Вадим Эйленкриг – Из оркестра к сольной карьере. Вадим Эйленкриг: «Либо буду сильным, либо умру Какой рост у вадима эйленкрига

Совсем скоро клубе "Дуровъ" состоится концерт Квинтета трубача Вадима Эйленкрига – самого заметного российского джазмена, ведущего артиста лейбла Butman Music, "русского Криса Ботти". Причем слово "заметный" тут выступает в разных значениях – музыкант играет яркую и разнообразную музыку и обладает завидным, мощным телосложением.

В записи предыдущего диска Эйленкрига "The Shadow of Your Smile" музыку писал в том числе Николай Левиновский , а в числе музыкантов были участники знаменитого ансамбля The Brecker Brothers — гитарист Хайрам Буллок, басист Уилл Ли, барабанщик Крис Паркер, трубач, а на альбоме - вокалист Рэнди Бреккер и клавишник Дэвид Гарфилд.

Поводом и темой для разговора с Эйленкригом стал его новый, только что вышедший альбом, названный очень просто: "Eilenrkig" - его презентация состоится в ходе концерта. В записи диска вновь участвовало созвездие виртуозов. В их числе музыканты американские - барабанщик Вирджил Доннати, бас-гитарист Даг Шрив, вокалист Аллан Харрис, гитарист Митч Стайн и российские - пианист Антон Баронин и тенор-саксофонист Дмитрий Мосьпан.

Звуки : Почему вы решили продюсировать свой новый альбом лично? Вас чем-то не устроило продюсирование Игоря Бутмана, который нес ответственность за ваш дебютный диск?
Вадим Эйленкриг : Первый мой альбом очень нравится Игорю Бутману: ему нравятся соло, композиции, которые он сам выбирал лично. Я же очень хотел записать альбом, в котором было бы больше меня. Я человек сомневающийся, перфекционист во всем. Но во время записи диска "Эйленкриг" я внезапно столкнулся с проблемой: писал соло, переписывал до бесконечности и не было рядом человека, который мне мог бы подсказать, сказать, что можно остановиться, что достаточно, хватит. Именно поэтому партии и соло я показывал Игорю и много советовался с ним.

Звуки : Ваш альбом сделан в стиле "поп-джаз". Это - главное направление развития стиля?
Вадим Эйленкриг : Нет, конечно. Просто сегодня мне это интересно. Не более того.

Звуки : Оцените роль Бутмана в мире российского джаза. Его часто хвалят – это правильно?
Вадим Эйленкриг : Это правильный вопрос. Но его не только хвалят, но и многие ругают. Моё личное мнение – он блестящий, выдающийся музыкант, настоящая звезда во всех смыслах, начиная с профессионализма, заканчивая медийностью, харизмой. Самое главное – это то, что он сделал для российского джаза. Он поднял авторитет джазового музыканта, престиж самой профессии. До него джазовые музыканты играли в ресторанах 40 минут перед основной программой.

Звуки : Ваш концерт состоялся в Светлановском зале ММДМ. Есть ли для вас разница, в каком зале играть?

Вадим Эйленкриг : У каждого зала есть своя энергетика. Но в большей степени все зависит от публики. Вне независимости от того это маленький клуб, или большой концертный зал - я считаю, что качество музыки должно быть одинаковым.

Звукиу : Критикуют ли вас за татуировки? Они будут у вас всегда или это дань моде?
Вадим Эйленкриг : Да, критикуют. И достаточно часто. Но бОльшему количеству людей они нравятся. Самый главный критик в этом вопросе - моя мама. В любом случае, мои татуировки останутся со мной навсегда. Хотя бы потому, что такого размера тату свести невозможно. Я это сделал потому, что очень давно этого хотел. И еще до того как их сделать, я с ними жил, знал что они у меня будут. Это мои внутренние ощущения, они много для меня значат. Этим я сам себе поставил планку: если бросить тренироваться, то человек с такими тату будет выглядеть комично. Они напоминают мне о том, что нужно постоянно работать над собой. Это касается как тела, так и музыки. И это не дань моде. Ведь первое тату я сделал в возрасте, когда многие уже их сводят - в 40 лет.

Звуки : Не провоцирует ли ваша внешность интерес другого пола?
Вадим Эйленкриг : Моя публика интеллигентная. Возле подъезда никто ночами не дежурит, ничего криминального не происходит, проблем с этим нет.

Звуки : Почему вы решили писать альбом интернациональной "бригадой"?
Вадим Эйленкриг : Чтобы записать хороший CD с американскими музыкантами много ума не надо. Поэтому я пригласил самых и лучших российских музыкантов.

Звуки : Как вы выбираете, с кем будете работать?
Вадим Эйленкриг : Меня недавно спросили, почему я не хожу на концерты своих коллег. К сожалению, мало трубачей, которые играют сольные концерты. А что касается других музыкантов - если человек мне нравится, я приглашаю его вместе играть, потому что получаю большее удовольствие, слушая его со сцены, чем из зала, взаимодействуя с ним.

Звуки : Написанная вами композиция "No Place for House" заканчивается в стиле техно. Как вы будете ее исполнять вживую? Может быть перспектива развития джаза в сочетании с электроникой?
Вадим Эйленкриг :Пока не решил, как будем играть. Можно сделать имитацию техно, необязательно использовать ди-джея. Джаз и электронная музыка активно сотрудничают. Если мы не хотим, чтобы джаз был мертвым языком, мы должны развиваться.

Звуки : Расскажите о вашем опыте симбиоза джаза и электроники.
Вадим Эйленкриг : Электронная музыка в плане глубины не такая серьезная как джаз. Но это не значит, что она простая. Чтобы создать музыкальное произведение, которое понравится публике, нужен талант и профессионализм вне зависимости от стиля. Если я найду человека, готового спродюсировать мой альбом, который знал бы тенденции в электронной музыке, я с удовольствием буду с ним работать.

Звуки : Джаз за последние десятилетия потерял в сексуальности, и, как следствие, привлекательности для молодежи. А вас называют секс-символом российского джаза. Что делать в этом направлении?
Вадим Эйленкриг : Джаз не потерял в сексуальности. Все зависит от харизмы исполнителя. В джазе эмоции яркие, они идут от исполнителя к публике, в то время как в классике есть рамки, как и в поп-музыке. Наверное, рок тоже передает эмоции, но более витальные. Джаз глубже. В 40 лет я открыл для себя, что секс- это занятие не только для двадцатилетних. Надеюсь, что через 20 лет я сделаю для себя подобное открытие (шутка). Чтобы джаз был популярен среди молодежи, нужно чтобы было как можно больше молодых, харизматичных исполнителей.

Звуки : А кого бы вы выделили из российских джазовых музыкантов нового поколения?
Вадим Эйленкриг : Это и работавшие со мной пианист Антон Баронин и саксофонист Дмитрий Мосьпан . Также барабанщик Дмитрий Севастьянов , все музыканты Оркестра Игоря Бутмана , альт-саксофонист Костя Сафьянов , тромбонист Павел Овчинников , барабанщик Эдуард Зизак , мой коллега трубач Владимир Галактионов и многие другие.

Звуки : Как вписался в вашу концепцию барабанщик Вирджил Донати – известный, как исполнитель довольно непростой и "громкой" музыки?
Вадим Эйленкриг : Он прекрасно вписался. Придал жесткости звучанию. Он без недостатков. Потрясающий технически, энергетически, со знанием. Звуки : Музыка Артемьева ("Свой среди чужих, чужой среди своих") и Римского-Корсакова ("Полет шмеля") на альбоме - случайный выбор или это особенные, важные для вас композиторы?
Вадим Эйленкриг : Артемьев написал самую красивую мелодию для трубы в России, которую я знаю. А Римского-Корсакова мы сыграли случайно на фестивале Crossover jazz. Нужно было что-то сыграть на перекрестке джаза и классики, Дима Мосьпан сделал аранжировку, получилось удачно, я решил сыграть ее и на альбоме.

Звуки : Сформулируйте свое политическое кредо.
Вадим Эйленкриг : Я толерантен не только к людям, которые разделяют демократические взгляды, но я уважаю людей, которые имеют взгляды политического большинства. На мой взгляд, демократ – это человек, который уважает выбор другого.

Вадим Эйленкриг знаменит как джазовый трубач и телеведущий, при этом сам музыкант неоднократно повторял, что не относит себя к исключительно джазовым музыкантам. В его музыке есть грув, и он смело может относиться к любому музыкальному стилю.

Вадим Симонович родился 4 мая 1971 года в Москве. Его отец ранее работал концертным директором у звезд первой величины на российской эстраде. Мать поддерживает супруга в его творческой деятельности.

Вадим Эйленкриг не относит себя к исключительно джазовым музыкантам

Детство и юношество Вадима Эйленкрига

С детства росший в атмосфере творчества мальчик в четыре года увлекся музыкой. Заметив старания сына, отец отдал его в музыкальную школу, в классу фортепиано. Вторым направлением его обучения стала труба, что, откровенно сказать, удивило родителей.

Играть на этом же медном духовом инструменте Вадим продолжил в музыкальном училище, а после – в университете культуры и искусств в Москве. В процессе обучения, пересмотрев свои взгляды, он перевелся на отделение джазовой музыки.

Переломный период в его карьере пришел с наступлением девяностых. После услышанной композиции по радио саксофониста Гато Барбьери, Вадим понял, что музыка – это его призвание.

1995 год стал для него решающим в его будущей звездной карьере. Вадим Эйленкриг отправился на фестиваль джаза в немецкий Торгау, где биг-бэнд, в составе которого он играл, получил первый приз. После окончания обучения Вадим выступал в знаменитых джазовых оркестрах, в том числе у Анатолия Кролла и .

Творческая деятельность Вадима Эйленкрига

Трубач имеет много музыкальных и творческих связей как с заграничными коллегами, так и с отечественными исполнителями. Он регулярно играет в оркестровых сопровождениях на концертах.

Если у музыканта появляется свободная минутка, он всегда с удовольствием принимает приглашение на выступление известных звезд российского шоу-бизнеса: Дмитрия Маликова, Ларисы Долиной и других.

С 1999 по 2010 годы трубач был солистом в Московском джазовом оркестре .

В 2012 году музыкант выпустил под названием Eilenkrig. В честь этого события было проведено более пяти презентационных концертов.

Личная жизнь Вадима Эйленкрига

Музыкант является завидным холостяком, за сердце которого готовы бороться сотни поклонниц. В далеком прошлом, когда Вадиму было 19 лет, он состоял в браке. Продолжительность семейной жизни составила три месяца.

Шутя, музыкант говорит: «Женитьба стала своеобразной «вакцинацией», после которой у меня выработался иммунитет».

Размышляя о своей будущей второй половинке, трубач не может описать идеал женщины. Главными чертами, которыми будет обладать его избранница – доброта и мудрость.

Более 10 лет Вадим Эйленкриг играл в Оркестре Игоря Бутмана

«Женщина, как не раскрытая книга, должна интриговать и становится интереснее с каждой новой страницей», – говорит Эйленкриг.

Артист любит шутить: «Сегодня у меня есть в жизни жена – медная труба, и несколько любовниц – дополнительные трубы».

Завидный холостяк Вадим Эйленкриг занимается творческой деятельностью, и, как он сам говорит, у него нет времени на романтические отношения. Но кто знает, возможно, уже завтра он станет семейным человеком.

В Вадим Эйленкриг рассказал, какую профессию он бы выбрал, если бы не стал музыкантом.

Родился я в самом центре Москвы, на улице Островского, сейчас – Малая Ордынка, в бедной еврейской семье. Очень рано начал говорить, так же рано начал петь и, к своему несчастью, пел очень чисто. Моя мама не имеет отношения к музыке, она просто еврейская мама. Это очень серьезная профессия. А папа музыкант. И в детстве он поставил мне диагноз − хороший слух. А позже оказалось, что он абсолютный. Я с четырех лет занимаюсь музыкой, и, в общем, все было непросто: музыкальная школа, музыкальное училище, высшее учебное заведение, аспирантура, сейчас преподаю в Государственной классической академии имени Маймонида, я завкафедрой джазовой музыки и импровизации. Сначала я окончил Прокофьевскую музыкальную школу как пианист и колледж Октябрьской революции, тот, что сейчас называется МГИМ им. Шнитке. А потом случились лихие 90-е. Я челночил – ездил в Турцию, покупал кожаные куртки, а потом продавал их в Москве. Тогда я думал, что больше никогда не буду заниматься музыкой. Мне папа с детства говорил, что я должен играть на трубе так, как объясняются в любви единственной женщине. Тогда я не мог понять, что это значит, а сейчас понимаю, что это такое. Однажды, когда я еще занимался челночным бизнесом, ехал со своим товарищем в машине и услышал, как по радио играл саксофонист Гато Барбьери . Вот он играл именно так, как рассказывал мне отец. В тот же вечер я решил, что бросаю бизнес и иду в музыку. Я сознательно решил, что мне не так важно зарабатывать, сколько извлекать эти звуки, потому что без них я не буду счастлив. Я пошел к совершенно потрясающему человеку – педагогу Евгению Александровичу Савину – и уговорил его, чтобы он со мной занимался. Я заново учился издавать звуки, потому что те звуки, которые я издавал, никому не нравились. И мне в том числе. На это ушло очень много лет. Сложное было время. Тогда я организовал свой первый коллектив под названием XL. Название придумал совершенно спонтанно: я уже договорился о концерте, а мне по телефону звонят и говорят: «А как группа называется?» Я смотрю, рядом со мной валяется майка, там и написано XL. Это тогда я еще был XL, сейчас я XXL или XXXL.

Я познакомился с Игорем Бутманом, когда он набирал оркестр, первый состав своего биг-бенда. И мне очень повезло, я попал в этот оркестр! Я 11 лет играл там и в какой-то момент понял, что надо заниматься сольной карьерой. С Игорем мы до сих пор очень близкие друзья. На его лейбле у меня вышло три пластинки. Он однажды сказал мне, что XL – это вообще не название для коллектива: «Вот ты подумай, на какой концерт приятнее сходить: на Вадима Эйленкрига или на «XL»?» Я говорю: «На Эйленкрига. Ты однозначно прав». Теперь коллектив называется скромно «Группа Вадима Эйленкрига». Вчера Игорь пришел к нам на репетицию, послушал и сказал: «Хорошо играете». А я отвечаю: «Игорь, они все могли быть в твоем оркестре». В разное время каждый из моих музыкантов был уволен из биг-бенда Бутмана! Раньше, чтобы организовать выступление, надо было поймать такси, с восьмого этажа спустить и погрузить всю аппаратуру, доехать, разгрузить, скоммутировать, отыграть концерт, раскоммутировать, опять поймать такси и опять на восьмой этаж. Иногда лифт ломался, и тогда на восьмой этаж огромные колонки, пульт, стойки я нес пешком. Наверное, больше всех на меня в музыкальном плане повлиял Рэнди Брекер, это американский трубач, один из The Brecker Brothers. Я услышал альбом его группы, который называется Heavy Metal Bebop , и был настолько восхищен! Я не понимал, как он играет. Он просто бог! Спустя долгие годы у меня был концерт в «Линкольн-центре» с биг-бендом Игоря Бутмана, я играл увертюру, с которой начинается Шахерезада Римского-Корсакова. Прошло время, я уже вернулся в Москву и вдруг получил письмо по почте: «Вадим, привет! Только сейчас нашел твой e-mail. Был на концерте. Поздравляю Рэнди Брекер». Я не спал всю ночь. Рэнди Брекер написал мне письмо, что ему понравилось, как я играю! Мы сейчас с ним периодически переписываемся, он читает рэп на моей первой пластинке. Он блестящий музыкант и потрясающий человек! Я «всеядный», иногда слушаю даже русский рэп. Но отличие русского рэпа от других хороших стилей музыки заключается в том, что ты вдруг слышишь какую-то фишку, скачиваешь в iTunes, слушаешь второй раз и понимаешь, что в третий уже слушать не будешь. Потому что уже ясно, что и где не доделано. Я страшный перфекционист и знаю, что многие вещи могли быть сделаны лучше, в том числе, кстати, и у меня. Я до сих пор не доволен ни одной своей пластинкой, ни одним своим соло, ни одной своей записью. Мне кажется, как только я буду доволен тем, что делаю, это будет первый признак, что я сошел с ума. Это звездная болезнь: что бы я ни сделал, я не буду подвергать это критике, буду брать первое, что получилось, мне это будет казаться гениальным. И конечно, это будет гораздо хуже, чем все, что я делаю сейчас. У джаза есть своя публика, и я ее ни на что не променяю: это интеллигентные, образованные, тонкие, очень глубокие люди, как молодые, так и постарше. Джаз я выбрал за то состояние свободы, которое необходимо, чтобы его играть. Просто нельзя быть несвободным для такой музыки. Джаз – это невероятно! Когда я его слушаю, думаю: «Какое счастье, что есть в жизни эта музыка». Человеку не так много нужно материального. Чтобы получать удовольствие даже от самых простых вещей, например от дождя, джаза, хорошей книги, совершенно не обязательно скрестив ноги сидеть на берегу моря в Каннах. Это может быть везде. Если тебе для того, чтобы получать от этого удовольствие, нужны Канны, то у тебя как-то приоритеты неправильно расставлены. Джаз всегда связан с импровизацией. Вообще, надо сказать, что импровизация – это прежде всего наука, искусство и полет души. Так вот, полет души хорош только тогда, когда у тебя есть колоссальные знания, это практически математика. Идет гармония, и ты должен понимать, какой лад, какой аккорд, какие надстройки, что ты обыграешь, – и это все в режиме реального времени. Какие-то выученные фразы у тебя есть, а какие-то фразы рождаются здесь и сейчас. Поэтому импровизация – это не просто интуитивное исполнение, это очень серьезная вещь, которую надо изучать. Недавно у меня был юбилейный концерт в Светлановском доме музыки. 1700 мест, и все было продано. Сейчас в филармонию тоже все продано. Да, я не собираю стадионы. Но, во-первых, может быть, пока! А во-вторых, я не уверен, что, если в зале будет в 10 раз больше человек, я буду в 10 раз счастливее или стану в 10 раз лучше играть. Гонорар я, наверное, получу больше. Тут есть такой момент: если ты хочешь зарабатывать деньги, наверное, есть какие-то другие жанры. Жванецкий, по-моему, это сказал: «Хорошо – это не когда много, а когда хватает».
Татуировки я хотел всегда. Но первую тату, дракона, я сделал лет пять назад, то есть в том возрасте, когда все начинают татуировки сводить. Я очень долго переживал, сомневался: хотел что-то с драконом, но вроде по году рождения не Дракон, да и вообще, не к чему было его привязать. Но как только ты понимаешь, что хочешь тату, − видимо, так устроен человек − ты сразу начинаешь придумывать себе какую-то оправдательную философию. Я понял, что, во-первых, дракон – это абсолютно мужской символ. В какой-то момент мне стало казаться, что я очень мягкий в этой жизни: тяжело расстаюсь с людьми, к которым надо уже давно повернуться спиной; я очень много прощаю. И это был один из смыслов: я сказал себе, что больше не мягкотелый. Дракона мне делали три месяца, раз в неделю по три часа, получается, больше 30 часов. Вторая моя татуировка – самая любимая. У меня на груди две звезды Давида. Однажды я посмотрел фильм «Пуля». У главного героя, которого играл Микки Рурк, были звезды Давида. Я всегда думал, что если бы был такой крутой, как Микки в этом фильме, то, конечно, сделал бы себе эти звезды. И в какой-то момент я их набил. Еще у меня есть девушка на правой руке. Мне ее нарисовал потрясающий художник Ваня Разумов. Он тогда мне говорил: «Я никогда не делал татуировки». Я ему сказал: «Мне неважно. Нарисуй девушку». Он нарисовал мне девушку, она играет на трубе. Это моя муза. На всякий случай я ее одел, потому что все-таки мою музу не должны видеть голой. А на левой руке у меня пылающее сердце с тремя словами: sex, gym and jazz, которые определяют основные удовольствия в моей жизни.
Я точно не знаю, как выглядит идеальная девушка внешне. Вот мужчина, мне кажется, обязательно должен быть сильным, спортивным. А девушка может быть абсолютно любая: любого роста, любой комплекции, любого цвета и размера. Есть, конечно, внутренние качества, которые необходимы: доброта, мудрость, понимание и немножечко какой-то такой женской дури, без которой невозможно увлечься девушкой. Это такая легкая истеричность. Она должна быть обязательно, чтобы вообще держала тебя в тонусе. Мужчины могут говорить, что не любят истеричек, но выбирают все равно их, и ради них бросают очень правильных женщин. В 19 лет я был женат три месяца. И это была вакцинация. Грубо говоря, сделали прививку, и у меня теперь на всю жизнь иммунитет. Хотя, может, скоро уже и закончится эта прививка. Мне кажется, если честно, институт брака себя немножко исчерпал. Но, конечно, люди должны жить вместе. В картинке про идеальную старость рядом со мной татуированная веселая белозубая старушка. Закат, внуки, но старушка – обязательно. Веселая должна быть такая бабка. Чаще всего меня можно встретить на моих концертах. Я на них всегда прихожу. В любом состоянии. Кстати, когда у меня был этот юбилейный концерт в Доме музыки, за несколько дней до этого я очень жестко отравился: еле на ногах стоял. Играл и думал: «Только бы не упасть! Только бы не упасть!» Девушки, которые хотят со мной познакомиться, пусть просто подойдут и скажут: «Давай попьем кофе?» Конечно! Кофе – это вообще ни к чему не обязывающая вещь, из которой может очень многое получиться или, наоборот, ничего не получиться, а удовольствие от этого получишь всегда. Я и сам так делаю, если мне кто-то приглянулся. Мне кажется, любой человек должен понимать: потерять можно только в том случае, если ты хочешь подойти и не подойдешь, а если ты подойдешь и даже получишь отрицательный результат, ты ничего не теряешь. Есть люди, у которых при этом очень страдает самомнение, но это означает, что их интересует только то, как их воспринимают. Это очень страшная вещь и в жизни, и на сцене. Когда человек выходит и перед сценой волнуется – это хорошо, а когда он волнуется уже на сцене, в процессе игры, это означает, что он не музыку играет, а думает, как его воспринимают сидящие в зале. Это уже не музыка. Чем больше ты добиваешься, причем колоссальным трудом, тем больше людей говорят о тебе плохо. Но, как правило, эти люди либо ленивые, либо бесталанные, либо завистливые, которые не способны себя заставить что-то сделать. У талантливого человека, я уверен, всегда есть завистники. У меня каждый день – это день сурка. Кстати, я не понимаю, как и почему Билл Мюррей хотел в этом фильме из него выйти, – это же самый счастливый день! Он просыпается молодой и здоровый, каждый день встречает эту восхитительную девушку. Да это самый лучший день в его жизни! Я точно знаю, что я из своего дня сурка выходить не хочу. Как правило, я встаю не по будильнику. Понимаю, что это очень нездоровая привычка, но я начинаю свой день с чашки капучино. Не могу себе отказать в этом. Далее завтрак, спортзал, потом я прихожу домой, завариваю себе пуэр, это тоже моя слабость и любовь, распахиваю окна, делаю глоток пуэра и играю музыкальную фразу, и так проходит достаточно много времени. Вечером я либо встречаюсь с друзьями, либо играю концерты. Прихожу домой после концерта и очень-очень долго эмоционально от него отхожу, поэтому включаю какой-нибудь хороший сериал – сейчас сериалы гораздо лучше, чем кино, потому что в кино сплошные спецэффекты, а в сериалах − настоящая актерская игра, причем очень серьезных людей. Вот он, идеальный день. Наверное, он будет еще идеальнее, если рядом окажется близкий человек, но я убежден, что это вот-вот случится.

Вадим Эйленкриг – один из самых востребованных джазовых трубачей. Это музыкант, порой не вписывающийся ни в какие рамки и даже меняющий представления о джазе. Например, он стал новатором и первопроходцем в своем жанре в работе с электронными музыкантами. А еще Вадим – телеведущий, педагог, заметная фигура в российском силовом спорте и, наконец, первый исполнитель с татуировками, который появился на афишах Дома музыки! У него несколько музыкальных проектов, он выпускает диски, участвует в записи альбомов различных звезд, выступает с концертами. Причем, самыми разнообразными. Например, не так давно возглавляемый им квартет с аншлагом выступил в том же Доме музыки. А нередко Вадима можно услышать и в московских джазовых клубах.

– Вадим, ваш концерт в Доме музыке прошел с аншлагом, публика была в восторге. Скажите, в чем состоит секрет удачного концерта?

– Самый нелепый вопрос, который может задать мне журналист перед концертом: чем вы хотите удивить нашу публику? Артист должен не удивлять – все-таки мы не в цирке, – а сотворить на концерте чудо. Для этого музыканту необходимо быть абсолютно искренним, отдать все, что у него есть внутри. Публике недостаточно, чтобы музыкант вышел на сцену и сыграл правильные ноты, людей завораживает энергия, которую ты им отдаешь. Она может быть витальной или лиричной, какой угодно – ровно настолько, насколько музыканты отличаются друг от друга, и публика ходит на их концерты получать разные эмоции.

– В детстве вы учились играть на фортепиано – причем совсем не джаз, а вполне традиционную классику, – вам прочили блестящее будущее, но впоследствии, неожиданно для многих, вы сменили рояль на трубу, а классику на джаз. Почему так произошло?

– У меня было детство, типичное для классического музыканта. То есть, можно сказать, никакого детства не было вообще. Только представьте себе: начиная с пяти или даже четырех лет я по три-четыре часа в день проводил за инструментом. Пока мои друзья по двору играли в казаков-разбойников, гоняли мяч или шайбу, ходили на рыбалку, я разучивал гаммы и этюды. Конечно, и меня во двор выпускали, но только на 45 минут. А если, начав играть со своими приятелями, я задерживался и опаздывал, то наказание – дополнительный час игры на фортепиано – было неминуемо. Уже потом, став взрослым, сформировавшимся музыкантом, я был благодарен своим родителям за то, что они держали меня в черном теле. Именно поэтому я и достиг высокого профессионального уровня, но пианино, скажу вам по секрету, недолюбливаю до сих пор. И когда у меня появилась возможность освоить второй инструмент – трубу, я сразу же ею воспользовался. И перенес на этот инструмент все свои наработанные музыкальные возможности, весь свой потенциал, поэтому в скором времени труба вытеснила рояль и стала для меня главным инструментом. Да и на джаз я переключился тоже благодаря стремлению к свободе. Я с большим пиететом и восхищением отношусь к классической музыке, но мне всегда было тесно в ее рамках. Джаз же дает музыканту возможность излагать музыкальное произведение по-своему, возможность импровизировать и варьировать свою мысль в соответствии с сегодняшним душевным состоянием, которое не может быть одним и тем же. Поэтому одно и то же произведение, джазовую тему или стандарт сегодня сыграю совсем не так, как на прошлом концерте, а на следующем исполню его как-то иначе. И вот такая возможность соединять органику музыки со своим собственным душевным состоянием в джазе мне нравится больше всего.

– Существует мнение, что классика глубока и содержательна, а джаз поверхностен и прост.

– Мне кажется, это мнение очень ограниченных людей, неглубоко знающих джаз. Думаю, что человек, который одинаково хорошо знает оба жанра, никогда не сможет сказать такое. Да и темы классической музыки джазменами тоже исполняются не так редко. Мой близкий друг, замечательный саксофонист Дмитрий Мосьпан, сделал несколько аранжировок классики, и одна из них – «Полет шмеля» – получилась настолько удачной, что я записал ее на своем диске. Это очень интересная, хотя и непростая для исполнения музыка, еще более быстрая, чем в оригинале у Римского-Корсакова.

– Почему вы выбрали трубу, а не саксофон, который выглядит куда эффектнее, и девушкам нравиться должен больше?

– Когда выбирал второй инструмент, я был настолько замучен фортепиано, что сам факт того, что мне придется учить сложную аппликатуру саксофона, повергал в шок, на трубе же понятно, что аппликатура гораздо проще. Если бы я тогда знал, что эта простота компенсируется огромной сложностью звукоизвлечения, я бы трубу, может быть, и не взял.

– Получается, на трубе в каком-то смысле играть сложнее?

– Физически и технологически гораздо сложнее. С точки зрения физиологии труба – самый трудный духовой инструмент. И если бы я это знал, конечно, очень хорошо подумал перед тем, как брать его в руки. По физическим нагрузкам трубу можно сравнить с каким-нибудь серьезным видом спорта, например, со штангой. Поэтому режим жизни и питания должен быть такой же, как у спортсменов. Нам нельзя курить, пить крепкие напитки, – правда, музыканты не всегда это соблюдают.

– Сейчас вы – успешный музыкант. А в 90-е почти бросили музыку, занялись бизнесом.

– В 90-е музыка не могла никак меня прокормить, на студенческую стипендию прожить было невозможно, сидеть на шее у родителей не хотелось. В то время открывались возможности, которых прежде не было. Профессия «челнока» казалась очень романтичной. Еще совсем недавно попасть в другую страну можно было лишь со сложностями получив путевку, пройдя собеседование в партийной организации. А тут ты покупаешь билет, летишь в Турцию, общаешься с людьми, выбираешь товары, торгуешься, привозишь в Москву, продаешь. Лет пять я этим занимался.

– Знаю, история вашего возвращения в музыку была красивой и романтичной.

– Да, это очень сентиментальная история. Я уже заканчивал университет культуры, должен был получить диплом, и связывал свое будущее не с музыкой, а с бизнесом. У меня был почти сформировавшийся план дальнейшей жизни, в котором места для музыки уже не было. И как-то дождливым вечером мы ехали с моим другом на машине. Было довольно поздно, огни фонарей волнами воды размывались по стеклам. И вдруг в радиоприемнике зазвучал саксофон. Я не помню, кто играл, но это было пронзительно до слез. В этой музыке была страсть, любовь, страдание, полет и обреченность. Этот саксофон меня заворожил. И я представил себе ситуацию: пройдет 20 лет, я стану успешным бизнесменом, буду ехать в собственном роскошном автомобиле, включу радио и услышу соло этого саксофониста, и не смогу себе простить, что он играет, а я навсегда покинул музыку. Я позвонил родителям и сообщил им, что ухожу из бизнеса и снова на некоторое время буду нуждаться в их поддержке.

– Почти десять лет вы играли в коммерчески успешном биг-бенде Игоря Бутмана, а потом ушли. Почему это произошло?

– Когда Игорь Бутман только появился в Москве – это было событие. Приехал молодой, амбициозный музыкант, свежая кровь, и я понимал, что именно вокруг него будет развиваться жизнь. И я был счастлив, что он меня пригласил играть в свой оркестр, в котором я проделал большой путь до солиста. Я до сих пор очень люблю этот оркестр. Но параллельно создавал и какие-то собственные проекты. Долгие годы я совмещал их с работой в оркестре. Но мои начинания развивались, оставляя мне все меньше времени и возможностей для работы в оркестре. Я долго не мог уйти сам, потому что очень люблю этот коллектив и Игоря, который много мне дал как музыканту и как человеку, мы до сих пор остаемся с ним близкими друзьями. Но в какой-то момент Игорь сам ко мне подошел и сказал: «Тебе пора, но мы всегда будем тебе рады»…

– Сейчас у вас несколько собственных проектов. Квинтет, квартет, иногда вы выступаете в дуэте с пианистом оркестра Бутмана Антоном Барониным, у вас есть электронный проект с ди-джеем Леграном. А время от времени вы записываетесь и с попсовыми исполнителями, например, Дмитрием Маликовым, Ларисой Долиной, группой «Ума турман». Это раскрученные звезды, на которых можно хорошо заработать, или тут тоже есть момент творчества?

– Все имена, которые вы перечислили, мной очень уважаемы. Я скептически отношусь к музыкантам, которые отказываются от предложений играть что-то кроме джаза. Все-таки и на эстраде имеются хорошие исполнители. Конечно, есть артисты, выступать с которыми я не соглашусь ни за какие деньги, но с певцами, которых вы перечислили, я был счастлив сотрудничать. Сейчас у меня идут переговоры об участии в новой программе Михаила Турецкого, я буду рад, если у нас все сложится, и я буду с ним играть.

– Говоря о разнообразии ваших творческих проектов, нельзя не вспомнить о том, что вы и на телевидении поработать успели. Вместе с Аллой Сигаловой вы вели программу телеканала культура «Большой джаз». Как вам сейчас этот опыт вспоминается?

– У меня остались самые лучшие воспоминания. Профессия телеведущего оказалась совсем не такой простой как многим представляется со стороны. Было очень много подводных камней, которые не видны зрителю по ту сторону экрана. Мне по ходу дела приходилось учиться очень многому. Окунувшись во все это, я понял, какой колоссальный труд снять телепередачу. И для себя из программы я тоже вынес немало полезного. Меня удивил участвовавший в программе ново-орлеанский биг-бенд. Оркестр репетировал и снимался с утра до вечера, а все его музыканты оставались веселыми и приветливыми и не переставали всем нам улыбаться. В России, конечно, имеются джазовые оркестры и более высокого уровня. Но я не знаю практически никого из наших музыкантов, способных играть целыми сутками и сохранять на лице улыбку. А это очень важно, поскольку позволяет создать и поддерживать контакт с залом. Заражать зрителя своим музыкальным счастьем, своей любовью к музыке. Вот этого, к сожалению, очень не хватает многим нашим джазовым звездам.

– Вы работали в паре с кокетливой и веселой Аллой Сигаловой, какие отношения у вас с ней сложились?

– Надо сказать, что Алла человек с очень жестким и непростым характером. Но я не люблю женщин с простым характером, поэтому в паре с Аллой мне было очень интересно. Хотя я знал, что стоит мне сделать что-то чуть-чуть не то, и она меня жесточайшим образом будет прессовать. Алла – чудный человек, потрясающей красоты, стиля и ума женщина, я о ней часто вспоминаю.

– После программы чаще приглашать на корпоративы не стали?

– У меня и до программы было достаточно приглашений, тут ничего особо не изменилось, хотя узнаваемость увеличилась

– Кстати, а предложения выступить на корпоративах вы принимаете?

– Как правило, да. Мы же не играем музыку для танцев подвыпившей публики. Если на корпоратив приглашают джазовых музыкантов, значит в зале будут интеллигентные люди. Моя работа складывается из трех составляющих – клубные концерты, выступления в больших залах и корпоративы. У каждого вида концерта свои особенности и своя специфика, задачи и требования к музыканту на таких выступлениях различаются. Поэтому любое выступление по-своему очень интересно.

– Многие музыканты предпочитают беречь свои руки и избегают любых, в особенности силовых, видов спорта, вы же постоянно ходите в тренажерный зал, качаетесь, ваши бицепсы по 50 см в обхвате. Не опасаетесь, что навредите себе как музыканту и испортите руки?

– Я думаю, для того, чтобы понять, насколько занятия спортом опасны, надо, как минимум, хоть раз сходить в спортзал или на тренировку. Подавляющее большинство людей, которые опасаются, что потом не смогут играть, никогда спортом не занимались. Но за последние лет десять-пятнадцать на Западе, а потом и в России появилось много музыкантов совсем другой формации. Они занимаются спортом, ведут здоровый образ жизни. Хотя бы потому, что это дает больше сил для выступлений, записей и развития. Поэтому я абсолютно убеждённый сторонник спорта, силового тренинга, и считаю, что мне как раз это помогает, дает правильную энергетику. Вообще я уверен в том, что тянущееся с 60-х годов прошлого века представление о джазовом музыканте как существе асоциальном, курящем, пьющем, взбадривающемся нелегальными средствами устарело, от него пора уже уходить. Мы живем уже совсем в другое время.

Все права защищены. Копирование запрещено

«ВД» поговорил с одним из наших самых востребованных джазовых музыкантов о любимом: трубах, концертных площадках, фанатах и женщинах.

Какие площадки вы любите больше всего — в России и за рубежом?
Из российских — безусловно, «Дом музыки», причем как пафосный Светлановский зал, так и уютный Театральный. Второй мне нравится тем, что создает ощущение невероятной, почти физической близости с публикой. А из зарубежных — Rose Hall и Carnegie Hall в Нью-Йорке, потому что это те два места, где мои соло мне понравились, а я всегда сомневаюсь в том, что делаю.

В чем секрет удачного концерта?
Каждый день играешь по 4-5 часов. Если готовишься меньше, то в день выступления будешь думать не о музыке, а о том, как бы ни выдохнуться физически к концу мероприятия. Подготовка — это 10 дней ада, а сам концерт — это счастье. Джаз не предполагает большого количества поклонников, но, как правило, это люди взрослые, образованные, с развитым чувством прекрасного, общаться с ними — одно удовольствие. Хотя, конечно, не без исключений. Например, одна фанатка как-то написала мне: «Быть убитой вашими руками — мечта». И такие встречаются.

Имеет ли значение, на какой трубе играет музыкант?
Мои коллеги делают колоссальную ошибку, когда меняют автомобиль, но не меняют трубу. Мне это непонятно, потому что машина — это, как ни крути, кусок железа, а труба — инструмент, который дает тебе возможность общаться с миром. В моей жизни было много инструментов, но особенную роль играет труба, изготовленная Дейвом Монэ с учетом моего веса, роста, комплекции и даже моего видения того, как я должен играть. Это как любовь всей жизни. Все предыдущие трубы — моя история, они со мной, но я к ним и не возвращаюсь. Трубы приходится со временем менять, однако я очень надеюсь, что буду делать капремонт своей любимой, но менять ее не буду.

Возраст важен для джазового исполнителя?
В попсе девушка в 20 лет шикарна, в 30 теряет свою популярность, а в 40 становится смешной. А в джазе по-другому: выходит, допустим, Сезария Эвора или Натали Коул, которым уже за 60, и им веришь как никому, потому что они жизнь прожили.

Кто из ныне работающих джазменов кажется вам наиболее интересным?
Если говорить о моих коллегах-трубачах, есть два совершенно невероятных человека: Райан Кизор и Шон Джонс. Они завораживают тем, как излагают свои мысли с помощью музыки. Очень рекомендую их.

А из молодых российских музыкантов есть такие, кто, на ваш взгляд, заслуживает пристального внимания?
Саксофонист Дмитрий Мосьпан — победитель телепроекта «Большой джаз». Полина Зизак — молодая певица, участница шоу «Голос». Как музыканты они уже состоялись, а получат ли медийную известность, покажет время.

Вы много работали с зарубежными исполнителями. Чем они отличаются от наших?
Работоспособностью и дисциплиной. Помню, как мы записывали первую пластинку в Нью-Йорке при участии звезд мирового джаза. Встреча в студии была назначена на 10 часов утра. Мы с Игорем Бутманом по привычке пришли в 10.15 и с удивлением обнаружили, что все музыканты уже ждали нас, разыгранные и подключенные ко всей нужной аппаратуре. Дисциплина — то, чего не хватает не только отечественным музыкантам, но и вообще русским людям.

Вы производите впечатление очень активного человека: сотрудничаете с самыми разными музыкантами, от «Любэ» до «Уматурман», от Дмитрия Маликова до Игоря Бутмана. Как появляются идеи проектов?
Часто предложения о сотрудничестве приходят сами собой. Например, так получилось с телепроектом «Большой джаз»: мне позвонили, прошел кастинг. Несмотря на кажущуюся активность, я очень ленивый человек: люблю заварить себе чай и «воткнуть» перед телевизором. И что-то приходит само — потому что, видимо, это правильный чай, правильный диван, правильный сериал. Если проводишь через себя положительные энергии, ситуация сложится так, что рано или поздно тебе предложат именно то, что тебе нужно. Если тебе пока это не предложили, значит, еще не пришло время.

То есть, если хочешь добиться успеха, нужно просто ждать у моря погоды…
Понимаете, чтобы вот так вот сидеть, пить пуэр и проводить через себя правильные энергии, нужно было с 4 лет ходить в музыкальную школу, не иметь детства, все время заниматься как проклятый. В 15 лет в моей жизни появился спортзал, практически каждый день я должен был поднимать по 5-7 тонн, правильно питаться, высыпаться. Вся моя жизнь — результат постоянной работы над собой.

Старости не боитесь?
Боюсь, конечно. Но не седых волос и морщин, а физической немощи. В отношении себя я не приемлю слабости. Однозначно: либо буду сильным, либо умру. Поэтому постоянно работаю над собой.

Усталости не чувствуете?
Я уже 25 лет хожу в спортзал и делаю 4-5 одинаковых упражнений, которые люблю и не собираюсь менять. Если ты потерял интерес к какому-либо занятию, значит, не очень-то ты это любил. Люди вообще делятся на две категории: те, кто способен любить, и те, кому это не дано.

Вы столько говорите о любви…
Конечно! Ведь главный посыл не только джаза, но и всего, что нас окружает, именно любовь. Ты идешь на сцену — и что же ты должен нести, как не любовь? Желание понравиться публике, заработать деньги? Все это поверхностное.

Вас все устраивает в вашей жизни?
Кроме одного. Надеюсь, когда-нибудь в моей жизни произойдет чудо, и я встречу женщину, которая станет матерью моих детей. Я на это очень ориентирован. Недавно пришло страшное понимание, что таких женщин, по-настоящему хороших, много. Я думал, что их нет, а сейчас вижу, что их много. Значит, проблема во мне, поэтому я над этим работаю. Это как когда приходишь в клуб анонимных алкоголиков: «Здравствуйте, меня зовут Вадим, и я алкоголик». Как только ты признал это, понял, что проблема в тебе, встаешь «на путь исправления». Думаю, в ближайшее время решу эту проблему. Свою женщину я узнаю по двум качествам: меня должно завораживать то, как она выглядит, и то, как излагает свои мысли. Больше ничего и не нужно.