Иван Соколов-Микитов - На теплой земле (сборник). Последние годы жизни писателя

"Нечего жалеть" - и все же жаль

"Я родился и вырос в серединной части России, в междуречье Оки и Днепра, в простой, трудовой семье, прадеды и деды мои вековечно связаны с землею" (Цитир. здесь и далее по: И.Соколов-Микитов. Собр. соч. в четырех томах. Л., 1985; т. 4. С.130), - писал в своих "Воспоминаниях" 1964 года Иван Сергеевич Соколов-Микитов.

Он родился 17 мая 1892 года в селе Осеки Калужской губернии; прожил долгую, 82 года, жизнь; умер 20 февраля 1975 года, оставив после себя книги, которые высоко ценили многие его современники - среди них были А.Ремизов, И.Бунин, М.Горький, М.Пришвин, А.Толстой, К.Федин, А.Твардовский, К.Паустовский. Ему везло на хороших, преданных друзей в жизни и литературе. Но хотелось бы верить, что он принадлежит не только истории русской литературы, но и дню сегодняшнему.

В одном из своих любимых произведений - повести "Детство" (1931) - писатель любовно и глубоко поэтически воспроизвел мир детства, который остался в его памяти на всю жизнь и в котором он справедливо видел самые истоки и своего характера, и своего творчества. Образ юного героя в повести - конечно, художественное обобщение, в котором личные впечатления переплавились, как воск, осветились более поздним жизненным опытом, вольно или невольно были подчинены законам творчества. И все же здесь много глубоко личного, автобиографического; Соколов-Микитов писал о своем герое, а думал о себе...

Красота русской природы, обычаи и традиции русской деревни, калейдоскоп русских характеров, типов, которые запечатлелись в детском сознании, самые разнообразные - обычные, рядовые и чрезвычайные - события тех далеких лет, будь то сильная гроза в пути или чтение книг, смерть дяди Акима, - все это закладывалось в фундамент личности писателя, определяло его взгляд на мир, позже нашло свое отражение в его художественном творчестве... Безотчетное ощущение полноты жизни служило основой его природного оптимизма, которое затем помогало ему в самых трудных случаях жизни.

Однако детство - это не только пора счастья, полноты жизни; это еще и время детских страхов, обид, разочарований, время, когда прорезываются и растут не только зубы, кости, но и личность, душа, - а это процесс не всегда легкий и простой, зачастую болезненный, сложный, дисгармоничный. Герою повести - и, конечно же, автору - знакомо и отчаяние, и сознание своей слабости, и неумение понять многое, что ставит его порой в тупик.

Детство Соколова-Микитова пришлось на время, когда в России уже многое менялось, уходило: исчезали поэтические "ларинские" усадьбы, старинный помещичий быт тургеневских романов, вовсю рубили чеховские вишневые сады. В деревню, в Россию приходили практичные лопахины, наступал "железный" город, с его жесткими порядками и законами. Разрушался вековой уклад русской деревни, русского крестьянского быта. "Все изменялось тогда в деревне. Все чаще и чаще, страдая от безработицы и безземелья, уходили мужики на заработки в города, переселялись на шахты, на заводы. Возвращавшаяся из города молодежь, хлебнув иной жизни, привозила новые слова, новые слышались в деревне речи..." (с. 47). И все же - "еще оставалось много старого, почти нетронутого в глухой смоленской деревне..." (с. 48).

"Мне нечего жалеть из этого прошлого, - читаем мы в конце повести. - Жалко лишь тетеревиных выводков, деревенских песен и сарафанов, жалко некогда наполнявшего меня детского чувства радости и любви, которого никакими силами теперь не вернуть..." (с. 96).

"Нечего жалеть" - и все же жаль... Жаль ушедшего, промелькнувшего детства, тех мгновений счастья и полноты жизни, которые он знал, того мира русской жизни, устоявшегося быта, обычаев, жаль родителей, друзей, жаль всего того, что "никакими силами не вернуть", - жаль прошлого, каким бы прекрасным ни было будущее... С этим чувством легкой грусти и любви-жалости - вот он, его спасительный "плотик", - и прощается писатель со своим детством.

Многие мотивы и темы "Детства" мы находим и в повести "Елень" (1929), в которой перед нами тоже предстает островок бесконечного русского пространства, русского космоса. Сюжет повести развивается медленно, как бы исподволь. Ее хронологические рамки - Русско-японская война, первая русская революция 1905 года. Мы узнаем, как наживал свои капиталы Хлудов, как его сын растратил отцовское наследство. Параллельно с линией Хлудовых в повести звучит, набирая крещендо, тема русского крестьянства, его судьбы. Автор рассказывает нам о простых русских крестьянах- таких, как лесник Фрол, его отец по прозвищу Окунек, других жителях деревни. При этом писатель не идеализирует их, он не скрывает, что деревенский люд зачастую оказывается равнодушным к беде своих земляков. Бедность делает людей черствыми, разъединяет их; объединяет же их совместная, дружная работа. Подлинным гимном вольному коллективному труду звучит главка "Плоты" - о плотогонах, сплавляющих лес по реке┘

Поэтичен и реалистичен одновременно образ Елени - тихой речки и одноименной небольшой русской деревни, что находится в лесу, на болотах, в самом сердце России. Ее срединность, корневая суть подтверждается тем, что она является средоточием многих традиций русской жизни, со всей ее характерностью и своеобразием, неповторимостью. В этом мире господствует уважение к далекому и недавнему прошлому, к традициям предков. Медленно пробиваются здесь ростки нового - того, что приходит из города, из внешнего мира, с войной, революцией. При всей замкнутости, герметичности этого островка русского космоса он оказывается кровно связанным, соединенным со всей Россией, с ее исторической почвой, судьбой.

Повесть "Елень" задумывалась как роман; в ней чувствуется некоторая незавершенность, неразвернутость сюжетных линий, атомарная сжатость образов, отдельных сцен. Однако положенный в основу повести материал, реалистическое мастерство художника делают ее вполне самоценным, самодостаточным произведением. Его актуальность не бросается в глаза, она не декларируется, но является органической составной частью его художественного мира. Все это составляет характерные черты уже сложившейся в конце 20-х - начале 30-х годов творческой манеры художника.

Писатель в 25 лет

Формирование писателя происходило в условиях резкой революционной ломки традиционных устоев русской национальной жизни. Он был свидетелем и участником революции 1905 года, Февральской революции, наконец, Октября 1917 года. И.Соколова-Микитова тянуло к родной земле, к деревне; он был влюблен в русскую природу с ее просторами и тишиной, левитановским покоем. Вместе с тем, по его собственному признанию, он "никогда не испытывал влечения к оседлости, собственности и домоседству" (с. 136). И поэтому его жизнь оказалась с самой молодости наполненной множеством самых разнообразных событий.

Он часто менял профессии (был медиком, авиамотористом, матросом и т.д.), много путешествовал, участвовал в Первой мировой войне, как уже говорилось, не был лишь сторонним наблюдателем в революционных событиях. Но, оказываясь далеко от дома, он тосковал по родине, его вновь и вновь тянуло к родным местам "серединной России". Все это нашло свое отражение в его творчестве, в котором мотивы дороги, расставаний и встреч, мотивы дальних странствий и неутолимой любви к Родине - словно в симфонии, дополняли и обогащали друг друга...

Уже в десять лет И.Соколов-Микитов пережил первый "перелом" в своей жизни, когда вместе с семьей они переехали из деревни в город (Смоленск), где ему открылся сложный и противоречивый мир, ранее незнакомый.

В училище он особенно не ладил с законоучителем - классным наставником, "неведомо за что меня невзлюбившим" (с. 133). Из пятого класса реального училища он был "изгнан с волчьим билетом "по подозрению в принадлежности к ученическим революционным организациям". "Изгнанию из училища предшествовал обыск в моей комнатенке на Запольной улице, в присутствии жандармского ротмистра и двух городовых. Как выяснилось позднее, причиною обыска был донос провокатора, служившего приказчиком в табачной лавочке, за перегородкой которой иногда мы собирались" (с. 134). Это стало вторым "переломом" в жизни, приобщившим его к революционным событиям в России.

Одним из ярких, "потрясающих" впечатлений в жизни писателя было, по его собственному признанию, впечатление от моря, которое его "покорило". Он служил матросом на пароходах торгового флота, посетил многие города и страны, видел многие моря. И.Соколов-Микитов вспоминал, что события Первой мировой войны застали его далеко от родины, на берегах Эгейского моря, где он без копейки в кармане скитался по Халкидонскому полуострову, вблизи легендарного Олимпа. "В Россию вернулся морским путем, когда над миром уже бушевала Первая мировая война. Эта Первая мировая война, потрясшая устои старого мира, стала третьим жизненным испытанием" (с. 137).

Затем, прожив недолго в деревне, он ушел на фронт добровольцем, служил в санитарных отрядах, летал на первом русском тяжелом бомбардировщике "Илья Муромец", командиром которого был смоленский земляк Г.В. Алехнович - один из первых знаменитых пилотов в России. В годы войны Иван Сергеевич продолжал писать и изредка печатался в литературных сборниках и журналах.

Февральскую революцию он встретил на фронте. Позже Соколов-Микитов вспоминал, как в качестве депутата от фронтовых солдат он приехал "в революционный, залитый красными флагами Петроград". Здесь встретил Октябрьскую революцию; в зале Таврического дворца он слушал выступление Ленина; здесь же, в редакции "Новой жизни", познакомился с А.М. Горьким и другими писателями, доброжелательно отнесшимися к его творческим опытам, впервые серьезно стал задумываться о том, что вскоре определило его жизнь, стало его судьбой... "Революция стала моим четвертым и окончательным переломом в моей жизни: я стал писателем" (Воспоминания, с. 137, т. 4). В ту пору ему исполнилось двадцать пять лет.

Истоки: фольклор и "русская натура"

И.Соколов-Микитов сам признавал, что один из главных и первых истоков его творчества был русский фольклор, русские народные сказки, которые он хорошо знал с детства, любил, в которых черпал вдохновение. В разные годы им был создан цикл "Озорные сказки", в котором писатель "своим языком" рассказывал некоторые известные сказочные мотивы, развивал их, использовал хорошо известные и создавал новые образы сказочных героев. Работа над сказками была для него школой, в которой он учился прекрасному образному русскому языку, умению безыскусно и просто рассказывать, строить сюжет, сочетать фантастику, вымысел с тонкими и глубокими наблюдениями над жизнью, психологией человека, с его мудрым отношением к подлинным нравственным и духовным ценностям.

Тогда же Соколов-Микитов определенно и недвусмысленно заявил о себе как о последователе реалистической школы. В эти годы он создает цикл рассказов о войне. Он пишет о том, что хорошо знает, что видел и слышал сам, поэтому его рассказы зачастую похожи на зарисовки, очерки, корреспонденции. Авторский комментарий в них, как правило, минимален, философские размышления редки и скупы. При этом главное для писателя - передать состояние души.

Нерв военных рассказов И.С. Соколова-Микитова - думы о России, о русском характере. Здесь и боль, и гордость, но за всем этим - стремление к правде. В рассказе "Здесь и там" писатель размышляет о "русской натуре": "говорить бог знает что, но быть твердым на деле"; "ругать дело и проклинать, но в то же время вести его до конца неуступчиво, несмотря на беды и несчастья" (с. 13).

В рассказах "Кукушкины дети", "Крылатые слова", "Шепот цветов", "Затишье перед бурей" немало эпизодов, в которых раскрывается душевная щедрость русского человека, его самоотверженность, неодолимая тяга к красоте.

"Нет людей"

Находясь в дальних морских путешествиях, на фронтах Первой мировой, Иван Сергеевич прислушивался к тому, что происходило России. Революцию - сначала Февральскую, а затем и Октябрьскую - он принял с энтузиазмом, осознавая необходимость и благотворность перемен, но и хорошо понимая, какие трудности стоят перед новой властью... Об одной из таких трудностей - рассказ "Безлюдье". "Нет людей - вот что понял я. Добросовестных, сознательных людей, понимающих угрожающее положение страны и революции". "Великая беда России, страшней голода - безлюдье" (с. 45, 47).

В 1923 году в журнале "Россия" были опубликованы его "Письма из деревни", в которых содержатся интересные наблюдения о деревне первых послереволюционных лет. "Странно перемешались концы: с шестнадцатым веком смешался век двадцать первый", - отмечает Соколов-Микитов (с. 70). В этом смешении неизбежно много поверхностного, наносного, что, в свою очередь, негативно отражается на самом языке. "Время засыпало деревню словесным сором - и баба в потребиловке, выбирая ситец, уже не говорит приказчику-куму: "Кум Арсеня, дай мне ситцу получше"; говорит баба: "Желательно взять енергичного ситцу". В волисполкоме┘ председатель говорит секретарю Кузьке, продувному парню: "Средактируй, Кузька, бумажку" (с. 70). "Быт новый, быт старый - где найти слов?!" - восклицает автор (с. 71). При чтении "Писем┘" невольно вспоминаются персонажи сатирических произведений В.Маяковского, Д.Бедного, рассказов и повестей М.Зощенко, М.Булгакова.

"Морские" рассказы

В те же 1920-е годы у И.Соколова-Микитова сложился целый пласт рассказов и произведений других жанров, в которых нашел свое отражение "морской" период его жизни, многочисленных скитаний по свету, путешествий.

Его волнуют далекие страны, он восхищается красотами, пейзажами; его потрясают такие простые и вечные ценности, как солнце, земля, море, птицы; он не устает любоваться всем изменчивым великолепием природы днем и ночью, на восходе и на закате...

Мир морских рассказов и романтичен, и реалистичен одновременно. Романтикой веет от тяги героев к путешествиям, во время которых мир расширяется, удивляет своим многообразием, красотой, - происходит настоящее открытие, постижение мира.

Герои Соколова-Микитова - простые рабочие люди, матросы, грузчики, мужчины и женщины, русские и англичане, греки и турки - целая галерея художественных образов, созданных с разной степенью выразительности, запоминающихся то своей необычностью, неординарностью, то характерностью, типичностью. Большинство сцен зримы, осязаемы, портреты рельефны, словно выбиты на медальоне.

Автор рассказов проявляет глубокий и живой интерес к тем странам и народам, которые проходят перед его глазами, с которыми знакомится при заходе в иностранные порты - это и порты Африки, стран Средиземноморья, с их полуденной жарой, пряными запахами восточных базаров, и порты Англии, Голландии, других стран.

Герой годами плавает вдали от родных берегов, гуляет по улицам и площадям чужих портов и городов - и всегда вожделенной для самого автора и его героев-соотечественников остается мечта о возвращении в Россию. На родину тянут воспоминания о детстве и юности, о родителях, друзьях; в снах он видит русские поля и сады, речку, где он ловил рыбу, дороги, леса - весь тот мир тишины и покоя, который хранится в душе и служит неистощимым резервуаром в трудные годы странствий. На родину тянут и события, тревожные и радостные.

Верный своей творческой манере, стилю, Соколов-Микитов, как правило, не выстраивает сложных сюжетов, хитросплетений, не вдается в глубокие философские рассуждения и психологические глубины своих героев. Он ограничивается сдержанной, скупой записью событий, кратким авторским комментарием; здесь, кажется многое остается за кадром... Но в самой манере повествования, лишенной внешней эффектности и значительности, скрывается внутренняя энергия и напряженность недосказанного, что подталкивает фантазию читателя, помогает ему многое "достраивать" самому, словно участвовать в процессе создания художественного образа, чуть намеченного сюжета.

Сдержанность интонации, неторопливость внешнего действия, зоркая наблюдательность, полновесность слова, гармония скрытого и осознаваемого в изображаемом - вот только некоторые характерные черты прозы И.Соколова-Микитова, его стиля, без понимания которых невозможно осмысленное отношение к художнику, реальной ценности его творчества.

Иван и туман

Наиболее заметным произведением Соколова-Микитова 20-х годов стала повесть "Чижикова лавра" (1926); в своей основе она также автобиографична. В повести несколько временных пластов, которые взаимопроникают один в другой, обогащают повествование, помогают проникнуть в душевный мир героя, лучше понять самые истоки его характера, его мироощущения. И здесь важную роль играют воспоминания героя о его детстве, юности, о тех годах, которые предшествуют его эмигрантской одиссее. Эти воспоминания о былом как о потерянном рае терзают его, но и помогают выстоять, выжить в чужой стране. Они - тот прочный фундамент, на котором строится здание его личности, его отношения с миром. Они словно лакмусовая бумажка, определяющая важнейшие жизненные ценности, которыми герой руководствуется в своей взрослой жизни.

Большая часть повести посвящена жизни главного героя - Ивана в Англии. Его огорчает, что о России англичане знают до обидного мало. Всматриваясь в окружающее, подмечая новое, необычное, Иван еще острее осознает самого себя, свою принадлежность к России, ко всему русскому. И теперь он еще больше убеждается: "есть в русском человеке такое - как ни одень, издали видно, что русский" (с. 157).

Тоска по родине - может быть, самая главная, неотступная боль героя. Она постоянно напоминает о себе, душит его - порой хуже, злее "чахотки" - поистине "хоть головой о косяк". Эта тоска обесценивает, искажает все "здешнее"; от этого порой самое обычное рождает неадекватные чувства, неожиданное раздражение...

С приходом к власти в России большевиков отношение к русским за границей еще более ухудшилось: "┘выкинули нас со двора, как худую скотинку" (с. 159). Постоянной работы не было, денег на оплату жилья не хватало, питались "голым хлебом"┘ Ощущение полной беспризорности, почти обреченности посещает его на улицах города, где он проводит целые дни в поисках пищи и работы. "И вдруг мне словно копытом в лоб: "Пропадаю!"... Не осознавал я себя толком, было передо мною одно: что вот округ люди, дома, магазины - и стены, стены, стены и что тут человеку погибнуть, как где-нибудь в сибирской тайге... Никто даже и не заметит, ни единая не сдвинется точка. Так мне это стало тогда страшно, что хоть головой о камень" (185).

Ключевым здесь является образ стены, отгораживающей человека от мира, от социума, от себе подобных, это символ полной отчужденности человека от окружающего его мира, невозможности противостоять обстоятельствам, просто выжить в этих условиях. Во многом сходную функцию выполняет и еще один образ, часто встречающийся на страницах повести, - образ тумана. Он становится емкой художественной метафорой, означающей смутность, непрозрачность окружающего мира, неясность жизненных целей человека, оторванного от родины, утратившего связь с корневой системой своего народа. "Такие стояли туманы! Ходили люди, как в мутном пруду рыба. И город был страшный, невидный и мертвенно-желтый" (с. 186).

"Свое" и "чужое", "у нас" и "у них" - один из постоянных, сквозных мотивов повествования, принципов идентификации человека, находящегося в эмиграции. Умом Иван отмечает немало полезного, разумного в порядках и обычаях иностранцев, он готов принять многое, - но душа, сердце восстают, отвергают. Память окрашивает все прошлое в ностальгические тона, мешает вписаться в "здешнее"┘

Разные русские люди оказались за границей. Писатель создает целую галерею типов, характеров, рассказывает о человеческих судьбах - все они так или иначе оказываются связаны с революцией, с теми переменами, которые произошли в последнее время в России. Нередко автор несколькими штрихами лишь набрасывает колоритный портрет, не разрабатывая подробно ту или иную сюжетную линию, тот или иной рисунок образа. Однако и этих немногих штрихов бывает достаточно, чтобы наметить неповторимый характер. Почти в каждом из них есть своя "чудинка", своя особенность - привлекательная или отталкивающая, в итоге же перед нами предстает довольно пестрая и во многом характерная "смесь" лиц, своеобразный паноптикум типов, составлявших русскую эмиграцию тех далеких лет.

Тихий классик

Впереди еще были годы и десятилетия упорного творческого труда, мгновения озарения и взлетов, часы и дни сомнений и отчаяния - всего того, чем бывает полна жизнь русского художника, живущего одной жизнью с народом, со своей страной.

И.Соколов-Микитов не сторонился острых тем, актуальных проблем, часто писал по "живому следу" событий, в центре которых оказывался. Но при этом он сохранял особую, негромкую тональность голоса, ему чужд был искусственный, поверхностный пафос. Его зачастую критиковали за пассивность героя, за недостаточно ясную и четкую авторскую позицию, за то, что его творчество якобы находится в стороне от главного, "магистрального пути" советской литературы...

После смерти Соколова-Микитова прошло 30 лет, прежние упреки отошли в прошлое, потеряли свою актуальность, но и наше время не проявляет должного интереса к этому "тихому", "забытому классику". Для его чтения нужна тишина, душевное спокойствие, вера в человека, его предназначение на земле, нужна несуетная, неотступная любовь к родине, к России, - все это было у И.С. Соколова-Микитова в полной мере. И остается верить, что его время еще обязательно наступит.

Иван Сергеевич Соколов-Микитов

На теплой земле

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

И. С. СОКОЛОВ-МИКИТОВ

Шестьдесят лет активной творческой деятельности в бурном XX столетии, полном стольких событий и потрясений, – таков итог жизни замечательного советского писателя Ивана Сергеевича Соколова-Микитова.

Детство его прошло на Смоленщине, с ее милой, истинно русской природой. В те времена в деревне еще сохранялся старинный быт и уклад. Первыми впечатлениями мальчика были праздничные гулянья, деревенские ярмарки. Именно тогда сросся он с родной землей, с ее бессмертной красотой.

Когда Ване исполнилось десять лет, его отдали в реальное училище. К сожалению, это заведение отличалось казенщиной, и учение шло плохо. Весной запахи пробудившейся зелени неудержимо влекли мальчика за Днепр, на его берега, покрывавшиеся нежной дымкой распустившейся листвы.

Из пятого класса училища Соколов-Микитов был исключен «по подозрению в принадлежности к ученическим революционным организациям». Поступить с «волчьим билетом» куда-либо было невозможно. Единственным учебным заведением, где не требовалось свидетельства о благонадежности, оказались петербургские частные сельскохозяйственные курсы, куда через год он смог попасть, хотя, как признавался писатель, большого влечения к сельскому хозяйству он не испытывал, как, впрочем, и не испытывал он никогда влечения к оседлости, собственности, домоседству…

Скучные курсовые занятия вскоре оказались не по душе Соколову-Микитову – человеку с беспокойным, неусидчивым характером. Устроившись в Ревеле (ныне Таллин) на пароход торгового флота, он в течение нескольких лет скитался по белу свету. Видел многие города и страны, побывал в европейских, азиатских и африканских портах, близко сошелся с трудовыми людьми.

Первая мировая война застала Соколова-Микитова на чужбине. С большим трудом добрался он из Греции на родину, а потом ушел добровольцем на фронт, летал на первом русском бомбардировщике «Илья Муромец», служил в санитарных отрядах.

В Петрограде встретил Октябрьскую революцию, затаив дыхание слушал в Таврическом дворце выступление В. И. Ленина. В редакции «Новой жизни» познакомился с Максимом Горьким и другими писателями. В эти переломные для страны годы Иван Сергеевич становится профессиональным литератором.

После революции – недолгая работа учителем единой трудовой школы в родных смоленских местах. К этому времени Соколов-Микитов уже опубликовал первые рассказы, замеченные такими мастерами, как И. Бунин и А. Куприн.

«Теплая земля» – так назвал писатель одну из своих первых книг. И более точное, более емкое название найти было бы трудно! Ведь родная русская земля действительно теплая, потому что она согрета теплом человеческого труда и любви.

Ко времени первых полярных экспедиций относятся рассказы Соколова-Микитова о походах флагманов ледокольного флота «Георгий Седов» и «Малыгин», положивших начало освоению Северного морского пути. На одном из островов Северного Ледовитого океана именем Ивана Сергеевича Соколова-Микитова была названа бухта, где он нашел буек погибшей экспедиции Циглера, судьба которой до того момента была неизвестна.

Несколько зим провел Соколов-Микитов на берегах Каспия, путешествовал по Кольскому и Таймырскому полуостровам, Закавказью, горам Тянь-Шаня, Северному и Мурманскому краям. Он бродил по дремучей тайге, видел степь и знойную пустыню, исколесил все Подмосковье. Каждая такая поездка не только обогащала его новыми мыслями и переживаниями, но и запечатлевалась им в новых произведениях.

Сотни рассказов и повестей, очерков и зарисовок подарил людям этот человек доброго таланта. Богатством и щедростью души озарены страницы его книг.

Творчество Соколова-Микитова близко и к аксаковской, и к тургеневской, и к бунинской манере. Однако в его произведениях есть свой особый мир: не стороннее наблюдательство, а живое общение с окружающей жизнью.

Об Иване Сергеевиче в энциклопедии написано: «Русский советский писатель, моряк, путешественник, охотник, этнограф». И хотя дальше стоит точка, но список этот можно было бы продолжить: учитель, революционер, солдат, журналист, полярник.

Книги Соколова-Микитова написаны певучим, богатым и в то же время очень простым языком, тем самым, которому писатель научился еще в детские годы.

В одной из автобиографических заметок он писал: «Я родился и рос в простой трудовой русской семье, среди лесных просторов Смоленщины, чудесной и очень женственной ее природы. Первые услышанные мною слова – были народные яркие слова, первая музыка, которую я услышал, – народные песни, которыми был некогда вдохновлен композитор Глинка».

В поисках новых изобразительных средств писатель еще в двадцатые годы прошлого века обращается к своеобразному жанру кратких (не коротких, а именно кратких) рассказов, которые он удачно окрестил былицами.

Неискушенному читателю эти былицы могут показаться простыми заметками из записной книжки, сделанными на ходу, на память о поразивших его событиях и характерах.

Лучшие образцы таких кратких невыдуманных рассказов мы уже видели у Л. Толстого, И. Бунина, В. Вересаева, М. Пришвина.

Соколов-Микитов в своих былицах идет не только от литературной традиции, но и от народного творчества, от непосредственности устных рассказов.

Для его былиц «Рыжие и вороные», «Себе на гроб», «Страшный карлик», «Разженихи» и других характерна необычайная емкость и меткость речи. Даже в так называемых охотничьих рассказах у него на первом плане человек. Здесь он продолжает лучшие традиции С. Аксакова и И. Тургенева.

Читая небольшие рассказы Соколова-Микитова про смоленские места («На речке Невестнице») или про птичьи зимовья на юге страны («Ленкорань»), невольно проникаешься возвышенными ощущениями и мыслями, чувство восхищения родной природой переходит в нечто другое, более благородное, – в чувство патриотизма.

«Творчество его, имея истоком малую родину (то есть Смоленщину), принадлежит большой Родине, нашей великой земле с ее необъятными просторами, неисчислимыми богатствами и разнообразной красотой – от севера до юга, от Балтики до Тихоокеанского побережья», – говорил о Соколове-Микитове А. Твардовский.

Не все люди способны чувствовать и понимать природу в органической связи с человеческим настроением, а просто и мудро живописать природу могут лишь немногие. Столь редким даром обладал Соколов-Микитов. Эту любовь к природе и к людям, живущим с ней в дружбе, он умел передать и совсем юному своему читателю. Нашей дошкольной и школьной детворе давно полюбились его книжки: «Кузовок», «Домик в лесу», «Лисьи увертки»… А как живописны его рассказы об охоте: «На глухарином току», «Натяге», «Первая охота» и другие. Читаешь их, и кажется, что ты сам стоишь на лесной опушке и, затаив дыхание, следишь за величественным полетом вальдшнепа или в ранний, предрассветный час прислушиваешься к загадочной и волшебной песне глухаря…

Писательница Ольга Форш говорила: «Читаешь Микитова и ждешь: вот-вот застучит над головой дятел или выскочит зайчишка из-под стола; как это у него здорово, по-настоящему рассказано!»

Творчество Соколова-Микитова автобиографично, но не в том смысле, что он писал только о себе, а потому, что рассказывал всегда и обо всем как очевидец и участник тех или иных событий. Это придает его произведениям яркую убедительность и ту документальную достоверность, которые так привлекают читателя.

«Мне посчастливилось сблизиться с Иваном Сергеевичем в ранние годы его литературной работы, – вспоминал К. Федин. – Это было вскоре после Гражданской войны. На протяжении полувека он настолько посвящал меня в свою жизнь, что мне иногда кажется – она стала моей.

Он никогда не задавался целью написать подробно свою биографию. Но он из тех редких художников, жизнь которых как бы сложила собою все, что им написано».

Калерия Жехова

НА РОДНОЙ ЗЕМЛЕ

Восход солнца

Еще в раннем детстве доводилось мне любоваться восходом солнца. Весенним ранним утром, в праздничный день, мать иногда будила меня, на руках подносила к окну:

– Посмотри, как солнце играет!

За стволами старых лип огромный пылающий шар поднимался над проснувшейся землею. Казалось, он раздувался, сиял радостным светом, играл, улыбался. Детская душа моя ликовала. На всю жизнь запомнилось мне лицо матери, освещенное лучами восходящего солнца.

Светлой памяти Ивана Сергеевича Соколова-
Микитова посвящается

20 февраля 2015 года исполняется сорок лет, как нет с нами замечательного писателя, поистине певца природы и человека в ней - Ивана Сергеевича Соколова-Микитова. Его современник и коллега по писательскому цеху М. Пришвин утверждал, что кладовая солнца есть природа и человек в ней. И по прошествии многих лет мы с полным правом можем сказать, что и творчество Ивана Сергеевича - настоящая кладовая солнца, настолько наполнено оно любовью, теплом и уютом родной страны, родного края – малой и большой Родины.
Уроженец Калужской губернии, Иван Сергеевич вырос на Смоленщине, а вот преклонные его годы с 1952 года связаны были с нашим Конаковским районом, селом Карачарово, где он жил в отстроенном собственными руками домике.
Иван Сергеевич родился 17 (30) мая 1892 года в небольшом селе Осеки близ Калуги в семье Сергея Никитича Соколова, управлявшего лесным имением миллионера Коншина. Интересно, что вторую часть фамилии - Микитов - Иван Сергеевич сохранил от деда. В повести «Детство» он писал: «Микитовыми стали нас кликать по деду моему, дьякону щекинской церкви. О нем до старости в деревне говорили: «Ты, Никита, как ерш, покою тебе нету, все суетишься».
В автобиографических заметках Иван Сергеевич замечает: «Я родился и вырос в простой трудовой русской семье, среди лесных просторов Смоленщины, чудесной и очень женственной ее природы... Родной русской природе обязан я лирическим свойством моего таланта... От матери я заимствовал чутье к слову и беспокойство характера, от отца - любовь к природе, лирический склад души. Отец пробудил во мне и страсть к охоте».
В повести «На теплой земле» он пишет: «Еще в годы раннего детства хранил я тайную уверенность увидеть и обойти мир. С величайшим увлечением отдавался чтению книг... Я радостно жил, двигался в окружавшем меня солнечном радостном мире, был сам частицею этого счастливого мира...
Общаясь с людьми, я начал о многом задумываться. Остро запоминались слова, поражала талантливость простого народа, богатство, образность народного языка. С юношеской пылкостью, болезненно переживал несправедливость неравенства людей, ощущал остроту контрастов: бедности и богатства, голода и довольства. И все ближе узнавал и видел многообразную, очень сложную и многоликую жизнь...".
«Море покорило меня», - писал Иван Сергеевич. В 1913 году начались его морские скитания по всему свету в качестве матроса торгового флота, а позже они легли в основу его сборника «Морские рассказы». На собственном опыте испытал Иван Сергеевич мытарства на чужбине. Об этом он рассказал в повести «Чижикова лавра» (1925 г.). Чего стоят здесь такие вот признания: «В Германии, затем в Англии постиг я всю свою безнадежность... По России тосковал очень...". И далее - "я давно приметил, что многие русские, поживши в Америке, потаскавши американский хомут, как-то пустеют, точно уходит душа, и все-то у них ради денег...». Или вот: «На Босфоре все прекрасно, но я вспоминаю родную маленькую речку Гордоту, заросшую ивняком и ольховниками».
С молодых лет пришлось ему пройти суровую школу жизни, в том числе и окопы первой мировой войны. И уже в годы революции Соколов-Микитов становится писателем-путешественником, очеркистом. Он много ездит и ходит пешком по стране. Его перу принадлежит более двухсот литературных произведений. «Маленькие рассказы", «На речке Невестнице», - замечал Иван Сергеевич, - я писал в далекие двадцатые годы, живя в деревенской глуши. В одном из рассказов читаем: «Русские чудесные реки, как родные сестры: поэтому маленькая речка Невестница так похожа на соседнюю речку Гордоту, Гордота - на Угру, Угра - на Оку, Ока - на великую русскую реку-матушку Волгу. И не поэтому ли так по-родственному сходны между собою стоящие на этих реках города, маленькие и большие...».
Или вот его сборник «Рассказы охотника» (1935-1953 гг.). Это лирические зарисовки, поэтическое изображение природы. А рассказ «Звуки весны» из этого сборника, эта «прекрасная симфония» весеннего утра стала одним из образцов поэтической прозы русской литературы и вошла в сборник школьных диктантов и изложений.
«Живя в Карачарове, - скромно замечал Иван Сергеевич, - написал несколько небольших рассказов, в которых изображена близкая моему сердцу природа». Мы знаем, что здесь появились в свет повести «Детство» (1953 г.), «На теплой земле» (1954 г.), «Звуки земли» - (1962 г.), «Карачаровские записки» - (1968 г.)
Сам Иван Сергеевич в предисловии к книге «На теплой земле» (Госиздат 1954 г. М.) пишет: «Общая тема произведений - от повести «Детство» до рассказов о путешествиях по родной стране - определяется названием книги». И мы, действительно, здесь видим, с каким сердечным трепетом автор передает теплоту родной земли - будь то топкие берега Невестницы или высокий берег Волги, жаркие астраханские и каспийские плавни, неприступные горы Кавказа, тундра Таймыра или ледяные поля Северной Земли, где бывал он и по заданию редакций центральных газет, и по зову сердца.
Вчитываясь и вдумываясь в его произведения, невозможно не заметить, что их основным фоном является простор - будь то морские дали или небольшая лесная поляна с тетеревиным или глухариным токовищем, или маленькое болотце, заросшее изумрудным мхом.
С полным правом в одном из своих произведений «Весна в Чуне» он восклицает: «Родина! Особенно звучит для меня это слово, полное глубокого смысла. Я вижу необъятные ее поля, волнующиеся урожаем. Теплый ветер пролетает над ними, поднимая цветочную пыль. Обширна и многообразна родившая нас страна. Неиссякаемы и полноводны реки, пересекающие пространства ее. Обширны, зелены леса, высоки горы, блистающие вечными ледниками. Свет яркого солнца отражается в их снеговых вершинах. Широки знойные степи, непроходима глухая сибирская тайга, раскинувшаяся океаном. Многолюдны, многочисленны города, разбросанные в нашей стране. На многих языках говорят люди, населившие величественную эту страну. Просторны синие дали, звонки и чудесны песни живущего в ней народа».
Все виденное и пережитое, понимание родной земли, труда людей, всей полноты жизни Иван Сергеевич передал своим читателям. Он видел, говоря его же словами, как «старая деревенская Русь ушла, понесла свое горе в котомке, на вечные времена, теперь уже не вернется!». Как хочется этому верить. Дай-то Бог.
Иван Сергеевич делится с нами самым сокровенным: «С малых лет неудержимо привлекали меня простые, близкие природе люди. В далеких и долгих скитаниях по радостно принимавшей меня земле я встречался и счастливо сходился с такими людьми, наполнявшими мое сердце сочувствием и любовью.» В повести «Свидание с детством» читаем: «Я чувствовал неразрывную связь с живой Россией, видел доброе и злое... Я знал и видел Россию кровью моего сердца. Жестокие трагические недостатки, пороки, которыми болел народ, я чувствовал в самом себе... Россия была для меня тем самым миром, в котором я жил, двигался, которым дышал... Я сам был Россия, человеком с печальной нерадостной судьбой».
Все это позволило ему так точно сказать о русской натуре: «...говорить бог знает что, но быть твердым на деле. Ведь каждый из нас способен тысячу раз отказываться на словах от дела, ругать дело и проклинать всех и вся, но в то же время вести его до конца неуступчиво, несмотря на беды и несчастья» (рассказ «Здесь и там»).
В короткой газетной статье трудно, конечно, передать всю гамму чувств, мыслей, которые возникают при чтении произведений И.С.Соколова-Микитова. Наглядно это можно передать, проиллюстрировать картинами замечательного русского живописца Аркадия Александровича Рылова (1870-1939 г.) «Речка Субботиха», «Зеленый шум», «В голубом просторе», «Цветистый луг», «Полевая рябинка» и др. Вглядитесь в эти картины, и вы проникнетесь тем, что было близко и дорого Ивану Сергеевичу как писателю, Аркадию Александровичу - как художнику, а значит - и, без сомнения, их соотечественникам.
В карачаровский период жизни Соколов-Микитов обращается и к мемуарному жанру. Здесь им были написаны «Автобиографические заметки» (1954 г.), «Свидание с детством» и книга воспоминаний «Давние встречи», над которой автор работал до последних своих дней. Книга «Давние встречи» содержит портретные очерки писателей, с которыми Ивану Сергеевичу приходилось общаться, М. Горького, И. Бунина, А. Куприна, М. Пришвина, К. Федина, А. Грина, А. Твардовского, О. Форш, В. Шишкова, полярного исследователя П. Свирненко, художника и ученого Н. Пинегина.
Умер Иван Сергеевич 20 февраля 1975 года в Москве. Урна с его прахом захоронена на семейном кладбище в Гатчине. (Иван Сергеевич с семьей с 1929 по 1967 год жил в Гатчине и Ленинграде, Карачарове, затем - в Москве и Карачарове).
Каждое новое поколение людей стоит перед вопросом: как воспитать у молодежи, подростков любовь к Родине, своему Отечеству? По этому вопросу Иван Сергеевич замечает: «В судьбе, вкусах, характере каждого человека огромное значение имеют его детство, среда, в которой он жил, воспитывался и вырастал. Слова, которые мы слышим от наших матерей, цвет впервые увиденного неба, убегающая вдаль дорога, заросший берег реки, кудрявая береза под окном родного дома навеки остаются в памяти нашей...».
И здесь на правах автора этой небольшой статьи хочу добавить, что один из моментов, одна из граней воспитания - это чтение, знакомство с окружающим миром через образцы русской словесности. Прочтите сами, вникните в философию произведений Соколова-Микитова, дайте почитать детям его произведения. А это целый блок произведений, доступных для детского восприятия. Например, сборники «В лесу» и «Кузовок», другие рассказы и сказки для детей. Благо, что всем этим располагает наша городская библиотека, посетите домик-музей Соколова-Микитова в Карачарове и экспозицию, ему посвященную, в нашем городском краеведческом музее. Это даст возможность вам и вашим детям, внукам соприкоснуться душой и сердцем с художественным, жизненным наследием одного из настоящих мастеров русской литературы.
Я уверен: пройдут годы и десятилетия, но творчество Ивана Сергеевича будет привлекать и волновать все новых и новых читателей, сохраняя тем самым память об одном из патриотов земли российской, владевшим даром литературного слога.
Ю. МАКАРОВ. Конаково, 2015 г.

Текущая страница: 13 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Самое удивительное, что лежала медведица, не имея настоящей берлоги, под елкою, на снегу. Быть может, ее потревожили с осени, и она покинула приготовленную ею первую, настоящую берлогу. Лежала она в нескольких саженях от линии железной дороги, шум проходивших поездов ее не тревожил.

Кто из охотников не испытал этого радостного чувства! Утром проснешься – особенный, мягкий видится в окнах свет.

Выпала пороша!

Еще в детстве незабываемо радовались мы первому снегу. Выбежишь, бывало, на поле за ворота – такая засверкает, заблестит вокруг ослепительная белизна! Праздничной скатертью покрыты поля, дороги, отлогие берега реки. На белой пелене снегов отчетливо рисуются лесные опушки. Белые пушистые шапки висят на деревьях. Особенными, чистыми кажутся звуки, дальние голоса. Выйдешь в открытое поле – больно глазам от снежной сверкающей белизны. Заячьими, лисьими, птичьими следами расписана белая скатерть снегов. Ночью на озимях кормились, "жировали" зайцы-русаки. Во многих местах почти до самой земли вытоптан снег, под обледенелою коркою видна свежая зелень. Неторопливо топтался по озими ночью русак. Раскидывая по следу круглые орешки помета, он то и дело присаживался, насторожив уши, чутко прислушивался к ночной тишине, к ночным дальним звукам.

Даже опытному охотнику трудно разбираться в путаной грамоте ночных следов. Чтобы не тратить время, он проходит кромкою озимого поля. Здесь, у лесной опушки, по склону оврага, длинною строчкой тянется опрятный лисий след. На заросшей можжевеловыми кустами, окруженной березами поляне бродят тетерева. Крошки пушистого чистого снега рассыпаны вдоль перекрещенных цепочек их свежих следов. С шумом взлетели тяжелые птицы и, роняя с ветвей снежные рассыпчатые шапки, торопливо рассаживаются на дальних голых березах...

Уходя на лежку, заяц-русак хитрит, петляет, сдваивает и страивает следы, делает хитрые сметки. Опытный охотник зорко приглядывается к местности, к заячьим петлям и сметкам, к запорошенным снегом кустам и лесной опушке. Приметливый охотник почти безошибочно угадывает место, где залег, прячется русак. Из своей скрытой лежки, прижав к спине длинные уши, заяц следит за движениями человека. Чтобы не испортить дело, охотнику не следует идти прямо на лежку, а нужно проходить стороною и зорко в оба смотреть. Нередко бывает так, что заяц незаметно "спорхнет" со своей лежки, и по простывшему "гонному" следу незадачливый охотник догадается, что хитрый заяц его надул, ушел из-под самого носа.

Тропление зайцев по свежей мягкой пороше я всегда считал самой интересной зимней охотой, требующей от охотника выдержки, большой наблюдательности и терпения. Нетерпеливым, суетливым и жадным охотникам лучше не браться за такую охоту. Подобная любительская охота редко бывает добычливой – иной раз приходится долго ходить, чтобы вытропить и застрелить зайца. Да и мало осталось теперь добычливых мест, где сохранилось много непуганых русаков. Для настоящего, то есть нежадного и несуетливого охотника охота по первым зимним порошам доставляет много наслаждения. Чудесен зимний день, легка и чиста пороша, на которой отчетливо отпечатаны следы птиц и зверей, прозрачен и свеж зимний воздух. Можно долго бродить по полям и лесным опушкам, разбираясь в мудреной грамоте ночных следов. Если неудачной окажется охота и без всякой добычи вернется домой усталый охотник, все же радостным, светлым останется в его памяти незабываемый день зимней пороши.

НА РЫБНОЙ ЛОВЛЕ

Первые охотничьи вылазки научили меня хорошо видеть и слышать, бесшумно и скрытно ходить по лесу, подслушивать лесные звуки и голоса. Спрятавшись за стволом дерева, я видел, как перебегают по моховым кочкам проворные рябчики, как с шумом срывается из-под ног тяжелый глухарь. В заросшем осокою и кувшинками пруду я наблюдал утиные выводки, видел, как плавают и ныряют маленькие пушистые утята.

В пруду было много всяческой рыбы. По утрам с удочкой в руках я сидел на берегу, следя за маленьким поплавком, сделанным из гусиного пера. По движению поплавка я узнавал, какая клюет рыба. Было приятно вытаскивать из воды трепещущих на крючке золотистых карасей, колючих окуней, толстоспинных серебряных голавлей, красноперых плотичек, толстых маленьких пескарей. Вместе с отцом мы ставили на щук жерлицы. Иногда нам попадались крупные, почти пудовые щуки. Отец подтягивал добычу к лодке-плоскодонке. Мы осторожно вытаскивали, клали в лодку извивавшуюся сильную щуку, широко раскрывавшую зубастую пасть. В пруду водились жирные лини. В густой подводной траве мы ставили на линей плетеные верши – "норота". Я сам вынимал из поднятой верши покрытых слизью золотистых тяжелых рыб, бросал на дно плоскодонки. Почти всякий день мы возвращались с богатой добычей.

Я хорошо знал все заветные уголки знакомого мельничного пруда, его тихие заводи и заводинки, заросшие цветущей розоватой водяной кашкой, над которой гудели пчелы, летали и повисали в воздухе прозрачные стрекозы. Видел таинственное, изрытое прудовыми ракушками дно, по которому скользили тени тихо проплывавших рыб. Чудесный подводный мир раскрывался перед моими глазами. По зеркальной глади, отражавшей белые высокие облака, быстро бегали пауки-челночки. Под темно-зелеными листьями водорослей плавали жуки-плавунцы.

В жаркие летние дни маленьким бреденьком мы ловили в открытых заводях рыбу. Было приятно брести в теплой воде, тащить к берегу деревянные мокрые "клячи", вытаскивать облепленный водорослями бредень. В широкой мокрой мотне билась и трепыхалась крупная и мелкая рыба. Мы вытаскивали на берег наполненную рыбой мотню, отбирали крупную рыбу, мелочь бросали в воду. На костре варили уху. Усевшись в тени зеленой береговой листвы, хлебали ее деревянными круглыми ложками. Удивительно вкусна, душиста пахнущая дымом костра простая рыбачья уха из свежей рыбы, пойманной своими руками.

В летнюю пору, когда голубыми звездочками зацветал на полях лен, мы ходили ночами на дальнюю речку ловить раков. В эту пору перелинявшие голодные раки жадно шли на приманку. Приманкой служили поджаренные на костре лягушки, мелкие рыбки. Лягушек и рыбок мы привязывали к концам длинных палок, опускали приманки у берега на дно реки. Время от времени, посидев у костра, мы обходили расставленные приманки, к которым присасывались голодные раки. С фонарем в руках осторожно поднимали приманку, подводили под нее небольшой сачок и стряхивали в него налипших на приманку раков. Ночная ловля раков была очень добычлива. Мы возвращались домой с мешками, наполненными живыми шептавшимися раками.

И в пруду, и в реке раков водилось множество. Руками ловили их под берегом в глубоких печурах, под камнями на дне неглубокой реки, быстро бежавшей по каменистому скользкому дну. Живо помню, как, засучив порточки, бреду по бегущей воде и, осторожно отвалив на дне плоский камень, в облачке поднявшейся легкой мути вижу притаившегося клещатого рака. Тихонько подвожу руку, хватаю пальцами за черную крепкую спинку сердито растопырившегося рака, кладу в мешок.

Темными летними ночами мы ловили раков на песчаных отмелях в пруду. С пучком полыхавшей сухой березовой лучины осторожно обходили отмели, руками брали на освещенном дне подползавших к берегу раков. Эта ночная охота доставляла нам большое и радостное удовольствие.

Позднею осенью, когда вода в пруду становится прозрачной и длинны, темны осенние ночи, отец брал меня иногда на охоту с "подсветом". С острогами в руках мы выезжали на лодке-плоскодонке. На носу лодки, в железной рогатой "козе" ярко горели смолистые сосновые дрова. Лодка тихо скользила по водной недвижной глади. Полыхал и дымил на носу лодки костер, озаряя нависшие над водою ветви кустарников и деревьев, заросшее водорослями дно пруда. Глазам открывалось подводное сказочное царство. У песчаного, освещенного костром дна мы видели длинные тени крупных спящих рыб. Нужна хорошая сметка, точный глаз, чтобы заколоть острогой в воде спящую рыбу. Заколотых рыб стряхивали с остроги на дно лодки. Попадались широкие лещи, длинные щуки, язи, скользкие налимы. Навсегда запомнилась эта ночная охота. Неузнаваемым казался знакомый пруд. Проездив всю ночь, мы возвращались с добычей. Не столько добыча, сколько сказочная картина освещенного костром дна радовала меня и волновала.

И. С. СОКОЛОВ-МИКИТОВ

Шестьдесят лет активной творческой деятельности в наше бурное время, ставшее свидетелем стольких событий и потрясений, – гаков итог жизни замечательного советского писателя Ивана Сергеевича Соколова-Микитова.

Детство его прошло на Смоленщине, с ее милой, истинно русской природой. В те времена в деревне еще сохранялся старинный быт и уклад. Первыми впечатлениями мальчика были праздничные гулянья, деревенские ярмарки. Именно тогда органически сросся он с родной землей, с ее бессмертной красотой.

Когда Ване исполнилось десять лет, его отдали в реальное училище. К сожалению, это заведение отличалось казенщиной и учение шло плохо. Весной запахи пробудившейся зелени неудержимо влекли мальчика за Днепр, на его берега, покрывшиеся нежной дымкой распустившейся листвы.

Из пятого класса училища Соколов-Микитов был исключен "по подозрению в принадлежности к ученическим революционным организациям". Поступить с "волчьим билетом" куда-либо было невозможно. Единственным учебным заведением, где не требовалось свидетельства о благонадежности, оказались петербургские частные сельскохозяйственные курсы, куда через год он смог попасть, хотя, как признавался писатель, большого влечения к сельскому хозяйству он не испытывал, как, впрочем, и не испытывал он никогда влечения к оседлости, собственности, домоседству...

Скучные курсовые занятия вскоре оказались не по душе Соколову-Микитову – человеку с беспокойным, неусидчивым характером. Устроившись в Ревеле (ныне Таллин) на пароходе торгового флота, он в течение нескольких лет скитался по белу свету. Видел многие города и страны, побывал в европейских, азиатских и африканских портах, близко сошелся с трудовыми людьми.

Первая мировая война застала Соколова-Микитова на чужбине. С большим трудом добрался он из Греции на родину, а потом ушел добровольцем на фронт, летал на первом русском бомбардировщике "Илья Муромец", служил в санитарных отрядах.

В Петрограде встретил Октябрьскую революцию, затаив дыхание слушал в Таврическом дворце выступление В. И. Ленина. В редакции "Новой жизни" познакомился с Максимом Горьким и другими писателями. В эти переломные для страны годы Иван Сергеевич становится профессиональным литератором.

"Теплая земля" – так назвал писатель одну из своих первых книг. И более точное, более емкое название найти было бы трудно! Ведь эта родная русская земля действительно теплая, потому что она согрета теплом человеческого труда и любви.

Ко времени первых полярных экспедиций относятся его рассказы о походах флагманов ледокольного флота "Георгий Седов" и "Малыгин", положивших начало освоению Северного морского пути. Именно тогда на одном из островов Северного Ледовитого океана появился залив имени писателя Соколова-Микитова. Именем Ивана Сергеевича была названа и бухта, где он нашел буёк погибшей экспедиции Циглера, судьба которой до того момента была неизвестна.

Несколько зим провел он на берегах Каспия, путешествовал по Кольскому и Таймырскому полуостровам, Закавказью, горам Тянь-Шаня, Северному и Мурманскому краям. Он бродил по дремучей тайге, видел степь и знойную пустыню, исколесил все Подмосковье. Каждая такая поездка не только обогащала его новыми мыслями и переживаниями, но и запечатлевалась им в новых произведениях.

Известный большевик, редактор газеты "Известия" И. И. Скворцов-Степанов говорил своим сотрудникам: "Как только получите что-либо от Ивана Сергеевича, сейчас же пересылайте мне. Люблю читать его, превосходный писатель".

Творчество Соколова-Микитова близко и к аксаковской, и к тургеневской, и к бунинской манере. Однако в его произведениях сквозит свой особый мир: не стороннее наблюдательство, а живое общение с окружающей жизнью.

Об Иване Сергеевиче в энциклопедии написано: "Русский советский писатель, моряк, путешественник, охотник, этнограф". И хотя дальше стоит точка, но список этот можно было бы продолжить: учитель, революционер, солдат, журналист, полярник.

В одной из автобиографических заметок он писал: "Я родился и рос в простой трудовой русской семье, среди лесных просторов Смоленщины, чудесной и очень женственной ее природы. Первые услышанные мною слова были народные яркие слова, первая музыка, которую я услышал – народные песни, которыми был некогда вдохновлен композитор Глинка".

В поисках новых изобразительных средств писатель еще в двадцатые годы обращается к своеобразному жанру кратких (не коротких, а именно кратких) рассказов, которые удачно окрестил "былицами".

Неискушенному читателю эти "былицы" могут показаться простыми заметками из записной книжки, сделанными на ходу, на память о поразивших его событиях и характерах.

Лучшие образцы таких кратких, невыдуманных рассказов мы уже видели у Льва Толстого, Бунина, Вересаева, Пришвина.

Соколов-Микитов в своих "былицах" идет не только от литературной традиции, а и от народного творчества, от непосредственности устных рассказов.

Для его "былиц" "Рыжие и вороные", "Себе на гроб", "Страшный карлик", "Разженихи" и др. характерны необычайная емкость и меткость речи. Даже в так называемых "охотничьих рассказах" у него на первом плане человек. Здесь он продолжает лучшие традиции Аксакова и Тургенева.

Читая его небольшие рассказы про смоленские места ("На речке Невестнице") или про птичьи зимовья на юге страны ("Ленкорань"), невольно проникаешься возвышенными ощущениями и мыслями, что чувство восхищения родной природой переходит в нечто другое, более благородное, – в чувство патриотизма.

"Творчество его, имея истоком малую родину (т. е. Смоленщину) принадлежит большой Родине, великой советской земле с ее необъятными просторами, неисчислимыми богатствами и разнообразной красотой – от севера до юга, от Балтики до Тихоокеанского побережья", – говорил о Соколове-Микитове А. Т. Твардовский.

Не все люди способны чувствовать и понимать природу в органической связи с человеческим настроением, а просто и мудро живописать природу могут лишь немногие. Столь редким даром обладал Соколов-Микитов. Это чувство любви к природе и к людям, живущим с ней в дружбе, он умел передать и совсем юному своему читателю. Нашей дошкольной и школьной детворе давно полюбились его книжки: "Кузовок", "Домик в лесу", "Лисьи увертки"... А как живописны его рассказы об охоте: "На глухарином току", "На тяге", "Первая охота" и др. Читаешь их, и кажется, что ты сам стоишь на лесной опушке и, затаив дыхание, следишь за величественным полетом редкой птицы вальдшнепа или в ранний, предрассветный час прислушиваешься к загадочной и волшебной песне глухаря...

Писательница Ольга Форш как-то сказала: "Читаешь Микитова и ждешь: вот-вот застучит над головой дятел или выскочит зайчишка из-под стола: как это у него здорово, по-настоящему рассказано!"

Когда идет речь о мире животных и растений, то каждая строчка его пронизана мудрой простотой, счастливым сочетанием психологического рисунка образа героя. В изображении природы Соколов-Микитов, бесспорно, унаследовал и развил замечательные традиции русского искусства – искусства Левитана и Шиткина, Тургенева и Бунина.

Творчество Соколова-Микитова автобиографично, но не в том смысле, что он писал только о себе, а потому, что рассказывал всегда и обо всем как очевидец и участник тех или иных событий. Это придает его произведениям почти документальную убедительность и ту поэтическую достоверность, которые так привлекают читателя.

"Мне посчастливилось сблизиться с Иваном Сергеевичем в ранние годы его литературной работы, – вспоминает К. А. Федин. – Это было вскоре после гражданской войны. На протяжении полувека он настолько посвящал меня в свою жизнь, что мне иногда кажется – она стала моей.

Он никогда не задавался целью написать подробно свою биографию. Но он из тех редких художников, жизнь которых как бы сложила собою все, что им написано".

К а л е р и я Ж е х о в а

Его имя незаслуженно подзабыто. В школьных программах (даже для внеклассного чтения) по литературе имя Ивана Сергеевича Соколова-Микитова , к сожалению, не упоминается. А между тем его многочисленные рассказы и повести, пронизанные любовью к Родине, к её природе и людям, содержат в себе такие уроки нравственно-эстетического и патриотического воспитания, что знакомство с ними не может не обогатить душу человеческую. Отправной точкой для нового знакомства с личностью и творчеством этого писателя может послужить публикуемый ниже материал.

В полутора километрах от села Андреевского, что под Калугой, было некогда урочище Осеки: просторный жилой дом, контора управления хозяйством известного калужского и смоленского лесопромышленника миллионера Н. Коншина да несколько подсобных помещений.

Осеки - малая родина русского писателя ХХ века Ивана Сергеевича Соколова-Микитова (1892-1975). Здесь 17(30) мая 1892 года он родился и получил первые впечатления об окружающем мире, о сельской жизни, которую с такой любовью будет описывать потом в своих произведениях. Позднее он назовет детские годы самыми счастливыми в своей долгой и многотрудной жизни, а их влияние на собственное творчество определит следующим образом: «Деревенскому усадебному миру, окружавшим меня простым людям, русской природе обязан я лирическим свойством моего таланта».

Рос и воспитывался будущий писатель в крепкой хозяйственной семье, где царили совет да любовь. Его отец, Сергей Никитич Соколов, служил управляющим коншинскими лесами. Мать, Мария Ивановна Новикова, - калужская крестьянка из деревни Хвалово Бабынинского уезда. Как и ее муж, Мария Ивановна любили природу, сельский быт и труд, была незаурядной рассказчицей. Много лет спустя Иван Сергеевич напишет в автобиографических заметках: «От матери, калужской потомственной крестьянки, я заимствовал чутье к слову, беспокойство характера, от отца - любовь к природе, лирический склад души».

Другим важнейшим источником постижения национальной жизни, красоты и богатства родного слова стала для будущего писателя художественная литература. Чтение книг с шестилетнего возраста было одним из любимых его занятий, произведения Пушкина, С.Аксакова, Тургенева, Толстого, Гоголя стали настольными книгами. В очерке «Книга в моей жизни» (1972) Соколов-Микитов писал: «С Пушкина началась моя привязанность, пробудилась неусыпная страсть к чтению <...> И сегодня я не представляю себе жизни без книги. В постигшей меня слепоте радуюсь каждой прочитанной мне вслух странице».

В 1895 году семья Соколовых (Микитовыми их называли по имени деда со стороны отца, отсюда и псевдоним писателя, ставший второй частью фамилии) переехала на жительство на родину Сергея Никитича, в село Кислово Дорогобужского уезда Смоленской губернии. Но свою малую родину И. С. Соколов-Микитов не забывал до конца дней. В отроческие годы он не раз вместе с родителями навещал бабынинских родственников и друзей отца в Андреевском и Калуге, а в 1930-50-е гг. неоднократно приезжал в Оптину пустынь, где работал над своими произведениями. Не раз бывал писатель в Тарусе у К. Паустовского, с которым у него сложились дружеские отношения.

Но не только с калужским и смоленским краями было связано становление и развитие Соколова-Микитова как писателя и гражданина. Его жизнь изобилует поездками, путешествиями, знакомствами, дружескими связями с десятками интересных людей, общение с которыми обогащало внутренний мир художника слова. И.С. Соколов-Микитов не принадлежал к типу кабинетных писателей. Его творческое развитие было обусловлено глубоким знанием жизни, множества людских характеров и судеб.

В 1910 году Соколов-Микитов приезжает на учебу в Петербург. Встреча с известным к тому временем прозаиком А.М. Ремизовым, горячо одобрившим его литературный дебют - сказку для детей «Соль земли» (1911), а затем знакомство с А.Куприным, И.Буниным, М.Пришвиным, В.Шишковым помогли окончательно определить дальнейший жизненный путь - художественное творчество. С конца 1912 года Соколов-Микитов по приглашению владельца «Ревельского листка» начинает сотрудничать в этой газете, публикуя репортажи, заметки, рассказы, фельетоны, стихи.

Жажда познания мира заставляет его поступить на службу матросом торгового флота, которая обогатила начинающего писателя знаниями о странах Европы и Ближнего Востока, а общение с насельниками Старого Афона, где в 1914 Соколов-Микитов прожил несколько недель, приблизило к Православию. С 1916 года и вплоть до февральской революции писатель находился в действующей армии, сначала в качестве санитара, а затем мотористом одного из первых русских самолетов под командованием прославленного летчика Глеба Алехновича.

В годы гражданской войны судьба забрасывает И. Соколова-Микитова в Крым, где он знакомится с писателем И. Шмелевым, переживавшим в Алуште страшные месяцы голода, разрухи, террора, а затем - за рубеж, в Англию, потом в Берлин, где его тепло принимают русские писатели-эмигранты, в том числе Горький, Бунин, А. Толстой. После возвращения на родину Соколов-Микитов работал учителем на Смоленщине, потом в составе антарктической экспедиции он побывал на Новой Земле и Земле Франца Иосифа, принимал участие в работах по спасению знаменитого ледокола «Малыгин», потерпевшего аварию у берегов Шпицбергена.

Не раз бывал Соколов-Микитов на Урале, в Карелии, на Каспии, в Крыму и на Кавказе, несколько лет жил на Волге, в пос.Карачарово Тверской области и в Ленинграде. Он плавал на знаменитых ледоколах «Красин» и «Георгий Седов», а на далекой Новой Земле в память о нем названа одна из бухт. Завершил писатель свои земные труды и дни в Москве 20 февраля 1975 года.

Судьба отнюдь не баловала Ивана Сергеевича. В разное время он похоронил всех своих трех горячо любимых дочерей: Лиду (1928-1931), Ирину (1924-1940) и Елену (1926-1951). В последние годы жизни писатель полностью ослеп, и свои новые произведения был вынужден диктовать.

Но при всем том он никогда не впадал в отчаяние, и до конца дней оставался человеком светлой души, чутким и внимательным к людям. Все, кто его знал, а он находился в дружеских взаимоотношениях с десятками людей, отвечали ему тем же. Проникновенные воспоминания о нем оставили А. Твардовский, А. Ремизов, К. Федин, С.Воронин, П.Дудочкин, Г.Горышин, М.Дудин, Ф.Абрамов, В.Солоухин, его творческий дар высоко ценили Бунин, Куприн, Шишков, Пришвин, Паустовский, В. Бианки, А. Грин и другие писатели и деятели культуры.

Творчество Соколова-Микитова - весьма заметное явление в русской литературе 1910-1970-х годов. Уже первые произведения прозаика были восприняты как многообещающее явление в отечественной словесности. Вот лишь одно из авторитетных мнений: «Очень ценю Ваш писательский дар за яркую изобразительность, истинное знание народной жизни, за краткий, живой и правдивый язык. Более же всего мне нравится, что Вы нашли свой собственный, исключительно Ваш стиль, «свою форму»; и то и другое не позволяют смешать Вас с кем-нибудь, а это самое дорогое», - так писал Соколову-Микитову из Парижа в июне 1921 года А.И.Куприн. Куприн не ошибся в своей оценке творчества Соколова-Микитова. Отмеченные им особенности произведений писателя - «яркая изобразительность», «живой и правдивый язык», «истинное знание народной жизни», «собственный стиль» - стали устойчивыми отличительными чертами поэтики Соколова-Микитова.

Прекрасный знаток народного быта и русской природы, Соколов-Микитов вдоль и поперек изъездил необъятные просторы России и с большой художественной проникновенностью запечатлел в своих произведениях облик родной земли.

Творчество И.С. Соколова-Микитова тематически весьма многообразно. Он - автор рассказов о Первой мировой войне. Критика тех лет отмечала, что такие его произведения, как «Вперед», «С носилками», «Жуть», «Затишье перед бурей» и др. созданы писателем, который «равнялся на лучшую художественную прозу Л.Н. Толстого». Впечатления от встреч с Г. Алехновичем и от полетов на самолете «Илья Муромец» дали писателю материал для художественных очерков «Глебушка», «Птичье счастье», «Новый корабль», «На Илье Муромце», которые явились одними из первых в русской литературе произведений на авиационную тему.

Пребывание Соколова-Микитова в эмиграции обусловило появление повести «Чижикова лавра» (1926) - трепетного повествования о страданиях и силе духа русских людей, отрезанных от своей родины. Написанное от лица прапорщика русской армии, повесть эта представляет собою исповедь человека, прошедшего горнило войны, германский плен и последующие мытарства в чужой и чуждой Англии. Вместе с повестями и рассказами Куприна, Шмелева, Бальмонта и других писателей это произведение открывает собою обширный список произведений о горестной судьбе русских эмигрантов, выброшенных смерчем мировой войны и октябрьской революции из любимой Родины.

Очевиден вклад писателя в отечественную маринистику: его произведения «Морские рассказы», «Дальние берега», «Путь корабля», «Спасание корабля» читаются с живейшим интересом. Столь же интересны и живописны его многочисленные охотничьи рассказы («Лето в лесу», «Зеленый край», «По охотничьим тропам», «Первая охота», «Летят лебеди») и произведения о жизни, повадках, зоопсихологии лесных зверей и домашних животных («Найденов луг», «Фурсик», цикл «Лесные картинки» и многие другие).

Немало сил и времени отдал Соколов-Микитов созданию рассказов и сказок для детей, составивших сборники «Кузовок», «Лисьи увертки», «Дружба зверей», в которых он знакомил юных читателей с миром живой природы. Одно из центральных мест в его творчестве занимает тема деревни, изображение русской природы, жизни и судеб крестьянства. Таковы его повести «Елень», циклы рассказов и художественных очерков «На теплой земле», «На речке Невестнице», «На своей земле» и особенно повесть «Детство».

Автобиографическая повесть «Детство» (1931) аккумулировала многолетние художественные искания писателя, его стремление осмыслить причины и истоки становления нравственного и духовного мира личности. Она вобрала в себя многие проблемы, волновавшие Соколова-Микитова на протяжении всей его творческой деятельности: проблемы родовой и исторической памяти, любви и смерти, прошлого, настоящего и будущего России, взаимоотношений человека и природы, особенностей быта и характера жителей русской деревни и другие. В этом смысле «Детство» вплотную примыкает к таким выдающимся произведениям русской автобиографической прозы о детстве, становлении личности, как трилогии Л.Толстого и Горького, «Детские годы Багрова-внука» С.Т.Аксакова, «Жизнь Арсеньева» Бунина, «Детство Никиты» А.Толстого, «Лето Господне» И.Шмелева, «Путешествие Глеба» Б.Зайцева.

И.С. Соколову-Микитову суждено было стать автором одного из последних в истории русской литературы произведений о жизни русской предреволюционной деревни.

Повесть «Детство» охватывает период времени примерно в десять лет жизни ее главного героя - маленького Вани. Однако по существу хронологические рамки произведения значительно шире. Их раздвигают экскурсы в историю.

Подобно тому, как герой романа И.Бунина «Жизнь Арсеньева» по праву гордится своей дворянской родословной, автобиографический герой Соколова-Микитова с нескрываемой симпатией повествует о родословной крестьянской семьи. Повесть «Детство» - это первое в нашей литературе произведение, где поэтизируется именно крестьянская династия, подчеркивается роль в отечественной истории, в жизни России «крестьянских гнезд», утверждается мысль о взаимосвязи поколений в простой мужицкой среде.

Автобиографический герой произведения по праву гордится своими предками. Семьи Соколовых и Новиковых - это трудолюбивые, хозяйственные, крепкие крестьянские семьи, кровными узами связанные с жизнью деревни корневой, глубинной России. Прадед его был пономарь, ходивший, как и многие деревенские мужики, в лаптях, «ковырял сохою землицу», дед - дьякон заштатской церкви, кормившийся «как Адам, на земле: пчелами и садом» и ухитрившийся «выходить, вырастить» всех своих девятерых детей. Здесь все истово трудились, свято чтили традиции и обряды, «в большие двунадесятые праздники, еще до еды, молились обычно в большой дедушкиной комнате всею семьею... Дедушка читал молитву вслух, сурово хмуря брови и шевеля медовой своей бородою». Эти благородные традиции передавались из поколения в поколение: от дедов - к отцам, от отцов - к детям и далее по ступеням памяти.

Семья автобиографического героя повести - средоточие созидательных дел, привычек и нравственных правил, которые благодатно входят в сознание и душу мальчика. С любовью рисует писатель образ матери, «редкой русской женщины», умевшей «до последнего дня своей жизни отдавать людям остатки своих сил». Она приобщила мальчика к чудесному миру сказок, научила его чувствовать красоту и звучность русского слова.

Почти в каждой главе повести присутствует образ отца, и чем взрослее становится Ваня, тем ближе и дороже ему отец. Он открыл для мальчика неисчерпаемый мир родной природы, ее неброскую, но полную неизъяснимого смысла красоту: «...Отец брал меня на руки, и с высоты его роста я видел поля, знакомую речку, опушку зеленого леса, радостно прижимался к груди... Глазами отца я видел раскрывшийся передо мною величественный мир родной русской природы... Теперь, когда вспоминаю отца, его простую ясную душу, по-прежнему со всею силою чувствую, как значителен был нас связавший нерушимый и светлый мир взаимной нашей любви».

«Детство» - это не только щемяще-светлое, пронизанное теплом авторской любви и памяти повествование о семье, родственниках автобиографического героя. В поле писательского зрения попадают и другие деревенские жители, опоэтизированные автором: честный и добродушный силач Панкрат, деревенский юродивый Оброська, смышленый Пронька-пастух... Народ для писателя - не темная, невежественная, угнетенная масса. Это труженик, созидатель, носитель глубинной, почвенной культуры, верный хранитель из века в век переходящих духовно-нравственных традиций, обрядов, обычаев. Изображенные авторов представители деревенской Руси строго индивидуализированы - со своими судьбами, привязанностями, характерами. Но всех их объединяют общие черты: трудолюбие, уважение к старшим, глубинная, непоказная любовь к родной земле. В общении с ними, в тесном единении с природой, описания которой щедро рассыпаны на страницах всех без исключения произведений писателя, формируются мировоззрение и нравственные идеалы автобиографического героя: «В раннем детстве я не знал и не видел тяжелых обид, ожесточающих человеческое сердце. Ласковые руки поддерживали меня и берегли. И я благодарю судьбу, наградившую меня светлыми днями детства - теми счастливыми днями, когда в нетронутых сердцах людей прокладываются родники любви».

Есть в произведениях Соколова-Микитова и отрицательные персонажи из числа простого народа. Таковы бездеятельный, безземельный крестьянин Оброська и его беспутный сын, пьяница Борис из рассказа «Сын», напоминающие Дениску Серого и Егора из бунинских повестей «Деревня» и «Веселый двор». Таковы так же изображенные в одной из зарисовок писателя, сыновья старика Егора, до смерти забившие родного отца, требуя семейного раздела.

Однако неизмеримо больше в рассказах Соколова-Микитова таких образов крестьян, которые овеяны нескрываемой авторской симпатией. Он повествует о людях совестливых, талантливых, влюбленных в родную землю, живущих тяжелой, но нравственно осмысленной, честной трудовой жизнью. Симпатией автора пронизан, например, рассказ о слепых, зарабатывающих на кусок хлеба пением по ярмаркам и базарам («Слепцы»). В рассказе «Дударь» в образе старика Семена, певца и музыканта-самоучки, опоэтизирован «талант, живущий в русском простом человеке». Подобные примеры можно легко умножить.

Немало у Соколова-Микитова произведений о жизни послереволюционной деревни. Однако не социальные контрасты привлекают его внимание, а прежде всего быт и нравы, глубинная душевная щедрость русского крестьянина, широта его души, непоказное внутреннее благородство и понимание прекрасного. В рассказе «Цыган», например, взбешенные кражей лошади мужики готовы вначале убить молодого конокрада. Но завороженные его виртуозной игрой на гармони, не только отпускают его, но и щедро угощают: «Эх, за такую игру и двух коней позабыть не жаль!».

С сочувствием относятся деревенские мужики к молодому Алмазову, сыну помещика из соседнего имения, потерявшему в годы революции все: достаток, спокойную, налаженную жизнь, счастье (рассказ «Пыль»).

С просветленной грустью повествует писатель в рассказе «Медовое сено» о последних днях молодой крестьянской девушки Тоньки, надорвавшейся на тяжелой работе и теперь медленно уходящей из жизни. Последнее желание этой смирной, работящей красавицы, - чтобы на погост гроб с ее телом несли любимые подруги. Желание это свято исполняется. Похороны Тоньки писатель рисует на фоне солнечного весеннего пейзажа, символизирующего торжество жизни над смертью.

Писатель отчетливо осознавал, какая угроза таится в проводимой в стране политике насильственного раскрестьянивания деревни. Глухой намек на эти губительные процессы сквозит в его рассказах «На пнях», «Камчатка», в фрагментах незавершенного романа «Кочаны-Петербург». Однако вера писателя в позитивные начала, заложенные в русском мужике, неизменно одерживала верх в его прогнозах относительно будущего России. Эта надежда на неуничтожимость национальных, почвенных корней русского народа содержится и в его художественных произведениях, и в письмах. «Тут у нас, - писал он, например, поэтессе М.Шкапской 18 февраля 1924 года, - попадаются славные люди, - на России такие люди, как свечи, над которыми прошла буря и не задула...».

Анализ творчества Соколова-Микитова предполагает и постановку вопроса о его отношении к религии. В его «Записях давних лет» содержится немало заметок о жизни сельского духовенства в суровые 1920-е годы. «Как-то случилось, что из всех падений, которые претерпели бывшие правящие сословия, самым глубоким оказалось сельское духовенство», - считает писатель, явно не договаривая, по цензурным соображениям, что это падение явилось следствием жесточайших гонений революционных властей на Церковь.

Соколов-Микитов не был воцерковленным человеком. Однако роль и значение Церкви в бытии русского народа он, несомненно, понимал хорошо. Весьма красноречивое свидетельство на этот счет оставил писатель Вадим Чернышев: «... Общая знакомая, рассказывая оживленно о своей поездке, назвала какую-то церквушку «паршивой» в том смысле, что она была маленькой и не представляла какой-либо исторической или архитектурной ценности. Молча слушавший ее Иван Сергеевич тут же перебил, осердясь:

Нельзя так говорить. «Паршивых церквушек» не бывает.

Возникло замешательство. И Иван Сергеевич в молчании еще раз повторил сухо и твердо:

Церквушка не может быть «паршивой».

Не раз с болью он отмечал, как разрушаются храмы, зарастают лопухами и крапивой могилы в церковных оградах. Поэтому, был убежден Соколов-Микитов, «писателю-художнику нужно сказать свое слово о российском народе, о родной земле - о наших полях и лесах, о больших и малых реках, о милой поэтической их красоте. Следует помнить живущих на русской земле дедов и отцов наших».

Россия - исходная точка масштабного пейзажного мышления Соколова-Микитова. Писателя не зря называют певцом русской природы. Он, действительно, был одним из выдающихся мастеров-пейзажистов. Удивительно живописны, точны и пластичны картины природы в его произведениях. «Выезжаем из города на рассвете. Внизу, над рекою, стелется молочно-белый туман. Из серебристого моря тумана, точно ведение поднимаются стены городского собора, темнеют крыши домов. Далеко-далеко за рекою, из тумана - как в стародавние времена, - слышится рожок пастуха <...>

Тишина, утро, простор. Мы выезжаем на большак - широкую бойкую дорогу, обсаженную старыми развесистыми березами, покрытыми потрескавшейся корою. Мало осталось этих древних берез, - они дряхлы, дуплисты и, кажется, спят непробудным сном, до самой земли опустив свои плакучие ветви» (I, 302-303). Так начинается рассказ «Дороги», и эта пейзажная увертюра задает тональность всему повествованию, продуманную сюжетную устремленность произведению. Она - в установке на лирическое, ничем не стесненное восприятие окружающего мира, на меланхолически-умиротворенное созерцание, на вольный бег ассоциаций, вызываемых сменой дорожных впечатлений.

Описания природы у Соколова-Микитова нередко пространны, и, на первый взгляд, чересчур обстоятельны. Но при внимательном их прочтении неизменно обнаруживается, что они продуманно и точно «взвешены», что каждое слово в них строго выверено и чутко соотнесено с основной мыслью произведения. Во всем этом проявляется большой талант и безупречный эстетический вкус мастера слова.

Глаз художника внимателен и точен, а ухо предельно чутко. Казалось бы, какую жизнь можно увидеть и услышать ночью в зимнем лесу. Но писатель без труда, просто и убедительно, с грацией, присущей истинному таланту, показывает, что и в морозные зимние ночи продолжается жизнь в лесу. Вот хрустнула и сломалась мерзлая ветка - это пробежал под деревьями, мягко подпрыгивая, заяц-беляк. Вот «что-то ухнуло и страшно вдруг захохотало: это где-то прокричал филин. Завыли и замолчали волки.

По алмазной скатерти снегов, оставляя узоры следов, пробегают легкие ласки, охотятся за мышами хорьки, бесшумно пролетают над снежными сугробами совы. Как сказочный часовой уселся на голом суку головастый серый совенок. В ночной темноте он один слышит и видит, как идет в зимнем лесу скрытая от людей жизнь.».

Проза Соколова-Микитова очень музыкальна, тяготеет к поэзии. Многие его микроновеллы можно без преувеличения назвать стихотворениями в прозе: «Над рекой и лугом повис текущий белый туман. Зазолотились макуши, - сильный и веселый кто-то по лесу вскрикнул - и поднялось над землею ослепительное солнце.

Смеется солнце, играет лучами. Нет сил, глядя на него, сдержаться.

Солнце! Солнце! Солнце! - поют птицы.

Солнце! Солнце! Солнце! - цветы распускаются».

Соколов-Микитов обладал великолепным даром слышать и изображать музыку тишины и завораживать этим чувством читателя. В не меньшей мере важно и то, что пейзажные картины живут во многих произведениях писателя не обособленно, а прочно слиты с жизнью и внутренним миром человека. Воссозданный щедрой и точной рукой влюбленного в звуки, краски и запахи окружающего мира художника, картины природы наполнены лирико-философским и нравственно-этическим смыслом. Русская природа предстает под пером Соколова-Микитова как субстанция национального бытия. За внешне простыми пейзажными зарисовками встает дума о Родине, о силе и неувядаемости жизни, о ее сложных путях и перепутьях. Вот заметка из записной книжки Соколова-Микитова от 10 июня 1967 года: «... Вчера вышел по дороге на поле. Остановился потрясенный. Близко услышал знакомый, влажный, такой бодрый, радостный звук: кричал дергач. Что-то далекое и невозвратимое хлынуло мне в душу. Я стоял, слушал и плакал, текли слезы. И вновь почувствовал себя по ту сторону жизни. Так же радостно кричали дергачи и тысячу и десять тысяч лет назад, когда еще не было на земле мерзких, вонючих и шумных человеческих городов. Не было войн, и не было рабов и жестоких насилий. Я стоял, слушал дергача, и текли по щекам слезы».

В этой небольшой психологически емкой зарисовке воплотилась целая философия бытия, взгляд художника на взаимосвязь времен, дольнего и горнего миров.

В картинах природы писателя не случайно часто повторяется один и тот же, естественный и органичный для его образной системы эпитет «теплый» . «На теплой земле», - таково название одного из циклов его рассказов. И это название весьма симптоматично и символично. Целительная, врачующая душу человека теплота - один из важнейших лейтмотивных образов в творчестве Микитова. «Свет, тепло, одеваются березы», «тепла родимая земля», «теплым дыханием дышала земля», «хотелось прижаться к родной теплой земле», - таков образ родной природы в его произведениях. Изображенная в расцвете ли или в увядании, она неизменно излучает необходимые человеку животворные токи. Осознание высокого единства природы и человека, сопряженность всего живого в тварном мире являются у писателя одним из существеннейших признаков подлинной человечности. Природа в произведениях Соколова-Микитова - активный катализатор лучших нравственных качеств человека. Именно в естественном общении с нею, в душевной раскованности и осознании своей причастности к ее судьбе, к ее мудрой силе и красоте лирический герой произведений писателя обретает полноту бытия.

Тема человека и природы была воспринята и воссоздана Соколовым-Микитовым как естественное продолжение и развитие одной из основных тем русской классической литературы. По своему мировидению, тематике, жанровым особенностям, по манере художественного письма творчество И.С. Соколова-Микитова органично вписано в русскую литературу XIX-XX веков, наследует многие традиции С.Аксакова, И.Тургенева, Л.Толстого, А.Куприна, И.Бунина, И.Шмелева. Вот характерный пример. В 1964 году в мемуарном очерке «Бунин» И.Соколов-Микитов привел строчки из письма к нему В.Н. Муромцевой-Буниной: «Иван Алексеевич всегда отзывался о Вас хорошо и как о человеке, и как о писателе». Это по-бунински сдержанная похвала была очень дорога Соколову-Микитову. Данное обстоятельство никак нельзя обходить при исследовании художественного своеобразия творчества писателя, который не без оснований считал себя учеником Бунина. Дело здесь вовсе не в подражании Бунину, хотя проблемно-тематические и жанрово-стилевые уроки Нобелевского лауреата ощутимы в цикле путевых очерков и рассказов Соколова-Микитова «Морские рассказы», в повестях «Детство» и «Чижикова лавра», в рассказах «Сын», «Ава», «Слепцы», «Дударь», «Пыль» и других.

Еще небольшой пример: в автобиографии Соколов-Микитов пишет, что в 1922 году судьба забросила его в голодную, полуразрушенную Алушту, где он «познакомился и тесно сошелся с И.С. Шмелевым». Близко сошлись эти писатели потому, что ощутили друг в друге родственность человеческих и творческих черт. Их творческая близость улавливается, в частности, при сопоставлении повести Шмелева «Росстани» (1913) и рассказа Соколова-Микитова «Медовое сено» (1928), в которых речь идет о мудром и естественном приятии их главными героями смерти. Безукоризненно точно передали оба писателя психологическое состояние двух людей - глубокого старика и юной девушки, честно прошедших свои земные пути. Вот как изображают писатели похороны этих персонажей: «Было солнечно, жарко, тихо. Пели все, и молитва сбивалась бабьими голосами на песню. И было похоже в солнечной роще, что это не последние похороны, а праздничный гомон деревенского крестного хода» («Росстани»). «Утро было золотое, как бескрайнее синее море дымилась и просыпалась земля... и точно для того, чтобы выразить всю силу этого блистающего, просторного и навеки нерушимого мира, всю дорогу заливались над девками жаворонки, невидимые в высоком небе» («Медовое сено»). Приведенные цитаты свидетельствуют об общности мировидения обоих художников слова. В частности, в их подходе к проблеме смерти, которая лишена в их произведениях мистического ореола и роковой тайны. Она закономерна и необходима в общем круговороте бытия. Над смертью неизмеримо торжествует жизнь - таков взгляд писателей на эту проблему, их эсхатологический оптимизм.

То же самое можно сказать и о перекличках Соколова-Микитова с творческой практикой Аксакова, Тургенева, Пришвина и некоторых других художников слова. Речь идет не об эпигонстве, а о творческой школе, т.е. о богатейших традициях отечественной литературы, многократно преломленных в произведениях Соколова-Микитова, традициях, которым он сознательно следовал с первых до последних шагов своего творческого пути. Об этом хорошо сказал в 1959 году А.Твардовский в предисловии к двухтомнику избранных произведений писателя: «Характером своего письма - неторопливого без топтания на месте, обстоятельного без мелочных излишеств детализации, певучего без нарочитой ритмической «озвученности» - более всего он обязан классической русской традиции - С.Т.Аксакову с его «Семейной хроникой», И.С.Тургеневу с «Записками охотника», И.А.Бунину...».

Во многих произведениях Соколова-Микитова ярко проявилось его художественное мастерство, творческая самобытность. В подавляющем большинстве его повестей, рассказов, микроновелл, зарисовок повествуется о событиях и фактах, взятых непосредственно из жизни, нередко пережитых лично. Писать о жизни в формах самой жизни - таков был важнейший эстетический принцип писателя. Сюжет, язык, образы, архитектоника его рассказов и повестей - это как бы художественный аналог самой действительности. В верности реальной жизни он видел основу эмоциональной действенности художественных произведений, средство преодоления разрыва между авторским и читательским мирочувствованием. В статье «Чистое слово», посвященной творчеству С.Аксакова, одного из любимых своих авторов, Соколов-Микитов писал: «Глубоко правдивый писатель, С.Т. Аксаков не умел и целомудренно стыдился «выдумывать», «сочинять», никогда не становился в словесно-красивые и эффектные позы, привлекающие пустых зевак. Он не прибегал к словесным выкрутасам, подменяющим выразительную особенность авторского языка дурною и надуманною словесностью, а подлинную ясную авторскую мудрость - лукавым и пошлым мудрствованием». Этими словами можно в полной мере охарактеризовать творческие принципы самого Соколова-Микитова.

Незатейливые по фабуле его произведения выразительны по языку, пластичны и ясны по воплощению авторского взгляда на мир и человека. В лучших рассказах и повестях Соколова-Микитова соединилось самое трудное - простота повествования, точность и поэтичность художественного слова, глубина и неповторимость авторского взгляда - взгляда писателя-гражданина, страстно влюбленного в Россию и в свой народ.

О чем бы ни рассказывал И.С. Соколов-Микитов - о жизни калужской и смоленской деревни или о Заполярье, о русских людях, страдающих в ночлежках Лондона, или о повадках лесных зверей и птиц, об экзотических странах Ближнего Востока, или о неброской красоте природы средней полосы России - в его произведениях неизменно присутствует образ Родины. «Я знал и видел Россию кровью моего сердца, - писал Соколов-Микитов, - жестокие трагические недостатки, пороки, которыми болел народ, я чувствовал в самом себе. Но, как, быть может, у многих русских, не утративших способности отдавать свое сердце любви, Россия была для меня тем самым миром, в котором я жил, двигался, которым я дышал. Я не замечал этой среды, России, как рыба не замечает воды, в которой живет. Я сам был Россия, человеком с печальной, нерадостно судьбой».

«Я сам был Россия», - сказать так о себе имеют право очень немногие люди. Соколов-Микитов это право выстрадал сполна. Ему не нужно было искать «путей к народу», к Родине. Он органически ощущал себя их неотъемлемой частью: «Когда рассказываю о жизни и судьбе мальчика с открытою светловолосою головою, образ этот сливается с представлением о моей родине и природе», - напишет он о себе в рассказе «Свидание с детством».

«Чувство родины» было самым важным, что поддерживало его в тяжелые моменты жизни, когда одна за другой умирали его дочери, когда слепота заставила его перейти от жизни, полной движения, к неподвижности и жестокой темноте. Не случайно один из ближайших друзей писателя, А.Твардовский, называл его «настоящим человеческим человеком», а К.Федин, друживший с ним с конца 20-х годов, в одном из писем признавался: «Позавидовал тебе: какой ты, старик, русский , как ты умеешь хорошо жить».