнул, кто-то воинственно завопил, и всей толпой они побежали за Габой, который уже выглядывал с рычанием из-за деревьев."
Но больше всего за это: "Горбовского сильно толкнули в плечо. Он пошатнулся и увидел, как Скляров испуганно пятится, отступая, а на него молча идет маленькая тонкая женщина, удивительно изящная и стройная, с сильной сединой в золотых волосах и прекрасным, но словно окаменевшим лицом."
Ну и конечно же за это:
...Ты, не склоняя головы,
Смотрела в прорезь синевы
И продолжала путь...

Хороший чтец. В книге в начале была скучноват-то, но когда начались разворачиваться события втянулся. Было интересно.
Спасибо.

На самом деле, это старая как мир и совершенно не фантастическая тема: как ведут себя люди в преддверье катастрофы. Люди, которые почти наверняка знают, что обречены, но все-таки на что-то надеются. Люди, которые пытаются спасти максимум из того, что составляет их жизнь.
А как хорошо и интересно, захватывающе все начиналось. Стругацкие умеют создавать удивительные миры, буквально несколькими черточками набрасывая здесь и там отдельные детали. Общая картина вроде бы и видна, но совсем не до конца - и от этого не создается ощущения, что все уже понятно и неинтересно. Наоборот, белые пятные и необъясненные места как раз и придают самое большое очарование. Когда начали осваивать Радугу и как вообще сложилось то общество, которое там сейчас есть? Что за таинственные спортсмены-смертники, в любую минуту готовые из потенциальной подопытной крысы превратится в кучку дымящихся кишок? И, наконец, что же такое эта таинственная Волна - а равно все «физические» термины, с ней связанные. Что такое Камилл, человек-машина, который умирает и возрождается? Море вопросов, относящихся к принципиальному устройству мира. И при этом никак нельзя сказать, что мир не прописан - напротив, все честно, мы знаем ровно столько, сколько знает большинство героев. Не самые «продвинутые» из них, но pov Ламондуа и не приводится. Все же создается ощущение, что совсем незадолго до катастрофы мир как-то стабилен, система взаимодействия в нем вполне понятна и реализуема, и не требует от героев безумных подвигов.
А потом случается нечто страшное, что разрушает привычную картину мира. И с одной стороны, это страшное привлекательно именно своей необычностью, тем, что оно выходит из ряда вон - но АБС не были бы социальными фантастами, если бы живописали историю именно с этой стороны. Потому что катастрофа показана ровно настолько, насколько она отражается в людях, населяющих Радугу. Ведь к концу действия повести погиб-то всего один Камилл, да и то он потом оказался жив, а остальные только находятся в преддверьи гибели. Еще *ничего не случилось* - но в сердце у героев и у читателя уже все произошло. Душа положена на весы, измерена, описана и убрана. Все решения приняты, дальше уже не важно. Сгорят ли все оставшиеся в подходящей Волне нового типа и останется ли один Камилл на засыпанной черным снегом планете - по сути, не так и важно. Образно говоря, они уже сгорели.
В этом «Радуга» - вещь совершенно нефантастическая. Объяснюсь, все поведение, и подвиги, и трусость и предательства, и склоки, и попытки спасти себя, и невозможность решить, кому жить, а кому умирать, совершенно идеально укладывается в рамки всех похожих конфликтов. Это осажденный город, который идет на сделку с осаждающими с тем, чтобы позволили выпустить женщин и детей, а мужчины остались там умирать. Это вообще вся история войн, по большому счету, когда надо чем-то пожертвовать, или кем-то. Вот народ говорит, дались им эти ульмотроны, глупые люди, не ценят свою жизнь. Не согласна, что вы. У Ницше есть отличная идея по поводу подобных жертв: он говорит, что человек, жертвующий жизнью во имя чего-то другого, будь то наука, отечество, ребенок - просто ценит одну часть себя выше другой. Ставит себя как ученого, патриота, родителя выше, чем себя биологическое существо. Не вижу в этом ничего ненормального, в общем. Никто не упрекал Бруно за то, что «она все-таки вертится» - хотя, казалось бы, ну какая разница, кто это признает, и стоит ли из-за этого идти на костер?
А проблема с тем, кого спасать - на самом деле не проблема. И нет там никакого специфического морального решения - оно лежит на поверхности, дело лишь в том, чтобы описать, как люди к нему приходят и его исполняют.
Очень сложно объяснить, почему «Радуга» кажется настолько потрясающей вещью. Это захватывающе интересный и грозный мир, в котором одновременно есть и нечто, граничащее с магией, и страшный риск. И все выписано настолько живо и достоверно, что в какой-то момент обитателям Радуги начинаешь завидовать - и продолжаешь до последнего.

Какой облик примет Зло в обществе всеобщего благоденствия? В благословенном мире, где нет социального неравенства, где от каждого по способностям – и всем поровну, где религия давно стала лишь достоянием истории развития человеческого общества, а место Господа всемогущего в душах людских занято наконец верой во всемогущество Человека – и вера эта крепнет день ото дня, питаемая новыми и новыми победами человеческого разума над силами природы? В мире, где люди подобны богам – и где зачастую так трудно быть богом?..
В Мире Полдня.
В мире благоустроенных планет.
В мире, где лишь сам Человек может стать Врагом человеческим, оставаясь при этом самим собой.
Далекая Радуга.
Книга об Ответственности.
Ответственности ученых за деяния рук своих; за благие намерения, ложащиеся булыжниками разбитых надежд, несбывшихся мечт и в одночасье изломанных судеб человеческих в мостовую дороги желтого кирпича, ограниченную с обеих сторон восставшими от земли до небес и неуклонно сближающимися стенами грядущих с полюсов планеты рукотворных Волн, заключенные в которых энергии призваны были еще больше облагодетельствовать человеческий род – а принесли своим создателям лишь мучительное ожидание неотвратимой гибели…
Ответственности людей за собственные поступки в условиях, когда проверяются на прочность все социальные институты, выпестованные в поте и крови темных веков человеческой Цивилизацией; когда животные инстинкты просыпаются вдруг в душах самых морально стойких граждан нового мира; когда под тяжким гнетом обстоятельств сами понятия этики и морали превращаются из абсолютных аксиом в труднодоказуемые теоремы с множеством решений, каждое из которых вдруг получает полное право на существование – и решения эти оказываются неожиданно трудными, а последствия их – ужасающе, вопиюще, душераздирающе понятными нам, людям современности, так и не попавшим в несостоявшийся Мир Полдня, но стремящимися туда всей душой…
Книга о Выборе.
Выборе трудном, неудобном и страшном. Выборе единственном, который и не выбор вовсе – и о том, «как все мы любим, когда выбирают за нас». О попытках уклониться от необходимости выбирать – уклониться разными способами, оправдывая средства целью… И каким же разным может стать этот самый важный в жизни выбор: остаться живым – или остаться Человеком? И Человеком тоже ведь можно оставаться по разному: спасая любовь, губя себя…Губя других…
Книга о Солдатах науки – и тех, кого призваны защищать от самих себя эти солдаты. Написанная во времена эпохального противостояния Физиков и Лириков, она в полной мере отражает бушевание терзавших просвещенную часть современного Братьям общества страстей, поиск идей и соревнование жизненных позиций сторон-оппонентов. Что правит нами? Чувства - или разум? Что важнее в жизни? Долг - или желания? Чем должны определяться наши деяния? Практической их пользой – или же сохранностью душевного покоя по их окончании? И Далекая Радуга ставит перед читателем те же вопросы, но предельно остро – так, как диктует экстремальная ситуация, требующая чрезвычайных мер как от нуль-физика, так и от поэта…
Книга о Цене. Цене, которую рано или поздно платит каждый из нас за жизнь, прожитую именно так, а не иначе – платит осознанием того, что уже никогда не сможет ничего изменить в будущем, чувствуя на себе давление среды, Фатума, Рока…Волны, сократившей будущее до одного-единственного дня, который надо прожить Достойно – чтобы унести с собой в неизвестность гордое звание Человека, оставаясь Человеком до конца… И хорошо, если уходя, не будет мучительно больно за прожитые годы…
Все ближе сходятся смертоносные стены; все меньше остается пространства для маневра; во все более жесткие рамки с каждой страницей ставятся хитроумным дуэтом физика с лириком все без исключения действующие лица разыгрываемой под небесами Радуги драмы, от главных героев до промелькнувших на заднем плане в единственном эпизоде третьестепенных персонажей – и напряженность, витающая между строк этой небольшой повести, растет и растет, грозя обернуться взрывом. Взрывом эмоций. Всплеском чувств. Бурей страстей. Но…
Но собственно взрыв авторы так и оставляют за кадром. Эмоции истощены, чувства притупились, страсти отбушевали еще в прелюдии к природной катастрофе, явив миру катастрофу социальную – в уютном микросоциуме Радуги и во вселенной души каждого из ее обитателей.
И авторы верны себе и бесконечно правы, оставляя финал повести открытым и завершая повествование идиллической сценой на пляже, с влюбленной парой на кромке прибоя, с уютно и покойно расположившимся в шезлонге Горбовским («Можно, я лягу?»), со звуками банджо и беспримерно нелогичным, но таким человеческим групповым заплывом за буйки – в нигде, в никуда, в никогда…
В Вечность.
В Бесконечность.
В Человечность.