Славянофильская критика. Общественная программа и литературно-критическая деятельность почвенников В

Слово «славянофилы» в начале XIX века придумал Константин Батюшков, применив его к так называемым архаистам – членам кружка «Беседы любителей русского слова», к адмиралу А. С. Шишкову и его соратникам, которые стремились сохранить фундаментальное значение церковно-славянской речи для формирующегося русского литературного языка. Впоследствии, в 1830–40-е годы так стали называть – несколько насмешливо – кружок, в который входили братья Константин и Иван Аксаковы, братья Петр и Иван Киреевские, Алексей Хомяков, Юрий Самарин. Их называют ещё ранними славянофилами. Интересно, что они сами себя так не называли. Константин Аксаков по этому поводу недоумевал: славянофилом можно назвать какого-нибудь француза или немца, любителя (фила) славян, но как можно назвать славянина славянофилом?

Сами они предпочитали другие наименования: «русское направление», «московское направление», т.е. в самом названии вы угадываете ориентацию не на европеизированный Петербург, а на исконную Москву, московский (допетровский) период русской истории. Называли они себя и «славяно-христианским» направлением, тем самым указывая на религиозные основы своего учения, называли себя «самобытниками», указывая на стремление создать незаёмные формы общественной жизни, в том числе искусства. Но все эти названия не прижились, исторически за ними закрепилось прозвание «славянофилы».

Главной проблемой, которую они поставили, была проблема народности , национального начала, строительства национальной культуры.

В XVIII веке проблема национальной самоидентификации возникала то в сфере филологии (Ломоносов, Тредиаковский), то истории (Болтин). В литературе и журналистике к размышлениям о национальной специфике изредка обращались Княжнин, Фонвизин, Екатерина II. Последняя на публичный вопрос Фонвизина: «В чем состоит русский национальный характер?» ответила по-царски: «В остром и скором понятии всего, в образцовом послушании, в корне всех добродетелей». Проблема обострилась в начале XIX века, в филологических спорах шишковистов с карамзинистами. Затем, уже в эстетическом плане, народность искусства во главу угла поставили романтики. Романтики же и ввели в русский язык само слово «народность»: князь Вяземский сделал кальку с французского. Таким образом, почва готовилась, над этими проблемами задумывались Пушкин и Гоголь, не только как писатели, но и в своих критических работах. Скажем, Гоголь в статье «Несколько слов о Пушкине» (1835) находит решение этой проблемы в творчестве Пушкина, он бросает знаменитую фразу: «Народность не в описании сарафана, а в самом духе народа». Фразу эту потом на разные лады обсуждали русские критики, в частности, Белинский, западник и враг славянофилов. Камень преткновения заключался в том, как понимать этот самый «дух народа».

Славянофильская критика пошла в направлении, заданном романтиками (искусство есть воплощение национального духа), в особенности любомудрами. Их глава Владимир Одоевский первый высказал смелую гипотезу: «XIX век принадлежит России». Далеко не случайно, что из кружка любомудров вышел такой мыслитель-славянофил, как Иван Васильевич Киреевский (1806 − 1856). В 1828 г. критик печатает в «Московском вестнике» свою первую статью «Нечто о характере поэзии Пушкина» , написанную в том аналитическом духе, что прививали русской критике любомудры. Впервые творчество Пушкина было рассмотрено в его собственном развитии, представленном как движение к самобытности. Критик делит творчество Пушкина на три периода. В первом поэт проходит школу «итальяно-французскую» (влияние Ариосто и Парни в «Руслане и Людмиле»), во втором преимуществует «отголосок лиры Байрона» (от «Кавказского пленника» до «Цыган» и частично до «Евгения Онегина»). Третий период критик называет «русско-пушкинским», когда поэт создает, наконец, самобытные национальные характеры и образы: «Ленский, Татьяна, Ольга, Петербург, деревня, сон, зима, письмо» (это, как вы понимаете, оторвавшиеся от байронизма сугубо русские элементы «Евгения Онегина»), сцена с летописцем из «Бориса Годунова». Киреевский в этой статье рискнул дать краткое, но ёмкое определение главной черты национального характера, проявившейся в гении Пушкина, он назвал её: «способность забываться в окружающих предметах и в текущей минуте». Иными словами – созерцательность, качество, заметим, не вполне пригодное для нужд практической жизни, но без него не было бы ни наук, ни художеств.

В статье «Обозрение русской словесности 1829 года» (1830) Киреевский ставит уже вопрос о самобытности всей русской литературы XIX столетия. И также делит ее на три периода, обозначенных именами Карамзина (французское влияние), Жуковского (немецкое влияние) и Пушкина, прошедшего вослед европейскому просвещению путь от «байроновского скептицизма» до «уважения к действительности». Русская словесность представляется критику младшей сестрою европейских литератур, она вынуждена догонять, учиться у них, но в этом кроется своеобразное преимущество: Европа начинает стареть, а будущее за молодыми народами (кроме России Киреевский пока что относит к ним и Соединенные Американские Штаты). Залогом этого будущего критику представлялась «гибкость и переимчивость характера нашего народа».

Как видим, в своём раннем творчестве Киреевский может быть порою назван западником, о чем свидетельствует и заглавие журнала, созданного им в 1832 г. − «Европеец» . Два эти направления, западники и славянофилы, тогда ещё не отгородились друг от друга глухой стеною. Подчеркнём также, что славянофилы, люди европейски образованные, не отвергли западную цивилизацию как таковую, но, обнаружив симптомы её кризиса, обратились за разрешением к собственным корням.

«Европеец» был запрещен на третьем выпуске за статью самого редактора «Девятнадцатый век» (в терминах Киреевского «просвещение» и «деятельность разума» Николаю I померещились революционные шифровки). Вскоре плоды европейского просвещения перестают прельщать и самого критика. Путешествие в Европу, общение с ведущими западными мыслителями (Гегель, Шеллинг, Шлейермахер...), а с другой стороны, сближение со старцем Макарием Оптинским и открывшаяся глубина религиозной мысли (святоотеческая литература, Фенелон, Паскаль, Паисий Величковский...) привели Киреевского к духовному перевороту. Обнаружив ограниченность рационалистической философии, он обратился к «цельному знанию» , дающемуся верой. Былой «западник», достигнув высшего предела европейского образования, переделался в «восточника». При этом − субъективно и объективно − Киреевский оставался европейцем, поскольку европейская мысль (в лице тех же Шеллинга, Шлейермахера) и сама в то время пришла к необходимости примирить разум с верой. Всё, что с таким усилием нащупывала западная философия, Киреевский неожиданно нашел уже готовым у Исаака Сирина и других восточных отцов Церкви. Камень, которым так долго пренебрегали строители, оказался краеугольным. Путь возвращения к вере, к Церкви для Киреевского был важен в экзистенциальном смысле: на этом пути личность обрела опору в онтологических, внеличностных ценностях. На этом пути разрешалась и проблема отношений России с Европой как взаимодополнительность «внеличностного» Востока и «личностного» Запада.

Начало формирования славянофильства как идейного направления следует отнести к 30-м годам XIX века. В 1839 г. Алексей Хомяков написал свою знаменитую, вызывающую на спор записку «О старом и новом», она обсуждалась в кружках, салонах, и Иван Киреевский написал другую записку, уже программного характера − «В ответ Хомякову». С этих публицистических выступлений начинается история славянофильства как историософского учения. Хотя, конечно, кружок славянофилов образовался раньше, но это был просто дружеский кружок, у него ещё не было отчётливой программы. Теперь она, наконец, появилась. Здесь нужно отметить один факт, который способствовал пробуждению национальной рефлексии – это выступление П. Я. Чаадаева в 1836 году, его так называемое первое «Философическое письмо». Оно было напечатано в журнале «Телескоп», за что журнал был закрыт. Редактор журнала Н. И. Надеждин был выслан из столицы, а сам Чаадаев объявлен сумасшедшим. Чаадаев в этом письме поставил вопрос о смысле существования России, славянства, он попытался посмотреть, как потом Бердяев скажет: не как мы, но как Бог смотрит на Россию. Западник Чаадаев пришёл тогда к очень грустному выводу, противоположному тому, к которому пришёл Киреевский. Он заключил, что Россия движется по неверному пути развития. Она далеко отклонилась от Европы, от самого характера европейского образования, и этот путь России – путь ошибочный. Вся русская история лишь эксперимент, который учит человечество, как не надо жить. Почему Чаадаев пришёл к такому выводу? Основание, на котором зиждется его концепция, – религиозного свойства. Он прежде всего религиозный мыслитель, и он исходит из рассмотрения двух конфессий христианства: католической и православной. Он полагает, что в католичестве формировалась социальная программа христианства. Католичество направлено на активную перестройку земного мира по законам Христа, православие же отказалось влиять на социальную сферу, ушло от мира. Эти взгляды вызвали долгие споры.

Ответом Чаадаеву были славянофилы. Именно они сосредоточились на вопросе «зачем Бог создал Россию», но попытались решить его иначе, чем Чаадаев. Они также пошли путем сравнения Европы и России, в частности, христианства и католичества. Особенно Алексей Хомяков много этим занимался. Хомяков, по существу, поменял чаадаевские плюсы на минусы: то, что католичество погружается в мирские заботы, для него это минус. Церковь, полагает он, должна быть исключительным духовным авторитетом, и таковой является только православная церковь. Славянофилы фундаментом православия считали начало соборности, т.е. добровольного, свободного согласия верующих. Единство нации как любовное начало, по славянофилам, зиждилось на таком религиозном соборном начале.

В трудах западных историков сформировалась так называемая концепция завоевания, утверждавшая, что основные нации в Европе формировались в результате завоевания одним народом другого. Когда эту концепцию Михаил Погодин (историк, близкий славянофилам) примерил к русской истории, он заметил, что здесь она не работает, завоевания «у нас» не было, начиная от полулегендарного факта добровольного призвания на Русь варягов. (Впрочем, далеко не все славянофилы соглашались с Погодиным, тот же Киреевский выступал против сталкивания европейской и русской истории). Несколько иным путем шёл в своих исторических разысканиях Хомяков. Он исходил из того, что славяне − племя хлебопашцев, а не кочевников (завоевателей). Земля для них – главная ценность, источник стабильности, «домостроительного» благополучия. Так или иначе, но получается, что не вражда, узаконенная и ограниченная формами общественного договора , а любовь и добровольное согласие предопределили складывающиеся в славянстве законы общежития. Понятие согласия для славянофилов центральное, и соответствующие формы государственности они отыскивали в древнерусских республиках. Что касается форм общественно-бытового характера, то славянофилы видели это начало в крестьянской общине, в объединении людей (мip), где все вопросы решаются по согласию, на общем сходе.

Государство славянофилы хотели видеть не бюрократической машиной (каковой оно и было), а большой семьёй, где не подчиняются силе, а соглашаются с авторитетом старшего. Идея семьи у славянофилов универсальна. Когда они пишут о литературе, они вновь ищут начало любовного согласия, выраженного прежде всего через семью, они болезненно воспринимают отмирание патриархальной семьи и наступающую взамен «эмансипацию плоти» (см., например, «Письмо к издателю Т. И. Филиппову» А. С. Хомякова 1856 г. по поводу пьесы А. Н. Островского «Не так живи, как хочется»).

Основные идеи славянофилов воплощались в их эстетической практике. Правда, надо сказать, что среди славянофилов не было «чистых» критиков, т.е. людей, которые профессионально занимались только критикой, как, скажем, Белинский или Добролюбов. Славянофилы все понемногу занимались критикой, их критические работы часто пересекаются с филологией, историей, богословием. Они дали мощный толчок развитию русской философской критики .

Славянофильская журналистика (журнал«Русская беседа», газеты «Молва», «День», «Москва», «Русь»…) формировалась как оппозиция крепнувшим западническим веяниям. Поначалу «Петербургскому сборнику» 1846 года (оплоту натуральной школы), славянофилы противопоставили своё издание, которое назвали «Московский сборник» (1846, 1847, 1852). Если там «Петербургский», то здесь, соответственно, «Московский». Основная идея славянофилов в области критики – это идея русской художественной школы, идея самобытности. Самым глубоким её толкователем был Алексей Степанович Хомяков (1804–1860). Его статья в «Московском сборнике» 1847 г. так и называется: «О возможности русской художественной школы» . В этой статье он заявляет, что подлинное искусство не может не быть народным. «Художник не творит собственною своею силою: духовная сила народа творит в художнике». Получается, что творческое начало принадлежит народу, это, прежде всего, выражается в языке. Язык – самое главное создание нации, он есть её философия, один язык может акцентировать явления, не заметные для других (таково русское слово «пошлость»). Так вот, творческое начало принадлежит народу, а художник является неким проводником, он просто лучше других видит, слышит и выражает это творческое начало нации. С точки зрения Хомякова, идеальными формами искусства являются именно коллективные формы, где художником является сам народ.

По этой причине славянофилы очень много занимаются фольклором, особенно много сделал для русской фольклористики собиратель народных песен Петр Киреевский. Славянофилы не только собиратели, но и теоретики фольклора, так Константин Аксаков написал важную статью о былинах «Богатыри времён великого князя Владимира по русским песням» (1856). В них он обнаруживает «праздничный, полный веселья образ русской общины» (мотив «братского пира»), пронизывающие национальный быт «лучи Христовой веры» и «начало семейное, основу всего доброго на земле». Фольклор (песня, предание, сказка) для славянофилов первичная форма словесного искусства, отражающая природу художественного творчества как собирательного, коллективного (соборного). Два других явления, в которых изначально выразилась эстетическая соборность, это иконопись и церковная музыка. Вот как Алексей Хомяков об этом пишет: «Икона не есть религиозная картина, точно так же как церковная музыка не есть музыка религиозная; икона и церковный напев стоят несравненно выше. Произведения одного лица, они не служат его выражением; они выражают всех людей, живущих одним духовным началом: это художество в высшем его значении». То есть в иконе и в церковной музыке выразилось коллективное, соборное представление об истине и красоте. Понятно, что это уже не фольклор, здесь есть авторство, есть конкретный иконописец или композитор, но в данном случае существует нераздельное единство личности и коллектива верующих людей (церкви). Единство, любовное согласие имеют здесь религиозную основу.

Современные формы искусства, как полагает Хомяков, только приближаются к идеалу, потому что современный художник утратил ощущение коллективности и стремится выразить собственную индивидуальность; личность всё больше отделяется от хора и заявляет о своей самостоятельности. Это, конечно, неизбежный исторический процесс обособления личности от патриархального единства, но, – утверждает Хомяков, – на каком-то историческом этапе должен произойти синтез, возвращение к идеалу на новой уже ступени, то есть личность художника должна вернуться к своим корням, к хоровому началу, и это уже происходит. Хомяков находит двух художников, которые встали на этот путь. Это композитор Глинка и живописец Александр Иванов, всю жизнь отдавший одной картине − «Явление Христа народу». Интересно, что идеи Хомякова созвучны были и Иванову, и Глинке. Глинке принадлежит знаменитая фраза «музыку создаёт народ, а мы, композиторы, её аранжируем».

Обращаясь к русской литературе, славянофилы выше всех поставили Гоголя. Ещё раньше это сделал западник Белинский, но в отличие от него славянофилы в авторе «Мёртвых душ» расслышали искомые ими «хоровые начала» национальной культуры. Что касается Пушкина, путь к нему славянофильской критики оказался весьма извилистым. Поначалу И. В. Киреевский, как уже говорилось, написал одну из самых замечательных на то время статей о Пушкине, но впоследствии остыл к нему. Так, в 1845 г., открывая библиографический отдел журнала «Москвитянин» , Киреевский признал «величие таланта Крылова», выразившееся в «красоте народности» его басен, наследником же Крылова он назначает... нет, не Пушкина, а сразу же Гоголя. Только Гоголь видится критику «представителем той новой, великой, до сих пор в ясном виде ещё не являвшейся силы< ...> которую называют силой русской народности ». Пушкин здесь пропущен, конечно, не случайно.По поводу Пушкина славянофилы долгое время высказывались очень осторожно и холодно. Они принимали некоторые произведения, скажем, «Пророк» был очень близок их представлениям о том, какой должна быть истинная поэзия, но Пушкин-то не удержался на «Пророке». Он написал потом «Дар напрасный, дар случайный», «Бесы» – это поэзия сомнения и утраты цельного мироощущения, а этого славянофилы в искусстве не поощряли. Пушкин всё же остался для них чужим, Лермонтов ещё в большей степени. Как люди чуткие к языку, они понимали, что в поэзии Пушкина и Лермонтова есть глубоко национальные корни, но им казалось, что оба эти поэта пошли по неверному пути сугубо индивидуального и потому оторванного от народной жизни художества. Хомяков в письме к И. Аксакову (1860) даже бросил такую фразу: Пушкину «недоставало способности к басовым аккордам». Но почему все должны петь басом? В отношении к Пушкину сказалась кабинетная отвлечённость славянофильского теоретизирования. Справедливости ради следует заметить, что грех недопонимания Пушкина на протяжении четырёх десятилетий разделила со славянофилами и реальная критика, куда более авторитетная для большинства российских читателей.

Во второй трети XIX века русская литература шла непростым путём к истинной народности, однако славянофилы сквозь увеличительное стекло своей теории видели в ней прежде всего подражательность послепетровской культуры. Потому-то долгое время они не могли по достоинству оценить не только в Пушкине и Лермонтове, но и в Тургеневе, Островском, Достоевском, Л. Толстом всей глубины уже происходящего на их глазах созидания национальной культуры. Творчество этих и других писателей, особенно вышедших из натуральной школы, казалось им отходом от исконных (по их представлениям) форм народного искусства. Получилось по пословице «свой своя не познаша»: славянофилы не увидели реального воплощения народности, которое в художественной практике осуществилось не совсем по их рецептам.

Вместе с тем и нам в суждениях о славянофильской критике (как и любой другой) не следует за «деревьями» ошибок терять из вида «лес» достижений.

Ориентацию славянофильской критики на Гоголя выразил Константин Сергеевич Аксаков (1817 – 1860), который написал нашумевшую брошюру «Несколько слов о поэме Гоголя “Мёртвые души”» (1842). Он характеризует поэму как национальную эпопею в духе «Илиады», и в этом расходится с Белинским. Два критика вступили друг с другом в жестокий спор. Белинский смотрел на это произведение как на продолжение традиций европейского романа, прежде всего Вальтера Скотта. В действительности «Мёртвые души» воплощают синтез разных традиций, и Аксаков заметил то, что не заметил Белинский. Он почувствовал, что в русской литературе формируется начало, приближающееся к древней эпопее. Эпопея для Аксакова идеальная форма, которая выражает единство нации (об этом ещё Гегель писал). То есть эпопея выражает наиболее полно, объёмно дух нации. Поставив Гоголя на один уровень с Гомером, Аксаков вызвал на себя град насмешек: как это так в «Мёртвых душах» гомеровский эпос, когда там такие смешные герои? Белинский говорит, что у Гоголя юмор важнее, и вся сила писателя в смехе, а Аксаков толкует о каких-то идеальных началах.

Я думаю, что Аксаков был прав в двух пунктах, которые впоследствии действительно оправдались. Первое – это творческая и духовная эволюция самого Гоголя. Универсальное (в том числе позитивное) начало лежало в замысле сюжета («вся Русь явится в нём»), и Аксаков это разгадал. Второе – жанровый прогноз Аксакова. Белинский полагал, что эпопея уже не может возродиться, роман – вот главная форма времени. Между тем русская литература привела к возрождению жанра эпопеи: вспомним «Войну и мир».

Таким образом, Константину Аксакову нельзя отказать в критической прозорливости. Он увидел в «Мёртвых душах» не сатиру на русскую жизнь, но именно поэму − высокое творение национального духа, проявившееся особенно в могуществе русской речи. Именно язык есть живая форма национального духа, «Мёртвые души» в этом смысле были парадоксальным актом оживления национального самосознания. Аксаков сосредоточился на том, мимо чего Белинский всё-таки проходил, не замечая, − на «положительном» пафосе утверждения национальных ценностей.

Белинский хорошо разглядел то, что ему самому было так дорого: критику русской действительности, ненависть к национальной и социальной мертвечине. Это у Гоголя есть, и сила его смеха действительно разительна. Но у Гоголя есть и то, что разглядел К. Аксаков. «Мёртвые души» – великий синтез, явление национального духа с его утверждающей и (одновременно!) отрицающей силой. Как мудро сказал по поводу этого спора Герцен: «Велико достоинство художественного произведения, когда оно может ускользнуть от всякого одностороннего взгляда. Видеть апотеозу смешно, видеть одну анафему несправедливо». Сам Герцен, будучи западником, склонялся к прочтению Белинского, хотя и отвергая его негативную оценку гоголевских лирических отступлений как «дифирамбов блаженствующего в себе национального самосознания». Герцен, что ему свойственно, выделил трагическое начало гоголевского эпоса: «Переходя от Собакевичей к Плюшкиным, обдаёт ужас, с каждым шагом вязнете, тонете глубже. Лирическое место вдруг оживит, осветит и сейчас заменяется опять картиной, напоминающей ещё яснее, в каком рву ада находимся…» Спор о «Мёртвых душах» в конечном счёте выливался в противопоставление различных образов России, вычитанных критиками из поэмы Гоголя.

Горячим и небеспристрастным ответом на западнические истолкования было письмо славянофила Ю. Ф. Самарина К. С. Аксакову 1842 г., распространявшееся в многочисленных списках. По поводу тех, кто видит в «Мёртвых душах» только «ряд жалких, смешных отвратительных явлений», исчерпывающе характеризующих современное состояние России, Самарин замечает: «В их словах выражается искренняя, почтенная любовь к своему, родному, но любовь слишком тесная и потому легко переходящая в отчаяние. Маловеры! Вы любите не Россию, а то, что в её жизни нравится вам лично; себя вы любите в ней, а не её!»

Решительную борьбу славянофилы вели с натуральной школой, которая представлялась им жалким подражанием Гоголю (таковы выступления К. Аксакова «Физиология Петербурга» 1845 г. и «Три критические статьи г-на Имрек» 1847 г.) Если у Гоголя за изображением пошлой действительности чувствуется острая боль и сострадание к падшему человеку, то у «натуралистов» славянофилы видят лишь равнодушное копирование мерзостей жизни, тем самым превращающееся в клевету на неё. Зерно истины в таком взгляде, кажется, всё-таки было, особенно на относительно ранней, «физиологической» стадии становления натуральной школы.

Копиизм, карикатурность и прочие недостатки упрощённого миметизма лучшие из «натуралистов» (Гончаров, Тургенев, Некрасов, Достоевский) изживали достаточно быстро, и в этом, возможно, некоторую роль сыграла и суровая славянофильская критика. Впрочем, славянофилы – следуя инерции литературной борьбы – не скоро заметили это изживание, быстрое взросление своих противников и превращение «школы» в «университет». Лишь позднее они попытались преодолеть «партийную» глухоту. Особенно значительную роль сыграл в этом А. С. Хомяков, в 1858 г. воссоздавший Общество любителей российской словесности при Московском университете и в качестве его председателя успевший (до своей смерти в 1860 г.) произнести ряд блестящих речей, расширявших литературную платформу славянофильской критики. Так, он с воодушевлением приветствовал появление в литературе Л. Н. Толстого.

Одним из самых принципиальных и глубоких по мысли явлений славянофильской критики была статья Юрия Фёдоровича Самарина (1819 – 1876)«О мнениях “Современника” исторических и литературных» , напечатанная в 1847 г. в журнале «Москвитянин». Как видно уже из названия, автор нападает на цитадель натуральной школы – журнал «Современник». Самарин в значительной мере уточняет позиции славянофильской критики, освобождая их от чрезмерного догматизма. Он, в частности, находит много точек соприкосновения с главным противником – В. Г. Белинским, хотя в целом оценивает его деятельность весьма нелицеприятно. У Самарина куда больше гибкости, тонкости мысли, чем, скажем, у «передового бойца славянофильства» К. Аксакова, он скорее шел за Хомяковым. Статья свидетельствует о возможностях развития славянофильской концепции (которыми впоследствии воспользуются почвенники ). Так, он мудро и диалектично свёл понятия «национальное» («народное») и «общечеловеческое»: «Что же такое народность, если не общечеловеческое начало, развитие которого достаётся в удел одному племени преимущественно перед другими, вследствие особенного сочувствия между этим началом и природными свойствами народа». Таковым общечеловеческим началом, к которому проявилось преимущественное тяготение славянского племени, Самарин, следуя за Хомяковым, называет любовь и производное от неё смирение (в христианском значении).

Беду современной литературы (т.е. всё той же натуральной школы) Самарин видит в вольном или невольном неуважении к собственному народу, в неверии в духовную его силу. В этом сказалось наследие петровских реформ, разъединивших высшее («образованное») и низшее сословия. «Мы не понимаем народа, и потому-то мало ему доверяем. Незнание – вот источник наших заблуждений. Мы должны узнать народ, а чтоб узнать, и прежде чем узнать, мы должны любить его». Основания для этого, уверяет Самарин, несомненно, существуют. Презрение к невежественному мужику мешает увидеть и тем более усвоить из народной жизни её ценности, например, то, что народу «доступен смысл страдания и дар самопожертвования».

Идея соединения распавшихся половинок нации –программа, выношенная славянофилами. Она оказалась созвучной высшим достижениям русской словесности XIX века.

В разработке фундаментальных основ славянофильской критики значительную роль сыграла статья И. В. Киреевского , опубликованная им в 1845 г. в «Москвитянине» под названием «Обозрение современного состояния литературы» . Собственно говоря, это было начало большого исследования духовного кризиса западной цивилизации и путей выхода из него в отражении современной литературы, европейской и русской. Исследование осталось незаконченным, как не реализовался и сам проект перестройки журнала «Москвитянин» в орган обновлённого славянофильства (о следующей попытке его реорганизации, в чём-то очень схожей, см. в разделе о почвеннической критике). Целый ряд идей, брошенных здесь Киреевским, получил своё развитие в русской критике. Обозначив новый этап литературного развития Европы и России как «журнальный», он объяснил, что, собственно, означает этот «перевес журналистики в литературе»: «в современной образованности потребность наслаждаться и знать уступает потребности судить , …отдать себе отчёт». Иначе говоря, наступал век критики как самоанализа литературы, без чего не мог двинуться вперёд даже и сам процесс художественного творчества и познания. Прогноз Киреевского, в общих чертах, совпал с наблюдениями Белинского.

Для последующего развития собственно славянофильской критики особое значение имели две идеи Киреевского. 1) Он предостерёг от крайностей как «безотчётного поклонения Западу», так равно и «безотчётного поклонения прошедшим формам нашей старины». Последнее, как он полагал, вело славянофилов к «душному провинциализму». Выход из него виделся Киреевскому, как и Самарину, в диалектическом равновесии национального и «всечеловеческого » (впоследствии именно на этом слове построит свою концепцию народности русской литературы Ф. М. Достоевский). 2) Во всех сколько-нибудь замечательных явлениях словесности критик предлагает видеть две тенденции: отрицательную и положительную . Первая направлена на «опровержение систем и мнений, предшествовавших излагаемому убеждению», а вторая представляет собой «живое, цельное воззрение на мир и человека», без которого немыслим истинный поэт.

В нарушении равновесия отрицания и утверждения в пользу первого критики-славянофилы видели основной изъян послегоголевской литературы. Восстановление этого равновесия было сквозной темой критического отдела журнала «Русская беседа» (1856 – 1860), в котором участвовали все ведущие критики славянофильского лагеря. Философ, богослов и журналист Никита Петрович Гиляров-Платонов (1824 – 1887) в первом же номере нового журнала опубликовал статью «Семейная хроника и воспоминания С. Аксакова». Это была рецензия на книгу с тем же названием, которую славянофилы рассматривали как новый, после Гоголя, прорыв в желаемом «положительном» направлении. Рецензия превратилась в развёрнутое изложение эстетического кредо критика и журнала. «Семейную хронику» С. Т. Аксакова Гиляров-Платонов рассматривает как художественное произведение несмотря на очевидную мемуарность. Его интересуют не столько даже колоритные картины помещичьего быта, что во главу угла поставил Н. А. Добролюбов, в полном соответствии с принципами реальной критики оценившей объективность изображения крепостнической действительности. Критик «Русской беседы» главную – эстетическую! – ценность аксаковской хроники находит в субъективной сфере авторского вѝдения мира. Для него высшая мера народности рассматриваемого произведения – глубоко христианское отношение автора к описываемым событиям и героям. Только такое мировосприятие позволяет, по убеждению критика, обнаружить и художественно убедительно представить то «положительно прекрасное», что есть в русской жизни, и что пока было не по силам русским художникам. «Искусство наше ограничивалось доселе одним отрицанием», но пришла пора, утверждает Гиляров-Платонов, «отыскать положительное содержание» в самой действительности, ничуть не приукрашивая её.

Как мы знаем, русская литература вскоре двинулась именно в этом направлении (положительные герои Достоевского, Толстого, Лескова), подтвердив проективный анализ славянофильской критики.

Опираясь на умиротворяющие начала аксаковской прозы, Н. П. Гиляров- Платонов повёл решительное наступление на торжествовавшую обличительную литературу: «искусство должно успокаивать, а не раздражать наше чувство». Одной крайности была противопоставлена другая по принципу «клин клином вышибают». Однако заявление Гилярова-Платонова определяло не столько тактическое, сколько стратегическое направление славянофильской критики, её глубинное понимание красоты (в данном случае сближающее её с эстетической критикой) как мудрого смирения перед высшими законами бытия. Как сказал о поэзии близкий к славянофилам Ф. И. Тютчев: «И на бунтующее море/ Льёт примирительный елей».

Замечательный материал, подтверждающий духовно-эстетическое превосходство христианского воззрения на мир, Гиляров-Платонов нашёл в книге, на которую он написал столь же подробную, аналитическую рецензию: «Сказание о странствии и путешествии по России, Молдавии, Турции и Святой земле… инока Парфения» (1856). Книга монаха-раскольника, перешедшего в православие, вызвала всеобщий восторженный приём, захватив своим обаянием даже критиков и писателей, весьма далёких от церкви. «Около нас, среди нас, – писал Гиляров-Платонов, – мы открываем целую жизнь, совсем особую, нами незнаемую». М. Е. Салтыков-Щедрин, которого также поразило самое существование людей, способных на духовный подвиг, попытался отмахнуться пренебрежительным ярлыком «аскетизм». Гиляров-Платонов в простодушном повествовании инока Парфения обнаруживает тот характерный русский тип некрикливого и незлобивого героизма, наброски которого были даны в русской литературе Лермонтовым (Максим Максимович), С. Аксаковым (Алексей Степанович). Теперь он открылся в самом полном развитии: «в этой книге встретите людей именно с тою несуществующею для нас цельностию жизни, для которых служение истине есть всё бытие». Открытию иного строя жизни в книге Парфения немало способствует, как убедительно показывает Гиляров-Платонов, поразительная для секуляризированного русского читателя живая церковнославянская речь.

«Сказание о странствии … инока Парфения» сыграло определённую роль в возвращении русской литературы к христианским ценностям. Этот процесс был своевременно и точно зафиксирован славянофильской критикой в лице Н. П. Гилярова-Платонова, а затем пошедшего по его стопам А. А. Григорьева.

Ещё одно явление, бывшее когда-то этапным, а ныне ушедшее в тень, – повести близкой к славянофильству Н. Кохановской – получило глубокое эстетическое истолкование в статье Гилярова-Платонова «О новой повести г-жи Кохановской “Из провинциальной галереи портретов”» (1859). Критик видит в начинающей, но уже зрелой писательнице достойное продолжение традиций С. Т. Аксакова с его «беспристрастным отношением в действительности и в особенности той цельности, той самоуспокоительности, в какой являются изображаемые лица». Интересно, что чуть позднее на талант Кохановской обратил внимание прогрессист Салтыков-Щедрин (статья «Повести Кохановской в журнале “Современник”» 1863 г.), и если объективность писательницы он также поддержал, то её «самоуспокоительность», предпочтение «смирения» перед «протестом» отнёс к ретроградной тенденциозности. Консерватор Гиляров-Платонов, напротив, трактует «смиренные» финалы Кохановской как художественно убедительные в высшей степени. Свою силу, как отмечает критик «Русской беседы», новое дарование черпает из языковой стихии русских песен. Филологическая аргументация, анализ слова как первообраза художественного произведения, вообще говоря, составляет принципиальную особенность славянофилов, резко выделяющую их на фоне современной им литературной критики. Наиболее ярко это проявилось в творчестве К. С. Аксакова (автора книги «Ломоносов в истории русской литературы и русского языка», 1846 и других работ по филологии), да и того же Гилярова-Платонова, составившего глубокомысленные «Экскурсии в русскую грамматику» (1884), где он высказал замечательное соображение о наличии в языке «творящей этимологии» и даже «совести».

Эпилог славянофильской критики суждено было написать Ивану Сергеевичу Аксакову (1823 – 1886), поэту, публицисту и общественному деятелю. Его «Речь о А. С. Пушкине» (1880), сказанную на торжествах открытия памятника поэту в Москве сразу после эпохальной речи Достоевского, можно расценить как переоценку ценностей в славянофильской критике, наконец-то признавшей «первого истинно русского поэта», «народного в высшем значении этого слова» (хотя и не без некоторвх оговорок). Параллельно Аксакову решительной ревизии славянофильские (в том числе и собственные) предубеждения были подвергнуты в статье Н. П. Гилярова-Платонова «А. С. Пушкин. Открытие памятника» (1880) в издаваемой им газете «Современные известия» (там же, ещё в 1871 г. Гиляров-Платонов написал о Пушкине как «творце русского языка»).

Самый значительный историко-литературный труд И. С. Аксакова – книга «Фёдор Иванович Тютчев. Биографический очерк» (1874), доныне ценная своим целостным анализом личности, мировоззрения и творчества великого поэта в их диалектическом единстве. Тютчев выступает здесь последней яркой звездой пушкинского периода русской поэзии, но сам период представляется критику уже исчерпавшим себя. То был период «искренности», простодушной «веры в искусство», однако «не все струны народной души прозвучали», поскольку «самая стихотворная наша форма была и есть заёмная». На место слишком уж гладкой для русского уха силлабо-тоники Аксаков прозревает приход «новой, неведомой доселе, своеобразной, более народной формы». Эти «гадания» критика не покажутся беспочвенными, если вспомнить ритмические новации поэтов XX века.

Говоря о Тютчеве, поэте и публицисте, «двигателе нашего русского, народного самосознания», Аксаков подводит и некоторые итоги славянофильского движения. Оно «как учение, никогда не было популярным, да и не было волне формулировано», однако воздействие славянофилов на русскую интеллигенцию «было необримо, – хотя и быстро». Действовало не «учение» (Аксаков готов признать ошибочность «крайних увлечений»), но со временем сформировавшееся «направление, освобождающее русскую мысль из духовного рабства перед Западом». Явление великой, потому как самобытной, русской литературы, выразившей духовные искания как Востока, так и Запада, вполне оправдало славянофильские «мечтания».

По́чвенничество - течение русской общественной мысли, родственное славянофильству, противоположное западничеству. Возникло в 1860-х гг. Приверженцы называются почвенниками.

Почвенники признавали особой миссией русского народа спасение всего человечества, проповедовали идею сближения «образованного общества» с народом («национальной почвой») на религиозно-этической основе.

Термин «Почвенничество» возник на основе публицистики Фёдора Михайловича Достоевского с характерными для неё призывами вернуться к «своей почве», к народным, национальным началам. Генетически Почвенничество восходит к направлению «молодой редакции» журнала «Москвитянин», существовавшей в 1850-1856 гг., и идейно было родственным славянофилам (в том числе их нравственной ориентации на русское крестьянство); вместе с тем представители этого направления признавали положительные начала и в западничестве. Почвенничество выступало против крепостнического дворянства и бюрократии, призывало к «слитию образованности и её представителей с началом народным» и в этом видело залог прогресса в России. Почвенники высказывались за развитие промышленности, торговли, за свободу личности и печати. Принимая «европейскую культуру», они одновременно обличали «гнилой Запад» - его буржуазность и бездуховность, отвергали революционные, социалистические идеи и материализм, противопоставляя им христианские идеалы; полемизировали с журналом «Современник».

В 1870-е годы черты почвенничества проявились в философских сочинениях Николая Яковлевича Данилевского и «Дневнике писателя» Фёдора Достоевского.

Во второй половине ХХ века возродилось в «деревенской прозе» и публикациях на историко-патриотические темы. Против них была направлена в 1972 году статья Александра Николаевича Яковлева, в то время зав. Идеологическим отделом ЦК КПСС, с сокрушительной критикой с позиций ортодоксального марксизма-ленинизма.

Ф. Достоевский «Ряд статей о русской литературе»

Н. Страхов «Несколько запоздалых слов»

20. Неославянофильская критика К. Леонтьева .

Одним из первых русских критиков, для которых религиозная проблематика оказывается главным мерилом в оценке литературных явлений, стал Константин Николаевич Леонтьев . Литератор, который в статьях начала 1860-х годов едва ли не в одиночку отстаивал приоритет «чистой» эстетики, в 1870-1880-е годы почти полностью посвящает себя философско-религиозной публицистике, отстаивая крайне консервативную, «охранительную» точку зрения не только на общественные коллизии, но и на православное христианство.

В двух работах, вошедших в брошюру «Наши новые христиане», Леонтьев подверг сомнению общественно-религиозную состоятельность учений Достоевского и Л.Толстого: по его мнению, пушкинская речь Достоевского и рассказ Л. Толстого «Чем люди живы» демонстрируют несовершенство религиозного мышления и поверхностное знакомство с учениями отцов церкви двух знаменитых русских писателей, несмотря на проповеднический религиозный пафос их выступлений. В отличие от большинства «неославянофилов», Леонтьев не принял толстовскую «религию любви», которая, по егомнению, искажает сущность истинного христианства.

Однако художественные произведения Толстого, его романы «Война и мир» и «Анна Каренина», критик объявил величайшими творениями мировой литературы «за последние 40-50 лет». В статье «Два графа: Алексей Вронский и Лев Толстой», которая вошла в цикл «Записки отшельника», Леонтьев назвал главным пророком русской словесности «гоголевщину» - т.е. «унижение» в художественном творчестве русской действительности. Для Леонтьева такое отношение к русской жизни тем более кощунственно, что в деле воспитания «русских юношей» «литература гораздо сильнее и школы, и семьи». И только Толстой в своих главных произведениях смог нарушить гоголевскую традицию, изобразив «высшее русское общество наконец-то по-человечески, то есть беспристрастно, а местами и с явной любовью». Подтверждением этому для Леонтьева послужил образ Вронского, которого критик воспринимает в патриотическом ракурсе, осмысляя «военных героев» русской литературы.

Более глубокое и подробное освещение творчества Л. Толстого Леонтьев предложил в объемной работе «Анализ, стиль и веяние. О романах гр. Л. Н. Толстого», которая совместила две, едва ли не противоположные, тенденции литературно-критической деятельности религиозного мыслителя: отчетливую политическую тенденциозность и стремление к чисто «филологическому», формальному, тонко-аналитическому исследованию художественных текстов. Следует отметить методологическое новаторство Леонтьева, пытавшегося в стиле писателя найти многозначное преломление, художественное воплощение идейного замысла.

К. Леонтьев «Наши новые христиане»

21. Литературно-критическая тематика публицистики писателей 1870-90-х гг .

Известные русские писатели 2-й половины 19 века сами нередко становились субъектами литературно-критического процесса, публично высказывая свои суждения о принципах художественного творчества, о многих конкретных литературных явлениях. И то, что Тургенев, Островский, Гончаров, Л. Толстой лишь эпизодически отмечались в печати статьями о литературе, не помешало повышенному вниманию к их работам со стороны публики, которую привлекали важность и обширность решаемых вопросов, а также авторитет самих писательских имен. Даже в обращениях к прошлому русской и мировой литературы, в теоретико-эстетических размышлениях знаменитые художники слова стремились продемонстрировать неожиданное и прозорливое видение глубинных литературных и общественных процессов современности.

И. Тургенев «Гамлет и Дон-Кихот»: статья лишь на первый взгляд может показаться отстраненным историко-литературным исследованием – на самом же деле это «внешнее» свойство статьи оказывается своего рода жанровой «ловушкой», которая с еще большей остротой нацеливает читателей на восприятие актуальных общественных проблем. Очевидные аллюзии и ассоциации связывают два обнаруженных писателем принципиально несхожих человеческих типа, Гамлета и Дон Кихота, с известными именами общественных и литературных деятелей 1860-х годов и, что еще важнее, с распространенными умонастроениями эпохи. Пафосом публичного выступления Тургенева стало утверждение равноценности социально-психологического типа умного и тонкого рефлектирующего скептика Гамлета, который, сопротивляясь окружающей его лжи, не способен уверовать в возможность современной истины, и типа смешного в своей наивности «энтузиаста, служителя идеи» Дон Кихота, который, наоборот, ради призрачного, иллюзорного идеала готов к самым бескомпромиссным действиям. С точки зрения Тургенева, который мастерски «позволяет» внутренней логике текста «самой» раскрыться читателю, позиция умного эгоиста Гамлета гораздо меньше востребована современностью, чем безудержный альтруизм Дон Кихота. Ключевым в характеристике персонажей становится для писателя их воздействие на окружающих: если Гамлет невольно сеет вокруг себя ложь, обман и смерть, то Дон Кихот заражает своим позитивным энтузиазмом таких искренних и сильных личностей, как Санчо Панса, которые безумными идеями, могут принести немало доброты и пользы. Статья Тургенева, в которой обобщенные рассуждения соединились с конкретно-исторической проблематикой, предвосхитила будущие историко-культурологические оппозиции Мережковского.

А. Гончаров «Мильон терзаний»: вечным социально-психологическим типом, особенно свойственным русскому обществу, становится Чацкий в данном «критическом этюде». Соглашаясь со своими предшественниками в том, что бессмертное значение комедии Грибоедова придает и гениальное изображение нравов московского общества, и создание ярких, исторически и психологически достоверных типов, и меткий афористичный язык, Гончаров все же считает главным достижением Грибоедова образ Чацкого. По мнению Гончарова, главный герой «Горя от ума», в отличие от Онегина и Печорина, преодолевает историческую замкнутость своего времени, становится героем новой эпохи, поэтому его образ насыщен многочисленными потенциальными смыслами, которые раскрываются при позднейшем прочтение. И не случайно размышления писателя о «положительном», т.е. действенном, уме Чацкого, о его искренней страстности, о стремлении грибоедовского героя нарушить равнодушную инертность и успокоительное лицемерие окружающего общества полны явных и скрытых ассоциаций, связывающих Чацкого с личностью Герцена, с деятельностью лидеров общественной мысли 1870-х годов.

Характерно, что и Тургенев, и Гончаров, и Герцен, и Достоевский энергично противились восприятию своих выступлений на литературные темы в русле традиционного литературно-критического творчества, охотно демонстрируя их жанровую и содержательную специфику.

22. «Другая критика» в критике 1890-1910-х гг. О тематике и проблематике литературного процесса .

В той или иной мере провозвестниками «новой критики» явились литераторы, принципиально не вписавшиеся в определенное литературное течение или направление. Их деятельность носила откровенно независимый характер. Даже втягиваясь в эстетические споры с современниками, они оставались критиками-«одиночками». Каждый из них имел особое мнение по вскому, заслуживающему внимание, эстетическому и этическому поводу.

Литературно-критические выступления Анненского, Айхенвальда, Розанова не зависели от устоявшихся воззрений, но при этом оказывались в центре пристального внимания всех, кто имел отношение к художественной культуре Серебряного века. «Независимые» могли провозглашать собственную исследовательскую методологию, они строили фундамент новых философских учений, по-своему видели пути литературного развития России.

«Особняковая» фигура в истории отечественной критики рубежа веков – Иннокентий Федорович Анненский , который в русской литературе этого периода занимает отдельное место как поэт, переводчик, драматург и педагог. Он публиковал рецензии на сочинения по русской, славянской и классической филологии в «Журнале министерства народного просвещения».

В становлении критической прозы Анненского можно четко разграничить 2 этапа.

Первый связан с критико-педагогическими статьями, напечатанными в конце 1880-х-1890-е годы в журналах «Воспитание и обучение» и «Русская школа», посвященными творчеству А. Толстого, Гоголя, Лермонтова, Гончарова, Ап. Майкова. В этих работах постепенно выстраивалась, формировалась система взглядов, приведшая в начале 1900-х годов к созданию особого нового способа литературно-критического анализа. Анненский часто использовал идеи дискурсивной критики (т.е. рассудочной, обоснованной предшествующими суждениями). К тому же педагогическая задача заставляла критика доводить мысль до логического предела, избегая при этом ассоциативных и метафорических образов, которые могли бы затруднять читательское восприятие.

Второй этап литературно-критического творчества Анненского связан с началом 20 века. В 1906 году вышел сборник литературно-критических статей «Книги отражений», не оцененный современниками по достоинству, но обозначивший совершенно новую и оригинальную страницу в истории русской литературно-критической жизни. Обращаясь в своих критических этюдах к творчеству Гоголя, Достоевского, Тургенева, Писемского, Л. Толстого, М. Горького, Чехова, Бальмонта, Анненский говорил о неисчерпаемой многозначности произведений искусства, об их вечном обновлении и эволюции во времени, в соответствии с этим – об их истолковании, о чтении как творческом процессе.

Его критические статьи представляют собой филигранно выполненные, тонко ассоциативные и динамичные филологические наблюдения, пронизанные авторским лиризмом, благожелательностью интонации, смысловой многоплавностью.

Значительную роль в формировании принципов «новой критики» сыграла «импрессионистическая» или.2имманентная» критика Юлия Исаевича Айхенвальда . На методологические основы литературно-критической деятельности Айхенвальда существенное влияние оказала идеалистическая философия Шопенгауэра. Задачи импрессионистической критики заключались в передаче впечатления, произведенного автором на проникновенного читателя. Айхенвальд исходил из того, что искусство есть нечто абсолютно самодовлеющее и потому сознательно отказывался от изучения писателя в связи с конкретными условиями места и времени, а импрессионизм не воспринимал как «эстетизм». Признавая воспитательное значение искусства, он отвергал «улитарные» требования к нему, считая их чуждыми иррациональной природе поэзии. Айхенвальд отрицал самую возможность построения истории литературы на каком-то едином методологическом основании. Говоря о праве критика на субъективное толкование произведения, он отводил ему роль своеобразного жреца, посредника между художником и читателем, первого и лучшего из читателей. Взгляды Айхенвальда на искусство особенно ярко проявились в переоценке творческого наследия Белинского и критики 60-х годов, которую он упрекал в чрезмерной публицистичности, в недостаточности художественного вкуса и непоследовательности литературных оценок.

Ю. Айхенвальд «Силуэты русских писателей»

В истории русской культуры конца 19 – начала 20 века Василий Васильевич Розанов – личность самая противоречивая и вместе с тем неоспоримо талантливая, оригинально и живо мыслящая. Как никто другой из видных литераторов рубежа веков, он был откровенно отринут своими современниками. Русская журналистика с особым рвением набрасывалась на него и слева, и справа, награждая с множеством отрицательных характеристик, среди которых были и такие: «пакостник», «дрянь», «голый Розанов», «гнилая душа», «Великий Пошляк Русской Литературы». Истину он предпочитал любым идеологическим «направлениям». Наполненная противочувствиями розановская манера мышления и письма – парадоксально-диалогическая, наедине с собственной совестью и совестью мудрого, зрячего читателя, открытого к честному диалогу, способного слышать, но не слушаться, сохранять собственное достоинство и независимость понятий о жизни. Всем строем суждений Розанов сознательно провоцировал на внутреннее раздраженное несогласие с собой. Отсюда внешняя отрывочность, мозаичность, калейдоскопичность и кажущаяся беспорядочность его мысли и слога. Розановым написано огромное количество статей, очерков, юбилейных слов, рецензий и заметок о Пушкине, Достоевском, Л. Толстом, Тургеневе, Страхове, Леонтьеве, Мережковском. Многократно он обращался к анализу творчества Гоголя, Некрасова, Гончарова, Чехова, М. Горького, Вл. Соловьева, Бердяева.

В работах критика о литературе и философии получила яркое выражение плодотворная концепция ценностного подхода к словесно-художественному и этико-эстетическому наследию отечественной культуры.

Своеобычная «музыка» розановского слова была отчетливо заявлена в его ранней книге л «глубочайшем аналитике души» Достоевском «Легенда о Великом инквизиторе Ф. М. Достоевского»: она затрагивает множество побочных, параллельных и очень важных, дорогих для него тем.

Особое место в творческом наследии Розанова занимают оригинальные, непривычные в жанровом плане мемуарно-некрологические работы («Памяти Вл. Соловьева», «Памяти И. И. Каблица»).

В. Розанов «Три момента в развитии русской критики»

23.Модернистская критика (символизм и акмеизм). Стилистические, жанровые особенности, полемическая и автохарактеризующая направленность.

В 1890-е годы с утверждением символизма как принципиально нового поэтического направления начинается формирование модернистских тенденций в литературной критике. Появление каждого нового литературного направления – будь то символизм, акмеизм, футуризм, имажинизм в разнообразных и прихотливых сочетаниях и модификациях – вызывало к жизни не только теоретические трактаты, провозглашающие и объясняющие суть творческих исканий, свойственных той или иной эстетической платформе, но и бурный поток литературно-критических публикаций. Новое художественное слово, новые стихотворные ритмы, новые поэтические идеи требовали безотлагательных оценок, дискуссионных откровений, полемических утверждений.

Особенностью литературной эпохи стало участие в критических спорах практически всех без исключения писателей. Трудно назвать имя хотя бы одного прозаика или поэта, который бы не выступил с критической статьей, рецензией, предисловием к новой книге. В эпоху, которая будет названа Серебряным веком, многие литературные критики оказываются незаурядными поэтами, а поэты - талантливыми критиками. В. Соловьев и Мережковский, Анненский и Розанов, Блок и А. Белый, Ахматова и Мандельштам оказались исключительно талантливы и в писательстве, и в критических разборах.

В начале века появились и новые организационные формы для выражения литературных оценок: это были поэтические клубы и литературные кафе, которые способствовали рождению вольной критической мысли. Полемика захватила всю литературу. Литературная критика модернистских течений формировалась и развивалась параллельно с социально ориентированной демократической, массовой критикой. И критика народническая, и фельетонные газетно-журнальные выступления, и марксистская литературная публицистика были сориентированы на безбрежные читательские массы. Литературно-критические штудии модернистов появлялись в расчете на небольшой круг людей «своих», посвященных, приобщенных к определенному литературному направлению. Модернисты создавали искусство для изысканной публики, для искушенного читателя, способного воспринять и оценить не «идейную сущность» произведения, а его поэтическую пронзительность и филигранность формы. Вот почему при широчайшем жанрово-тематическом диапазоне и стилистическом богатстве критическая проза модернистов была сосредоточена на феномене художественной целостности.

Наверное, иначе бы сложились поэтические магистрали Серебряного века, если бы не творчество В. С. Соловьева, определившего и судьбы символизма и роль литературной критики в период активного появления новых художественных концепций.

В историю русской культуры Владимир Сергеевич Соловьев вошел как великий философ-идеалист. Однако «чистой» философией он занимался достаточно недолго. В его богатейшем литературном наследии широко представлены и поэзия, и литературная критика, и публицистика. В литературно-критическом творчестве Соловьев в первую очередь предстает как проницательный «судия», необычайно чувствительный и к месту художника в мире идей, и к его индивидуальному пафосу. Философско-критические статьи, посвященные русской поэзии, имели своеобразное введение. Им стали 2 основополагающие для Соловьева работы по эстетике – «Красота в природе» и «Общий смысл искусства». В первой статье красота раскрывалась как «преображение матери через воплощение в ней другого, сверхматериального начала» и рассматривались как выражение идеального содержании, как воплощение идеи. Во второй статье характеризовались цели и задачи искусства, а художественное произведение определялось как «ощутительное изображение какого бы то ни было предмета и явления с точки зрения его окончательного состояния или в свете будущего мира». Художник, по Соловьеву, является пророком. Существенным во взглядах на искусство у Соловьева становится и то, что истина и добро должны быть воплощены в красоте. По словам Соловьева, красота отсекает свет от тьмы, «только ее просветляется и укрощается недобрая тьма этого мира».

Именно Соловьев открыл наследие Фета для таких поэтов, как Блок и А. Белый, и ориентировал молодое поэтическое поколение на те принципы, которые исповедовал Фет. Именно поэзии Фета была посвящена первая собственно литературно-критическая статья Соловьева «О лирической поэзии». В статье нашли воплощение и некоторые излюбленные темы философско-эстетических работ Соловьева: о предмете лирической поэзии, о роли объективной реальности в поэзии, о значении красоты в мире и ее воплощении в лирике, об «истинном фоне всякой лирики», о любви и ее воплощении в лирике, о лирике природы. Здесь же проводилась мысль о том, что поэзия Фета является самым заметным явлением в общем потоке «улитарной» русской литературы.

Несомненным творческим достижением Соловьева стало философское эссе «Поэзия Ф. И. Тютчева». Оно явилось этапным в понимании и интерпретации поэзии Тютчева и оказало большое влияние на ранних символистов, причислявших великого лирика к своим предшественникам. Соловьев попытался раскрыть перед читателем несметные сокровища философской лирики, заглянуть в тайны его художественного поэтического мира.

Соловьев является не только корифеем русской философской критики рубежа 19-20 вв., но и ее подлинным основателем. Соловьев доказывал, что философский анализ не подчиняет художественное произведение схеме, внутри которой оно обречено служить иллюстрацией какого-либо тезиса, а восходит к его объективной смысловой основе.

С 1895 года Соловьев пишет энциклопедические статьи для словаря Брокгауза и Ефрона, в которых целиком сохранен дух его «философской критики». Это не только статья «Красота», но также работы, посвященные Майкову, Полонскому, А. М. Жемчужникову, Козьме Пруткову и К. Леонтьеву.

В исследовательских трудах литературно-критическая деятельность Соловьева чаще всего рассматривается как предвестие русского символизма. Влияние Соловьева на «младших» символистов (Блок, А. Белый, С. Соловьев), на создание ими историко-литературной концепции поэта-пророка, является неоспоримым.

Представления Соловьева о целостности творческого пути писателя, о «святости» художественной деятельности, о высочайшей ответственности художника перед человечеством, о великом и неизбывном долге гения оказали огромное влияние на этику и эстетику 20 столетия, на русскую культуру в целом.

24.Литературно-критический аспект творчества религиозных мыслителей начала 20 века .

Литературная жизнь начала 20 века не может быть полноценно воспринята, если мы не учтем созидательного участия в ней русских религиозных философов. Труды Н. А. Бердяева, С. Н. Булгакова, С. Л. Франка, наполненные аллюзиями и реминисценциями из русской классической и современной литературы, посвященные проблемам творческого самосознания, роли интеллигенции в переломные эпохи, так или иначе оказывались в гуще литературно-критических дискуссий. Нередко случалось, что философы и критики выходили к одним и тем же болевым точкам российской действительности, уповая на русскую интеллигенцию, способную к просветительской миссии, и русскую литературу как высшую форму проявления отечественного сознания.

В знаменитом сборнике «Вехи» (1909) философы, публицисты и критики повели тревожный пророческий разговор о грядущих трагических событиях в России. Острое предчувствие надвигающейся беды пронизывает статьи Н.А. Бердяева «Философская истина и интеллигентская правда», С. Н. Булгакова «Героизм и подвижничество», М. О. Гершензона «Творческое самосознание», П. Б. Струве «Интеллигенция и революция», С. Л. Франка «Этика нигилизма».

Спустя 60 с лишним лет другой русский мыслитель – А. И. Солженицын – напишет о том, что идеи, изложенные в «Вехах», были «возмущенно отвергнуты всею интеллигенцией, всеми партийными направлениями от кадетов до большевиков. Пророческая глубина «Вех» не нашла сочувствия читающей России, не повлияла на развитие русской ситуации». Вневременное, общечеловеческое – то, что составляет теперь подлинную сокровищницу литературных оценок, мнений, сбывшихся прогнозов, - получает признание читателей лишь через многие десятилетия.

Русские философы предостерегали Россию от вторжения бескультурья, звали к религиозному гуманизму. И в этом отношении они оказались методологически созвучны разнообразным течениям так называемой «новой критики».

Н. Бердяев «Кризис искусства»

В. Розанов «Легенда о Великом инквизиторе Достоевского»

С. Булгаков

Другим общественно-литературным течением середины 60-х годов, снимавшим крайности западников и славянофилов, было так называемое "почвенничество". Духовным его вождем был Ф. М. Достоевский, издававший в эти годы два журнала - "Время" (1861-1863) и "Эпоха" (1864-1865). Сподвижниками Достоевского в этих журналах являлись литературные критики Аполлон Александрович Григорьев и Николай Николаевич Страхов. Почвенники в какой-то мере унаследовали взгляд на русский национальный характер, высказанный Белинским в 1846 году. Белинский писал: "Россию нечего сравнивать со старыми государствами Европы, которых история шла диаметрально противоположно нашей и давно уже дала цвет и плод... Известно, что французы, англичане, немцы так национальны каждый по-своему, что не в состоянии понимать друг друга, тогда как русскому равно доступны и социальность француза, и практическая деятельность англичанина, и туманная философия немца".

Почвенники говорили о "всечеловечности" как характерной особенности русского народного сознания, которую наиболее глубоко унаследовал в нашей литературе А. С. Пушкин. "Мысль эта выражена Пушкиным не как одно только указание, учение или теория, не как мечтание или пророчество, но исполнена и м н а д е л е, заключена вековечно в гениальных созданиях его и доказана им,- писал Достоевский.- Он человек древнего мира, он и германец, он и англичанин, глубоко сознающий гений свой, тоску своего стремления ("Пир во время чумы"), он и поэт Востока. Всем этим народам он сказал и заявил, что русский гений знает их, понял их, соприкоснулся с ними как родной, что он может п е р е в о п л о щ а т ь с я в них во всей полноте, что лишь одному только русскому духу дана всемирность, дано назначение в будущем постигнуть и объединить все многообразие национальностей и снять все противоречия их".

Подобно славянофилам почвенники считали, что "русское общество должно соединиться с народною почвой и принять в себя народный элемент". Но, в отличие от славянофилов, (*10) они не отрицали положительной роли реформ Петра I и "европеизированной" русской интеллигенции, призванной нести народу просвещение и культуру, но только на основе народных нравственных идеалов. Именно таким русским европейцем был в глазах почвенников А. С. Пушкин.

По словам А. Григорьева, Пушкин "первый и полный представитель" "общественных и нравственных наших сочувствий". "В Пушкине надолго, если не навсегда, завершился, обрисовавшись широким очерком, весь наш душевный процесс", наши "объем и мера": все последующее развитие русской литературы - это углубление и художественное осмысление тех элементов, которые сказались в Пушкине. Наиболее органично выразил пушкинские начала в современной литературе А. Н. Островский. "Новое слово Островского есть самое старое слово - народность". "Островский столь же мало обличитель, как он мало идеализатор. Оставимте его быть тем, что он есть - великим народным поэтом, первым и единственным выразителем народной сущности в ее многообразных проявлениях..."

Н. Н. Страхов явился единственным в истории русской критики второй половины XIX века глубоким истолкователем "Войны и мира" Л. Н. Толстого. Свою работу он не случайно назвал "критической поэмой в четырех песнях". Сам Лев Толстой, считавший Страхова своим другом, сказал: "Одно из счастий, за которое я благодарен судьбе, это то, что есть Н. Н. Страхов".

Почвенники в какой-то мере унаследовали взгляд на русский национальный характер, высказанный Белинским в 1846 году. Белинский писал: "Россию нечего сравнивать со старыми государствами Европы, которых история шла диаметрально противоположно нашей и давно уже дала цвет и плод... Известно, что французы, англичане, немцы так национальны каждый по-своему, что не в состоянии понимать друг друга, тогда как русскому равно доступны и социальность француза, и практическая деятельность англичанина, и туманная философия немца".

Русская литературно-критическая и философская мысль второй половины 19 века

(Урок литературы в 10 классе)

Тип урока- урок-лекция

Слайд 1

Наше бурное, стремительное время, круто раскрепостившее духовную мысль и общественную жизнь, требует активного пробуждения в человеке чувства истории, личностно-обдуманного и творческого участия в ней. Мы не должны быть «иванами, не помнящими родства», мы не должны забывать, что наша национальная культура зиждется на таком колоссе, как русская литература 19 века.

Сейчас, когда на теле- и видеоэкранах засилие западной культуры, подчас бессодержательной и пошлой, когда нам навязываются мещанские ценности и мы все бредим по стороне чужой, забывая свой собственный язык, мы должны вспомнить, что имена Достоевского, Толстого, Тургенева, Чехова невероятно почитаются на Западе, что один Толстой стал родоначальником целого вероучения, один Островский создал отечественный театр, что Достоевский выступал против будущих мятежей, если в них будет пролита слезинка хотя бы одного ребёнка.

Русская литература второй половины 19 века была властительницей дум. От вопроса «Кто виноват?» она переходит к решению вопроса «Что делать?» Этот вопрос писатели будут решать по-разному в силу своих общественных и философских взглядов.

По словам Чернышевского, наша литература была возведена в достоинство общенационального дела, сюда шли наиболее жизнеспособные силы русского общества.

Литература не игра, не забава, не развлечение. Русские писатели относились к своему творчеству по-особенному: оно было для них не профессией, а служением в высшем понимании этого слова, служением Богу, народу, Отечеству, искусству, высокому. Начиная с Пушкина, русские писатели осознавали себя пророками, которые пришли в этот мир «глаголом жечь сердца людей».

Слово воспринималось не как звук пустой, а как дело. Эту веру в чудодейственную силу слова таил в себе и Гоголь, мечтая создать такую книгу, которая сама, силой лишь высказанных в ней единственно и неоспоримо верных мыслей должна преобразовать Россию.

Русская литература во второй половине 19 века тесно связана с общественной жизнью страны и даже политизирована. Литература являлась рупором идей. Поэтому нам необходимо познакомиться с общественно-политической жизнью второй половины 19 века.

Слайд 2

Общественно-политическую жизнь второй половины 19 века можно разделить на этапы.

*См. слайд 2-3

Слайд 4

Какие же партии существовали на политическом небосклоне той поры и что они собой представляли? (Учитель озвучивает слайд 4, анимированный)

Слайд 5

По ходу демонстрации слайда учитель даёт определения, учащиеся записывают их в тетрадь

Словарная работа

Консерватор (реакционер) – человек, отстаивающий застойные политические взгляды, чуждающийся всего нового и передового

Либерал – человек, придерживающийся в своих политических взглядах средние позиции. Он говорит о необходимости перемен, но либеральным путём

Революционер – человек, активно призывающий к переменами, идущий к ним не мирным путём, отстаивающий коренную ломку строя

Слайд 6

Это слайд организует последующую работу. Учащиеся перечерчивают таблицу в тетрадь, чтобы по ходу лекции её заполнить.

Русские либералы 60-х годов ратуют за реформы без революций и связывают свои надежды с общественными преобразованиями «сверху». Либералы разделились на западников и славянофилов. Почему? Дело в том, что Россия – евразийская страна. Она вобрала и восточную, и западную информацию. Эта самобытность приобрела символическое значение. Некоторые считали, что эта самобытность способствует отставанию России, другие считали, что в этом её сила. Первые стали называться «западниками», вторые – «славянофилами». Оба направления родились в один день.

Слайд 7

В 1836 году в «Телескопе» появляется статья «Философические письма». Её автором был Пётр Яковлевич Чаадаев. После этой статьи его объявили сумасшедшим. Почему же? Дело втом, что Чаадаев высказал в статье крайне безотрадный взгляд на Россию, историческая судьба которой представлялась ему «пробелом в порядке разумения».

Россия, по Чаадаеву, была лишена органического роста, культурной преемственности, в отличие от католического Запада. У неё не было «предания», не было исторического прошлого. Настоящее её в высшей степени бездарно, а будущее зависит от того, войдёт ли она в культурную семью Европы, отказавшись от исторической самостоятельности.

Слайд 8

К западникам относились такие писатели и критики, как Белинский, Герцен, Тургенев, Боткин, Анненский, Грановский.

Слайд 9

Органами печати западников были журналы «Современник», «Отечественные записки», «Библиотека для чтения». В своих журналах западники отстаивали традиции «чистого искусства». Что значит «чистое»? Чистое – лишённое поучения, каких-либо идеологических взглядов. Они стремятся изображать людей такими, какими они их видят, как, например, Дружинин.

Слайд 10

Слайд 11

Славянофильство –это идейно-политическое течение середины 19 века, представители которого противопоставляли исторический путь развития России развитию стран Западной Европы и идеализировали патриархальные черты русского быта и культуры.

Основоположниками славянофильских идей были Пётр и Иван Киреевские, Алексей Степанович Хомяков и Константин Сергеевич Аксаков.

В кружке славянофилов часто заходила речь о судьбах славянского племени. Роль славянства, по мнению Хомякова, принижалась немецкими историками и философами. И это тем более удивительно, что именно немцы наиболее органично усвоили славянские элементы духовной культуры. Однако, настаивая на самобытном историческом развитии России, славянофилы пренебрежительно говорили об успехах европейской культуры. Получалось, что русскому человеку вообще нечем утешиться на Западе, что Пётр 1, прорубивший окно в Европу, отвлёк её от самобытного пути.

Слайд 12

Рупорами идей славянофильства стали журналы «Москвитянин», «Русская беседа», и газета «Северная пчела». Литературно-критическая программа славянофилов была связана с их взглядами. Они не принимали в русской прозе и поэзии социально-аналитических начал, им был чужд утончённый психологизм. Большое внимание они уделяли УНТ.

Слайд 13

Критиками в этих журналах были Шевырёв, Погодин, Островский, Аполлон Григорьев.

Слайд 14

Литературная деятельность русских писателей всегда была связана с общественно-политической обстановкой в стране, и вторая половина 19 века не исключение.

В 40-е годы 19 века в литературе засилие «натуральной школы». Эта школа боролась с романтизмом. Белинский считали, что «нужно сокрушить романтизм бичом юмора». Герцен называл романтизм «духовной золотухой». Романтизмы противопоставлялся анализ самой действительности. Критики того времени считают, что «литература должна следовать по пути, проложенном Гоголем». Белинский называл Гоголя «отцом натуральной школы».

К началу 40-х годов погибли Пушкин и Лермонтов, с ними уходил романтизм.

В 40-е годы в литературу приходят такие писатели, как Достоевский, Тургенев, Салтыков-Щедрин, Гончаров.

Слайд 15

Откуда же взялся термин «натуральная школа»? Так назвал это течение Белинский в 1846 году. Эту школу осуждают за «грязефильство», за то, что писатели этой школы рисуют подробности жизни бедных людей, униженных и оскорблённых. Самарин, противник «натуральной школы», делил героев этих книг на битых и бьющих, ругаемых и ругающих.

Главный вопрос, который ставят себе писатели «натуральной школы», - это «Кто виноват?», обстоятельства или сам человек в своей убогой жизни. До 40-х годов в литературе считали, что виноваты обстоятельства, после 40-х годов считают, что и сам человек виноват.

Очень характерно для натуральной школы» выражение «среда заела», то есть многое в бедственном положении человека списывалось на среду.

«Натуральная школа» сделала шаг по пути демократизации литературы, выдвинув наиважнейшую проблему – личности. Так как на первый план изображения начинает выдвигаться человек, то произведение насыщается психологическим содержанием. Школа приходит к традициям Лермонтова, стремится показать человека изнутри. «Натуральная школа» в истории русской литературы была необходима как переход от романтизма к реализму.

Слайд 16

Чем же реализм отличается от романтизма?

Главное в реализме – изображение типов. Белинский писал: «Тут дело в типах. Типы – это представители среды. Типичные лица нужно искать в разных сословиях. Нужно было всё внимание обратить на толпу, на массу».
Предметом изображения стали не герои, а типичные лица в типичных обстоятельствах.
Так как предмет изображения обыкновенный, прозаичный человек, то и жанры, следовательно, подходят прозаические: романы, повести. В это период русская литература переходит от романтических поэм и стихотворений к реалистическим повестям и романам. Этот период сказался на жанрах таких произведений, как роман Пушкина в стихах «Евгений Онегин» и поэма в прозе Гоголя «Мёртвые души». Роман и повесть даёт возможность представить человека в общественной жизни, роман допускает в себя целое и подробности, удобен для совмещения вымысла и правды жизни.
Героем произведений реалистического метода становится не герой личность, а маленький человек типа гоголевского Акакия Акакиевича или пушкинского Самсона Вырина. Маленький человек – это человек низкого общественного положения, подавленный обстоятельствами, кроткий, чаще всего чиновник.

Итак, литературным методом второй половины 19 века становится реализм.

Слайд 17

В начале 60-х годов намечается подъём общественно-политической борьбы. Как я уже сказала ранее, вопрос «кто виноват?» заменяется на вопрос «что делать?» В литературу и общественную деятельность входят «новые люди», уже не созерцатели и болтуны, а деятели. Это революционеры-демократы.

Подъём общественно-политической борьбы был связан с бесславным концом Крымской войны, с амнистиями декабристов после смерти Николя 1. Александр 2 проводит множество реформ, в том числе и крестьянскую реформу 1861 года.

Слайд 18

Поздний Белинский развивал в своих статьях социалистические идеи. Они были подхвачены Николаем Гавриловичем Чернышевским и Николаем Александровичем Добролюбовым. Они переходят от шаткого союза с либералами к бескомпромиссной борьбе с ними.

Добролюбов заведует сатирическим отделом журнала «Современник» и выпускает журнал «Свисток».

Революционеры-демократы проводят идею крестьянской революции. Добролюбов становится основателем критического метода, создаёт свою «реальную критику». Революционеры-демократы объединяются в журнале «Современник». Это Чернышевский, Добролюбов, Некрасов, Писарев.

Слайд 19

В 60-е годы реализм – единственный метод в русской литературе – делится на несколько течений.

Слайд 20

В 60-е годы осуждается «лишний человек». К «лишним людям» можно отнести Евгения Онегина и Печорина. Некрасов пишет: «Такие, как он, по земле рыщут, дело себе исполинское ищут». Они дело делать не могут и не хотят. Это люди, «задумавшиеся на распутье». Это рефлексирующие люди, то есть люди, подвергающие себя самоанализу, постоянно анализирующие себя и свои поступки, а также поступки и мысли других людей. Первой рефлексирующей личностью в литературе был Гамлет с его вопросом «Быть иль не быть?» На смену «лишнему человеку» приходит «новый человек» - нигилист, революционер, демократ, выходец из разночинной среды (уже не дворянин). Это люди дела, они хотят активно менять жизнь, борются за эмансипацию женщин.

Слайд 21

После манифеста, освободившего крестьян в 1861 году, обостряются противоречия. После 1861 года снова наступает правительственная реакция: *См. слайд

Разгорелся спор между «Современником» и «Русским словом» по поводу крестьянства. Деятель «Русского слова» Дмитрий Иванович Писарев видел революционную силу в пролетариате, революционерах-разночинцах, несущих в народ естественнонаучные знания. Он осуждал деятелей «Современника» Чернышевского и Добролюбова за приукрашивание русского мужика.

Слайд 22

70-е годы характеризуются деятельностью революционных народников. Народники проповедовали «хождение в народ» за тем, чтобы учить, лечить, просвещать народ. Вожди этого движения Лавров, Михайловский, Бакунин, Ткачёв. Их организация «Земля и воля» раскололась, из неё вышла террористическая «Народная воля». Террористы-народники совершают множество покушений на Александра 2, которого в конце концов убивают, после чего наступает правительственная реакция.

Слайд 23

Параллельно с народовольцами, народниками действует и другая мысль – религиозно-философская. Родоначальником этого течения стал Николай Фёдорович Фёдоров.

Он считает, что Бог – творец вселенной. Но почему мир несовершенен? Потому что свою лепту в ущербность мира внёс человек. Фёдоров верно считал, что человек тратит свои силы на негативное. Мы забыли, что мы братья, и воспринимаем другого человека как конкурента. Отсюда упадок человеческой нравственности. Он считает, что спасение человечества в объединении, соборности, и Россия содержит задатки будущего объединения, так как в России. *Далее см. слайд

Слайд 24

Домашнее задание:

Выучить лекцию, подготовиться к проверочной работе

Подготовиться к проверочной работе по вопросам:

Либерально-западническая партия. Взгляды, деятели, критика, журналы.
Либерально-славянофильская партия. Взгляды, критика, журналы.
Общественная программа и критическая деятельность почвенников
Литературно-критическая деятельность революционеров-демократов
Споры между «Современником» и «Русским словом». Консервативная идеология 80-х годов.
Русское либеральное народничество. Религиозно-философская мысль 80-90-х годов.