Фридрих ницше болезнь. Ницше - человек, который бросил вызов Богу и проиграл! Ницше против книги Бытия
Великий поэт черпает только из своей реальности - до такой степени, что наконец он сам не выдерживает своего произведения…Фридрих Ницше «Ессе Homo»
Уже не раз говорилось о нераздельности трудов автора и его личности - теперь попробуем убедиться в этом.
Если перечислять в хронологическом порядке все болезни Ницше, то получится отдельная биография «с медицинским уклоном». Удивительное явление: родители Фридриха словно распределили свое здоровье между детьми без малейшего намека на равномерность и справедливость. Франциска Элер-Ницше благополучно прожила вполне достойный для женщины того времени век - больше семидесяти лет, - при этом не страдая сколько-нибудь серьезными заболеваниями.
Ее муж Карл Людвиг Ницше, напротив, крепостью здоровья не отличался и умер, не дожив до тридцати семи лет.
Их дети словно повторяют родителей.
Элизабет Ницше унаследовала от матери здоровье и долгий век (восемьдесят девять лет), а Фридрих всю жизнь болел и даже собирался несколько раз умирать - особенно в возрасте, когда скончался отец, но все же пережил его на два десятка лет. Причуды наследственности? Очень может быть.
«У каждой души особый мир; для каждой души всякая другая душа - потусторонний мир»
(«Так говорил Заратустра»)
По мнению некоторых исследователей, для истории было бы лучше, если бы Фридрих и Элизабет в смысле здоровья и долголетия поменялись местами. Тогда, по их логике, сестра Ницше не ввязалась бы в авантюрный проект, ставший отчасти предтечей германского нацизма, не исказила бы смысл трудов брата. И они не превратились бы в ту философию человеконенавистничества, каковой предстают в массовом общественном сознании. А сам Фридрих прожил бы долгие годы в ясном уме и создал бы еще много интересных произведений, обретя прижизненную славу и не допустив превратной трактовки своих идей. Но, как известно, история не знает сослагательного наклонения. Все было так, как было.
Первые серьезные проблемы со здоровьем (если не считать слабого с детства зрения и некоторой общей болезненности) у Ницше начались примерно с восемнадцати лет. Любознательному и много читающему юноше мешали заниматься мучительные головные боли. Ситуация биографически ничем, казалось бы, не примечательная, но стоит обратить на нее внимание. Организованный и дисциплинированный, привыкший в своих действиях руководствоваться установленными и уважаемыми (хотя и тягостными порой) правилами и собственной волей, молодой человек вдруг понял, что на его пути стоит то, что бывает сильнее его, - болезни. Воля требовала преодолевать их, но зачастую это было невозможно. Все его естество восставало против такого положения вещей и толкало на борьбу - с переменным успехом. Уязвленное самолюбие для Ницше всегда было мучительным. Значит, понял он, жить предстоит под дамокловым мечом внезапных неудач и слабости из-за каких-то микробов! Рядового человека это всегда угнетало бы (представьте себя в таком положении), а уж молодого Фридриха, исполненного амбиций, - тем более. И это состояние повторялось.
«„Враг“ должны вы говорить, а не „злодей“; „больной“ должны вы говорить, а не „негодяй“; „сумасшедший“ должны вы говорить, а не „грешник“»
(«Так говорил Заратустра»)
Лето и осень 1865 года преподнесли новый удар - тяжелые ревматические приступы. В этом смысле упомянутая травма в армии психологически была менее трудна - это все-таки не внутренняя болезнь, с которой приходилось бороться постоянно, а внешняя, пусть и очень сильная, - и это пройдет. Правда, не без последствий.
А поездка в порыве патриотизма (и чтобы отдохнуть от рутины на базельской кафедре) на франко-прусскую войну совершенно ясно дала понять Ницше, что подобные приключения и подвиги - не для его здоровья.
«Напрасно ищут в моем существе черту фанатизма. Ни в одно мгновение моей жизни нельзя указать мне самонадеянного или патетического поведения»
(«Ecce Homo»)
Недели на войне обернулись месяцами лечения и даже готовностью к последней исповеди.
Недолеченная фронтовая инфекция напомнила о себе очень скоро: Ницше изводили желудочные боли, отторжение пищи и развившаяся на этом фоне бессонница. Именно из-за этого состояния в 1871 году потребовался приезд сестры, в сопровождении которой Фридрих отправился на лечение в Лугано.
«Если есть враг у вас, не платите ему за зло добром: ибо это пристыдило бы его. Напротив, докажите ему, что он сделал для вас нечто доброе»
(«Так говорил Заратустра»)
А через пару лет общее недомогание привело к временной неспособности читать и писать - его записи в этот период вел Карл фон Герсдорф, давний друг. Это он под диктовку Ницше записал его «Несвоевременное» - работу, название которой говорит само за себя: автор чувствовал, что опережает современников и эпоху, обрекая себя на отчуждение, непонимание.
Если попробовать представить ощущения Ницше, можно допустить, что физическая немощь и неспособность обходиться порой без чьей-то помощи очень ущемляли его достоинство. Даже если бы Ницше вовсе избавился от высокой внутренней самооценки, у него бы осталось объективное понимание своего интеллектуального превосходства над большинством окружающих. Жестокий контраст с положением физического инвалида, пусть и периодическим! С телом, столь далеким от желанного совершенства, - как велико должно было быть его стремление к вершинам мысли и духа!
«Кто смотрит в бездну, но глазами орла, кто хватает бездну когтями орла - лишь в том есть мужество»
(«Так говорил Заратустра»)
Стоит заметить, что тех, кто ему помогал и поддерживал его, Ницше никогда не воспринимал как обязанных это делать - напротив, он был благодарен им. А ведь признанные гении человечества нередко вполне искренне считают, что вклад в мировую культуру возвысил их над окружающими, достойными лишь обслуживать великих. За примерами ходить недалеко - такой подход Ницше регулярно наблюдал в доме у Вагнера, который даже не нуждался в помощи так, как сам Ницше (и это тоже в свое время оттолкнуло его от былого кумира).
Мигрень - тяжелые головные боли неясной этиологии, плохо поддающиеся медикаментозному лечению
В 1876 году здоровье вновь подвело Ницше, и ему пришлось взять отпуск. Он писал своему другу Эрвину Роде: «Мои головные боли усиливаются от лекций, я не могу ни читать, ни писать». Сколько было таких писем!
«Философия, как я ее до сих пор понимал и переживал, есть добровольное пребывание среди льдов и горных высот, искание всего странного и загадочного в существовании, всего, что было до сих пор гонимо моралью»
(«Ecce Homo»)
Еще одно наблюдение: прослеживается зависимость состояния здоровья Ницше от общественного признания его творчества. А оно, в свою очередь, неизбежно испытывало влияние внутренней борьбы Ницше, в том числе с болезнью. Порочный круг: мучительная переоценка «истин» человечества во многом была следствием недугов. Как это происходило? Из-за плохого самочувствия появлялись мрачные мысли, дух восставал против этого, требуя перемен, для перемен необходимо было переосмысление, что приводило к отрицанию, ниспровержению и экстравагантным идеям обновления. А люди, даже высокой культуры и образованности, как правило, поначалу отвергают подобные идеи. Несешь современникам свою мысль, как мать показывает дитя, - а встречаешь отторжение и неприятие. И это повторялось в жизни Ницше раз за разом.
«Если вы хотите высоко подняться, пользуйтесь собственными ногами! Не позволяйте нести себя, не садитесь на чужие плечи и головы!»
(«Так говорил Заратустра»)
Весной 1878 года вышла в свет работа Фридриха Ницше «Человеческое, слишком человеческое». В доме Вагнера - тогдашнем основном кругу интеллектуального общения философа - книгу дружно осудили. Да и не только там - большинство коллег Ницше были единодушны с вагнеровским салоном в оценке этого труда. Из-за подавленного душевного состояния Ницше вскоре обострились его многочисленные болезни.
Связь между душевным состоянием и соматическими проявлениями была подмечена еще во времена Гиппократа. А вот связь между успехами социальной адаптации и состоянием физического здоровья, как ни странно, привлекла внимание ученых лишь в последнее столетие.
Пример Ницше - одна из первых иллюстраций этого явления
Трактовать ли это как болезненное до соматических проявлений самолюбие или как трагедию непонятого? И чего больше хотел Ницше - признания его лично или понимания идей, которые он практически бескорыстно пытался до всех донести? Истина посередине, скажете вы. Наверное…
«Когда-нибудь понадобятся учреждения, где будут жить и учить, как я понимаю жизнь и учение; будут, быть может, учреждены особые кафедры для толкования Заратустры»
(«Ecce Homo»)
Следующий, 1879 год стал едва ли не самым тяжелым для Ницше с точки зрения здоровья. Зимой - приступы рвоты до полного опустошения. Лечение в Женеве помогало слабо. У Ницше больше не было сил работать, он попросил отставки, которую и получил по окончании учебного года. Осенью он вернулся домой, в Наумбург, где уже намеревался последовать по стопам отца: ему виделось сходство их судеб и представлялась смерть в том же возрасте. Поползли даже слухи о его кончине. Но к весне следующего года состояние улучшилось. Он ездил на юг, осенью снова несколько недель прожил в Наумбурге, затем опять уехал - в Италию. Написал там «Утреннюю зарю», известную также как «Веселая наука», - заметно менее мрачную, чем многие другие его книги (сам он называл ее «работой выздоравливающего»). Связь между телесным самочувствием и душевным настроем Ницше очевидна - что, в общем-то, естественно.
Все последующее десятилетие периоды сильного недомогания и относительного здоровья чередуются, вызывая даже подобие привыкания к этим «качелям» - если вообще возможно привыкнуть к боли, пусть порой и отступающей. В конце 1887 года в письме своему другу Францу Овербеку Ницше как бы обобщил свое физическое и душевное состояние за прошедшие годы: «Мне кажется, для меня завершилась своего рода эпоха, и самое время осмотреть прошлое. Десять лет болезни, больше десяти лет, и не просто болезни, против которой нашлись бы врачи и лекарства. Знает ли, собственно, кто-либо, что сделало меня больным? что годами держало меня возле смерти, в жажде смерти? Вряд ли. Кроме Р. Вагнера никто еще не подходил ко мне с тысячной долей страсти и страдания, чтобы говорить со мной „на одном языке". Уже ребенком я был один, и я все еще один в свои 44 года. В это ужасное десятилетие, которое теперь позади, я вполне узнал, что значит быть столь одиноким, уединенным; что такое одиночество страдальца, лишенного каких бы то ни было средств для сопротивления, для своей „защиты"».
В этой мини-исповеди болезнь-недуг и болезнь-одиночество сплетены воедино. И от чего больше страдает пишущий - неочевидно. Несомненно только то, что все творчество Фридриха Ницше так или иначе постоянно испытывало влияние этих переменных состояний, а порой и само предопределяло их.
«Почему я вообще так умен? Я никогда не думал над вопросами, которые не являются таковыми, - я себя не расточал»
(«Ecce Homo»)
В конце 1888 года у Ницше впервые проявились признаки искажения сознания, в начале 1889 года резко перешедшего в тяжелое помрачение. В оставшиеся годы жизни у него еще бывали периоды некоторого улучшения физического состояния, но разум так и не вернулся к полной адекватности. О творчестве не могло быть и речи. Болезнь тела победила дух, и он продолжал неведомо другим метаться в глубинах помраченного сознания до самой смерти философа.
«Утверждали ли вы когда-либо радость? О друзья мои, тогда утверждали вы также и всякую скорбь. Все сцеплено, все спутано, все влюблено одно в другое»
(«Так говорил Заратустра»)
Какая же загадочная болезнь всю жизнь мучила Ницше? Здесь у биографов также нет полного единства. Основных версий три.
Первая состоит в том, что слабое от природы здоровье Фридриха было к тому же подорвано службой в армии (тяжкая травма груди в 1867 году, дифтерия и дизентерия в 1870 году). Его организм так и не смог полностью восстановиться, и поэтому любое недомогание проявлялось очень тяжело: там, где человек с нормальным здоровьем проболел бы пару дней, Ницше мог слечь на недели и месяцы. Но сумасшествие автора «Заратустры» эта версия толком не объясняет.
Зато это убедительно делает вторая версия, суть которой - наследственный характер всех болезней Ницше (косвенно эту версию подтверждает и младенческая смерть Людвига Иосифа). Многие заболевания Карла и Фридриха были действительно схожи, особенно в финале. Эпилепсия отца, апоплексические удары у обоих, помрачение сознания - Ницше прожил с ним десять лет, а отец сгорел за несколько дней. Неизвестно, почему из генетического «котла» всю гущу недугов сумел вычерпать Фридрих, а весь бульон здоровья достался его сестре Элизабет.
«Мое стремление к мудрости так кричало и смеялось во мне, поистине, она рождена на горах, моя дикая мудрость! - моя великая, шумящая крыльями тоска»
(«Так говорил Заратустра»)
Третья версия имеет слегка желтоватый оттенок, но тем не менее встречается и в серьезных исследованиях. В качестве причины общего нездоровья Фридриха называют сифилис, якобы подхваченный им в молодости и так и не вылеченный до конца. Эта болезнь, весьма распространенная тогда в Европе (причем лечить ее толком не умели), став хронической, постепенно разрушает организм по всем направлениям, и каждая мелкая хворь грозит тяжелыми осложнениями, что и наблюдалось у Ницше. Косвенно эта версия подтверждается проблемными отношениями Ницше с женщинами, но не объясняет зависимость телесных недомоганий от психического состояния. Никаких документальных свидетельств нет, так что это не более чем предположение.
Впрочем, так ли это важно теперь?..
Зависимость душевного и телесного состояния Ницше от признания его творчества дает исследователям немало поводов для размышлений. В самом деле - почему наблюдается такая связь? Да, всем хочется похвалы, признания заслуг - но впадать в депрессию и тем более заболевать от отсутствия этого как-то чересчур. И если уж это происходит в реальности, значит, у такого человека явно не самая простая психика.
Чаще всего применительно к Ницше в этом плане говорят о грехе гордыни - гипертрофированного самолюбия и гордости. И здесь можно усмотреть один психологический парадокс. Гений, как правило, самодостаточен - его внутренняя духовная и творческая жизнь столь богата, насыщенна, что ему просто нет дела до окружающих с их пигмейскими суждениями. Гений не оглядывается - ни назад, ни по сторонам. Он свысока смотрит на толпу, ее мнение для него лишь жалкое блеяние ничего не понимающего стада. Что ему все эти ничтожества! И может найтись лишь несколько человек, чья оценка гению хотя бы небезразлична.
«Везде, где находил я живое, находил я и волю к власти; и даже в воле служащего находил я волю быть господином»
(«Так говорил Заратустра»)
Потребность в признании более широкого круга людей - косвенный признак недостаточной уверенности в себе, проблем с самооценкой. У Ницше таких проблем, по идее, не должно было быть - с ранних лет он постоянно убеждался в своем умственном превосходстве над сверстниками, в своих исключительных способностях. Эта же уверенность сохранилась в нем и в зрелости - вплоть до наступления помешательства. В своем последнем произведении «Ессе Homo» он без малейшего стеснения или сомнения называл главы «Почему я так мудр», «Почему я так умен», «Почему я пишу такие хорошие книги» и так далее. И обстоятельно обосновывал это.
«Познавать - это радость для того, в ком воля льва! Но кто утомился, тот сам делается лишь „предметом воли“, с ним играют все волны»
(«Так говорил Заратустра»)
Что же заставляло Ницше впадать в депрессию от непонимания современниками - особенно в зрелости, когда кумиры были отвергнуты, а авторитеты превзойдены? Ему не хватало самосознания своей гениальности? Или все же требовалось некоторое внешнее подтверждение, нужда в котором скрывалась от самого себя? Одни вопросы…
Ницше хотел признания своего величия, не сомневаясь в нем самом. Но чтобы признать его, нужно было его понять - то есть понять его философию, принять ее и вооружиться ею. А поскольку по замыслу эти идеи несли избавление от животного рабства и открывали путь к Сверхчеловеку, счастливому в своем всевластии над миром, то и сам Ницше желал восхождения наибольшего числа людей к этой вершине развития. И страдал от ничтожности подвижек в этом направлении. Так страдает истинный врач, видя свое бессилие исцелить больного.
Бессилье - худшая из мук,
Оно приводит в исступленье.
Не дай Господь тебе, мой друг,
С бессильем испытать сраженье!
Любой прекраснейший порыв
Души иль мысли человечьей
Оно, петлей своей сдавив,
Низводит до потери речи.
О человек! Ты одолел
Родной планеты притяженье,
Но как ты слаб: небесных тел
Тебе не изменить движенье.
Ты к душам шел за шагом шаг,
Пытаясь пробудить сознанье,
Но от природы ты - не маг,
Сильней тебя непониманье.
Но человечности престиж
Границ природных не приемлет.
Ты сделал все, что мог, ты чист,
Но совесть разуму не внемлет.
И стонешь от бессилья ты
Спасти родного человека.
Ты изнемог, глаза пусты,
Душой отныне ты - калека.
А за тобой падет другой,
Душой опережая тело,
И бросишь ты, уже седой:
«И как вам всем не надоело!»
Бессилья черная гора,
Что кровью полита обильно,
Стоит сегодня и вчера,
И в будущем… Оно всесильно!
Это гордыня? Это мания величия? Если и да, то искренняя и в высшей степени гуманистическая и благородная. Вот зачем ему требовалось признание его трудов - ведь признавшие были бы уже на пути к Сверхчеловеку!
«Многого не видеть, не слышать, не допускать к себе - первое благоразумие, первое доказательство того, что человек не есть случайность, а необходимость. Расхожее название этого инстинкта самозащиты есть вкус»
(«Ecce Homo»)
В некоторых биографиях приводится такой эпизод из позднешкольной жизни Ницше. Мальчики читали легенду об античном герое Муции Сцеволе, которого захватили враги и склоняли к предательству, внушая, что его друзей ничтожно мало, а противник силен. Но Сцевола молча положил на огонь руку и не дрогнув сжег ее. Враги устрашились мысли, что им противостоят такие герои, и отступили.
«Несправедливость и грязь бросают они вослед одинокому; но, брат мой, если хочешь ты быть звездою, ты должен светить им, несмотря ни на что!»
(«Так говорил Заратустра»)
Школьники усомнились: это красивый миф, так не бывает, никто не стерпит и секунды в огне. И тут юный Фриц достал из очага горящий уголь и положил себе на ладонь (след от ожога остался у него на всю жизнь). Ребята обомлели - но ни один не попытался повторить это.
Зачем он так поступил? Рисовка, подростковая бравада? Наверное, отчасти и это. Но разве не то же самое делал Фридрих Ницше всю сознательную жизнь со своей душой (и телом, напрямую зависящим от нее)? Что это было - блажь ненасытной гордыни или попытка возвысить людей, пробудить у них стремление к самосовершенствованию, указав им путь к Сверхчеловеку?
В конце концов его сознание не выдержало этого постоянного ожога.
Ницше сгорел за людей?! Этот аморальный мизантроп, этот ниспровергатель лучших устоев человечества, взамен предлагавший какой-то бред, этот психически больной вырожденец, давший философию нацистам, этот захлебнувшийся своей манией величия выродок европейской культуры?! Но вдруг так все-таки бывает - и Муций Сцевола реален?..
«Чтение есть для меня отдых именно от моей серьезности»
(«Ecce Homo»)
Как юный Ницше верил в реальность подвига античного героя, так взрослый Ницше верил в возможность достучаться до людей и помочь им стать лучше - пусть даже не всем. Искреннее заблуждение, ставшее подлинной музой жизни и творчества.
Фридрих Ницше – фигура, оказавшая колоссальное влияние на становление фундамента мировой культуры и философии XX ст. Философ-бунтарь, первым проявивший смелость в переоценке моральных ценностей своего века и радикально провозглашавший свои пугающие буржуазное общество истины в афористичной манере: «Бог умер», «женщина – вторая ошибка Бога», «одиночество – бегство от больных» и др., прожил короткую и не очень счастливую жизнь. Ницше умер в 55 лет, последние 10 из которых провел в пучине безумия – психозе, перешедшем в деменцию. Официально установленным диагнозом Фридриха Ницше был «прогрессивный паралич», то есть нейросифилис, однако клиническая картина течения болезни во многом не соответствовала типичной, поэтому вопрос постановки диагноза до сих пор открыт.
Идеи Ницше жестко критиковались современниками, признание, пришедшее в конце жизни, в искаженной трактовке взяли на вооружение национал-социалисты, и Гитлер провозгласил его идеологом Третьего Рейха с подачи сестры философа – Элизабет Ферстер-Ницше, которая была ярой антисемиткой, хотя учение мыслителя не имело ничего общего с фашизмом. Весьма поверхностна трактовка Ницше как имморалиста и вырожденца, на самом деле его учение охватывает широкий круг вопросов, призывая не отказываться от морали вообще, но прийти к морали индивидуальной, которую необходимо воспитать в себе «свободным умам», отвергнув мнимую мораль, навязанную обществом и религией. Философ выступает за самосовершенствование и самореализацию человека, к которой способны лишь немногие, отсюда – его идеи о «сверхчеловеке», который стремится своими волеизъявлениями к истине и власти. Философские труды Ницше и по сей день вызывают много споров, они не поддаются однозначной трактовке, так как изложены в неакадемичной манере, по своей форме имеют мало общего с работами классических немецких философов Канта, Гегеля, пестрят метафорами, афоризмами, поэтическими вставками. Даже в ранних работах Ницше, не омраченных надвигающимся безумием, присутствует некоторая фрагментарность, невразумительность изложения, что требует особенно вдумчивого чтения. Художественности и необычности языка мыслителя во многом способствовало классическое филологическое образование Ницше, но в последних работах ярко виден и отпечаток, который наложила болезнь на авторский стиль.
Фридрих Вильгельм Ницше родился в 1844 г. в семье лютеранского пастора, кроме Фридриха, родители воспитывали еще двое детей. Ранние годы будущего философа прошли в атмосфере глубокой религиозности, при этом каких-то ярких особенностей, отличающих его от других детей, маленький Ницше не обнаруживал. Фридрих рос крепким ребенком, на четвертом году жизни умел читать и писать, в десять лет написал свои первые стихотворения, с детских лет играл на рояле и сочинял музыкальные произведения.
Изучая семейную наследственность, можно обнаружить ряд фактов, которые могут свидетельствовать о наличии неблагоприятного органического фона всей семьи Ницше. Так, мигренью, которой Фридрих страдал с юношеских лет, болели отец и сестра философа, у всех троих была выраженная миопия, также у самого Фридриха в детстве была обнаружена анизокория. Анамнез был отягощен возможными психическими заболеваниями и по линии матери. Вероятно, две тетки философа страдали психическими заболеваниями, одна из них закончила жизнь самоубийством, а дядя умер в психиатрической больнице от неустановленного заболевания (известно лишь, что психические проблемы у него начались после 60 лет).
 |
В 1848 г. в 35-летнем возрасте умирает отец Фридриха Ницше. Причиной смерти стало органическое поражение головного мозга – либо опухоль, либо череда инсультов. За неделю до смерти он предъявлял неспецифические жалобы на состояние здоровья, включая головные боли, далее последовали внезапные потери равновесия, после которых развились неврологическая симптоматика и слепота. В скором времени умирает двухлетний брат Ницше, вероятно, после серии эпилептических приступов.
Довольно часто в литературе можно встретить психоаналитические изыскания относительно жизни и творчества Ницше, однако объективность их остается под вопросом. К примеру, упорство, с которым борется философ с христианской моралью, наталкивает на мысль о бессознательном соперничестве с идеалами отца- священника. Кроме того, существует мнение о том, что «женское» воспитание (Ницше воспитывался матерью, сестрой, бабушкой и двумя тетками) породило кризис самоидентификации и комплекс мужской неполноценности у философа. Соматизацией невротических переживаний психоаналитики объясняют мучившие писателя с 1862 г. симптомы мигрени, тошноты, временной потери зрения. Мигренозные боли сопровождались фортификационной аурой и могли длиться несколько дней. Нельзя не отметить одну патологическую черту Ницше, проявлявшуюся в комплексе садомазохистских переживаний – если в своих трудах он мог довольно гневно и уничижительно высказываться в адрес «маленьких людей», «отбросов общества», то в жизни он был склонен к необоснованному альтруизму, ища, казалось бы, страданий во всем. Так, его сестра рассказывала следующий случай – во время рассказа о Муцие Сцеволе маленький Фридрих, подражая поступку римского героя, поджег у себя на руке коробку спичек и сильно обжегся. А во время Франко-прусской войны в 1970-1971 гг. Ницше добровольно ушел на фронт в качестве санитара и так самоотверженно ухаживал за больными дифтерией и дизентерией, что в конце концов заразился сам.
Будучи блестящим студентом, Ницше в возрасте 25 лет получил должность профессора классической филологии Базельского университета. Проработав в нем около 10 лет, в 1879 г. Ницше был вынужден уволиться по состоянию здоровья (мигрень, снижение зрения, неспецифические симптомы со стороны желудочно-кишечного тракта лишали его возможности плодотворно работать в качестве преподавателя). В 1879-1889 гг. он вел образ жизни независимого философа и писателя, переезжал из города в город, проводя лето в Швейцарии, а зиму в Италии. Доходы Ницше были минимальными – пенсия по инвалидности от Базельского университета, скудные гонорары от произведений и нерегулярная финансовая помощь друзей.
Ницше был глубоко одиноким человеком – у него не было ни семьи, ни дома, но путь затворничества он избрал сам. Отношения со значимыми людьми он строил по типу «идеализации – обесценивания». Восхваляя своих кумиров, спустя некоторое время он непременно в них разочаровывался и низвергал с воображаемого пьедестала – так он поступал со своим идейным учителем Шопенгауэром, другом Вагнером и любимой женщиной Лу Саломе.
 |
Довольно сложные отношения связывали Ницше со всеми женщинами в его жизни. Согласно биографическим данным, к большинству из них Ницше испытывал лишь платонические чувства – так было с женой композитора Вагнера, Козимой Вагнер, и с иконой века Лу Андреас Саломе. По предположениям некоторых исследователей, Ницше не имел половых отношений с женщинами, однако это противоречит диагнозу нейросифилиса, так что большинство находит вероятным, что в молодости философ мог посещать публичные дома. С юной аристократкой Лу Саломе, уроженкой России немецкого происхождения, Ницше познакомился в 1882 г., и с первых дней знакомства между ними возникла крепкая дружба. Вместе с Полем Ре, еще одним приятелем, они собирались основать философскую коммуну под названьем «Святая Троица» и жить вместе. Лу была роковой женщиной, воплощением ума и свободомыслия, в нее влюблялись все мужчины, в том числе и Ре с Ницше, предложения руки и сердца которых она незамедлительно отвергла. После этого Ницше окончательно разочаровался в женщинах, чему в значительной степени поспособствовала властная сестра философа Элизабет, изначально настраивавшая брата против Лу. Саломе продолжала вращаться в интеллектуальных кругах Европы, стала талантливым психоаналитиком, дружила с Фрейдом, покровительствовала Рильке.
Выраженные симптомы психотического расстройства появились у Ницше в 1889 г. Но уже промежуток 1882-1885 гг. можно считать началом продромального периода, когда возросла раздражительность, появилась переоценка собственной личности. Первое произведение, на создание которого накладывается отпечаток болезни Ницше, – «Так говорил Заратустра» – своеобразная символическая поэма-квинтэссенция всей философии Ницше. Слова в ней часто нагромождены, формы слишком пышны, орнамент заслоняет собой мысль, а темп предложений становится быстрее, возбужденнее. Особенно эти проявления заметны в четвертой части «Заратустры», написанной в состоянии гипоманиакального возбуждения – учащаются бессмысленные восклицания, яснее выступают идеи величия, Ницше часто пишет о смехе, танцах, летании, представления о которых часто возникают при эйфории: «Я мог бы поверить в существование только такого Бога, который умел бы танцевать... Поистине Заратустра – не порывистый круговой ветер, и если он и танцор, то не танцует тарантеллу... И хотелось бы мне дожить до того времени, когда я буду так танцевать, как я еще никогда не танцевал: пронесусь, танцуя, над всеми небесами... Только танцуя, я в своей речи умею возвыситься до того, что есть наивысшее для человека... Небо надо мною, ты, непорочное, высокое! В этом и заключается твоя непорочность... что ты служишь мне танцевальной залой для божественных случайностей... Человеческая речь – прекрасное шутовство: пользуясь ею, человек все обращает в пляску...» и т. д. Часто Ницше теряет нить своих соображений, забывает, к чему клонится его речь, и заканчивает очередное предложение какой-нибудь остротой, не имеющей никакого отношения к делу. Ощущения его обостряются, появляются гиперестезии: «Ах, лед окружает меня, он жжет мне руку... Меня томил жар солнца моей любви, Заратустра жарился в собственном соку... Я кинулся в самую холодную воду, погружая в нее и голову, и сердце... И вот я сижу... и жажду круглого девичьего рта, но еще более девичьих, как лед холодных, как снег белых, острых, кусающих зубов...
Я – свет... Но в этом и заключается мое одиночество, что я опоясан светом. Я живу в моем собственном свете и сам поглощаю пламя, которое из меня вырывается... Их мудрость часто издает запах, как будто она – порождение болота... Ах, зачем я так долго жил в их шуме и зловонном дыхании... О, блаженный покой, меня теперь окружающий, о, чистые запахи... Блаженными ноздрями я вдыхаю опять свободу гор. Наконец-то мой нос освобожден от запаха всякого человеческого существа. Смрадный воздух, смрадный воздух!.. Я должен вдыхать запах внутренностей неудавшейся души...» и т. д. Ницше частично осознает происходящие в нем болезненные процессы и постоянно намекает на головокружительное ускорение собственных мыслей: «Мы мыслим слишком быстро... словно у нас в голове беспрерывно вертящаяся машина... Нетерпеливые умы наслаждаются помешательством, потому что помешательству свойствен веселый темп... Речь мне кажется слишком медленной... Я вскакиваю в твою колесницу, буря!.. Теперь иногда случается, что мягкий, умеренный, сдержанный человек вдруг становится бешеным, бьет тарелки, опрокидывает столы, орет, буйствует, оскорбляет весь мир и потом уходит, пристыженный, негодуя на себя. (Конечно, это иногда случается, и не только теперь, но случалось всегда, однако только с буйными помешанными...) Где же безумие, которое вам надо привить? Видите ли, я вам указываю сверхчеловека, а сверхчеловек... и есть это безумие... Моя рука – рука шута. Горе всем столам и стенам, горе всему, где есть место для арабесок и маранья шута!».
В 1887 г. проявляются первые неврологические симптомы – расстройства речи и походки. Почерк Ницше стал грубее, крупнее и менее разборчив, хотя и не содержит описок и грамматических ошибок, появление которых характерно на ранних стадиях деменции. Несмотря на это, 1887-1888 гг. чрезвычайно плодотворны – за 8 месяцев Ницше создал 6 произведений, извлекая пользу из своего болезненно-возбужденного состояния. В «Сумерках идолов», которые выходят в конце 1888 г., идеи величия высказываются чаще, а в автобиографии, законченной как раз перед обострением состояния, он и вовсе приписывает себе знатное происхождение.
 |
В начале января 1889 г. наступает переломный момент в болезни Ницше. Выходя из своей квартиры в Турине, он увидел извозчика, избивавшего лошадь, Фридрих с криками набросился на него и тут же потерял сознание. Вследствие вероятного нарушения мозгового кровообращения, Ницше два дня пребывал в состоянии оцепенения, не мог стоять и говорить. После этого проявились симптомы психоза – он громко пел, постоянно играл на фортепиано, потерял представление о ценности денег, исписал несколько листов странными фантазиями, ему началось казаться, что друзья и близкие стали его врагами. Также он отправил письма невразумительного содержания с подписью «Дионис» или «Распятый» своим приятелям, некоторые из них были адресованы Шопенгауэру и Бисмарку. Друзья поняли, что с Ницше происходит что-то неладное и большими усилиями перевезли философа из Турина в Базель. Он не хотел ехать, но приставленный к нему человек заявил, что в честь него готовится большое торжество, и только тогда Ницше позволил увезти себя. На вокзале он бросался всех обнимать. В Базельской больнице констатировали: правый зрачок шире левого, оба вяло реагируют на свет, правая носогубная складка сглажена, коленные рефлексы очень живые. Следующие дни Ницше провел в маниакальном возбуждении – с криками, пением, болтливостью, стойкой бессонницей. Считал себя то герцогом Кумберлендским, то императором, мочился в собственные ботинки и ел свои испражнения.
Состояние, в котором он поступил в клинику в Иене, описано в отчете врача за 19 января (1889): «Больной проследовал за нами в свою палату со множеством учтивых поклонов. Он вышагивал по комнате величавой поступью, глядя в потолок, и благодарил нас за «грандиозный прием». Он не осознает, где находится. Иногда он полагает, что в Наумбурге, иногда – в Турине... Он постоянно жестикулирует и изъясняется восторженным тоном и напыщенными выражениями... Во время разговора он все время гримасничает. Также и по ночам почти беспрерывно продолжается его бессвязная болтовня».
Из записей в истории болезни:
4 сентября. Очень ясно воспринимает происходящее вокруг. Время от времени ясное осознание своей болезни.
Галлюцинаторно-параноидный синдром продолжался около года, все это время Ницше находился в психиатрических лечебницах Базеля и Иены. С 1890 г. философ жил на попечении собственной матери, а после ее смерти – сестры. По свидетельствам очевидцев, Ницше со временем стал апатичным, практически все время сидел в кресле, смотря в одну точку, перенес несколько инсультов. Прогрессировали расстройства памяти, периодически случались с ним и периоды просветления, когда он узнавал родных и мог с ними общаться, которые сменялись периодами психомоторного возбуждения, доходящего до рычания и крика. Последние годы жизни Ницше были медленным угасанием. В конце августа 1900 г. он простудился, заболел воспалением легких и умер 25 августа этого же года.
Диагноз, поставленный Ницше базельскими и иенскими врачами, звучал так: «атипичный прогрессивный паралич». Однако уже приставка «атипичный» позволяет усомниться в данном выводе, ведь реакцию Вассермана ввели только в 1906 г., уже после смерти философа. Во-первых, домысел о том, что Ницше заразился сифилисом в студенческие годы, посещая публичные дома, не находит однозначного подтверждения – нет ни свидетелей, ни информации о том, что философ когда-либо лечился от сифилиса на более ранних стадиях. Во-вторых, беспрецедентна продолжительность течения болезни – 8 лет продромального периода и 11 лет слабоумия, притом что обычно прогрессивный паралич наступает после 5-15 лет болезни и протекает в среднем 3-4 года, слабоумие же, сопровождающееся многочисленной неврологической симптоматикой, наступает довольно быстро, чего мы не видим в случае с Ницше. Действительно, после продолжительного периода маниакального возбуждения переход к слабоумию у Ницше возник незамедлительно, но не стоит забывать о длительном продромальном периоде, в котором он сохранял ясность ума и писал цельные произведения.
Существуют альтернативные версии болезни Ницше – в одной из них предполагается, что с 1881 г. философ страдал легкой формой биполярного расстройства, а прогрессивный паралич начал развиваться с 1888 г., за два года до поступления Ницше в психиатрическую больницу. По другой версии, у Ницше была медленно растущая опухоль головного мозга (менингиома). Скандинавские исследователи считают, что Ницше был болен лобно-височной деменцией (болезнью Пика), которая обычно проявляется постепенным началом, длительностью течения от 3 до 20 лет, эйфоричным настроением, бредовыми расстройствами, нарушениями влечений (пищевого, сексуального), рядом симптомов поражения лобных долей. Среди последних – присущая Ницше нарастающая пассивность со сменой периодов психомоторного притупления и расторможенности.
У философов-последователей Ницше свой взгляд на причины психической болезни мыслителя, корни которого следует искать в понятиях «творческая болезнь» и «коллективное бессознательное». Философ Мишель Фуко высказал предположение, что безумие Ницше – это не просто психическая болезнь, а зашифрованное послание, которое мы пока не в силах разгадать. Он считал, что Ницше переживал «опыт безумия», который содержательно приближался к абсолютному знанию трансцендентных переживаний. А Жорж Батай как-то заметил, что Ницше сошел с ума гениально и вместо нас, тем самым, подразумевая, что кризис, который переживало общество в осевое время, на стыке веков, был слишком глубоким, чтобы его можно было осознать и прожить без потерь для индивидуального разума отдельной личности.
И вправду, знакомясь с наследием Ницше, трудно избавиться от ощущения некой связи между его философией и его болезнью. В соответствии с намерением, высказанным мыслителем в работе «Воля к власти», он строил свое творчество «с расчетом на конечную катастрофу». В конце концов, творчество одолело верх над жизнью, приведши к реальной жизненной катастрофе самого автора и исполнив пророчество Ницше из его книги «По ту сторону добра и зла. Прелюдия к философии будущего»: «Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя»...
 |
Карл Ясперс «Ницше. Введение
в понимание его философствования».
|
В.Ф. Чиж «Ницше как моралист».
|
 |
 |
Ирвин Ялом «Когда Ницше плакал»
. |
Что посмотреть:
Что посетить:
Подготовила Ольга Устименко
Безумие Ницше3 января 1889 года
Вот уже сорок лет назад
Ницше поддался безумию:
На площади Карло-Альберто, в Турине,
Он бросился, плача, на шею избитой лошади,
И затем упал;
Он понял, очнувшись, что стал теперь
ДИОНИСОМ
или
РАСПЯТЫМ.
Это событие
Нам следует вспоминать
Как трагедию.
«Когда тот, кто жив
,
Так говорил Заратустра, -
повелевает себе -
должно этому живому
искупить свое повеление,
стать судьей, и мстителем, и
ЖЕРТВОЙ
Своего закона.
Мы хотим почтить памятью трагическое событие, и потому мы здесь, с одобрения самой жизни. Звездное небо простирается над нашими головами и земля обращается к нашим стопам. В нашем теле заключена жизнь, но также в нем прокладывает себе дорогу и смерть (до той самой поры, пока человек не услышит свои предсмертные хрипы). Над нами ночь повергает день, а день повергает ночь. Тем временем, мы говорим, и говорим во весь голос, не ведая даже, что за существ являем собой. Того же, кто говорит, не следуя правилам языка, люди разума, коими мы обязаны быть, уверенно полагают безумцем.
Мы сами боимся безумия и изучаем правила с большой озабоченностью. А впрочем, выходки безумцев определяются таковыми и повторяются с монотонностью, порождающей предельную скуку. Отталкивающий вид сумасшедших утверждает серьезность и строгость логики. Тем временем и философ в своих рассуждениях может оказаться «зеркалом пустого неба», скорее неверным, чем безрассудным, а не должно ли, в таком случае, перемениться и все вокруг?
Это вторжение нельзя принимать всерьез
, ведь, будучи разумным, оно тут же утратило бы всякий смысл. Притом что и дух шутливости ему решительно чужд. Поскольку необходимо, чтоб и тревожная лихорадка была познана нами. Что за предлог не даст нам растревожить себя до ледяного пота? Отсутствие пота куда опасней шуток над теми, кто потеет. Мы называем философом того, кто мудр, но он не существует отдельно от совокупности людей. Совокупность эта составлена из нескольких рвущих друг друга на части философов и толпы, бездеятельной и возбужденной, которой нет до них никакого дела.
В этом смысле те, кто потеет, наталкиваются во мраке на тех, кто полагает беспокойную историю проясняющей смысл человеческой жизни. Ведь и существование различных философий в истории проистекает из действий сметающих друг друга толп - и существуют они в форме обсуждений, то есть резни. Но если конец истории всякий раз оказывается в равной мере сражением и рождением, есть ли по ту сторону ее конца и боя что-то еще, кроме смерти? Существует ли по ту сторону вечно взаимоуничтожающихся слов что-либо, кроме тишины, сводящей с ума силою пота и смеха?
Но если совокупность людей, - проще говоря, их сообщное существование - ВОПЛОТИТСЯ в единое существо, очевидно столь же одинокое и заброшенное, что и совокупность, - голова этого ВОПЛОЩЕННОГО станет полем неукротимой брани - столь жестокой, что рано или поздно расколется. И поскольку сложно узнать, до какой степени буйства и неистовства дойдет это воплощение, что должно узреть Бога и сразу же его убить, после чего самому стать Богом лишь затем, чтоб низвергнуть себя в ничто: так он обретет в себе человека, столь же лишенного всякого смысла, как и тот первый, что прошел до него, но ему негде было преклонить свою голову.
В действительности он не смог бы довольствоваться мыслью и словом, поскольку внутренняя необходимость вынуждала бы его жить тем, что он думает и говорит. Такой воплощенный познал бы свободу столь великую, что ни один язык не смог бы воспроизвести его движение (как не смогла бы и диалектика). Только лишь воплощенная таким образом человеческая мысль станет празднеством, чьи опьянение и вольность будут не менее разнузданными, чем чувства трагедии и тревоги. Все это, не давая ни малейшей возможности увильнуть, позволяет понять –- что «воплощенный человек» должен стать также и безумцем.
Сколько раз свирепо обернется Земля внутри головы его! До какой степени он будет распят! До какой степени примет в себя вакханалию (и сколь далеко позади останутся те, кто убоялся ее узреть…) И таким одиноким останется он, всемогущий, святейший Цезарь, что человек не сможет вообразить его более без слез и умиления… Представим, что… и как тут Богу не сделаться больным, обнаружив бессилие разума, открыв для себя безумие?
Но чтобы выразить жестокое движение, сказанного недостаточно: для первичного импульса фразы станут предательницами, если не будут связаны с определяющими смысл их существования желаниями и решениями. Ведь легко понять, что явление безумия в его кульминации не может иметь прямых последствий: никто не может добровольно разрушить в себе те способы выражения, что связывают его с себе подобными - словно кость с другими костями.
Согласно одной из пословиц Блейка, если бы другие не были дураками, мы были бы ими . Безумие нельзя выставить за пределы человеческого единства , невозможного без присутствия безумца. Таким образом, теряющий - вместо нас - разум Ницше делает это единство возможным; а те безумцы, что сходили с ума до него, не являли собой при этом такого великолепия. Но тот дар, что сделал человек из своего безумия для ближних своих, смогут ли они принять его и не отдать потом под проценты? И если не безрассуден тот, кто примет безумие другого как царский дар, то чем он на него ответит?
Есть и другая пословица: Тот, кто желает, но не действует, плодит чуму .
Наизлейшая же чума разражается, когда проявление желания путают с действием.
Ибо если человек начинает следовать жестокому порыву, тот факт, что он это выражает, означает его отступление от следования, по крайней мере, на период этого выражения. Выражение требует, чтобы мы подменили страсть внешним означающим. Так проявляющееся должно перейти из пылающей сферы в весьма прохладную, дремотную сферу знаков. В присутствии проявляющегося всегда стоит спрашивать себя, не готовится ли проявляющий к глубокому сну. Это вопрошание должно производиться со всей строгостью и непоколебимостью.
Тот, кто понял однажды, что одно лишь безумие может осуществить человека, был прямо подведен к выбору - не между безумием и разумом - но между ложью «кошмара, который подтверждается храпом» и волей властвовать над собой и победить. И ни одно из предательств того, что открыл он во вспышках и наивысших терзаниях, не покажется ему больше достойным ненависти, чем фальшивые бредни искусства. И если верно, что ему нужно стать жертвой своего закона , если верно, что ради осуществления своей судьбы ему необходимо ее утратить - и если впоследствии безумие и смерть обретут в его глазах великолепие празднества - любовь самой жизни и самой судьбы возжелает, чтобы в себе самом он совершил преступление власти , которое затем искупит. Именно здесь потребуется такой исход, с которым было бы связано переживание предельной удачи.
Следуя таким образом от изначально бессильного безумия к силе, - до самого мига, где после своей кульминации жизнь направится вспять от силы к подавленности, резкой или же продолжительной, - годы его не продолжатся иначе как в поиске - безличном поиске - силы. В тот миг, когда всеобщность жизни предстала ему как трагедия, ее исполняющая, он смог увидеть, насколько откровение это грозит ему лишением сил. Он смог увидеть подле себя тех, кто тайно к нему подбирался, являя истинную «соль» и «смысл» земли - бросающимися в вульгарный сон литературы или искусства. Судьба человеческого существования представилась ему, таким образом, связанной с малым числом существ, лишенных всякой возможности обретения власти. Поскольку определенные люди несут в себе куда больше, нежели способны осознать в своем моральном упадке, - толпа, окружающая их и тех, кто ее представляет, с необходимостью закабаляет все, к чему они прикасаются. Поэтому тот, кто до предела сформирован в трагической медитации, должен - вместо того, чтобы в «символическом выражении» жаловаться на раздирающие его силы, поведать о последствиях тем, кто на него похож. Упорством и твердостью он должен способствовать их организации, - чтобы они прекратили быть, подобно фашистам и христианам, презренными струпьями с тел своих врагов. На них возложена миссия даровать шанс тем, кто ведет человечество к рабской жизни: этим шансом они уже обладают, но не могут воспользоваться от нехватки воли.
Перевод с французского Веры Крачек под редакцией Алексея Зыгмонта.
В творчестве Ницше очень часто ставится вопрос о смысле и значении болезни. Сам Ницше страдал различными заболеваниями с незначительными перерывами два последних десятилетия своей творческой жизни. Закончилось всё психическим расстройством. Для понимания Ницше необходимо знать факты, из которых складывалось течение его болезни, чётко отличать от этих фактов те или иные возможные их толкования и иметь представление о том, как сам Ницше относится к собственной болезни.
8 января 1889 г. Овербек прибыл в Турин, чтобы перевезти своего душевнобольного друга на родину. Письма безумного содержания (адресованные А. Хойслеру и Я. Буркхардту) после консультации с базельским психиатром Вилли стали поводом, чтобы настоятельно потребовать немедленного вмешательства. Ницше действительно оказался болен. Днём раньше он упал на улице. Теперь Овербек застал его «съёжившимся в углу дивана»; «он бросился мне навстречу, горячо меня обнял, затем в конвульсиях повалился обратно на диван». Он то начинал громко петь песни, то неистовствовал на фортепиано, то принимался гротескно танцевать и прыгать, а затем снова говорил «невообразимо приглушённым голосом тонкие, удивительно прозорливые и непередаваемо страшные вещи о себе как преемнике мёртвого Бога» (Bernoulli 2, 22 ff.). Болезнь Ницше не прошла, и он жил в состоянии духовного упадка ещё до 1900 года.
Возникает вопрос, когда началась болезнь. Письма показывают, что до 27.12.88 ничего свидетельствующего о безумии в них нет. В тот день он ещё написал ясное письмо Фуксу, но в тот же день сообщил Овербеку: «Я сам как раз работаю над прокламацией к европейским дворам, имеющей целью создание антинемецкой лиги. Я хочу сжать “империю” железной рукой и спровоцировать войну отчаяния». Последующие дни ознаменованы от раза к разу меняющимися бессвязными, и однако проникнутыми духовным содержанием, а потому волнующими бредовыми высказываниями, которые он изложил в письмах и на тщательно исписанных бумажных листках. Ницше становится Богом, становится Дионисом и Распятым; тот и другой сливаются друг с другом; Ницше может оказаться любым человеком, всеми людьми, любым мёртвым и любым живым. Его друзья получают роли. Козима Вагнер становится Ариадной, Роде помещён в сонм богов, Буркхардт - великий учитель. Творение и всемирная история в руках Ницше. Важно знать, что до 27.12.88 нельзя найти даже никаких намёков на такого рода безумие . Искать бред в произведениях, написанных до этого времени оказалось бесполезно.
Но такого рода болезнь начинается внезапно только в том случае, если она представляет собой психоз. Речь идёт об органическом заболевании мозга, по всей вероятности о прогрессирующем параличе, во всяком случае о разрушительном процессе, вызванном внешними случайными причинами , будь то инфекция, будь то (возможно, но маловероятно и ещё ни в одном случае с уверенностью не доказано) злоупотребление ядами, - но не о болезни, обусловленной конституцией и природными факторами, а стало быть наследственной.
Насколько задолго до 27.12.88 начался этот разрушительный процесс, при помощи средств, имеющихся сегодня, установить невозможно. Чтобы с уверенностью диагностировать паралич и констатировать его начало, наряду с психопатологическими подтверждениями требуются и физиологические методы исследования (прежде всего люмбальная пункция), которыми в то время ещё не пользовались. Но начиная с 1873 г. Ницше, не страдая психическим заболеванием, постоянно так или иначе болел . Начавшаяся в конце концов душевная болезнь бросает свою тень на то, что было прежде, и заставляет некоторых думать, что в течение всего этого длительного времени уже были заметны предвестники позднейшего заболевания. Однако такая точка зрения затемняет факты, равно как и противоположная точка зрения, согласно которой Ницше до конца 1888 г. был душевно абсолютно здоров. Относительно диагнозов болезней, которые всегда зависят от состояния медицинских знаний на данный момент времени и от тех категорий, которыми пользуются при интерпретации фактов, в случае Ницше никогда нет полной уверенности. Чтобы найти возможный ответ на вопрос, что из всего того, чем болел Ницше, могло бы быть связано с внезапно вспыхнувшей позднее болезнью мозга, необходимо произвести сравнение: во-первых, с формами протекания наблюдаемых в массовом порядке случаев паралича в лечебных учреждениях, однако этого недостаточно, так как в отношении десятилетия, предшествовавшего началу явного заболевания, подобное сравнение способно дать всего лишь поверхностное психологическое представление, которое необходимо, чтобы отличать от симптомов болезни проявления духовного творчества (материал см., например: Arndt, Junius, Archiv f. Psychiatrie, Bd. 44); во-вторых, с формой протекания паралича у известных людей, которые - безусловно, вероятно или возможно - страдали этой болезнью, скажем, у Ретеля, Ленау, Мопассана, Хуго Вольфа, Шумана (работа Gaston Vorberg, Zusammenbruch: Lenau, Nietzsche, Maupassant, Hugo Wolf, M?nchen, 1922 была для меня, к сожалению, недоступна). Хотя биографии выдающихся личностей благодаря большому количеству содержащихся в них высказываний могли бы быть более поучительными, чем истории болезни нетворческих людей, решающий результат сравнения этих людей с Ницше до сих пор не получен.
Даже с помощью такого сравнения мы не узнаем, что, быть может в течение десятилетий, могло предшествовать началу острого паралича, или, наоборот, никак не относится к симптомам предварительной стадии, предшествуя заболеванию случайным образом. Поскольку какое бы то ни было достоверное знание по этому вопросу сегодня ещё невозможно, остаётся простая задача - получить описательное знание о протекании у Ницше заболеваний и психологически фиксируемых состояний, которые нельзя рассматривать как болезни, не делая различий между тем, что обладает внутренней взаимосвязью, составляя одну болезнь, и тем, что представляет собой совершенно разные заболевания, которые только случайно сочетаются в одном и том же человеке.
1. Хотя после тяжёлого заболевания дизентерией, которой он заразился на войне, проходя службу санитаром, Ницше вскоре выздоровел, у него спустя некоторое время начинаются повторяющиеся желудочные боли, и с 1873 г. недомогания постепенно становятся частыми и многочисленными: прежде всего это приступы сильных головных болей в сочетании с болезненной чувствительностью к свету, рвотой, с ощущением общей слабости - состояния, которые как при морской болезни всё чаще приковывают его к постели. Несколько раз он надолго терял сознание (Эйзеру, 1.80). Близорукость, которая у него была с юности, соединилась с продолжительным недугом глаз; помимо приступов случались затяжные головные боли с ощущением тяжести в голове (Эйзеру, 2.80); помощь других людей, читавших ему вслух и особенно писавших письма под его диктовку, играла всё бо?льшую роль в его духовном бытии.
Эти заболевания с разной степенью тяжести сопровождали его на протяжении всей жизни; в смене улучшений и ухудшений состояния нельзя заметить никакой закономерности. Так в 1885 г. он опять пишет о том, что «стремительно теряет зрение». 1879 г. с одной стороны, согласно письмам, был самым тяжёлым («у меня было 118 тяжёлых приступов; более лёгкие я не считаю» - Эйзеру, 2.80), с другой стороны, и в этот год бывали улучшения («и вот теперь это странное улучшение! Правда, оно длится пока только пять недель» - Марии Баумгартнер, 20.10.79).
Несмотря на остроту заболеваний, на продолжительность болезненных состояний, на глубокий кризис, затронувший всё существование Ницше, медицинского диагноза, который подвёл бы эти симптомы под некую ясную, однозначно известную картину той или иной болезни, поставить не удалось. Говорили о мигрени, о психоневротическом процессе, возникшем в связи с отчуждением от Р. Вагнера, об органическом процессе поражения нервной системы, но без какого бы то ни было ясного результата.
В мае 1879 г. по причине болезни Ницше отказался от должности профессора и начал жизнь путешественника. Летом того же года был написан «Странник и его тень». Следующей зимой, - которую он провёл в Наумбурге у матери, - состояние становится настолько плохим, что он ожидает конца (прощальное письмо Мальвиде фон Мейзенбуг, 14.1.80).
2. Тем не менее с февраля 1880 г. Ницше снова на юге, начинает новые записи, которые в тот же год были опубликованы под заголовком «Утренняя заря». Отныне начинается духовное развитие, в ходе которого постепенно возникает некая новая точка отсчёта для его идей, появляются теперь уже подлинное осознание им своей миссии и определяемое ею самосознание. Мы можем наблюдать эти перемены с августа 1880 г. до момента, когда они достигли своей высшей точки в июле-августе 1881 г., и до состояний вдохновения, которые он пережил в 1882 и 1883 гг.
Тот, кто читает письма и сочинения в их хронологической последовательности, постоянно имея в виду то, что происходит до и после данного момента времени, т. е. сознательно концентрируя внимание на временных соотношениях высказываний, не может не испытать исключительно сильного впечатления: начиная с 1880 г. с Ницше происходят такие глубокие изменения, каких в его жизни прежде никогда не было. Они проявляются не только в содержании идей, не только в новых произведениях, но и в форме переживаний; Ницше как будто бы погружается в новую атмосферу; то, что он говорит, обретает иной тон; этот всепроникающий настрой представляет собой нечто, что до 1880 г. не имело никаких предвестий и предзнаменований.
Мы здесь не спрашиваем , верно ли сам Ницше понимает своё духовное развитие (см. аб. 89сл.): в этом мы не сомневаемся. Мы не спрашиваем и о смысле духовных содержаний и экзистенциальных переживаний, которые ему теперь открываются; мы не сомневаемся в их внутренней взаимосвязи, выявляемой общим порядком изложения, предпринятого нами в этой книге. Но мы спрашиваем: не проявляется ли в способе возникновения в жизни Ницше чего-то нового нечто, что, не будучи духовно и экзистенциально необходимым, придаёт этому новому как бы не связанный с ним обязательным образом оттенок; или: не поступает ли на службу этим духовным импульсам и целям нечто, что мы обозначаем неопределённым словосочетанием «биологический фактор».
Метод , каким мы рассматриваем перелом, случившийся с Ницше в 1880 г. и повлиявший на последующие годы, представляет собой не подведение под те или иные медицинские категории и даже не выявление «симптомов», которые кажутся «подозрительными», но лишь хронологическое сравнение . Феномены рассматриваются не сами по себе , а с точки зрения того, являются ли они новыми и какие из них не существовали раньше, и остаются ли они в психическом и духовном отношении недоступными пониманию , если исходить из того, что им предшествовало.
Исходной точкой данного изложения является упомянутое общее впечатление , возникающее при строго хронологическом прочтении. Цель данного изложения - пробудить таковое впечатление у читателя в той мере, в какой у него возникают вопросы при собственном изучении Ницше, и обратить его внимание на происходящие изменения путём приведения отдельных высказываний и фактов. Нельзя представить ни одного доказательства, которое исходя из частностей непреложно свидетельствовало бы о том, что здесь действует некая болезнь. Но это общее впечатление имеет для нас то значение, что оно - на современном этапе возможного познания - хотя и не может быть доказано, однако возможно, если не весьма вероятно. Вопрос, волнующий нас в ходе подобного изучения, и основной для понимания жизни Ницше заключается в том, что означает этот перелом (1880–1883): представляет ли он собой результат чисто имманентного духовного развития, или здесь происходит нечто с участием внедуховных биологических (т. е. в принципе познаваемых естественнонаучными средствами) факторов, нечто, что ведёт Ницше к вершине его творчества, но в то же время в силу появления новых сторон, которые прежде совершенно отсутствовали, лишает его возможности быть полностью понятым и ставит в ситуацию быть может непреодолимого отчуждения. Из множества подлежащих сравнению высказываний, которые составляют фактический материал, некоторые следует процитировать:
Если в январе 1880 г. ещё доминировало сознание конца («я полагаю, что осуществил труд своей жизни, правда, мне было отведено недостаточно времени. Я мог бы сказать ещё так много, и в каждый свободный от боли час я ощущаю себя таким богатым!» - сестре, 16.1.80), то теперь в способе самосознания, в опыте существования, в основном, всеохватывающем настроении происходят огромные перемены.
Из Мариенбада: «Последнее время всегда в чрезвычайно приподнятом настроении!» (Гасту, 2.8.80); «я был совершенно вне себя. Однажды в лесу какой-то проходивший мимо господин, пристально взглянул на меня: в этот миг я ощутил, что выражение, должно быть, счастья сияло на моём лице …» (Гасту, 20.8.80). Из Генуи: «Я очень сильно болен, но настроение моё несравнимо лучше, чем в другие годы в подобное время» (сестре, 25.12.80). Из Сильс-Мария: «Никогда не было человека, которому бы менее подходило слово “подавленный”. Мои друзья, которые многое разгадали в моей жизненной задаче, полагают, что я если не самый счастливый, то во всяком случае самый мужественный из людей … Впрочем, выгляжу я превосходно: моя мускулатура вследствие моих постоянных походов почти как у солдата, желудок и кишечник в порядке. Нервная система у меня, с учётом той огромной деятельности, которую ей приходится выполнять, великолепная: очень тонкая и очень сильная» (сестре, середина июля 1881). «Интенсивность моих чувств приводит меня в ужас и заставляет смеяться … Путешествуя я плакал … слезами ликования; при этом я пел и нёс всякий вздор, преисполненный новым видением, составляющим моё преимущество перед всеми людьми» (Гасту, 14.8.81). Из Генуи: «Здесь, в Генуе, я горд и счастлив, сущий principe Doria! - или Columbus? Я бродил, как в Энгадине, по возвышенностям, преисполненный счастливого ликования, устремляя в будущее такой взгляд, на какой до меня ещё никто не отваживался. От состояний, определяемых не мной, но “существом дела”, зависит то, удастся ли мне решить мою великую задачу. Верь: во мне сейчас средоточие всей моральной рефлексии и моральной работы в Европе и ещё многое другое. Быть может, однажды ещё придёт время, когда даже орлы будут вынуждены робко глядеть на меня снизу вверх» (сестре, 29.11.81).
Возвышенные мгновения перемежаются плохими днями и неделями. Но контраст между ними совершенно иной, чем прежде. Старые приступы не прекращаются, однако эти телесные страдания становятся менее ощутимыми, чем в 1879 г. Когда в 1882 г. (в письме к Эйзеру) он говорит: «в основном я могу охарактеризовать себя как выздоровевшего или, по крайней мере, как выздоравливающего», то это написано в благоприятный момент. Жалобы на головные боли и на глаза, особенно на их мучительную зависимость от погоды, на протяжении всех последующих лет не прекращаются никогда. Но контраст между приступами и временем, свободным от них, теперь затмевается новым, куда более резким контрастом между приподнятыми состояниями некоего творческого опыта бытия и ужасной тоской недель и месяцев депрессии. С этим можно сравнить тот факт, что в 1876–1880 гг. в «пустыне» своей мысли Ницше отнюдь не чувствовал утрату под собой почвы, но ощущал себя независимым в духовном отношении; тогда он только в отношении телесного состояния не имел никакой надежды и ждал конца (в эти годы его сознанию были свойственны широкий размах, спокойная объективность, намеренное воздержание от фанатизма; он почувствовал передышку). Напротив, великие перипетии от Ничто к Нечто и обратно к Ничто стали ему знакомы только после 1881 г.; с этого времени он не только с ликованием подхватывает великое Да, но при его отсутствии терпит отчаянную в нём нужду. Стабильного, уравновешенного состояния не наступит никогда. Шатания из стороны в сторону чрезвычайно сильны. Оглядываясь на эти годы, он пишет: «Резкость внутренних колебаний в течение последних лет была ужасной» (Фуксу, 14.12.87).
Письма того времени могут подтвердить то, о чём впоследствии сообщит сам Ницше: первые три книги «Заратустры» написаны каждая примерно за десять дней в состоянии, невероятно более приподнятом, чем обыкновенное его состояние, - за каждой следовала куда более длительная фаза отчаянной пустоты и меланхолии. Эти состояния, когда их можно передать со всей ясностью, Ницше называл вдохновением, сложную загадку которого он описал следующим образом:
«При малейшем остатке суеверия действительно трудно защититься от представления, что ты только воплощение, только рупор, только посредник более могущественных сил. Понятие откровения в том смысле, что нечто внезапно с несказанной достоверностью и точностью становится видимым, слышимым и до самой глубины потрясает и опрокидывает человека, есть просто описание действительного состояния. Слышишь без поисков; берёшь, не спрашивая, кто это даёт; мысль вспыхивает как молния, с неизбежностью, в форме, не допускающей колебаний, - у меня никогда не было выбора. Восторг, огромное напряжение которого разрешается порою потоками слёз и при котором шаги невольно становится то бурными, то медленными; находишься полностью вне себя, предельно чётко осознавая бесчисленное множество тонких дрожаний до самых пальцев ног; глубина счастья, при котором самое болезненное и самое жестокое действуют не как противоречие, но как нечто вытекающее из поставленных условий, как необходимая окраска внутри такого избытка света … Всё происходит в высшей степени непроизвольно, но как бы в потоке ощущения свободы, безусловности, силы, божественности … Непроизвольность образа, символа есть самое замечательное; не имеешь больше понятия о том, что? образ, что? сравнение» (ЭХ, 746–747; перевод данного фрагмента исправлен - пер. ).
Наряду с днями творческого вдохновения в эти годы случаются состояния опыта бытия , в которых оно разверзается подобно ужасной бездне. Это пугающие его пограничные состояния, а затем снова наступает безукоризненная ясность мистических высот. Ницше сообщает об этом нечасто, но определённо.
«Я пребывал в некоей подлинной бездне чувств, но из этих глубин я изрядно поднялся по вертикали на свою высоту» (Овербеку, 3.2.83), или: «Вокруг меня снова ночь; у меня такое настроение, как будто сверкнула молния - я был короткое время полностью в своей стихии и в своём свете» (Овербеку, 11.3.83). Ницше метафорически с неотразимой убедительностью позволяет представить это несказанное: «Я останавливаюсь, внезапно почувствовав усталость. Впереди … и по сторонам пропасть. Позади меня … горы. Дрожа, я хватаюсь за что-то … Это кустарник - он ломается у меня в руках … Меня охватывает страх и я закрываю глаза. - Где я? Я вглядываюсь в пурпурную ночь, она притягивает и манит меня. Но что со мной? Что случилось, почему вдруг голос изменяет тебе и ты чувствуешь себя как бы придавленным грузом пьяных и неясных ощущений ? От чего ты сейчас страдаешь! - да, страдать - вот верное слово! - Какой червь гложет твоё сердце?» (12, 223).
Разнообразные состояния ощущения мистического света, дрожи, вызванной опасной близостью границы, творческого вдохновения ограничиваются рамками 1881–1884 гг. После 1885 г. о таких чувствах, о таких откровениях, о таком опыте бытия речи уже не идёт. Когда Ницше позднее однажды напишет, что он «без опоры», что «его легко может унести любая буря в ночи», и ситуация его такова: «взобравшись очень высоко, но в постоянной близи к опасности - и без ответа на вопрос: куда?» (Гасту, 20.87), то это говорится безотносительно к пережитым состояниям, по существу описывается ситуация осуществления им своей миссии, тогда как приведённые более ранние свидетельства говорят о реально пережитом пограничном опыте. Теперь Ницше «день и ночь» только и «мучают» его проблемы (Овербеку, начало 1886). Когда он ещё раз пишет: «В последние недели я испытывал редчайшего рода вдохновение», то речь шла всего лишь о внезапно пришедших идеях, которые даже ночью побуждают его «кое-что набросать» (Фуксу, 9.9.88).
С состояниями приподнятости связано ощущение чрезвычайной опасности. Интенсивность этого ощущения неестественна: «иной раз у меня возникает подозрение, что я, собственно, живу в высшей степени опасной жизнью, ибо я отношусь к машинам, которые могут пойти в разнос !» (Гасту, 14.8.81). Позже всего «Заратустру» он будет считать «взрывом - сил, которые накапливались в течение десятилетий»: «во время такого рода взрывов их инициатор сам легко может взлететь на воздух. У меня часто бывает именно такое настроение …» (Овербеку, 8.2.84). Хотя Ницше не угрожает гибель, но его общее состояние настолько неустойчиво, что с каждым всё более интенсивным опытом такого рода он снова тотчас заболевает: «Мои чувства … имеют столь взрывной характер, что одного мгновения , в самом строгом смысле этого слова, достаточно, чтобы какое-нибудь изменение сделало меня совершенно больным (спустя каких-нибудь 12 часов болезнь уже очевидна и длится 2–3 дня)» (Овербеку, 11.7.83); «о каком равновесии при разумном образе жизни может идти речь, если чувство меж тем может поразить в любой момент как молния и нарушить порядок всех телесных функций» (Овербеку, 26.12.83).
В приведённых сообщениях просматривается неразделимое взаимопроникновение духовного, мыслительного творчества Ницше и того опыта, который застигает его внезапно и как бы беспричинно. Если не акцентировать внимания на всей совокупности этого опыта и изменении атмосферы в целом, то, пожалуй, о каждом отдельном случае можно сказать, что это проявление творческого начала. Однако у Ницше творческий процесс, смысл которого состоит в реализации предшествующих фаз его философствования, в то же время сопровождается событиями, которые не могут быть поняты как проявление творческого начала как такового без учёта привходящего «биологического фактора». Следующие аргументы если не доказывают, то по крайней мере подтверждают это.
а) То обстоятельство, что переполняющие Ницше чувства и его восторженные состояния носят характер приступов , наталкивает на мысль о том, что определённая роль здесь принадлежит недуховным причинам. С точки зрения духовного смысла этих приступов, их полезности в этом смысле, время их наступления и последовательность протекания выглядят случайными. К тому же свой особенный характер они проявляют только с 1881 по 1884 г.
b) Разнообразие состояний, непонятно как сочетающихся друг с другом, их бессвязная множественность, кроме того, их предшествование творческим мгновениям, их постепенное ослабление после 1884 г., их связь с явлениями, которые выходят за рамки духовного творчества и его последствий - всё это указывает на некий общий процесс, происходящий в конституции Ницше, пусть даже и поставленный им на службу своему творчеству.
с) Ницше 36 лет , и он впервые в своей жизни получает опыт таких возвышенных состояний, не укладывающихся в рамки тех, которые обычно бывают у людей. Люди творческие, случается, испытывают приподнятое настроение, глубокие прозрения, вдохновение своими творческими задачами; но в сравнении с Ницше это нечто в корне иное, как, например, представление о тепле в сравнении с настоящем огнём, как нечто всеобщее, естественным образом ожидаемое от творческих людей в сравнении с чем-то одновременно даже чуждым для них, переживаемым на телесно-психическом уровне. Похоже, здесь вступает в действие нечто новое, в чём сказывается общая биологическая конституция.
Мы не можем ответить на вопрос, что собой представляет этот биологический фактор. Что? происходило с Ницше после 1880 г., очевидно, остаётся неясным. Но в том, что происходило нечто решающее, непредвзятый наблюдатель, изучивший в хронологическом порядке все письма и творческое наследие, как мне кажется, едва ли может усомниться. Воспринимать этот процесс как первую фазу паралича неправомерно, пока у нас нет об этой болезни опытных данных, казуистически сравнивая с которыми можно было бы показать, что эти предварительные стадии - в этом случае ещё не являющиеся собственно параличом, т. е. разрушительным процессом - имеют к нему отношение. Называть этот процесс шизоидной психопатией или шизофренией я считаю бесполезным занятием, поскольку эти диагностические схемы, которые и без того имеют столь неопределённые границы и не предполагают знания о каких-либо причинно-следственных связях, совершенно ни о чём не говорят, если - в отличие от случаев Ван Гога и Стриндберга - их применять без выявления очевидных, т. е. психотических, симптомов. Тем не менее, рассматривая обе «физиономии» Ницше, которые при всём единстве его субстанции всё же различны, я убеждён, что здесь даже не о чем говорить, если не диагностирован некий биологический фактор, который, быть может, когда-нибудь будет выявлен благодаря прогрессу психиатрии.
3. Последний поворот в жизни Ницше начинается точно в конце 1887 г. Он опять-таки имеет следствием новые явления, которые окончательно начинают преобладать с сентября 1888 г. В самосознании начинает звучать новый тон, выражающий решимость определить своей деятельностью мировую историю в целом, вплоть до того, что в конце концов место реальности займёт заблуждение, произойдёт некий осмысленный прыжок в действительность иллюзии; кроме того начинает проявляться до сих пор несвойственная Ницше активность: он стремится быть своим собственным агентом, чтобы достичь мгновенного успеха; кроме того возникает новый полемический стиль; и, наконец, всепоглощающая эйфория.
Новый тон , знаменующий собой повторное усиление крайних тенденций, находит своё выражение в странных и тем не менее, пожалуй, истинных высказываниях: «Нет ничего невозможного в том, что я первый философ века, даже, пожалуй, немного больше: нечто решающее и роковое, что стоит между двух столетий» (Зейдлицу, 12.2.88). Этот тон не ослабевает в течение всего года. Ницше говорит о своей «решающей миссии, которая расколет … историю человечества на две половины» (Фуксу, 14.9.88); «что касается последствий , то теперь я, бывает, смотрю на свои руки с некоторым недоверием, ибо мне кажется, что я держу “в своих руках” судьбу человечества» (Гасту, 30.10.88).
Если с точки зрения своего содержания это самосознание совершенно понятно, соответствует смыслу его мышления и потому было ему присуще уже и в прежние годы начиная с 1880, то теперь Ницше демонстрирует какую-то новую активность , которая прежде была несвойственна его природе. Если несколько лет назад он систематически отклоняет предложения людей, желающих написать о нём (например, Панета - см. письмо Овербеку, 22.12.84), при том что он, пожалуй, хотел бы вырваться из своего мучительного одиночества для того, чтобы приобрести подлинного ученика, но не в целях проведения пропаганды, то теперь он затеивает всевозможные предприятия - делает распоряжения относительно переводов, налаживает связи: с «Кунстварт», со Шпиттелером, с Брандесом, со Стриндбергом.
В июне 1888 г. он ещё может опять написать, «что вся моя … позиция “имморалиста” на сегодняшний день представляется ещё слишком преждевременной, слишком неподготовленной. Я сам совершенно далёк от идеи пропаганды; я ещё палец о палец не ударил для этого» (Кнорцу, 21.6.88). Однако уже в июле он даёт Фуксу обстоятельные советы, каким образом тот может что-нибудь написать о нём, если вдруг решится на это. В августе, после того как Фукс никак не отреагировал, он хочет, чтобы его «литературный рецепт» не принимали всерьёз, но в декабре вновь подступается к Фуксу: «У Вас не было боевого настроения? Для меня было бы крайне желательно, чтобы какой-нибудь умный музыкант публично встал сейчас на мою сторону, сторону Антивагнера … Одна маленькая брошюра … Момент благоприятствует. Обо мне ещё можно высказывать истины, которые два года спустя, вероятно, будут niaiseries» (11.12.88). Лекции, которые читает о нём в Копенгагене Брандес, восхищают его сверх всякой меры; само написанное по просьбе Брандеса жизнеописание (10.4.88) есть искусная, но по сравнению со всей прежней позицией Ницше неблагородная пропаганда. Вскоре для своего издателя без приглашения с его стороны он пишет рекламное объявление, при помощи которого хотел бы обратить внимание публики на лекции Брандеса о себе (опубликовано в: Hofmiller, Nietzsche, S. 119); Гасту он сообщает об этом такими словами: «Я позволил Фрицшу сообщить через прессу о моём копенгагенском успехе» (Гасту, 14.6.88). Однако издатель не выполнил его пожелания. Вслед за тем он побуждает Гаста написать о «Казус Вагнер» в «Кунстварт» (Гасту, 16.9.88) и хочет, после того как это произойдёт, издать отдельное сочинение, в котором статья Гаста будет помещена наряду со статьёй Фукса («Казус Ницше. Заметки на полях, сделанные двумя музыкантами». Гасту, 27.12.88). Ницше хочет, чтобы его последние сочинения производили эффект непосредственно, сразу, в данный момент, и планомерно пишет их с этой целью и в той последовательности, в какой их должна узнать общественность.
Следующим шагом становится написание резких писем , отправляя которые он порывает с близкими или почитаемыми им людьми: предвестником тому, ещё весьма сдержанным, является письмо к Роде от 21.5.87. Затем следует разрыв с Бюловом 9.10.88. «Милостивый государь! Вы не ответили на моё письмо. Вам следует раз и навсегда оставить меня в покое; со своей стороны я Вам это обещаю. Думаю, Вы отдаёте себе отчёт в том, что Вам высказал своё пожелание первый ум эпохи . Фридрих Ницше». Затем следует прекращение отношений с Мальвидой фон Мейзенбуг 18.10.88, прощальное письмо сестре 12.88.
Если сравнивать лихорадку тех лет, когда писался «Заратустра», с возбуждённым состоянием 1888 г., последнее гораздо агрессивнее, резче, не ограничивается одним только рациональным выражением, лишено созерцательности и покоя. Доминирует воля к действию.
Но решающим симптомом этого нового становится состояние эйфории , которое в течение года наступает лишь временами, но в последние месяцы владеет им постоянно.
Сначала этот тон негромко звучит в письмах к Зейдлицу (12.2.88): «Дни наступают здесь с какой-то беззастенчивой красотой; более совершенной зимы никогда не было», и Гасту (27.9.88): «Удивительная ясность, краски осени, изысканное чувство благостности во всём». Позже: «Я сейчас самый благодарный человек в мире - настроен по-осеннему во всех хороших смыслах этого слова: пришло моё великое время урожая . Мне всё становится легко, всё удаётся …» (Овербеку, 18.10.88). «Я как раз сейчас смотрю на себя в зеркало - я никогда так не выглядел. В образцово хорошем настроении, упитан и непозволительно молод … пользуюсь услугами отличного портного и забочусь о том, чтобы меня везде принимали за изысканного чужеземца. В своей траттории я без сомнения получаю лучшую еду … Между нами говоря, я до сих пор я не знал, что значит есть с аппетитом … День за днём здесь проходят с одинаковым и сдержанным совершенством, залитые солнцем … Кофе в лучшем caf? (подаётся в маленьком кофейничке) замечательного, даже превосходнейшего качества, какого я ещё никогда не встречал …» (Гасту, 30.10.88). Тон счастья уже не исчезает. «Всё далее, в каком-то tempo fortissimo, продолжается работа и хорошее настроение. Даже обращаются со мной здесь comme il faut, как с кем-то чрезвычайно изысканным. Надо видеть, как мне открывают дверь: такого со мной ещё нигде не было» (Овербеку, 13.11.88). «Я проделываю так много глупых шуток с самим собой и затеваю дома такие дурацкие вещи, что порой по полчаса на виду у всех скалю зубы (не подберу другого выражения)» (Гасту, 26.11.88). «Исключительно прекрасный осенний день. Только что вернулся с большого концерта, который, в сущности, стал для меня самым сильным концертным впечатлением моей жизни - мой дух постоянно строил мне гримасы и не давал испытать крайнее удовольствие …» (Гасту, 2.12.88). «Вот уже несколько дней я перелистываю всё мной написанное - эту литературу, для которой я теперь, чувствуется, впервые созрел … Я сделал всё очень хорошо, но никогда не имел об этом представления» (Гасту, 9.12.88). «Все, кто сейчас имеет дело со мной, вплоть до уличных торговок, выбирающих для меня лучшие виноградные гроздья, сплошь исключительно удачные люди, очень вежливые, весёлые, немного тучноватые - даже кельнерша» (Гасту, 16.12.88). «Я открыл для себя эту бумагу - она первая, на которой я могу писать. Ей под стать и перо … Не хуже чернила, но они из Нью-Йорка, дорогие, уникальные … Вот уже четыре недели я понимаю собственные сочинения, более того - ценю их … Теперь я абсолютно убеждён, что всё удачно, с самого начала. - Всё есть одно и устремлено к одному и тому же» (Гасту, 22.12.88). На Рождество Овербеку: «Что здесь в Турине удивительно, это всеобщее восхищение, которое я вызываю … когда я захожу в большой магазин, все выражения лиц изменяются … Я получаю всё самое изысканное в самом изысканном исполнении - я никогда не имел представления: ни о том, каким может быть мясо, ни о том, как можно приготовить овощи, ни о том, чем могут быть все эти настоящие итальянские блюда … Мои кельнеры отличаются изяществом и предупредительностью …».
Несколько дней спустя Ницше впадёт в состояние безумия, из-за которого ещё десять лет проживёт в полном помрачении рассудка.
Для понимания Ницше нет необходимости знать его диагноз , однако важно иметь в виду, во-первых, что психическое заболевание конца 1888 г. представляет собой результат органического поражения мозга и обусловлено внешними причинами, а не внутренней предрасположенностью, во-вторых, что в середине 1880 г. биологический фактор по всей вероятности изменяет общую духовную конституцию Ницше, в-третьих, что психическому заболеванию, тотчас приведшему к глубокой деградации, непосредственно предшествует 1888 г., когда в настроении и поведении Ницше обнаруживаются изменения, представляющие собой нечто новое по сравнению со всем тем, что было раньше.
Если уж ставить диагноз, то психическое заболевание конца 1888 г. вероятнее всего представляет собой паралич. Что касается прочего, то тяжёлый «ревматизм» 1865 г., проявляющийся в виде зубных болей и ломоты в плечевых суставах, принимали за инфекционный менингит, приступы головных болей - за мигрени (чем они как комплексы симптомов вне всякого сомнения отчасти и являются, при этом возникает вопрос, не образуют ли они, взятые в целом, симптома какой-то другой болезни), болезненные проявления, начавшиеся с 1873 г., - за психоневротический процесс, возникший вследствие его внутреннего разрыва с Р. Вагнером, перемены 1880–82 гг. - за первые проявления начавшегося позднее паралича, многочисленные состояния упоения, наступившие позднее, и даже саму катастрофу - за следствие употребления ядов (в частности, гашиша). Если следовать принципу выведения, насколько это возможно, болезненных проявлений из одной причины, то создаётся впечатление, что начиная с 1866 г. все заболевания представляют собой стадии пути, закончившегося параличом. Однако впечатление это весьма спорно. Для философски релевантного понимания Ницше те или иные медицинские категории принимаются в соображение только в том случае, если они несомненны: упомянутые диагнозы таковыми не являются, за исключением того что наступившее в итоге психическое заболевание почти наверняка представляло собой паралич.
Болезнь и творчество
Вопрос о заболеваниях некоторые считают вопросом, дискредитирующим Ницше. Связь характера его произведений с болезнью расценивается ими как нечто снижающее их ценность. «Это сочинения паралитика», - говорят одни; «Ницше до конца 1888 г. не был душевнобольным», - говорят другие. Комфортно чувствующий себя рассудок полагает, что можно требовать несложной альтернативы: либо Ницше был болен, либо он был фигурой всемирно-исторического значения; а то, что возможно одновременно и то и другое, отрицается. Нужно бороться с такого рода решительным уничижением или ложным оправданием - они не отражают ни понимания ницшевских идей, ни знания его реальной жизни, но, прикрываясь догматическими утверждениями, парализуют всякое вопрошание и исследование.
Сначала необходимо абстрактно признать, что ценность того или иного творения можно увидеть и оценить единственно исходя из духовного содержания созданного: причинно-следственная зависимость, в которой возникает нечто, ничего не говорит о ценности возникшего. Какую-либо речь нельзя оценить более высоко или более низко, если известно, что оратор, чтобы побороть стеснение, обычно выпивает перед её началом бутылку вина. Внутренне непонятная причинно-следственная связь природных событий, неотъемлемую часть которых составляем мы сами, ничего не говорит о понятности и о смысле и ценности возникающих внутри неё духовных событий, но может - при условии достаточности знаний - сказать только на совершенно другом уровне. Однако этого абстрактного ограничения недостаточно.
Напротив, остаётся вопрос: если процесс развития болезни или какой-то биологический фактор имеет влияние на духовные события, то является ли это влияние стимулирующим, разрушительным, либо индифферентным; или иными словами: принимает ли духовная возможность при новых условиях другую форму, и если да, то в каком направлении происходит это развитие. На эти вопросы нельзя ответить исходя из соображений априорного характера, ответ здесь может быть дан исключительно эмпирически, прежде всего путём сравнительных наблюдений над больными. По мере того как появляется эмпирическое знание, встаёт вопрос, во-первых: есть ли нечто уникальное и незаменимое, что не возникает без болезни (ответ, если он утвердительный, даёт поразительные сведения о действительности духа в мире), и во-вторых: что из недостатков , которые подпадают под критику без учёта болезни, можно связать с этой болезнью и каких недостатков можно ожидать от данного рода болезни (ответ в этом случае можно использовать в целях поддержания чистоты творчества, ибо открывается возможность отделить недостатки, чуждые данному носителю духовности, от сомнительных моментов, к которым он предрасположен).
Однако подобное патографическое рассмотрение таит в себе и опасность для того, кто к нему прибегает. В случае неправомерного использования оно может помешать увидеть чистую высоту созданного и привести, наоборот, к тому, что величие творения и человека будет затемнено. Может ли нечто в духовном творчестве быть связано с болезнью, никогда нельзя выяснить исключительно исходя из смысла и содержания этого творчества путём безоговорочного вынесения якобы критических суждений, которые констатируют, что, будто бы, тот или иной момент является болезненным проявлением. Придавать своему неприятию той или иной вещи видимость уничтожительной объективной констатации психопатологического факта ненаучно и нечестно.
В случае Ницше возможны лишь некоторые подходы в попытке дать ответ на вопрос о связи болезни и творчества; в целом вопрос остаётся открытым, однако его присутствие именно как вопроса является условием правильного изучения Ницше. Метод эмпирических констатаций связи душевной болезни и творчества может быть лишь косвенным. Мы движемся по двум траекториям.
1. Во-первых, мы стремимся понять, можно ли установить какие-то временные совпадения . Если изменения стиля, характера мышления, основных идей совпадают по времени с переменами в телесной или психической действительности, то в том случае, если определённое духовное изменение не может быть понято исходя из прежнего состояния подобно другим духовным изменениям у того же самого человека, некая взаимосвязь оказывается вероятной. Этот метод в случае недостаточной определённости диагноза не ведёт к очевидным результатам, но даёт возможность видеть взаимосвязи в общем аспекте, при том что частности остаются недоступными. У Ницше действительно обнаруживаются параллели между духовным развитием творчества и биографически установленными или предполагаемыми психофизическими изменениями.
а) Возникновение множества физических заболеваний начиная с 1873 г. идёт параллельно духовным «отторжениям» Ницше от тех или иных лиц. Однако заболевания этого периода не предполагают психических изменений: их связь с духовными преобразованиями чисто внешняя. Хотя этот перелом был решающим, поскольку Ницше после него никогда уже не выздоравливал, он не сопровождался субстанциальными изменениями в характере духовного опыта. Косвенное влияние на последний оказало сильное ограничение работоспособности и возможности читать и писать, вызванное болезнью глаз; в этом заключается одна из причин, или даже основная причина того, что после 1876 г. господствующим в публикуемых сочинениях становится афористический стиль. Состояние болезни, пожалуй, способствует процессу отторжения, который начинается под влиянием вышеописанных импульсов развития Ницше, но не обуславливает его.
b) Параллельно новым переживаниям и изменениям в характере опыта начиная с 1880 года происходит изменение характера всего творчества Ницше.
Новизна стиля проявляется в силе образов, в метафорах, обретающих мифологический оттенок, в наглядности изображаемого и в особом звучании слова, в выразительности слога и поэтичности языка. Ландшафт и природа становятся более осязаемыми, в них всё более заметно просматриваются знаки судьбы; дело обстоит так, будто он отождествляет себя с ними, и они становятся его собственным бытием. Друзья замечают в нём это новое. «Ты … начал находить свою собственную форму. И твой язык только теперь обретает своё полновесное звучание» (Роде к Ницше, 22.12.83).
Новая, усилившаяся впоследствии активность отменяет чистое созерцание и вопрошание в пользу воли, разрушительным образом направляемой против христианства, морали и традиционной философии и ищущей новых построений, хотя содержание этой воли даёт о себе знать уже в детстве.
Новые основные идеи - идея вечного возвращения, метафизика воли к власти, радикальное продумывание нигилизма, идея сверхчеловека - представляются Ницше исключительно важными, как никакая идея прежде, и исполненными тайны. Ибо они основываются на изначальном философском опыте границы, с которым Ницше впервые сталкивается только теперь. Многие из этих идей уже содержательно присутствуют в более ранних сочинениях, даже идея вечного возвращения. Но то, что раньше в этих идеях было только возможностью, теперь выходит на передний план, обретая всесокрушающую мощь, всепоглощающую истинность.
Ибо теперь Ницше не только впервые становится вполне чувствителен к философским вопросам, но и оказывается преисполнен и движим столь глубоким изначальным опытом бытия, что по сравнению с ним то, что было раньше, может произвести впечатление созерцания или мечтания, восхваления или анализа, по сути говоря, только лишь мысли или наблюдения. Теперь голос Ницше звучит из некоего нового мира.
В этом новом сохраняется некое напряжение, потому что теперь происходит фиксирование идей и символов. То, что раньше носило частный характер и постоянно отменялось в процессе движения, теперь абсолютизируется, а затем в ходе некоего более энергичного, насильственного движения, бывает, опять низводится на прежние позиции. Самый крайний нигилизм соединяется с безоговорочным утверждением. Соседство сиюминутной пустоты с искусственными символами, случается, охлаждает читателя, но в следующий момент снова начинает звучать именно то, что составляет суть изначального философствования Ницше.
с) Началу планомерного строительства основного здания философии в 1884 г. соответствует ослабление интенсивности мистического опыта, который в 1881–84 гг. неоднократно и неожиданно переживал Ницше и который преисполнял Ницше вдохновения, воплощаясь в продуктах его творчества. Атмосфера становится более рациональной. Перелом 1884–85 гг. оказывается глубоким: до него имеют место визионерские состояния и соответствующие произведения, после преобладают попытки конструирования систем и состояния агрессии. На первый план выходит «переоценка». Рейнхардт (Die Antike XI, S. 107, 1935) сделал поначалу кажущееся удивительным, а затем представляющееся очевидным, хотя, пожалуй, ещё не вполне доказанное наблюдение, «что ни одно из стихотворений Ницше не датируется последними годами его жизни. Даже стихотворение “Венеция” (“На мосту…”), столь охотно рассматриваемое в качестве свидетельства последнего песенно-поэтического вдохновения, к тому времени уже было написано».
В конце 1887 и в 1888 гг. после кажущегося повторения кризиса 1884 г. по строительству «основного здания» уже не ведётся никакой работы, но стремительно возникает нечто совершенно неожиданное, при том что задача, ещё недавно считавшаяся основной, оставляется без внимания. Предвестия грядущей душевной болезни появляются параллельно новым сочинениям. Тем не менее никаких изменений духовной субстанции, характера и содержания мышления заметить невозможно, в глаза бросаются только изменения формы сообщения в этих сочинениях.
Из книги Библиотека Ошо: притчи путника автора Раджниш Бхагван ШриНеизлечимая болезнь В одной деревне, в небольшой хижине у дороги, больной крестьянин лежал на кровати и умирал. Он был совсем не стар, но неизвестная болезнь схватила его и приковала к постели. Родственники уже отказались верить в его выздоровление и только надеялись на
Из книги Вебер за 90 минут (просто о сложном) автора Митюрин ДБолезнь К 30 годам у Вебера были все условия для идеальной научной карьеры. Но в этот момент в жизни ученого происходит личная драма…С самого детства Макс разрывался между своими родителями.В юности он больше ориентировался на отца, пытаясь, подобно Веберу-старшему,
Из книги Стратагемы. О китайском искусстве жить и выживать. ТТ. 1, 2 автора фон Зенгер Харро Из книги Ницше. Введение в понимание его философствования автора Ясперс Карл Теодор Из книги Метаморфозы Душевной жизни. Путь внутреннего опыта. Часть 1 автора Штайнер РудольфБолезнь В творчестве Ницше очень часто ставится вопрос о смысле и значении болезни. Сам Ницше страдал различными заболеваниями с незначительными перерывами два последних десятилетия своей творческой жизни. Закончилось всё психическим расстройством. Для понимания
Из книги Я вглядываюсь в жизнь. Книга раздумий автора Ильин Иван АлександровичАСКЕЗА И БОЛЕЗНЬ Берлин, 11 ноября 1909Жизнь человека колеблется между трудом и праздностью. Та жизнедеятельность, которую мы рассмотрим сегодня и которая может быть обозначена словом «аскеза», в зависимости от тех или иных жизненных предпосылок, от принадлежности к тому
Из книги Об истине, жизни и поведении автора Толстой Лев Николаевич7. Болезнь Сначала установи, действительно ли это болезнь! Жизнь нелегка, часто довольно мучительна, возможно, даже безрадостна; а наше подсознательное подобно ребенку, подобно женщине, подобно плуту: оно способно подражать любой болезни, убегать в «болезнь», играть роль
Из книги Мифы, сновидения, мистерии автора Элиаде Мирча29 АПРЕЛЯ (Болезнь) Человек может одинаково исполнить свое назначение в болезненном, как и в здоровом состоянии.1 Если бы человек не сомневался в неразрушимости своей жизни после смерти, то все болезни представлялись бы ему только приближением к переходу из одной жизни в
Из книги Болезнь культуры (сборник) автора Фрейд Зигмунд6 ОКТЯБРЯ (Болезнь) Болезни – естественное явление, и надо уметь относиться к ним, как к естественному, свойственному людям условию жизни.1 Пренебрежение к здоровью тела лишает возможности служения людям. Излишняя забота о своем теле приводит к тому же. Для того чтобы
Из книги МИР ТИШИНЫ автора Пикар МаксБолезнь и инициация Человек становится шаманом, а) непосредственно по призванию - «зов» или «избрание»; Ь) переходом шаманского мастерства по наследству; с) по личному решению или, что реже, по волеизъявлению племени. Но каким бы ни был метод выбора, шаман признается как
Из книги Жемчужины мудрости: притчи, истории, наставления автора Евтихов Олег ВладимировичБОЛЕЗНЬ КУЛЬТУРЫ (1930)
Из книги Все оттенки порока автора Коллектив авторовБОЛЕЗНЬ, СМЕРТЬ И ТИШИНА 1 Современный человек потерял сон, потому что потерял тишину. Во сне человек с помощью тишины возвращается в великую тишину вселенной. Но в наше время человеку не хватает той тишины, которая могла бы привести его к великой тишине вселенной. Сон
Из книги Занимательная философия [Учебное пособие] автора Балашов Лев ЕвдокимовичМУДРОСТЬ КАК БОЛЕЗНЬ Однажды к Вэнь-Чжи пришел старый монах и спросил:– Тебе доступно тонкое искусство. Я болен.Можешь ли меня вылечить?– Сначала расскажи о признаках твоей болезни, – ответил Вэнь-Чжи.– Хвалу в своей общине я не считаю славой; хулу в царстве не считаю
Из книги автораБОЛЕЗНЬ БЕЗ ВЕРЫ Гуань-Чжун правил колесницей, когда царь Хуань-Гун охотился на болоте и увидел духа. Царь дотронулся до руки Гуань-Чжуна и спросил:– Видел ли ты что-нибудь, отец Чжун?– Я, ваш слуга, ничего не видел, – ответил Гуань-Чжун.Вернувшись, царь лишился сознания,
Из книги автора Из книги автораАнтикультура - болезнь цивилизации В последние 80-100 лет пышным цветом "расцвела" антикультура. Сначала она поразила Запад, а после известных событий 1987-1991 годов (когда пали идеологические барьеры и рухнул железный занавес) активно внедряется в нашу российскую
Быть может, мир никогда бы не увидел великого философа, если бы Фридрих Вильгельм Ницше прожил счастливую и здоровую жизнь. Как это ни печально, свои главные, фундаментальные работы философ написал в периоды передышек между острыми приступами ужасной болезни. Восемь месяцев периодических агоний обессмертили имя Ницше. Хотя, болезнь сопровождала его на протяжении всей жизни.
Ницше начал свою жизнь посредственным и болезненным ребенком, в больничной карте уже тогда появились записи о миопии, анизокории, ревматизме. В университете Базеля к двадцати четырем годам юноша получил должность профессора филологии. Через десять лет из-за болезни он оставил этот пост и пустился в странствия по Европе. Ницше никогда не покидала мигрень. Он подсчитывал дни головной боли, и у него выходило ни больше, ни меньше – треть года.
Вполне уместны разговоры о плохой наследственности Ницше. История его семьи располагает данными о психических расстройствах одного из дядьев и двух теток (одна покончила жизнь самоубийством). Отец его скончался, не дожив до сорока, и также страдал расстройствами. С 1889 года состояние философа намного ухудшилось. В приступах мегаломании он пишет письма кайзеру Вильгельму, канцлеру Бисмарку, итальянскому королю. Идеи его меланхоличны. Ницше подписывается как «Антихрист», «Чудовище» или «Распятый». В крайне возбужденном состоянии он поет, играет на фортепиано и разговаривает сам с собой. Нарушается его ориентация в пространстве. Его отправляют в психиатрическую лечебницу в Базеле.
Ницше не считал себя психически больным. Он свободно держал себя с докторами. Но болезнь уже ярко демонстрировала себя: несимметричные зрачки, нарушенные рефлексы. Его перевели в больницу Йена, где он вел себя беспокойно и шумно, называл себя кайзером, требовал исполнить его вымышленные музыкальные произведения, бил окна. На протяжении бессонных ночей разговаривал сам с собой. Философа одолевает наплыв идей. Кроме того, у Ницше был найден сифилис. Доктора не могли понять, каким образом болезнь не была диагностирована ранее, ведь философ часто обращался к врачам. Связи Ницше с женщинами вообще ставились под сомнение.
В марте 1890 года Фридриха Ницше выписали из клиники. За ним присматривала мать. Философ сделался апатичным и практически неподвижным. Он потерял память, не узнавал друзей и знакомых, родные места. Ницше продолжает разговаривать сам с собой, вспоминает школьные годы, но, будучи приведенным в старую школу, не узнает ее.
За последние восемь месяцев безумия Ницше успел написать шесть трактатов, в том числе «Желание власти», «Ницше против Вагнера», «Эссе Homo».
Жизнь Ницше – это долгая смерть, которая медленно убивала не только тело, но и сознание человека. Болезнь шагала рядом с философом на протяжении всей жизни. Стала ли она причиной сокрушительного потока мыслей и идей, сделавших Ницше культовым философом? Неужели мы восхищаемся произведениями сумасшедшего? Вероятно, гениальность и безумие – действительно две стороны одной медали.
