Дмитрий Озерков: «Музей умнее и интереснее меня. Дмитрий озерков - музейный работник

Почему искусство ХХ и XXI веков постоянно обращается к своим истокам? Как художники древности предвосхитили открытия нового времени? И почему надо смотреть в прошлое, чтобы увидеть будущее? На эти вопросы заведующий отделом современного искусства Государственного Эрмитажа Дмитрий Озерков ответит на открытой лекции «Современное искусство в свете классического»

На прошлой неделе мастер-класс для студентов факультета «Арт-менеджмент и галерейный бизнес» провел известный искусствовед и куратор, заведующий отделом современного искусства Государственного Эрмитажа Дмитрий Озерков. Он рассказал о проекте «Эрмитаж 20/21», о современном искусстве в классическом музее, громких выставках и эрмитажных котах.

В пятницу, 18 мая, в учебном центре RMA мастер-класс для студентов всех групп факультета «Арт-менеджмент и галерейный бизнес» проведет Дмитрий Озерков - известный искусствовед и куратор, заведующий отделом современного искусства Государственного Эрмитажа, руководитель проекта «Эрмитаж 20/21». Тема: «Современное искусство в классическом музее».

Врачи называют это осенним обострением. Я же смотрю на это со своей музейной позиции: если ты делаешь хорошую выставку, но о ней никто не пишет, значит ее не обязательно было делать. Благодаря выставке Фабра мы стали говорить о проблеме защиты животных, о свободе художника и о том, как старое искусство показывать с новым. Я действительно рад, что общество обсуждает искусство, а не новый айфон.

А вас необходимость убеждать общество в праве на существование современного искусства не отвлекает? Все эти разговоры с прессой, хештег в инстаграме . Или это новая реальность, в которой куратор должен постоянно защищать свою позицию, вместо того чтобы тратить это время на пятилетние планы?

Ответ на ваш вопрос - в сфере разделения публичного и непубличного, это личный выбор каждого. Я не очень публичный человек, но вынужден иметь фейсбук и инстаграм .

Инсталляция «Карнавал мертвых дворняг» на выставке «Ян Фабр: Рыцарь отчаяния - воин красоты»

Давайте поговорим о Фабре. Он у вас разбросан по Главному штабу и Зимнему дворцу. Во всех своих интервью вы утверждаете, что выставочное пространство накладывает новые смыслы, преображает экспонаты. Можно ли сказать, что в Главном штабе вы показываете Фабра, а в Зимнем дворце все-таки другой акцент: вы демонстрируете работы классиков, но с помощью Фабра?

Мы позвали Яна Фабра в Эрмитаж, чтобы он предложил свой собственный проект. Никакого диктата в работе с художниками у нас нет, и спорить мы начинаем, только если они предлагают сделать что-то невозможное. Для Фабра важна энтомология - жуки и бабочки присутствуют во многих его проектах. И два крыла Эрмитажа он увидел как два крыла бабочки, пришпиленной колонной к Дворцовой площади. С этой темы все началось, и она стала доминантой - так мы и решили, что делаем две экспозиции.

На пресс-конференции, посвященной московскому , вы отмечали, что в столице физически нет пространств, чтобы показывать современное искусство. Все, чем Москва сейчас располагает, - это маленькие комнатки ну и площадка перед «Гаражом». Сейчас в городе строят аж пять музеев - V-A-C на «Красном Октябре», расширяют Третьяковку и Пушкинский, собираются возводить ГЦСИ на Ходынке и ваш Эрмитаж на ЗИЛе. Изменится ли от этого ситуация?

Мне действительно кажется, что пространство задает тон, и удивительно, что в Москве нет подходящих залов. В Эрмитаже пространство - не просто размер залов и цвет стен. Это еще и дух старой коллекции, тема царского дворца, тема революции. Весь этот контекст накладывается на шедевры внутри, и этим Эрмитаж, конечно же, уникален. Мы построим филиал в Москве, но ничего такого там не будет.

Проект филиала Эрмитажа на территории ЗИЛа

- А чем вообще ваша работа как куратора проектов современного искусства Эрмитажа будет отличаться в Москве?

Москва - очень прямой город, который требует окрасить любое высказывание в яркие тона, объяснить, на какой ты стороне. А в Петербурге можно размышлять, не высказывая идей, писать текст, не публикуя. В этом суть Петербурга, а Москва хочет всегда четких заявлений - большими буквами, - и оттого приходится делать что-то радикальнее, мимо тонкого публика может пройти мимо. Так нам кажется, но, может быть, мы ошибаемся.

Как ни странно, в Москве многого нет - и пока я, скажем так, собираю заявки, спрашиваю представителей вашей культурной жизни о том, что интересно было бы показать в столице. В любом случае мы обязательно будем привозить и петербургских художников. Это в некотором смысле наша миссия.

Дмитрий Озерков на выставке Фабра

А можете сформулировать, какая идея стоит за программой «Эрмитаж 20/21», в рамках которой музей формирует и экспонирует свою коллекцию современного искусства?

Эрмитаж всегда собирал современное искусство - все классическое искусство когда-то было современным. Екатерина, Николай Первый, Павел Первый - все они покупали работы современников. Живописец Серов, который очень популярен сейчас, писал Николая Второго в Зимнем дворце. Диалог с современным искусством для Эрмитажа никогда не прекращался, и уже в конце 1920-х годов была создана отдельная комната современного искусства. Потом, когда расформировывали ГМНЗИ, московские музеи, находившиеся ближе к власти, побоялись взять большие скандальные холсты. А хранители Эрмитажа принимали их на свой страх и риск. Так в Эрмитаже появился, например, «Танец» Матисса. В 1990-х показали Уорхола, потом Поллока.

Когда меня пригласили возглавить проект «Эрмитаж 20/21», я предложил прописать четкую стратегию: показывать фотографии после живописи, а потом, например, текстиль. Главное правило - чтобы следующая выставка отличалась от предыдущей. Фабр идет после «Реализмов», которые были совершенно прямолинейные и сухие, а Фабр - барочный проект. Мы делаем выставки с постоянной сменой декораций, ведь Эрмитаж - как большой театр.

Если раньше музей был академическим пространством, где объяснялось, что есть формации, есть надстройки над ними - искусство Древнего Египта, Нового времени, современное, - то сейчас музей понимается иначе. Сегодняшний музей - это собрание шедевров, место красивое, великое и важное. Разные экспонаты могут быть не связаны друг с другом: на потолке зала Ван Дейка, например, написан герб императорской России - это часть истории места. Гениальность Фабра в том, что он интерьер музея прочитал как сцену, увидел в этом великую и бесконечно пышную декорацию и сыграл в нее очень умно и по-разному. Но вскоре Фабр уйдет, выставка закроется, и в залах все будет по-старому.

Фабр увидел Эрмитаж как бабочку, писатель и хранитель отдела гравюры Эрмитажа Аркадий Ипполитов говорит, что это ковчег, который сохраняет все. А как его воспринимаете вы?

Для меня Эрмитаж - это империя. Каждая империя стремится захватить море, и Эрмитаж тоже строится вокруг площади, которая чем-то напоминает море, и захватывает близлежащие здания - своеобразные колонии. Это империя не в смысле доминирования, но в смысле распространения собственного языка, собственного фильтра культуры. Благодаря последнему мы можем спокойно говорить о разных вещах, никого не оскорбляя: о России, о военных министерствах, о революции, о древнерусской культуре и о современном искусстве. Но как только кто-нибудь в очередной раз намеренно снимает эту линзу, происходит как раз оскорбление чувств.

- Какие у вас вообще амбиции?

Я счастливый человек: всю жизнь делаю только то, что мне интересно и не гонюсь за количеством проектов. Мы делаем всего 3–4 выставки в год, посвященные современному искусству, притом что Эрмитаж открывает в среднем выставку в неделю.

В октябре 2007 года стартовал проект «Эрмитаж 20/21»: в музее начали устраивать громкие выставки современного искусства, появились его коллекция и постоянная экспозиция. Накануне юбилея мы собрали самый молодой эрмитажный отдел в кабинете заведующего Дмитрия Озеркова.

Проект, призванный привлечь в главный музей страны актуальное искусство, с самого начала был чрезвычайно амбициозным. Выставку «Америка сегодня: выбор Чарльза Саачи», с которой он стартовал в 2007-м, Михаил Пиотровский назвал тогда первым опытом показа «небесспорного» искусства в Эрмитаже. И правда, среди экспонатов были люстра из человеческих и конских волос, крови и экскрементов автора и инсталляция - кукольных котов тошнит. На вернисаже лондонский галерист Чарльз Саачи, взрастивший Дэмиена Херста и , клялся в преданности каждому барочному завитку Зимнего дворца, а Михаил Борисович так объяснял замысел проекта: «Эрмитаж - один из немногих универсальных музеев, чьи энциклопедические коллекции отражают все формы культурного наследия, в разных странах мира и в разные времена. Двадцатый век закончился, и если музей хочет процветать, мы должны также представлять новое, только что созданное, лучшее из того, что мы можем сегодня найти во всем мире».

«Эрмитаж 20/21» должен был связать Петербург с современным художественным процессом, из которого город выпал почти на столетие. Что говорить, если еще в начале 2000-х в коллекции самыми молодыми авторами были Матисс, Пикассо, Кандинский и Малевич. В Париже Лувр соседствует с Центром Помпиду, в Нью-Йорке Метрополитен - с MOMA, в Лондоне помимо Национальной галереи имеется Тейт Модерн. А в Петербурге не было и до сих пор нет музея актуального искусства, и Эрмитаж осознанно (или неосознанно) был вынужден взять на себя и эту функцию. С тех пор и по сегодняшний день город жадно вглядывается в мир сквозь эрмитажное окно, а экспозиции Вима Дельвуа (2009 год), Ильи Кабакова (2010 год) или Сантьяго Калатравы (2012) собирают любителей искусства со всей России. При этом скромный коллектив из восьми сотрудников регулярно поднимает грандиозные медиаволны. Так, «Конец веселья» прокуратура по заявлениям возмущенных граждан проверяла на предмет экстремизма и осквернения христианских святынь. , музей был вынужден обороняться .

При этом не боролся за лидерство в рейтингах цитируемости - просто любая инсталляция в России теперь больше чем инсталляция. Надо признать, что выпускник кафедры истории искусств СПбГУ оказался в нужное время в нужном месте, чтобы прививать городу-музею вкус к новому и постоянно задевать чувства всех кому не лень. В 1999 году Дмитрий пришел в самый престижный Отдел западноевропейского искусства и занял позицию хранителя французской графики. Сложившаяся столетиями традиция позволила бы ему спокойно находиться на этой должности несколько десятилетий, но однажды молодому научному сотруднику, замеченному в интересе к актуальному искусству, предложили сделать доклад о том, как оно демонстрируется в музее. К этому времени в Эрмитаже уже показали Энди Уорхола и Джексона Поллока (2000), Сая Твомбли (2003) и Денниса Хоппера (2007). В итоге краткий спич Озеркова стал, по сути, манифестом: дальше так жить нельзя.

«Критика была довольно жесткой, - вспоминает Дмитрий, - и в конце конференции я подошел к Михаилу Борисовичу и извинился за резкость моих слов. Все это лишь для того, чтобы мы могли понять свои проблемы и улучшить ситуацию». Похоже, директор Государственного Эрмитажа решил помочь Дмитрию в полной мере прочувствовать принцип «критикуешь - предлагай, предлагаешь - действуй» и в 2007 году назначил Озеркова ответственным за проект «Эрмитаж 20/21». Под его руководством была создана рабочая группа, а затем сектор современного искусства, позднее переименованный в отдел.

И тут же новоиспеченный отдел столкнулся с неожиданными для традиционного искусствоведа задачами. Например, проблема всех музейщиков мира - каталогизация и хранение произведений совриска: «Если где-то в Америке в 1962 году была создана инсталляция из макарон, то сейчас она явно уже руинирована. Возникает вопрос, как ее реставрировать, - приводит простой пример Дмитрий, - и мы пионеры в ответах на такие вопросы. В случае с макаронами найдите такие же или изготовьте идентичные из пластика. Главное - не забудьте о замысле художника».

Выставка в Эрмитаже - канонизация для художника

Принятый в 1996 году Госдумой «Закон о музейном фонде РФ» предусматривает, что при поступлении в коллекцию музея объект следует описать в категориях «холст, масло, 150 х 100 см» - с указанием материала, техники, размеров. Тогда что делать с видеоинсталляцией? Как присвоить инвентарный номер цифровому изображению и как быть, если через двадцать лет жесткий диск, на котором оно записано, размагнитится? Бывает, в таких случаях ставят на учет не произведение искусства, а «флешку белого цвета 7 х 1,5 см», на которой оно записано. В Эрмитаже работы, созданные в новейших техниках, о сроках хранения и возможности реставрации которых пока трудно сказать что-то определенное, помещают не в основную коллекцию современного искусства (КСИ), а в так называемую КСИэф, где строчные буквы означают «экспериментальный фонд».

Открывшись в 2012 году после реконструкции, Главный штаб стал штаб-квартирой отдела современного искусства. А кабинет заведующего с восьмиметровыми потолками и видом на Мойку настолько представителен, что министр культуры европейской страны позавидовал бы Озеркову. Соседние выставочные помещения - огромный двухсветный куб и три зала меньшей площади - теперь «закреплены» в музее за временными выставками современного искусства. Но его экспозиции регулярно проходят и в самых разных пространствах Главного штаба, Зимнего дворца, Старого, Малого и Нового Эрмитажа. Внутри огромного музея существует узаконенная феодальная раздробленность - те или иные площади относятся к ведению разных отделов. И поэтому появление редимейд-объекта «Сушилка для бутылок» классика дадаизма Марселя Дюшана в Аванзале Зимнего дворца на выставке Центра Помпиду говорит о дипломатическом таланте Дмитрия.

«Когда я только начал работать над проектом „Эрмитаж 20/21“, мне предложили сформулировать, как мы будем демонстрировать современное искусство. И я принял важное решение: мы не будем показывать его „в белой комнате“, как это обычно делается в галереях по всему миру, - объясняет Озерков свою позицию, - просто потому, что в Эрмитаже есть три миллиона экспонатов, с которыми гораздо интереснее разговаривать, чем с пустым помещением. Поэтому в диалоге с коллекцией старого искусства были выстроены выставки Фрэнсиса Бэкона (2014) и Яна Фабра (2016). А зачастую мы выстраиваем диалог художника еще и с пространством. Например, в 2011 году показали скульптуры Энтони Гормли в залах античного искусства - возникла перекличка его современных отливок с древними мраморными оригиналами. Выставку Ансельма Кифера мы разместили в Николаевском зале, потому что она посвящена поэту Велимиру Хлебникову, предсказавшему революцию. А революция произошла сто лет назад именно в Зимнем дворце. Более того, Временное правительство арестовали в Малой столовой, по соседству с Николаевским залом, где во время Первой мировой войны располагался госпиталь. Такая привязка к месту в данном случае очень важна».

Какими критериями руководствуется Эрмитаж, устраивая выставки современных авторов? Стратегия - в организации монографических экспозиций тех, чьи имена уже признаны, и групповых выставок молодых и многообещающих. «Мы не делаем упор на русских художников по той простой причине, что для этого есть Русский музей, а в нем отдел новейших течений, с которым мы дружим и тесно общаемся, - говорит Дмитрий, - но у нас нет и установки исключительно на западных авторов. Мы стараемся собрать художников, которые войдут в историю или которых мы в нее введем: ведь истории современного искусства не существует, она пишется на наших глазах и с нашим участием. Эрмитаж - все-таки главный музей страны, и выставка в нем - определенная степень канонизации. А для того, кто попадает сюда при жизни, - знак того, что он становится частью истории музея. Неудивительно, что Маркус Люперц, Тони Крэгг, Ансельм Кифер специально создавали работы для персональных экспозиций в Эрмитаже. Мы также не берем выставки, „путешествующие“ из одного музея в другой».

Принципиальная позиция Эрмитажа заключается в том, что музей не покупает работы современных авторов - только принимает в дар от художников и меценатов. Такая политика позволяет избежать обвинений в субъективности выбора: если в собрании нет работ Дэмиена Херста или Джеффа Кунса, то нельзя и сказать, что музей потратил средства на произведение, истинную ценность которого еще должно определить время. При этом отдел отказывает художникам в том, чтобы принять их работы в подарок, опасаясь размыть качества существующей коллекции. Сегодня в нее входят более полутора тысяч экспонатов, в том числе работы Луиз Буржуа, Роберта Раушенберга, Захи Хадид, Энтони Гормли, Ясумасы Моримуры. Постоянная экспозиция современного искусства в Эрмитаже включает в себя инсталляцию Ильи и Эмилии Кабаковых «Красный вагон» и так называемые комнаты художника в Главном штабе: Кабакова, Дмитрия Александровича Пригова, Жака Липшица.

Художники, а также их агенты, дилеры, галеристы методично атакуют Эрмитаж предложениями, и задача Отдела совриска в том, чтобы их оценить. Когда кандидатура автора и идея экспозиции прошли обсуждение на разных уровнях и принято коллегиальное «да», начинается поиск средств на перевозку работ и их страховку, оформление таможенных документов, подготовка дизайна экспозиции, написание текстов для каталога и его печать, организация интервью с художником, его лекций и паблик-токов. Сочетание научной и исследовательской деятельности с практическими навыками в самых разных областях обязательно для всех сотрудников отдела. Хотя у каждого есть своя специализация. Так, заместитель заведующего Марина Шульц - специалист по XIX веку и исследует влияние прошлого на современное искусство. Ксения Малич сосредоточилась на архитектуре и дизайне - она была куратором ретроспектив Сантьяго Калатравы и Захи Хадид. Анастасия Чаладзе изучает наследие русского авангарда и его влияние на художественные практики ХХ века. Даша Панайотти - фотографию, в особенности уличную и любительскую. Нина Данилова отвечает за выставочные блокбастеры. Елисей Захаренков выявляет связи между современным западным искусством и русской философской и религиозной традицией. Нателе Тетруашвили поручено работать с произведениями Ильи Кабакова - в октябре в галерее Tate откроется ретроспектива художника, приуроченная к 100-летию Октябрьской революции и подготовленная совместно с Эрмитажем и Третьяковской галереей.

Дмитрий Озерков с гордостью заявляет, что музей не тратит на организацию выставок современного искусства бюджетных средств: «Налогоплательщики платят только за электричество, которое освещает залы, и за труд эрмитажных работников от научных сотрудников до уборщиц. Все остальные деньги, весьма значительные, музей получает от спонсоров. Мы ежегодно устраиваем приемы для них в Петербурге, Лондоне, Нью-Йорке, в Израиле, где проходят благотворительные аукционы, а место за столом можно приобрести за значительную сумму».

Несмотря на все напряжение, которое сопровождало выставочные проекты братьев Чепмен и Яна Фабра, Дмитрий Озерков верит, что отношение к совриску в России рано или поздно изменится: «Мы все скоро успокоимся, когда поймем: актуальное искусство - часть нашей жизни, от которой никуда не деться, как и от компьютеров, мобильных телефонов и Интернета. Тогда мы придем к выводу, что в нем лучше начать разбираться». Так победим!

Текст: Виталий Котов

Фото: Антон Рудзат, П.С. Демидов, С.В. Покровский, И.Э. Регентова, Л.Г. Хейфец (© Государственный Эрмитаж, Санкт-Петербург, 2017)

7 октября 2015 года Государственный Эрмитаж представил проект собственного музейного центра в Москве - «Эрмитаж - Москва», который станет частью культурного кластера «ЗИЛАРТ», строящегося сейчас на территории бывшего автозавода ЗИЛ. Пятиэтажное здание по проекту Хани Рашида планируется открыть в 2018 году, и выставляться в нем будет современное искусство. Дмитрий Озерков, заведующий Отделом современного искусства Государственного Эрмитажа, руководитель проекта «Эрмитаж 20/21» рассказал Анне Матвеевой, почему «Эрмитаж - Москва» будет посвящен именно современному искусству, что туда привезут, как и на чьи деньги все будет устроено.

Макет филиала Государственного Эрмитажа на территории бывшего завода ЗИЛ. 2015. Фрагмент. © Asymptote - Hani Rashid & Lise Anne Couture

Анна Матвеева: Что будет выставлять «московский» Эрмитаж?

Дмитрий Озерков: Акцент будет сделан на современное искусство, специально ради него все и строится. В Петербурге несколько лет назад у нас наконец появилось здание Главного штаба, приспособленное для вещей больших, тяжелых, громоздких, неудобоваримых; многие современные проекты, например, было бы невозможно показать в другом месте. И в Москве у нас будет пространство того же типа, только еще более современное, с учетом новых технологий и некоторых ошибок, допущенных в Главном штабе. Ошибок неизбежных, поскольку Штаб — старое здание. Здесь же все будет делаться с нуля и конкретно под наши запросы.

Проблема с Москвой такая: несмотря на то, что это великий город с широким спектром музеев, мы до сих пор не видим в нем музея, который мог бы сравниться с Главным штабом по размеру, по климату, по месторасположению и по инфраструктуре. ГМИИ им. А. С. Пушкина, Музеи Кремля — это, как ни крути, маленькие залы, не приспособленные и изначально не предназначенные для показа крупных работ. Мы все время думаем о том, что нам нужен партнер. Логично было бы, если бы им стал Пушкинский музей. Когда Пушкинский музей начал делать Музей личных коллекций, можно было надеяться, что появится новая площадка такого рода, но в результате проект воплотился в качестве набора маленьких коробочек, где можно показывать только графику и небольшие картины. В итоге мы пришли к тому, что мы строим с нуля новое здание.

А.М.: В Москве и так много тех, кто показывает современное искусство. Чем эрмитажный опыт может обогатить московский?

Д.О.: Многие имена, которые звучат в Москве, когда-то открыл Петербург, в том числе и Эрмитаж. Понятно, что в Москве все деньги, Москва умеет прекрасно делать пиар и вообще события — в отличие от Петербурга, который часто не тратит на это сил. Например, открывается первая выставка Караваджо в Пушкинском музее — о ней пишут: «Караваджо впервые в России», и вся Москва туда идет, и вся Россия едет в Москву посмотреть на это «впервые в России», а тот факт, что в Эрмитаже Караваджо в коллекции и в постоянной экспозиции, как-то забывается. Сейчас в Москве проходят две важных выставки, показываются два больших имени: и Аниш Капур, а ведь «Эрмитаж» выставлял их первыми, и если с Капуром сложнее — его работа была и на Московской биеннале, то Буржуа в России начиналась у нас.

В общем, мы собираемся привозить в Москву большие громкие имена, с которыми работаем; не ждать, пока их привезет кто-то из московских институций, а делать это первыми и на своей площадке. Так же, как делаем в Петербурге. Сейчас в планах на ближайшие полтора года Тони Крэгг, Ансельм Кифер, Ян Фабр — последних двух имен, насколько я знаю, в Москве не было.

А.М.: У идеи этого проекта есть экономическая сторона?

Д.О.: Когда мы делаем крупные выставочные проекты, мы, как правило, хотим везти их куда-то еще. Например, — проект миллионного уровня. Нам невыгодно показать ее только в Эрмитаже, мы хотим везти ее дальше. Это выгодно в том числе и экономически — мы имеем возможность разделить расходы с другой стороной.

А.М.: Как это работает?

Д.О.: Есть два музея — допустим, в Москве и в Петербурге или в Нью-Йорке и в Вашингтоне. Если выставка из одного музея едет во второй, у нее будут расходы: на транспорт, страховку, курьеров и каталог. Такого рода траты могут быть разделены между двумя институциями. Это всегда экономически важно, когда речь идет о сверхбольших проектах, требующих крупных спонсорских денег, понятно, что они делаются не на выручку от продажи билетов. Так что это даст нам экономическую возможность делать еще более крутые выставки, разумно деля расходы.

Дмитрий Озерков. Источник: фейсбук Дмитрия Озеркова

А.М.: Строительство осуществляет «Группа ЛСР», какова ее роль в этом проекте — это они предложили Эрмитажу сделать музей внутри квартала, который они строят, или Эрмитаж обратился к ним с предложением?

Д.О.: Они к нам. Поводом для проекта послужило желание «Группы ЛСР» сделать музейное пространство в своем новом квартале. «Группа ЛСР» выиграла тендер на застройку всей территории ЗИЛа. Из существующей зданий они оставляют конструктивистскую часть, остальное сносят, строят микрорайон, жилой комплекс. Еще там будет бульвар, где расположатся и кинотеатры, и торговые центры, и музей. С этим предложением «Группа ЛСР» обратилась к Эрмитажу. Они же будут осуществлять финансирование проекта.

А.М.: Финансирование строительства здания?

Д.О.: Не только финансирование строительства, но и обеспечение жизнедеятельности музея. А суть программы — кого везти, когда и почему — на нас. Мы делаем концепцию.

А.М.: На что музей будет похож в архитектурном плане?

Д.О.: Это отдельно стоящее здание — пока на его месте пустырь. Сам музей — «коробка» высотой 50 м — пять этажей и терраса, плюс два этажа вниз. Общая площадь порядка 13 тыс. м2 — это немало. Внутри здания три основных колонны, содержащие в себе коммуникации и лифты, на них нанизаны выставочные залы разных размеров и пропорций, предназначенные для разных видов искусства: от графики и небольших картин до больших картин и инсталляций; между ними — пространства-провалы для отдельных больших произведений, например, скульптур, которые можно как поставить, так и подвесить в воздухе. Сейчас мы активно работаем с Хани Рашидом и его мастерской Asymptote на тему того, как это должно выглядеть, а следующий этап будет осуществлять уже «Группа ЛСР», которой предстоит привести проект в соответствие с российскими строительными стандартами, согласовывать все эти запасные выходы и пожарные рукава; тут наша задача — сделать так, чтобы согласования не убили архитектуру.

Макет филиала Государственного Эрмитажа на территории бывшего завода ЗИЛ. 2015. Фото: courtesy Art PR

А.М.: Вы будете выставлять только и исключительно современное искусство?

Д.О.: Фокус будет сделан на современном искусстве, но мы повезем в Москву не только его. Покажем и некоторые вещи из запасников: например, спецхран, который до того не выставлялся нигде. «Неведомые шедевры» — вещи со спорным статусом, такие как «Площадь Согласия» Дега, импрессионисты, Сезанн. Они находятся на балансе Эрмитажа, но не принадлежат ему, они формально могут быть затребованы обратно.

А.М.: А кому они принадлежат?

Д.О.: Формально они принадлежат наследникам еврейских семей, у которых их отняли нацисты, у которых, в свою очередь, отняла их Красная армия и вывезла к нам. Возможно, когда-нибудь кто-то займется этим вопросом, сейчас он открыт, идет процесс, проводятся конференции и круглые столы, посвященные вопросам принадлежности этих вещей. Мы принимаем в этих мероприятиях активное участие, но пока работы у нас, и в 1989 году Михаил Борисович Пиотровский принял решение, что пока они де-факто хранятся в Эрмитаже, полотна будут выставляться. Эти работы никогда не выезжали, из-за своего непростого статуса они не могут покинуть Россию, но в Москве мы тоже хотим их показывать.

Потом, конечно, будем показывать , которую Москва видела давно и мало. Еще у нас есть идея показывать на постоянной основе современных петербургских художников — причем не только из эрмитажной коллекции. Мы хотим сделать отдельную галерею для этого проекта. Понятие петербургского искусства сейчас очень сильно размыто: есть какие-то художники, на чьи выставки мы все ходим, их переманивают московские галереи — они становятся уже не петербургскими, а российскими художниками, но систематизированного представления нашей художественной среды нет.

Рендеринг здания филиала Государственного Эрмитажа на территории бывшего завода ЗИЛ. 2015. Asymptote — Hani Rashid & Lise Anne Couture

А.М.: Почему это важно? Принято считать, что современное искусство глобалистично, неважно, кто из художников, где родился и в какой стране работает, не говоря уже о том, в каком городе: они все равно говорят на одном художественном языке. Что значит сейчас показывать искусство, делая упор на его локальности?

Д.О.: Как ни странно, мне кажется, что хотя петербургское искусство весьма интернационально, в нем есть определенные черты, которые выдают его географическую принадлежность. И я думаю, эти черты не случайны, они во многом являются сутью этого искусства, его важным биографическим качеством. В последнее время я много размышляю о том, что время интернационализации искусства подходит к концу, локальность приобретает все большую ценность. На Венецианской биеннале это очень заметно: есть тусовка китайцев, тусовка англичан, тусовки французов и немцев, и все ходят смотреть только свои проекты, ходят на свои вечеринки. Искусство, особенно это заметно в развивающихся странах, все более привязывается к своему контексту, к местным проблемам и формам. И биографические обстоятельства становятся все более интересны: взять того же Аниша Капура — англичанина, по происхождению еврея, родившегося в Индии. Именно биографический фон — важный элемент его гениальности, его особенности. Мне кажется, петербургское искусство тоже обладает некой особенностью, которая важна для его восприятия. Прошлогодняя выставка в Музее Москвы («Другая столица. Современное искусство из Санкт-Петербурга сегодня», кураторы Евгения Кикодзе и Олеся Туркина. — «Артгид» ) показала, что изучать ее важно, в том числе и для самих петербуржцев: там были некоторые проекты, о которых я раньше представления не имел.

А.М.: Понятно, что Эрмитаж может дать Москве. А что даст московский проект Эрмитажу? Новые возможности, новые связи, новые деньги — или это чистая благотворительность?

Д.О.: Нет, конечно, не благотворительность. Будут и новые деньги, здесь нашим партнером является «Группа ЛСР», и другие московские деньги мы будем привлекать. Но в первую очередь такие проекты дают нам возможность посмотреть на себя. Когда ты делаешь выставку и везешь ее куда-то — например, в Казань или в Выборг, где уже действуют филиалы Эрмитажа, — ты видишь, что там она преображается, возникает совсем другая перспектива. К тому же это эксперимент по созданию музейного пространства с нуля. Мне кажется, это будет очень интересная история, связанная в том числе и с возможностью по-новому взглянуть на уже известное. Это вообще главная задача проекта «Эрмитаж 20/21»: казалось бы, зачем современное искусство в Эрмитаже, когда все знают, что Эрмитаж — это коллекция старых мастеров? Но мы стали заниматься и современным искусством, и сквозь его призму стараемся позволить зрителям взглянуть на старое искусство современными глазами. Это можно делать разными способами: можно повесить новое искусство рядом со старым в одном зале, можно сделать выставку, а можно — вот, целое специальное пространство.

Вид экспозиции выставки «Рубенс, Ван Дейк, Йорданс. Фламандское искусство из Эрмитажа» в центре «Эрмитаж — Амстердам», Амстердам. 2011. Фото: Эверт Эльзинга

А.М.: Это ведь не первый опыт Эрмитажа по открытию реальных филиалов с выставочными залами вне Петербурга? Московский проект вписывается в этот опыт?

Д.О.: Разумеется. У нас существует программа «Большой Эрмитаж», и «Эрмитаж — Москва» — как раз про это. Уже давно работает «Эрмитаж на Амстеле» в Амстердаме — огромный филиал, где мы показываем выставки, посвященные русской культуре в ее связи с Европой. «Эрмитаж — Казань» работает уже десять лет прямо на территории казанского Кремля и имеет очень большой успех. Есть центр в Выборге, меньший по размерам, и сейчас мы строим центр в Барселоне, который вскоре откроется.

А.М.: Несмотря на озвученные планы, на презентации в Москве вы заявили, что они не окончательные, что вы хотите провести чуть ли не опрос среди москвичей, что лучше выставлять в новом центре, когда он откроется. Так ли это?

Д.О.: В Москве очень много чего есть, но кое-чего и нет. Я хочу обратиться к московскому сообществу с вопросом, чего, как им кажется, не хватает — возможно, мы сможем это привнести. Мне было бы приятно услышать их ответы. Мы не хотим быть закрытым учреждением, которое навязывало бы Москве свои порядки, — мы очень хотели бы услышать feedback. В конце концов, не каждый день открывается новый музей.

Его рабочий день расписан по минутам. В течение месяца Дмитрий Озерков успевает посетить несколько стран и ответить на сотни электронных писем. Многие считают его злодеем и разрушителем классических канонов выставочной политики Государственного Эрмитажа, ведь под его руководством собираются и показываются современные арт-шедевры в главном музее города.

Удается отдыхать при таком напряженном графике?
С трудом. Поэтому ценен каждый день, в который я могу отвлечься от дел хотя бы ненадолго. Уехать за город, например, пообщаться с родными…

И телефон отключаешь?
Никогда. Просто не подхожу к телефону, если номер незнакомый или по каким-либо причинам мне не хочется с этим человеком общаться.

Причины должны быть вескими?
Достаточно. Я работаю в Эрмитаже, мой рабочий телефон есть в справочнике музея. По всем рабочим вопросам я доступен в рабочее время. Мой мобильный я купил и оплачиваю сам, и это мое личное пространство. Когда ко мне обращаются незнакомые мне художники с просьбой устроить свою выставку в музее, я сразу нахожу их в Интернете, уже в процессе телефонного разговора смотрю их работы и задаю вопросы, чтобы лучше понять, что художник хотел сказать… Бывает трудно часто отказывать людям, но я вовсе не числюсь в Эрмитаже истиной в последней инстанции. Для этого в музее существует специальная выставочная комиссия, которая отбирает поступившие предложения, если они до нее доходят. Моя задача — рекомендовать и комментировать. Но, к сожалению, я не всегда бываю услышан. Например, не смог убедить своих коллег в значимости привоза в Эрмитаж прекрасной выставки, которая на сегодняшний день весьма успешно проходит в московском« Гараже», — «Куба в революции». До сих пор жалею об этом.

Какая из выставок, проведенных тобой, самая любимая?
«Новояз». Эта выставка современного британского искусства заставила о себе говорить, вызвала наиболее спорные отзывы и собрала более 300 тысяч посетителей. Лучший результат по России.

Ты являешься куратором проекта« Эрмитаж 20/21». Как родилась эта идея?
Строго говоря, в идее нет ничего радикально нового. Эрмитаж экспонировал современное искусство на протяжении всей своей истории. Еще Екатерина Великая и Николай I покупали работы современников. Вчера я брал интервью у английского скульптора Энтони Гормли, выставку которого мы привозим осенью, и меня поразила его мысль о греческой скульптуре. Он сказал примерно: «То, что мы сегодня почитаем греко-римской классикой, было в свое время жутким, ужасным, нагим, эпатажным современным искусством на фоне „классических“ идеалов той эпохи». После краха СССР постепенно стало ясно, что в Эрмитаже для показа произведений современного искусства нет четкой и однозначной политики. Настало время выработать концепцию. И после многочисленных обсуждений она сформировалась и оформилась в проект« Эрмитаж 20/21». Было решено, что работы современных художников должны представлять собой как минимум два уровня чередования — по странам и по жанрам. Пока мы представили Америку, Великобританию, Россию и Францию, показали живопись, скульптуру, фотографию и текстиль. Следующим хотелось бы привезти немецкое современное искусство. А дальше дело за другими частями света, жанрами и стилями.

Как ты относишься к критике в свой адрес?
Положительно! Особенно конструктивной. Проблема в том, что ниша профессиональной арт-критики сегодня практически пустует. Все информируют о выставке, никто ее не «разбирает». В этой ситуации нам самим приходится делать работу критиков: много объясняем зрителю и предлагаем книгу отзывов для любых высказываний. Отзывов обычно много, и, как правило, зрители среди экспонатов отмечают один, особенно запомнившийся. Часто люди отмечают совершенно разные предметы.

А как относишься к обвинениям в адрес Эрмитажа, что, дескать, негоже в рамках классического музея демонстрировать различные непристойности?
Настоящее искусство всегда сложнее любой непристойности. Пристойна ли «Венера Таврическая»? Пристоен ли «Вакх» Рубенса? Скульптура Луиз Буржуа из нашего собрания непривычнее, но не непристойнее. Задача любого музея — образовывать зрителя. И Эрмитажа в том числе. Если сюда приходит зритель и среди залов с классическими произведениями искусства видит другое, современное, искусство, он начинает задумываться о его значимости, о времени, в ходе которого ранее скандальный и шокирующий экспонат постепенно становится эталоном для подражания. Российский зритель отличается от западного особой« привычкой» к современному искусству, которого в Советском Союзе как феномена не было. А на Западе эта традиция не прерывалась. Поэтому сегодня там все, кажется, с рождения знают, кто такой Херст, читают о нем в газетах и имеют собственное представление о художниках-современниках. Наши же художники из-за этого временнОго пробела в 1990-х годах много сил и времени потратили не на творчество, а на привлечение внимания к существованию современного искусства как такового в собственном лице. На эпатаж. Не так много людей знает и следит за творчеством Олега Кулика, но все слышали о его акциях, когда он голый сидел на цепи, бросаясь на зрителей, как собака.

Ты мечтал работать в Эрмитаже?
Работать нет, отдыхать и рассматривать искусство — да. Меня привела в Эрмитаж цепь случайностей. Я учился на кафедре истории искусств исторического факультета СПбГУ и знал, что в Эрмитаже находится лучшая научная библиотека по искусствознанию. Попасть в нее, не работая в музее, практически невозможно. Так все и началось.

Любой музей хранит свои тайны. Есть такие в Эрмитаже?
С музейными тайнами — как со знаниями: чем больше узнаешь, тем больше неизвестного открывается. Стараюсь посмотреть, прочесть и понять как можно больше из того, что меня интересует. Банально, но другого пути я пока не знаю.

Твои родители влияли на выбор будущей профессии?
Невольно да. Мой папа — архитектор, мама — экскурсовод. Конечно, с детства я слышал рассказы об истории города и архитектурные термины. И сегодня практически о каждом доме в историческом центре могу прочесть маленькую лекцию.

У тебя есть недостатки?
Мне не хватает методичности. Вот, например, все никак не могу дописать книгу об искусстве XVIII века. Она частично опубликована на немецком и на французском, теперь надо сделать единое русское издание. Нужно сесть на несколько дней, разобрать иллюстрации, перечитать текст. Но не уверен, что буду заниматься этим сегодня. Часто для работы требуется вдохновение. И я готов его ждать, потому что тогда какие-то вещи получаются интересней и лучше.

Ты все время говоришь о работе… А как насчет личной жизни?
Я не люблю тусовки. Часто получаю приглашения на различные мероприятия, но хожу на них редко. Ценю покой и тишину, поэтому иногда меняю номера телефонов и имейлов и стараюсь не тратить времени зря. У меня есть любимая девушка, с которой я обожаю проводить время наедине. Вот и все.

Ты в хорошей физической форме. Неужели, несмотря на занятость, находишь время для занятий спортом?
Стараюсь в меру сил и времени. «Хорошая физическая форма» — это такой культурный миф сегодняшнего дня. Я, скорее, за трезвый ум и твердую память, чем за какой-то конкретный мышечно-мускульный эталон. Впрочем, ничего более совершенного, чем греческая калокагатия, никто пока не придумал. В остальном же каждый волен сам выбирать, над увеличением чего работать — размера бицепсов или количества извилин!

Как ты относишься к искусству с точки зрения вложения денег?
Коллекционированием занимались всегда. Это феномен культуры, который зависит не от достатка, а от внутренней потребности. Исторически в собирательстве искусства существует три стадии. Первоначальную, стадию накопления капитала и создания тайной коллекции, которая показывается только друзьям и знакомым, мы пережили в начале 1990-х. Вторая стадия — превращение коллекции в музей. В данный момент мы находимся на этой стадии: Арт-4-ру в Москве, Новый музей и Эрарта в Петербурге. Следующим этапом, как показывает, например, история коллекционирования в Америке, должно стать попадание основных коллекций в главный музей страны, что обеспечит их владельцам билет в вечность в виде зала их имени или золотой строчки в истории музея. Так происходит на Западе. И всем от этого только хорошо. И сейчас мы этот третий период ждем и на общий здравый смысл надеемся. Никогда не возникало соблазна продвигать собственный бренд« Озерков»? Никогда. Быть частью Эрмитажа гораздо интереснее!